100 тисяч слів про любов, включаючи вигуки

Андрей КУРКОВ ЛЮБОВЬ. ДАЛЕКАЯ И БЛИЗКАЯ[13]

Хорошо бы сидеть в барокамере с повышенным содержанием кислорода и с четырьмя голографическими окнами, в которых можно видеть только отражения собственного воображения. Сидеть в такой барокамере и писать о любви, возвышая и одухотворяя ее. Любовь невозможно преувеличить, она легко выходит за рамки слов, способных ее описать.

А описание любви, нет, не любовные романы о медсестрах и врачах, а реальные истории, в которых любовь побеждает все, в том числе и политику, и экономику? Почему эти истории не преподаются в школе наравне с историей козацтва и Триполья? Разве серьезные историки не занимаются любовью? Уверен, что именно сейчас вы меня неправильно поняли! Год назад я прочитал книгу молодого английского историка Орландо Файгса «Wisperers» («Шептуны»). 800 страниц книги посвящены истории советской семьи во времена сталинского террора. Там рассказано множество случав спасения от эпохи через любовь.

Одну из них — историю Игнатия и Марии Максимовых — по своему эмоциональному заряду можно сравнить с историей героев романа «Доктор Живаго». Игнатий и Мария были влюблены друг в друга с детства. Они жили в селе Дуброво, в Валдайском районе Новгородской области. Как только Марии исполнилось 16 лет, они поженились. Было это в 1924 году. До 1927 года оба работали на ферме, принадлежавшей родителям Игнатия. Потом переехали в Ленинград, где Игнатий нашел работу столяра. В октябре 1929 года, пять месяцев спустя после рождения их дочери Надежды, Игнатия арестовали, припомнив ему участие в крестьянском бунте в 1919 году. Сначала его отправили в Соловецкий лагерь, а потом перевели на северный сектор строительства Беломорканала — гигантской стройки Сталина, на которой работали сотни тысяч арестованных «врагов народа». Марию с ребенком сразу же после ареста мужа выселили из их комнаты в Ленинграде. Она решила вернуться в родную деревню. Но, приехав в Дуброво, обнаружила развалины отцовского дома и узнала, что ее семью сослали в Сибирь. Соседи посоветовали ей как можно быстрее покинуть деревню, чтобы тоже не арестовали. Она пошла пешком в соседнюю Тверскую область, и в первой же деревне постучалась в двери первого попавшегося ей на пути дома. Опустилась на колени перед открывшей ей двери парочкой старичков и стала умолять их взять к себе на время свою дочку Надежду. Пожилые супруги сжалилась над Марией. Они взяли в дом ребенка, а Мария вернулась в Ленинград и устроилась поваром на поезд, ходивший по маршруту Ленинград — Мурманск. Железная дорога проходила вдоль северного сектора строительства Беломорканала. Сначала Мария не знала, что где-то там, среди сотен тысяч арестантов, находится и ее муж. Но в 1932 году она случайно встретилась с вышедшим на волю мужчиной, который припомнил, что работал на канале вместе с Игнатием. После этого она стала писать десятки записок Игнатию со своим новым адресом и принялась выбрасывать их из окна вагона-ресторана, когда поезд проезжал в районе строительства мимо канала. В конце концов одна из этих записок чудом попала к Игнатию, и он ответил жене. В конце 1932 года его освободили из лагеря и отправили в ссылку в Архангельск. Мария забрала дочку у пожилой пары и переехала с ней к нему. Так спустя три с половиной года семья воссоединилась.

Во времена террора любовь к близким становится реальной спасительной силой. Во времена демократии она часто превращается в гламурный масс-медийный товар, новое издание Камасутры, игру для не желающих взрослеть людей.

Я вспоминаю свои юношеские влюбленности, вспоминаю собственные «темные аллеи», вспоминаю странное чувство, как будто по телу, внутри, бродит горячая ртуть, то ударяя в голову, то переливаясь в кончики пальцев и делая их удивительно тяжелыми и жаждущими прикосновений к любимому человеку. Юношеской любви не нужна стабильность, ей нужны эмоции, резкость чувств, порыв. Думаю, осознанно или бессознательно, но многие люди, достигнув спокойствия и стабильности, тоскуют по этой порывистой жизни. А потому иногда пробуют нырнуть, хотя бы на время, в параллельный поток эмоциональной жизни шестнадцатилетних-двадцатилетних. Кому-то из них удается омолодиться и вынырнуть, кто-то, перепугавшись уже давно забытой скорости и интенсивности отношений, быстро «гребет к привычному берегу».

А я сейчас, пока писал все это, вспомнил о записке, найденной в кармане своего плаща в девятом или десятом классе. Округлым и аккуратным девичьим почерком там было написано: «Я тебя люблю!» — и никакой подписи. Я так и не знаю, кто меня тогда любил.