А что если?

Глава 13

Я не знаю, кто придумал консилер от кругов под глазами, но хотела бы официально выразить ему свою искреннюю благодарность. Потому что это чудо-средство выручает меня каждое утро. Оно позволяет мне выглядеть не ходячим мертвецом, а человеком.

Последние ночи были для меня тяжелыми, зато я узнала: первое — что любящей женщине, чей муж ушел от нее к актрисе, нужно прежде всего говорить, говорить, говорить и строить всевозможные планы мести, и второе — что под ангельским видом четырехлетнего ребенка может скрываться бесенок, что-то вроде помеси Красной шапочки и Волан-де-Морта.

Пол квартиры, помимо вещей Клодии, теперь усеян куклами. Лысые фигурки лего и другие безделушки только кажутся незаметными, но ужасно больно нечаянно наступить на них босой ногой.

Так что я теперь олимпийская чемпионка по совсем новой спортивной дисциплине — безмолвному крику. Потому что, разумеется, нельзя будить спящую красавицу, когда встреча между конструктором и моей стопой все же случается.

Почему Инес так усердно снимает скальп со своих лего-человечков? Не спрашивайте, я понятия не имею, несмотря на все попытки понять. И потом, я нахожу, что без волос они выглядят жутко.

С каждым новым днем взгляд Дарси становится все более умоляющим. Бедное животное подвергается атакам Волан-де-Морта в цветастой юбочке: заколки на ушах, бант на голове и, худшее из худшего, куклы в ее лежанке. «Тс-с, песик, детки спят», — командует она моей собаке, когда та обиженно лает при виде своей оккупированной постели. До такой степени, что я прячу подальше от нее телефон, опасаясь, что она сумеет прогавкать свою собачью обиду на горячую линию ГОБЕС. Не хватало только, чтобы Клодия снова намазалась растительным клеем и легла на пол в нашей гостиной.

Хаос, да, но должна признать очевидное: я обожаю эту девчонку. Я умираю со смеху от ее невероятных комментариев, которые она отпускает серьезнее некуда.

Я готова часами слушать, как она читает сказки своим куклам: «Это сказка про принцессу. Вот принцесса заблудилась в лесу. И вдруг появился принц». Ну вот и сказке конец, детки, пора баиньки.

А что, если бы я заказала лазанью? Может, мы бы сейчас с Жерменом рука об руку прохаживались по магазинами детской одежды, представляя себе наших будущих детей. Сначала будет девочка, с большими любопытными глазами, разумеется, голубыми, она будет все время смеяться и задавать вопросы…

— Тетя Маскин?

— Да, Инес?

— Вытри мне, пожалуйста, попу. Я покакала!

Глава 14

Сегодня великий вечер. Открытие моей литературной мастерской для лицеистов.

Между досадными поражениями в «Мемори» — как такой маленький ребенок может запомнить столько карточек подряд? — я ухитрилась довести до ума свой проект.

Я определила несколько тем для работы. Есть на чем продержаться до рождественских каникул.

Сегодня вечером мы приступим к песням о любви, или как объясниться в чувствах в трех куплетах с припевом.

Как хороший учитель французского, но еще и певица караоке, я взяла за основу классику: «Я люблю тебя» Лары Фабиан, «Как я тебя люблю» Джонни Холлидея и «Чтобы ты еще любил меня» Селин Дион.

Чтобы поймать настроение, я распевалась дома, просто так, три-четыре часа, не больше. Без перерыва.

Дарси, кажется, вот-вот потребует «Прозак».

Самия была не против любовных песен, но коварно попыталась добавить в мой плейлист «Не покидай меня» Жака Бреля и «Я больна» Сержа Лама.

Запомнить для себя на будущее: никогда не водить депрессивную подругу на вечер караоке, чтобы публика не попыталась свести счеты с жизнью зонтиками для коктейлей.

За пятнадцать минут до начала я вхожу в кабинет, который Ильес оборудовал для внеклассной работы. Неожиданно, но мне не терпится начать. Я выбрала несколько песен на компьютере и составила плейлист, чтобы создать атмосферу, подходящую к теме вечера. Раскладываю листки на столах. Все готово. Не хватает только учеников.

На часах в кабинете 19:00, но пунктуальных не осталось, думаю я двадцать минут спустя. В наши дни приходить вовремя — отстой.

Чтобы привлечь учеников, я выбираю песню. На музыку они точно слетятся.

Пока мне глядеть некуда: пустота, да и только. А, и еще трещина на стене. Этот лицей скоро развалится.

Не уверена, похожа ли любовь на дождь, но точно знаю, что на дождь похожа скука.

Между тем объявление об открытии мастерской висит на стенде в холле лицея. Я спускалась проверить. Три раза. Потому что в первые два была не уверена, что хорошо рассмотрела.

В 19:45 заглядывает уборщик и спрашивает, долго ли я еще. Я предлагаю ему сделать небольшой перерыв и написать песню о любви. Он говорит, мол, не то чтобы я некрасивая, но любовь — это все девичьи глупости, и любовная песня не вернет ему его возлюбленную, которая в прошлом году ушла к банкиру.

Его зовут Анри, и если другой бы уже строил жизнь, то этот даже волосы из ушей удалить не может. Пятнадцать минут он рассказывает мне о своих семейных проблемах, а я только это и вижу — эти ужасные волосы. Может, поэтому и ушла его жена? Потому что, когда волосы торчат из ушей, каждый вечер за ужином, пятнадцать лет…

Если дернуть за волосы, что будет? Откроется рот?

Не вдохновленный моим предложением написать песню, Анри вернулся к уборке. Мне его не хватает. Даже его волос. Ладно, нет, все-таки не до такой степени. Я ставлю новую песню.

Какой все-таки шедевр. Ученики не знают, что теряют.

Ладно, вернемся к моей попытке написать песню о любви. Что рифмуется с изгибом?

«Я люблю твою спину, ее изгиб, о, мое сердце разбито, я погиб». Позеленел от зависти, Франсис Кабрель[15], а?

Час сорок пять опоздания — это длинные, очень длинные пятнадцать минут.

В девять я признаю очевидное: никто не придет.

Я закрываю кабинет, а в голове звучит: Не покидай меня, не покидай меня, не покида-а-а-а-ай меня…

Самия была права.

— Ну как? — спрашивает Клодия, когда я вхожу домой. — Удачно?

Она сидит на полу в окружении горы клубков шерсти.

— Никто не пришел. Единственное развлечение — поболтала с Анри, мужчиной, у которого из ушей волосы торчат и чья жена ушла к банкиру.

— Классный вечерок!

— И не говори. А ты что делаешь? — спрашиваю я, опускаясь на диван. Ко мне тут же запрыгивает собака, которая, очевидно, с нетерпением ждала момента, когда сможет помять мне лапами бока.

— Вяжу одеяла к зиме. Из натуральной шерсти, ее поставляют хозяйства, которые с уважением относятся к животным. Мы должны избавиться от наших.

— Как скажешь.

День, которого я так боялась, настал, у меня даже нет сил сражаться с Клодией. Ученики одолели мою любовь к жизни.

— Тетя Маскин? — зовет меня Инес, выходя из ванной.

Важное уточнение: она окликает меня тоненьким голоском, который мне очень не нравится.

— Да, детка?

— Я не нарочно, просто я купалась и намочила одну твою сумку. Прости, тетя.

— Намочила мою сумку?

— Да, это был кораблик для кукол.

Ученики и, стало быть, дети.

Глава 15

Поскольку с Жерменом не срослось, моя сестра возобновила попытки выдать меня замуж. Ее любимая тактика — закатить обед. Я уже знакомилась с соседями, друзьями соседей, коллегами моего зятя и друзьями коллег. Не хватает только соседей друзей коллег для полного комплекта. Кажется, я безнадежный случай.

На этом обеде она решила внести разнообразие и впервые пригласила одного своего пациента. Суперсимпатичного парня, сказала она мне на прошлой неделе, когда я уселась в кресло в ее кабинете на наш регулярный сеанс зубоврачебной болтовни.

Я настроена скептически. Мужчины, которых я встречаю в приемной, когда прихожу к ней, не совсем в моем вкусе. Ну да ладно, наверное, у нее есть не только пациенты семидесяти пяти лет в вельветовых штанах и мокасинах с кисточками.

Я привела себя в порядок. Кто знает, может, в ее клиентской базе имеется клон Брэда Питта и Роберта Дауни — младшего вместе взятых. При этом холостой. Жаль будет его упустить.

Я выбрала платье медного цвета без рукавов, А-силуэта, идеально подходящее, чтобы скрыть несовершенства, которые наши регулярные сеансы бега в женской компании никак не могут устранить, кремовые лодочки и золотистый клатч под серьги, большие золотые кольца, которые мне подарили Одри и Самия на день рождения.

— Ты великолепна, — встречает меня сестра с широкой улыбкой.

Она сама божественна в платье-футляре цвета глазированных каштанов. С ее тонкой и стройной фигурой она может позволить себе облегающий силуэт. Лично я в нем была бы похожа скорее на тумбочку.

Я иду за ней в гостиную, где ее пациент уже сидит на диване и что-то оживленно говорит моему зятю. Когда я вхожу, мужчина встает и улыбается. Идеальные зубы, ждать другого от Летисии не приходится.

— Добрый вечер, я Жорж, рад с вами познакомиться.

— А я Максин, но все зовут меня Макс.

Жорж хорош собой. Довольно длинные волосы, зеленые глаза. Не очень высокий.

— Жорж в честь Джорджа Клуни?

Улыбнется ли он моей шутке своими белыми зубами? Жюльен бы мной гордился.

— Нет, кажется, в честь Жоржа Брассенса. Разница поколений.

Хорош собой, улыбка «колгейт», не лишен чувства юмора. Я расслабляюсь. Не начинай, только не начинай.

И все-таки я спрашиваю себя, какие у нас будут дети.

— А чем вы занимаетесь, Жорж? — задаю я вопрос, в свою очередь садясь в кресло.

— Разнашиватель обуви сорок первого размера.

— Как?

— Разнашиватель обуви. Обувные магазины зовут меня разнашивать обувь, которую покупают их клиенты. В наши дни люди больше не хотят страдать от боли в ногах, так что некоторые бренды ввели такую услугу. И хоп — вот он я. Это не слишком популярная профессия.

Я удивлена.

— А почему сорок первого размера?

— Потому что я сам ношу сорок первый. Я знаю, что вы мне скажете, очень маленький для мужчины…

Нет, это не первое, что приходит мне в голову…

— …но для моей профессии это удобно, потому что я могу разнашивать и мужскую, и женскую обувь.

Образ наших будущих детей улетучивается, ему на смену приходит Жорж в клетчатых шортах, с волосатыми икрами и в лодочках-лабутенах.

Я вот-вот расхохочусь, спасает Летисия, она зовет меня на кухню помочь ей приготовить тосты. Я не заставляю себя долго упрашивать и, оказавшись с ней подальше от ушей разнашивателя обуви, даю волю истерическому смеху.

— Нет, ты это специально, Лети? Я тебя чем-то обидела в детстве, да? Ты так хочешь мне отомстить?

Она тоже сгибается пополам, сотрясаясь от смеха.

— Он сказал, что работает на обувные магазины, мне даже в голову не пришло, кем именно.

— Разнашиватель обуви, ты представляешь? Почему бы не нюхатель подушек или облежчик матрасов?

— Или весовщик помета панды!

— Такие бывают? — спрашиваю я, утирая слезы.

— Да, я вчера вечером смотрела передачу о разведении панд.

Нам требуется несколько минут, чтобы успокоиться. К счастью, я сделала легкий макияж. Когда мы возвращаемся в гостиную, неся подносы с тостами и сырными тарталетками, мужчины обсуждают новости политики. Тема обуви, кажется, забыта.

— А вы чем занимаетесь, Максин? Ваша сестра мне говорила, что вы преподаватель французского, да?

— Да, в лицее в Саванне-сюр-Сен. Я учу вторые классы.

— Вам это нравится?

— Не всегда удается заинтересовать детей классической литературой, но, скажем так, я стараюсь.

— Максин мечтала быть журналисткой, — вмешивается моя сестра.

— Вот как? — отзывается Жорж. — Я тоже пишу.

Вот это уже интересно и располагает к приятному разговору.

— Вы пишете? Романы? Эссе?

Образы наших гипотетических детей вырисовываются снова…

— Нет, анекдоты для сайта моей фирмы.

…И тают. Окончательно.

— «Кто босс? — спрашивает гуталин. Босс бос, — отвечают ботинки»[16]. Это моя последняя шутка, я очень горжусь ей, если честно, — заключает он и давится от беззвучного смеха, как Чендлер в «Друзьях».

Даже разнашиватель ботинок был не так плох.

Глава 16

Летисия знакомила меня со многими, но такого, как Жорж, я видела в первый раз. За рулем машины я заново прокручиваю в голове этот обед, корчась от смеха. Я не могу остановиться, хотя уже болят ребра.

Только на паркинге возле дома я немного успокаиваюсь.

Вдруг мне вспоминается Муна. Она влюбилась бы в Жоржа. Разнашиватель обуви, благодаря ему она стала бы звездой своего клуба женщин за 50. Она бы потребовала, чтобы я рассказала ей об этой встрече в мельчайших подробностях. И испекла бы мне свои знаменитые блинчики, рецепт которых она ревностно хранила в тайне и унесла с собой в могилу.

В квартире тихо. Клодии нет. Она готовит акцию против телеканала, который, по мнению ее и ГОБЕС, злоупотребляет своим положением и эксплуатирует животных против их воли в передаче с фермерами-холостяками, ищущими любви.

Да, с Клодией мир станет лучше для животных, но скоро нечего будет смотреть по телевизору. Нельзя помочь сразу всем.

Я вижу волосы Инес, высунувшиеся из-под одеяла, слышу ее ровное дыхание. Они с Самией спят вместе в гостиной на раскладном диване. Я прохожу в свою комнату, стараясь не шуметь.

— Ну, как прошел вечер? — шепчет Самия, приподнявшись на локте.

— Я тебя разбудила, прости.

— Я не спала.

Но я и так об этом знала. С тех пор как ушел Жиль, Самия страдает бессонницей. Она и так была худенькой, но теперь на нее страшно смотреть, она тонет в своих джинсах. Мне так хочется сделать для нее хоть что-то. От Жиля ни слуху ни духу.

— Я расскажу завтра вам с Одри. Это того стоит, поверь. Даже позволю вам поиздеваться. Ну же, попытайся немного поспать. Мне еще надо проверить сочинения.

Погладив Дарси, развалившуюся в своей лежанке на спине, лапами кверху, я сажусь за письменный стол и достаю из портфеля стопку сочинений. Сегодня я собрала работы об описании любви в литературе, общих чертах и различиях знаменитых романов.

Наверное, ни один из них не смог прийти на литературную мастерскую, потому что они посвятили все свое время этому заданию. Конечно. Мои ученики такие старательные!

Я начинаю читать первое сочинение.

Надо же, мне казалось, что в «Анне Карениной» не было Кристиана.

Ну да, я так и думала. Вечер будет долгим.

Как можно тише я иду на кухню за чайником и кружкой. Самию наконец сморило от усталости.

На обратном пути моя нога избегает брошенного на полу пупса.

Маленькая личная победа.

Но не лего-человечков — они, коварные, ждут меня чуть дальше.

Снова перед стопкой сочинений, за кружкой горячего чая со вкусом яблока и корицы, я готовлюсь к худшему. И действительно, среди Ромео и Джульетт, Тристанов и Изольд я нахожу Беллу и Эдварда, Трис и Фора и даже Гермиону и Рона.

Может, стоило уточнить, что речь идет о классике.

Драма случается на десятом сочинении. Открыв его, чтобы прочесть вторую страницу, я вижу нарисованного человечка прямо в центре листа. Ручки, ножки, огуречик. Фиолетовым фломастером.

Нетрудно догадаться, кто автор этого произведения искусства, тем более что под рисунком стоит подпись. Инес.

И правда, было бы жаль не поставить свое имя под таким красивым человечком.

Однако если вдуматься, это очень мило. Умилившись, я даже улыбаюсь, но капля пота выступает у меня на лбу, когда я краем глаза замечаю остальные сочинения.

Я лихорадочно открываю одну работу за другой, и, по мере того как дефилируют передо мной человечки, домики и всякие улитки, это уже не кажется таким милым.

Не нервничая — ну, разве что самую малость, — я убираю все в портфель. Завтра разберемся с художницей.

И с ее матерью.

Уже почти половина двенадцатого, пора лечь и послушать радио. Это поможет мне расслабиться.

Я обхожу кровать, чтобы взять пижаму, как вдруг по дороге моя нога встречает не одного, а сразу двух лего-человечков. На одном из которых надета остроконечная шляпа. Кто бы мог подумать, что я буду благодарна его лысому спутнику!

Мой безмолвный крик драматичнее всех, что я издавала до этих пор.

В самом деле, пора уже закончиться этому дню, отмеченному провальной встречей у Летисии, нарисованными человечками и начитанностью моих учеников, более близкой к «Вуаси»[17], чем к литературе. Я сыта по горло.

Глава 17

Полулежа, удобно откинувшись на двух подушках, я включаю радио, чтобы послушать передачу, которую обожаю, — лучший отдых для меня. Сегодня мне это нужно как никогда.

Веселый и энергичный голос ведущей нарушает тишину моей комнаты:

— Добрый вечер всем, сегодня в нашей программе поговорим о случае и судьбе с моим гостем, писателем Жильбером Мюссо, который презентует свой первый роман с загадочным названием «А что если?». Мы будем вместе час тридцать минут. Усаживайтесь поудобнее, наш «Задушевный разговор» начинается, вы слушаете радиостанцию «Европа-1».

Это голос Жюстин Жюльяр, молодой женщины, чьим талантом я восхищаюсь. Журналистка, фанатка радио и своего дела, она участвовала несколько лет назад в конкурсе молодых талантов и выиграла его с большим отрывом. Тогда я тоже за нее голосовала.

Несколько месяцев назад мы с девчонками даже были на записи ее передачи.

Иногда я думаю, а что, если бы я оказалась на ее месте? Если бы в то утро не сломала лодыжку, когда возвращалась за паспортом, забытым в ящике стола, если бы не отказалась поэтому пройти вступительный экзамен в школу журналистики, может, и я работала бы сегодня на радио. Мне бы это понравилось. Даже очень, я уверена. Может, я даже выиграла бы конкурс молодых талантов, как Жюстин.

— Итак, Жильбер Мюссо, прежде чем представить нам ваш самый первый роман, я думаю, наши слушатели хотели бы узнать, являетесь ли вы третьим из братьев Мюссо, после Гийома и Валентина.

— Мы родственники, но не настолько близкие. Тетя моей матери — кузина и сестра мужа матери Гийома и Валентина.

Я угадываю смех в голосе Жюстин Жюльяр.

— Понятно. Поговорим лучше о вашем первом романе, который выходит в издательстве «Мишель Афон». Как вам пришла идея этой истории?

— Я ехал в машине по улице Эшикье в Париже. Стоял на светофоре, и вдруг мой навигатор разрядился. Перед тем как испустить дух, он указывал поворот направо, и я подумал, а что будет, если я не последую его указанию и поверну налево? И с этой точки у меня в голове выстроился целый сценарий — что, если всегда поворачивать налево, а не направо.

Я не упускаю ни слова из рассказа Жильбера Мюссо-но-не-совсем.

— Случайно ли то, что с нами происходит? Или оно все равно произойдет, каков бы ни был наш выбор?

— Этими вопросами задается ваша героиня в начале романа…

— Да. Она проводит столько времени, спрашивая себя, какой могла быть стать жизнь, сделай она иной выбор, что упускает настоящее. Однажды утром к ней приходит старушка и предлагает сделку: месяц пожить той жизнью, которая ждала бы ее, прими она в прошлом другое решение.

— Поразительно…

Не то слово, Жюстин, не то слово. У меня мурашки бегут по коже.

— Представьте, что вам дают возможность изменить ход времени… — невозмутимо продолжает Жильбер.

— Как Марти Макфлай[18]?

— Именно! Представьте, что мы можем узнать, как повернулась бы наша жизнь в параллельном мире. Это и переживет моя героиня.

— Надеюсь, у Марти все будет хорошо! — шутит Жюстин. — Мы сделаем небольшую паузу и снова встретимся через несколько минут с моим гостем Жильбером Мюссо, чтобы поговорить о его первом романе «А что если?».

Пока идет реклама, я невольно думаю о моих собственных «а что если». В мгновение ока они заполняют все пространство вокруг. Это всего лишь роман, написанный Мюссо, даже не однофамильцем, но все же. Просто гениально, было бы здорово пережить такое.

Я даже всматриваюсь в закрытую дверь моей комнаты в надежде увидеть старушку, о которой идет речь в романе. Я смотрю так пристально, что, кажется, вижу, как поворачивается ручка.

Мои бредовые видения прерывает Дарси, запрыгнув на кровать. Она лижет мне руку.

— Ты представляешь, Дарси? Если бы такое могло произойти? Нет, конечно, ты же собака. Тебе плевать на то, что может быть завтра, с высокой собачьей колокольни.

Снова звучит голос Жюстин Жюльяр, я вытягиваюсь на кровати, чтобы дослушать передачу, и глажу уши моей собаки.

А что если…

Отличная идея для романа.

Вот бы она пришла мне!

Глава 18

Меня будят солнечные лучи, пробивающиеся сквозь занавески. Кажется, много лет я так не высыпалась. И как же мне хорошо.

Я натягиваю одеяло до подбородка, чтобы еще немного погреться в его уютном тепле. Хлопок, кажется, стал мягким, как фланель.

Еще немного понежиться в этом приятном оцепенении, прежде чем открыть глаза и начать день. У меня остались непроверенные сочинения, и я должна сказать пару ласковых одной четырехлетней девочке, начинающей художнице.

Пора вставать, и я спускаю на пол ногу, потом вторую, потягиваюсь, подняв руки над головой, устремляя ладони с безупречно наманикюренными ногтями к небу, отчего ночнушка задирается до пупка.

Наполовину проснувшись и еще не совсем открыв глаза, я иду к двери.

— Дарси? Где ты, собачка моя? — зову я, зевая.

Наверное, Клодия ее вывела. Я так хорошо спала, что ничего не слышала.

Мои слипающиеся глаза требуют чашку хорошего кофе, даже две. Я ощупью пересекаю гостиную, на автопилоте обхожу огромный желтый кожаный диван и направляюсь к кухне в красных тонах с центральным островком. Открываю шкафчик, достаю кружку, сую капсулу в кофемашину, жму на «эспрессо» и сажусь на табурет с дымящимся напитком в руках. Отпиваю глоток, он обжигает.

Симпатичный диван, думаю я, дуя на кофе, чтобы он остыл. Красивый цвет.

Звон разбившейся об пол чашки заглушает мой крик. Как это — желтый диван?! У меня нет желтого дивана. Тем более кожаного! Если мне когда-нибудь захочется кожаный диван, придется убить Клодию, а заодно и весь ГОБЕС.

Окончательно открыв глаза, в панике осматриваюсь и кручусь на месте. Комната великолепная, просторная, светлая, с большими окнами в пол, дорогая мебель расставлена со вкусом, живые растения. Великолепная, да. Но совершенно незнакомая.

Однако пять минут назад я без колебаний направилась на кухню. Я даже открыла нужный шкафчик. Как будто я прекрасно знаю, где что лежит, правда, хоть убейте, не могу сказать, где я нахожусь.

Очень осторожно я делаю несколько шагов по дубовому паркету, обходя разлетевшуюся на осколки чашку.

— Клодия? Самия? Вы здесь? — громко спрашиваю я.

Ничего.

— Дарси? Иди сюда, девочка, иди ко мне.

Дважды ничего.

Судя по всему, я еще сплю и вижу сон. Да, наверное, так и есть, иначе быть не может. Я с усилием щипаю себя за руку, но ничего не меняется. Ускорив шаг, я возвращаюсь в спальню, продолжая себя щипать, все сильнее, по мере того как меня охватывает паника.

Спальня тоже не похожа на хорошо знакомую мне комнату, в которой я уснула вчера вечером.

Она большая, настолько большая, что в ней могла бы уместиться вся моя квартира. Светлый паркет, белая лакированная мебель, шторы с серо-желтым мраморным рисунком, стойка с одеждой, кровать «кингсайз» с белым пуховым одеялом в желтых ананасах и подушки, много подушек.

— Есть тут кто-нибудь? — снова робко окликаю я.

Никакого ответа, только звук моего прерывистого дыхания. Тут мне становится по-настоящему страшно. Я пытаюсь восстановить в памяти последние события.

Я была в своей комнате, настоящей, проверяла сочинения. На смену Ромео и Джульетте пришли Бэлла и Эдвард. Потом — рисунки Инес на сочинениях. Моя нога на двух куклах. Я включила радио, чтобы послушать «Задушевный разговор», передачу Жюстин Жюльяр. Гостем был этот не совсем Мюссо, который говорил о своем первом романе.

Как я ни роюсь в памяти, нет никакого объяснения тому, что я проснулась в чужой квартире.

— Если это шутка, Клодия, хватит, прекрати, я посмеялась, очень смешно.

Тишина. Ни звука, даже ни намека на звук.

Я вхожу в комнату, осматриваюсь.

— Ради бога, кто бы вы ни были, не убивайте меня, я сделаю все, что вы хотите.

Меня похитили! Хотя теория весьма смелая, не спорю. И обстановка больше напоминает апартаменты в роскошном отеле, чем мрачную и холодную тюрьму.

Я вижу свое отражение в зеркале на стене и не могу сдержать нового изумленного крика, пытаясь заглушить его ладонью.

Та, что смотрит на меня из зеркала, — я. Но не я.

На мне ночнушка из голубого атласа. Этой ткани я обычно избегаю, потому что она опутывает ноги, когда ворочаешься. Безусловно, я стройнее, чем была. Волосы длинные, кажется, я только что из парикмахерской. А мои ногти… Безупречные, с французским маникюром.

Я в тяжелом бреду, этого не может быть. Я, наверное, съела что-то экологически-чистое-стоп-уничтожению-природы от Клодии.

В панике я возвращаюсь в гостиную на подгибающихся ногах и с влажными руками. Обхожу комнату в поисках сама не знаю чего: знака, подсказки, спрятанной где-то камеры. Это наверняка шутка. Идиотская, но шутка.

Мой взгляд сосредотачивается на рамках с фотографиями. Я подхожу ближе, каждую секунду ожидая услышать звонкое «бу-у-у» от кого-то, кто спрятался в квартире.

Вот свадебная фотография. На невесте самое красивое платье, какое я когда-либо видела. Бюстье сердечком, талия подчеркнута длинной пудрово-розовой лентой, широкие юбки внахлест ниспадают до пола. Я приближаю снимок к глазам и ахаю:

— Да это же я!

Мой нос почти утыкается в фотографию.

— Нет, этого не может быть!

Это не могу быть я. Может, я и могла забыть события вчерашней ночи и грандиозную пьянку, которая, кажется, и привела меня в эту квартиру, но не собственную же свадьбу.

Я обращаю взгляд к, по-видимому, жениху, то есть моему мужу. Высокий, темноволосый, сероглазый. Темно-синий костюм идеального кроя в тонкую полоску. Я вижу его впервые, но отчетливо ощущаю, как приятное тепло разливается по всему телу.

Мы пожираем друг друга глазами и, кажется, очень влюблены. Однако я понятия не имею, кто этот человек. Я никогда не встречала его ни здесь, ни где бы то ни было.

На стене висят еще фотографии. Мы с незнакомцем в полосатом костюме сидим в шезлонгах, спиной, перед бирюзовой лагуной.

Дальше я вижу его спящего в гамаке, полуголого — красивый, кстати, торс, — с наушниками в ушах.

А потом — я в облегающем черном вечернем платье, сияю улыбкой, держа в руках какой-то кубок или трофей, не знаю. У меня блестят глаза. И, боже мой, на этом фото они голубые… Я всегда мечтала о голубых глазах, как у Летисии.

Несколько минут я расхаживаю по квартире, обхожу все комнаты, открываю все шкафы, раз, другой, тщетно зову вслух всех, кого знаю, от лучших подруг до едва знакомых. Паника сменяется страхом, к глазам подступают слезы.

Я не знаю, где я, это я и в то же время не совсем я, судя по всему, я замужем за парнем, с которым даже не знакома, но моему телу он явно нравится… Как будто мой разум переселился в другое тело, а оно ничего не почувствовало. Тогда понятно, почему еще в полусне я направилась прямо в кухню. Но это не объясняет, что происходит в этой чертовой квартире!

Даже не решаясь сесть на диван, я опускаюсь на пол посреди гостиной и закрываю глаза. И тут, через несколько секунд, бархатный голос Жюстин Жюльяр звучит в моей голове.

Нет, не может быть…

Вчерашняя радиопередача… Приглашенный писатель… Мое пробуждение в этой квартире… Не может быть.

Это только роман, глупый роман, написанный парнем, чья мать приходится тетей сестры мужа кузины матери Гийома Мюссо или что-то в этом роде.

Как и всегда, когда волнуюсь, трогаю рукой шрам, оставшийся после аварии, тот, что напоминает мне о Муне, — и обнаруживаю, что его тоже больше нет.

Глава 19

Главная трудность, когда находишься в незнакомой квартире, которая, однако, кажется твоей, состоит в том, чтобы найти свои вещи. Уже несколько минут я ищу мобильный телефон. В принципе, я обычно кладу его в сумку, не могла же я стать настолько другой, чтобы положить его в другое место. В чем же трудность? — спросите вы. Так ведь еще надо найти эту сумку.

С виду здесь ничего не валяется. Никакого сравнения с бардаком, в котором живем мы с Клодией, что, пожалуй, приятно моим ступням. Вот только я всегда все нахожу в нашем хаосе, я привыкла. Каждый раз, когда я собираюсь выходить из дома, мне достаточно приподнять одну-две вещи, и — оп-ля! — я натыкаюсь на ключи, шарфик или новые счета за коммуналку.

Здесь я не нахожу ничего. Я даже задаюсь вопросом, есть ли у меня вещи. Какой смысл иметь такую большую квартиру, если не захламить ее кучей мелочей, ненужных и необходимых одновременно?

Через двадцать минут поисков и бесчисленное количество раз открытых шкафов я наконец нахожу сумку. По виду квартиры я ожидала увидеть роскошную сумочку, которая хотя бы на несколько минут заставит меня оценить преимущества этой сюрреалистичной и совершенно безумной истории, но нет. Это простая черная сумка. Красивая форма, хорошая кожа, но ничего особенного. И всего-то!

Телефон действительно в ней. Должно быть, мой. Я ищу в контактах номер Одри, но безрезультатно.

В этой жизни, очевидно, я не заношу в телефон номера своих подруг. К счастью, номер Одри я помню наизусть. Она снимает трубку после второго гудка.

— Да?

— Одри, это я. Послушай, ты решишь, что я спятила, но я только что проснулась в шикарной квартире, она, кажется, моя, на стенах мои фотографии, но я ее совершенно не помню. Я, кажется, замужем за обалденным парнем, но не спрашивай меня, как его зовут, я понятия не имею. Да, и я вроде похудела и с другой стрижкой. Я легла спать вчера в своей квартире, ну как в своей, в общем, не в той квартире, в которой проснулась сегодня. Но я думала, что это моя квартира. Ты меня слушаешь?

Не дав ей вставить слова, я продолжаю:

— Я проверила несколько сочинений, послушала передачу по радио, уснула и — бам! — сегодня утром проснулась в четвертом измерении, все из-за Марти Макфлая. Ход времени изменился. Может, меня и зовут уже не Максин, как знать. Короче, это ужасно, и я совершенно не понимаю, что происходит. Ты должна мне помочь. Скажи мне, кто я! Да, это звучит безумно, я знаю, но поверь мне, я буквально схожу с ума.

Ответа нет.

— Одри, ты здесь? Скажи что-нибудь? У меня сейчас будет истерика.

— Что это еще за приемчики? Один из ваших новых методов, да?

— Прости?

Нет, на том конце я точно слышу голос Одри. Я не ошиблась номером.

— Это подход, чтобы вербовать в вашу секту? Нет уж, меня достали эти звонки каждый день. Но признаюсь, впервые вы так изобретательны. Или, может быть, вы хотите продать мне тепловой насос?

— Да что ты несешь, Одри? Какой тепловой насос? Клянусь тебе, сейчас не время шутки шутить. Это я, Максин!

— Извините, я не знаю никого по имени Максин.

— Но Одри, я…

Короткие гудки обрывают мою последнюю фразу. Одри бросила трубку.

— Это кошмарный сон! Я сейчас проснусь. Я должна проснуться, — причитаю я.

Я поспешно возвращаюсь в спальню, ложусь на кровать и забираюсь под одеяло. Зажмурив глаза, твержу как заклинание: сейчас я проснусь, сейчас я проснусь.

Так я жду несколько минут, за это время неприятное чувство от разговора с Одри мало-помалу сглаживается и биение сердца возвращается в нормальный ритм.

Я медленно открываю глаза и высовываюсь из-под одеяла. Та же великолепная спальня. Все такая же незнакомая.

От ярости, паники, отчаяния я начинаю колотить ногами по матрасу, как избалованная девчонка. Все быстрее, все сильнее. И кричу.

Я едва слышу звонок телефона, который в припадке закопала под одеяло. Кто-то мне звонит. Это наверняка Одри. Сейчас она скажет, что это была шутка, что она здорово повеселилась, заставив меня поверить, что мы незнакомы. А потом мы пойдем завтракать с Самией, и они помогут мне разобраться и выпутаться из этого бреда.

Так быстро, как только могу, и умоляя, чтобы не включился автоответчик, я ныряю под одеяло и нащупываю телефон.

— Алло, Одри?

— Одри? Какая Одри? Нет, это я, Эмма. Мы уже двадцать минут ждем тебя на совещании. Да где ты вообще? Ты ведь знаешь, что босс не отличается терпением. Надеюсь, что у тебя есть веская причина! И вчерашние рейтинги так себе, хотя все говорят, что ты показала класс. Наверное, литература привлекает меньше слушателей, чем история трехногой собачки, которая пробежала три километра в поисках своей хозяйки.

— Э-э… Кто вы?

Глава 20

— Как это — кто я? Это же я, Эмма! Твоя ассистентка. Вкалываю на тебя двадцать часов в сутки уже четыре года. Ты шутишь, что ли?! Если так, это совсем не смешно, Максин…

Первый факт успокаивает, меня все-таки зовут Максин. Второй тревожит: у меня есть ассистентка. Какая? Понятия не имею. Персональная или бизнес, во всяком случае, у нее глубокий голос, довольно приятный.

Мы все-таки немного продвинулись. На том конце провода Эмма, которую я представляю рыженькой, с пучком и в маленьких круглых очках, продолжает свой монолог:

— …Джефф рвет и мечет, рейтинги сегодня утром упали, у РТЛ выше, чем у нас, в прайм-тайм от двадцати одного тридцати до нуля. Он уже обгрыз все ногти на правой руке. А ты знаешь, что это значит!

— Джефф? Рейтинги? Мне очень жаль, я знаю, это покажется странным, но я понятия не имею, о чем вы говорите.

— Как это понятия не имеешь? У тебя амнезия, что ли?

Амнезия, ну да, вот это хорошая идея. Потому что если я выдам ей версию про изменение хода времени, то попаду прямиком в психушку с диагнозом острый передоз «Назад в будущее». Эта женщина работает со мной, то есть с параллельной мной, значит, она сможет мне сказать, кто я, и, может быть, у всей этой истории появится разумное объяснение.

Амнезия, амнезия, думай, Максин, что я могу изобрести, чтобы объяснить, что ничего не помню?

— Кажется, я упала в душе сегодня утром…

Да, душ, хорошая идея.

— Как это упала? Ты поранилась?

— Кажется, нет. Когда я открыла глаза час назад, я лежала на полу в ванной. Что было до этого — не помню, черная дыра.

— Ты дома? Я хочу сказать, ты знаешь, где ты? — спрашивает Эмма, чей голос взмывает на целую октаву.

— Да, я дома. То есть думаю, да, я видела фотографии на стенах.

— Ладно, никуда не уходи, я приеду как можно скорее, — заключает она и вешает трубку.

Сидя на диване в ожидании этой незнакомой мне Эммы, я ломаю голову, сколько ей может быть лет. Тридцать? Сорок? Я уже даже не уверена, что она рыжая. Голос у нее не рыжий. Она скорее блондинка или шатенка. А вообще-то я понятия не имею.

Я пытаюсь упорядочить ту немногую информацию, которую получила в разговоре. Она упоминала рейтинги и РТЛ, у которого они выше. Должно быть, я работаю на радио.

— Отличный вывод, дорогой Ватсон! — вслух поздравляю я себя.

На какой должности — это уже высший пилотаж. Скотланд-Ярд мне вряд ли поможет.

Я успела задремать на диване, пока не раздался наконец звонок в дверь. Я смотрю на телефон — прошло два часа. Если это «как можно скорее», то что же бывает, когда она не спешит? Наверное, успели бы отрасти волосы на голове Брюса Уиллиса.

— Ох, слава богу, ты в порядке! — говорит она, врываясь, как торнадо, в квартиру, едва я открываю дверь.

Она кладет свою огромную сумку на диван и быстро обнимает меня. При виде моего ошеломленного лица немного умеряет свой пыл.

— Ты не узнаешь меня, да?

Женщина передо мной высокая, очень худая, брюнетка (я так и знала! Или нет…), с короткой стрижкой. Одета со вкусом: белая рубашка, темные джинсы, широкий бархатный пояс коричневого цвета. На ногах шоколадные кожаные ботинки на высоких каблуках. Я никогда ее не видела. В этом я уверена.

— Мне правда очень жаль…

— Это ужасно, Максин! Как же теперь быть с передачами? Как невовремя! Ты хоть что-то помнишь или забыла все?

Разумеется, я не могу ей сказать, что прекрасно помню свою жизнь, потому что это не та жизнь, которую она имеет в виду.

— Я… Я даже не знаю, как зовут этого парня, — отвечаю я, показывая на свадебную фотографию.

— Джаспер? Ты забыла, как зовут твоего мужа?

— Его имя, да, и даже то, что я замужем.

— Ну, это уже серьезно.

— Почему?

— Потому что, помимо работы, он для тебя главное в жизни. Ты от него без ума. Как ты могла его забыть?

Я медлю несколько секунд, чтобы мысленно произнести имя того, с кем делю жизнь всего лишь три часа. Джаспер. Странное имя…

— Ты никому не говорила? — спрашиваю я.

— Нет, ты хотела, чтобы я оставила это в тайне, так что я никому не сказала. Хотя не понимаю почему.

— Не хочу никого волновать. Может, пройдет несколько часов, и все будет в порядке.

— Очень надеюсь! Я сказала Джеффу, что ты слегла с температурой под сорок.

— Это даст нам немного времени.

— Да, до завтра, до восьми часов утра.

— Э-э… Так мало?

— Это все, чего я смогла добиться, ничего ему не объясняя. Давай-ка пойдем обследуемся, чтобы все выяснить. Может, лекарства или, не знаю, электрошок вернут тебе память.

Я направляюсь в прихожую и слышу за спиной ее кашель.

— Максин?

— Да?

— Ты в ночнушке.

Я опускаю глаза и понимаю, что действительно еще не оделась.

— И правда, вид у тебя совсем нездешний. На тебя больно смотреть, клянусь.

Еще больше, чем ты думаешь, Эмма. Еще больше. Я направляюсь в спальню, чтобы поискать там одежду, но останавливаюсь и оборачиваюсь к Эмме. Что-то не дает мне покоя. Да, вдобавок ко всему остальному.

— Послушай, ты всегда зовешь меня Максин? — спрашиваю я Эмму.

— Э-э… Да, а что? Тебя же так зовут, ну и…

— Да, это я знаю. Как ни странно, мое имя не стерлось из памяти. Но ты никогда не зовешь меня Макс?

— Нет. Ты терпеть не можешь, когда тебя называют так.

Странно. Все много лет зовут меня Макс. Почему же вдруг стало иначе? Неужели здесь все совсем по-другому?

Глава 21

В кабинете невролога, который, к моему немалому разочарованию, совсем не похож на кабинет доктора Шепарда[19], я жду результатов обследования. Эмма проявила чудеса эффективного менеджмента, два звонка из такси — и нас примут немедленно. Мне почти хочется попросить ее записать меня к офтальмологу, чтобы не ждать год.

— Итак, мадам Варран, вы знаете, где вы находитесь?

Я не вздрагиваю, когда он произносит мою фамилию, я слышала, как Эмма называла ее по телефону. Месье и мадам Варран. Максин Варран — звучит неплохо. Лучше, чем Максин Палло.

— Мадам Варран?

— Э-э, да, простите, я немного не в себе, что вы сказали?

— Вы можете сказать, где вы находитесь?

— В больнице, в Париже.

— Отлично. А можете сказать, как зовут президента республики?

— Эмманюэль Макрон, — отвечаю я с широкой улыбкой.

Квесты я всегда обожала.

— Очень хорошо.

Ну хоть что-то по-прежнему, какое облегчение! Я была почти готова услышать, что президента зовут Бьюфорд Бешеный Пес. Уж если и быть Марти Макфлаем, так до конца. Судя по всему, хоть у меня теперь другая жизнь, мир вокруг не изменился. Облегчение, да, но с капелькой раздражения.

— Еще вопрос! — не могу удержаться я.

Невролог явно не находит мою шутку смешной. Страдающая амнезией в хорошем настроении — так не должно быть. Я снова тушуюсь, чтобы хоть немного соответствовать ситуации.

— Результаты ваших обследований идеальны. Я не вижу ничего тревожного, МРТ и неврологические тесты в норме. Судя по всему, падение не повредило вашу память в глобальном смысле. Вы говорите, что, когда пришли в себя, ничего не помнили?

— Да…

Я не решаюсь сказать ему правду.

— Должно быть, это частичная амнезия вследствие удара головой. Довольно редко встречается.

Он снова просматривает снимки, лоб наморщен от размышления и непонимания.

— Доктор?

— Да?

— Все, что мы здесь скажем, останется между нами?

— Конечно. Я обязан соблюдать врачебную тайну.

— Очень хорошо.

Я глубоко вдыхаю и произношу свой вопрос почти шепотом:

— Вы когда-нибудь имели дело с пациентами, которые проснулись в параллельной вселенной?

— Извините, я не расслышал. Вы сказали, в параллельной вселенной, да?

— Например, сегодня вы невролог?

— Да…

— Но представьте, что завтра вы проснетесь и обнаружите, что вы не невролог, а, ну, не знаю, согреватель матрасов. И для всех, кроме вас самого, конечно, вы всегда были согревателем матрасов, а вовсе не неврологом?

— Согревателем матрасов?

— Ну ладно, это к примеру, забудьте. Если я вам скажу, что прекрасно помню свою жизнь, но сегодня утром проснулась в другой? Что вчера я была незамужней учительницей французского в лицее в Саванна-сюр-Сен и снимала квартиру с отбитой экологиней, а сегодня работаю на радиостанции «Европа-1», замужем за красавцем по имени Джаспер и живу в роскошной квартире, вы сочтете меня сумасшедшей?

— Гм…

— У вас никогда не было таких случаев?

— Нет. Наверное, потому что этого не может быть.

И это называется поддержка? Я смотрю, как он направляется в свой кабинет и выписывает рецепт. С надеждой спрашиваю:

— Вы пропишете мне лечение?

— Да, антидепрессанты. Утром, днем и вечером. На три месяца.

Эмма ждет меня в приемной. У нее встревоженный вид.

— Ну что? — спрашивает она. — Что он сказал?

— По результатам обследования все в норме.

— Хорошая новость. Но память же к тебе вернется?

— Он не знает.

— Как это он не знает? И сколько лет он учился, чтобы поставить такой диагноз?

Я прыскаю.

— Это наверняка временно, мне просто надо отдохнуть.

Выиграть время, выиграть время.

— Время? Ну, скажу, времени у тебя… до завтрашнего вечера. У нас есть передача в записи на сегодня, но на этом все. Значит, завтра нужен прямой эфир. Тяжеловато, конечно, ну да ладно. Ты опытная, настоящий профессионал, уверена, что справишься.

— Да, конечно! Но… Но какого рода я профессионал?

Ватсон, дорогой Ватсон, я чувствую, что мы у цели.

— Так ведущая же! Ты журналистка и радиоведущая, Максин. Уверена, для тебя это как езда велосипеде — все вспомнишь на ходу!

Радиоведущая. Радио. Ведущая. Веду… Ладно, ясно, все всё поняли.

Но это же очень хорошо!

И просто ужасно.

Вид у меня, наверное, перепуганный, и она смягчается.

— Послушай, вот что я предлагаю: мы поедем к тебе домой, и в ближайшие несколько часов я помогу тебе заполнить пробелы в памяти.

Будем надеяться, что этого времени хватит.

Глава 22

Странно знать, где находятся те или иные вещи в совершенно незнакомом месте. У меня ушло минут двадцать, чтобы найти сумку сегодня утром, но теперь я без проблем достаю из шкафчика две чашки, нахожу кофейные капсулы и включаю кофемашину, на вид куда более сложную, чем моя, то есть та, которой я пользуюсь обычно… Ну, вы меня поняли.

Достаточно было не размышлять и дать телу действовать инстинктивно. Диссоциация тела и разума, мой случай привел бы в восторг психиатров.

Эмма, сидя на диване, смотрит на меня странно.

— Что?

— Не знаю… Просто странно видеть, как ты ориентируешься в этой квартире и варишь кофе как ни в чем не бывало, хотя час назад не узнала имя собственного мужа, когда я его назвала.

— Да, если честно, меня это тоже смущает. Я совершенно не помню себя здесь, но некоторые вещи кажутся знакомыми.

— Ты уверена, что ничего не помнишь? Ты точно меня не разыгрываешь?

— Да нет же! Уверяю тебя, я не могу вспомнить, что я делала вчера вечером или, например, что ела два дня назад.

Во всяком случае, в этой жизни…

Я не решаюсь ей рассказать, что отлично помню, как вчера вечером была в своей комнате, проверяла сочинения в пижамке со Снупи, с несколькими лишними килограммами, чтобы не мерзнуть. Как ужинала с разнашивателем обуви сорок первого размера (и вдобавок автором анекдотов). Что-то мне подсказывает, что это не вполне соответствует образу жизни моего нового «я».

— Бейгл с лососем, салат из ростков сои, зеленый чай.

— Что?

— Это ты ела два дня назад.

— Ты помнишь?

— Так я же и приношу тебе обед, когда ты дежуришь на радио, а ты заказываешь всегда одно и то же, так что запомнить нетрудно.

Салат из ростков сои? Даже без крошки чеддера или бекона? Быть худой нелегко.

Я отпиваю глоток кофе и невольно морщусь. Разумеется, без сахара. Я же знала, что одного этапа не хватает. Вот что значит довериться своему инстинкту.

— Ладно, с чего начнем? — спрашивает Эмма, невозмутимо попивая свое отвратное пойло.

Для этого надо знать, когда изменился ход времени, а я, к сожалению, понятия не имею.

— Давай по основным пунктам. Сначала работа, потом личная жизнь.

— Нет проблем, — кивает Эмма. — Ну, что касается работы, ты журналистка.

— И работаю на радио.

— Точно. На «Европе-1».

Будет не очень солидно, если я взвизгну «вау» и спляшу от счастья на кофейном столике? Боюсь, что да. Я ограничиваюсь кивком. Серьезным и профессиональным.

— И давно?

— Четыре года. Сначала ты три года вела с шестнадцати до восемнадцати передачу под названием «Добро пожаловать к Максин» вместе с обозревателями. А с этого года ведешь одна с двадцати одного до двадцати трех передачу, в которой принимаешь одного или нескольких гостей, она называется «Задушевный разговор».

Ох. Боже мой.

Я Жюстин Жюльяр. Я Жюстин Жюльяр! Вы уверены, что я не могу станцевать «Свободных девчонок» из клипа Бейонсе? Положа руку на сердце, это тот самый подходящий момент. Могу даже без музыки.

— А вчера вечером у меня был писатель со своим первым романом?

— Да! Ого, память к тебе возвращается? — спрашивает Эмма, преисполнившись надежды.

— Нет.

Конец надежде.

— Только маленькая вспышка, — поправляюсь я при виде ее раздосадованного лица.

Ладно, не совсем конец. Потому что Эмма мне симпатична.

— Я люблю свою работу?

— Любишь ли ты свою работу? Поскольку вся твоя жизнь состоит из нее, я бы сказала, что да. Конечно, огромное давление общественности, рейтинги, новые ведущие, которые хотят отнять у тебя место, часы подготовки к каждой передаче…

— А мы с тобой давно знакомы?

— Ты взяла меня на работу, когда пришла на «Европу-1».

— До этого ты была еще чьей-то ассистенткой?

Ее взгляд становится жестким, улыбка исчезает.

— Нет. Я была младшим редактором в политическом журнале. И была замужем. За главным редактором журнала. Решила развестись и потеряла работу.

— А почему ты не нашла работу в другом журнале?

— Я искала. Но у моего бывшего мужа связи во всей печатной прессе. Странным образом все двери закрывались передо мной, не открывшись. Стучаться было бесполезно!

— Какая мерзость!

— Так вышло. Я знала, когда уходила от него, что будет непросто.

— А почему ты от него ушла?

Я знаю, что слишком любопытна, но ведь предполагается, что мы с ней давно знакомы, она наверняка уже делилась со мной этой информацией.

— Он спал со своей ассистенткой.

— А…

Глава 23

Теперь я знаю немного больше о своей профессиональной жизни, хотя при мысли, что завтра придется идти на радио и как-то выкручиваться в прямом эфире, меня бросает в жар. Может, будет как с кофемашиной, я справлюсь инстинктивно? В конце концов, я же способна давать уроки тридцати ученикам, чьи глаза устремлены на меня весь день или почти весь…

А может, меня парализует страх, и я не смогу сказать ни слова. Кажется, все легко, когда ты слушатель, но что-то мне подсказывает, что сидеть перед микрофоном — совсем другая история. Ладно, ни к чему сейчас ломать голову, время покажет.

Пора переходить ко второму пункту моей жизни.

— А в отношениях? Ты можешь рассказать мне немного о моем… моем муже?

— Вы только что отпраздновали третью годовщину свадьбы. Он сделал тебе сюрприз и увез на пять дней в Нью-Йорк.

— Серьезно?

— Ты знаешь песню «Любовь, любовь, это прекрасно, но невыносимо…»…

Эмма напоминает мне Одри. Та тоже обожает эту песню. Она часто поет ее в «Блюз-пабе».

— Ты знаешь, как мы познакомились?

— Это было на вечеринке, когда ты получила награду.

Мой взгляд падает на снимок, который я разглядывала сегодня утром. Тот, где на мне облегающее черное платье, а в глазах голубые линзы.

— Джаспер — друг продюсера, с которым ты работала.

— Он тоже работает в СМИ?

— Нет, вовсе нет. Он адвокат в крупной парижской конторе.

— Адвокат?

— Да, а что?

— Не знаю, мне трудно представить себя с адвокатом. Я бы скорее подумала о писателе или телеведущем. Что-то творческое, понимаешь?

— Телеведущие почти все геи, так что с этим сложно, — смеется Эмма. — А половина натуралов — законченные придурки. Нет, уверяю тебя, адвокат намного лучше. И вы оба очень влюблены. Это очень заметно, когда видишь вас вместе.

— Его не было здесь сегодня утром, когда я проснулась…

— В каком смысле «когда я проснулась»?!

Браво, Максин, ты только что выдала, что проснулась в своей постели. У тебя амнезия, напоминаю тебе, амнезия.

— То есть я хочу сказать, когда я пришла в себя в ванной, никого не было, так что, я полагаю, его не было сегодня утром…

Эмма внимательно смотрит на меня несколько секунд, я догадываюсь, что она не знает, как себя вести, но все же продолжает:

— Его сейчас нет в Париже. Ты сказала мне, что он уехал на несколько дней в Лондон. С одним из своих компаньонов он ведет крупное дело международного значения. Мошенничество или что-то в этом роде, я не все поняла.

— Мы нечасто видимся, да?

— Скажем так, вы видитесь реже, чем большинство супружеских пар. В этом недостаток вечернего шоу. Ты приходишь поздно, а он уходит рано…

— Но мы любим друг друга, ты сказала?

— Наверняка, — отвечает она с широкой улыбкой. — Скоро ты сама в этом убедишься, ты говорила мне, что он возвращается сегодня вечером.

— Сегодня вечером?! — Я едва не давлюсь глотком горького и уже остывшего кофе. — Но как мне себя вести, я же его совершенно не помню!

Не считая приятного тепла, которое разливается в моем теле при упоминании Джаспера, но я не могу этого объяснить…

— Просто скажи ему правду, я уверена, он поймет.

А вот я в этом не уверена… «Привет, Джаспер, я не радиоведущая, я преподаватель французского». Он будет в восторге.

— И потом, — продолжает Эмма, — может, когда ты увидишь его, проснутся воспоминания. Не забудь, что завтра тебе надо быть в эфире, так что будет классно, если память к тебе вернется к этому времени.

Задумавшись на полминуты, я решаюсь задать вопрос, который крутится у меня в голове с начала нашего разговора:

— Скажи, Эмма, ты, похоже, знаешь многое о моей жизни…

— Это правда, мы проводим уйму времени вместе, так что ты мне многое рассказываешь. Я не только твоя ассистентка, но и вроде как лучшая подруга.

Она вдруг смотрит на часы.

— Черт, я не заметила, как три часа пролетели. Ничего, если я тебя оставлю? У моего сына заканчиваются уроки в шесть, мне надо его забрать.

— Да-да, не беспокойся. Ты уже потеряла рабочий день из-за меня. Спасибо тебе.

— Нет проблем, для этого я здесь. Я заеду за тобой завтра в восемь утра, приедем раньше остальных, чтобы подготовиться к вечерней передаче.

Она встает и берет сумку.

— Да, чуть не забыла, может, если ты до завтра послушаешь несколько своих передач, это тебе поможет? Если и не разбудит воспоминания, то хотя бы введет в курс дела.

— Да, правда, передача…

— Ты же знаешь, это как велосипед…

У Эммы явно есть какой-то травматичный опыт с велосипедом.

Сказать ли ей, что, когда в последний раз села на велосипед, я въехала в бордюр и пролежала в гипсе три недели?

Нет, пожалуй, слишком жестоко.

Глава 24

Когда Эмма уходит, я начинаю раскручивать в голове наш разговор. Я журналистка, веду передачу на радио и даже получила награду. Это невероятно. Это очень радует. И пугает.

Я медленно прохаживаюсь по квартире — по моей квартире. Утренняя паника ушла. Я понятия не имею, как сюда попала и почему, временно это или навсегда, зато теперь хотя бы примерно знаю, кто я в этой жизни, и решаю за это зацепиться.

Я провожу рукой по каждому предмету мебели — качество впечатляет. Все расставлено со вкусом, результат, одновременно уютный и элегантный, мне очень нравится. С тяжелыми шторами мягкого оранжевого цвета, обрамляющими два больших окна, комната выглядит очень светлой. Интересно, кто обставлял эту квартиру, я или мой муж Джаспер, — я произношу его имя вслух, чтобы привыкнуть. Возможно, мы пригласили дизайнера, думаю, для людей вроде нас это обычная практика.

За окнами угадывается терраса, которую я раньше не замечала. Она огромная. На ней стоят два белых пластмассовых лежака с толстыми серыми матрасами, очень мягкими на вид, над ними огромный кремовый зонтик. Чуть подальше я вижу гостиный уголок с большим прямоугольным деревянным столом в окружении восьми стульев. Еще один зонтик, оранжевый, под цвет штор, защищает все это от солнечных лучей. По периметру террасы расставлены живые цветы в горшках, понятия не имею, как они называются. В глубине справа что-то похожее на… нет… Джакузи! Вот это понравилось бы моей сестре, она давно мечтает установить джакузи у себя дома.

Я направляюсь в спальню, чтобы окончательно удовлетворить свое любопытство. Одеяло по-прежнему скомкано на кровати, это не гармонирует с остальной обстановкой, и я аккуратно расправляю его.

Оглядываюсь по сторонам, но не нахожу того, что ищу. Разочарованная, собираюсь уже выйти из комнаты, как вдруг кое-что замечаю. Там, рядом с зеркалом, в котором я увидела сегодня свою новую фигуру, есть раздвижная дверь. Выкрашена в белый цвет, как и стены, без всякой ручки. Не удивительно, что я не сразу обратила на нее внимание.

Я подхожу и отодвигаю ее. Моя улыбка становится шире, и я не могу сдержать удивленного и радостного крика. За дверью гардеробная, почти такая же большая, как спальня. С полками и выдвижными ящиками от пола до потолка. Слева висят рубашки и костюмы Джаспера.

Справа моя одежда. Много, очень много одежды. Блузки, юбки, платья, вечерние образы. А напротив, у дальней стены, полки ломятся от обуви. Всех форм и всех цветов. Мне кажется, что я попала в фильм «Подальше от тебя»[20] на место Тони Колетт.

Я вхожу, чтобы рассмотреть все поближе. Одежда великолепна, и я не могу удержаться, чтобы не посмотреть на этикетки. Размер XS. Я похудела на два размера. За одну ночь. Чертовски эффективная диета! Я стараюсь не думать, сколько салатов из ростков сои мне пришлось съесть в этой жизни, чтобы достичь такого результата.

Беру пару фисташково-зеленых лодочек и надеваю их. Каблуки высоковаты, но мое тело, похоже, к ним привычно, потому что ходить получается без проблем. Самия и Одри, будь они здесь, не поверили бы своим глазам.

Я методично выдвигаю каждый из нескольких сотен ящиков гардеробной. Украшения, шарфики, галстуки, носки, запонки… Но ни одной сумочки. Только пара текстильных шоперов для пляжа. Вот это удивительно. Я разочарована, если честно. У меня куча шмоток, роскошной обуви, но нет тонны сумочек к ним. Ни одного несчастного Louis Vuitton. И правда, разочарование…

Я выбираю в гардеробе юбку-карандаш и блузку под цвет лодочек. Надеваю их и выхожу из гардеробной, чтобы полюбоваться результатом в зеркале. Смотрю на себя, поворачиваясь так и этак. Юбка села идеально. Ничего не торчит и не свисает, как у Бриджит Джонс.

Я скачу по комнате, повизгивая от радости, потом продолжаю свои скачки в гостиной. У меня шикарная квартира, тело мечты, обалденный муж, в которого я явно влюблена и который тоже меня любит, у меня отличная работа, где меня, кажется, признают и ценят…

Все это заслуживает маленького танца а-ля Карлтон Бэнкс. Целых пять минут я дрыгаю ногами в гостиной без музыки и, честно говоря, очень нелепо, думая о моей новой жизни.

Самия и Одри непременно должны увидеть эту гардеробную. Они должны…

Эйфорию и возбуждение как рукой снимает. Я останавливаюсь, ожидая, что придется перевести дыхание, но нет.

Я должна удостовериться. Я беру сумку, которую оставила в прихожей, когда вернулась из клиники, и выхожу из квартиры. Курс на Саванна-сюр-Сен.

Глава 25

В «Блюз-пабе» народу еще немного. Сегодня суббота, и я по опыту знаю, что бар начнет заполняться только после шести.

После разговора с Эммой мне непременно надо связать концы с концами.

Если я журналистка, значит, не училась на педагогическом и не работала в лицее Гранта. И, стало быть, никогда не встречала ни Самию, ни Одри. Это объяснило бы утренний разговор с ней по телефону, когда выяснилось, что мы незнакомы.

Я думала об этом всю дорогу за рулем черного блестящего кабриолета, ключи от которого лежали в моей сумке.

Говорят, когда человек умирает, у него перед глазами проносится вся его жизнь; так и я видела вспышками наши вечеринки, наш смех, нашу пародию на пробежки. За все это время, которое мы провели вместе в последние годы, я так привязалась к ним, что они стали мне почти родными.

Я вспоминаю, как горевала Самия, когда ушел Жиль, и как мне было больно за нее.

Я не строю особых иллюзий насчет нашей дружбы в этой жизни, но мне надо убедиться собственными глазами.

Может, есть возможность восстановить эту дружбу, стать в этой жизни такими же подругами, какими мы были в той.

Я медленно потягиваю коктейль, надеясь увидеть их входящими в бар в любую минуту.

Дверь открывается, у меня подпрыгивает сердце, но это не они. Молодая пара, которая тоже регулярно ходит в «Блюз-паб», садится рядом со мной. Девушка покосилась на меня краем глаза и что-то шепнула своему спутнику, который тоже уставился на меня.

Мне вдруг становится неловко в моей брендовой одежде, с модной стрижкой и с припаркованной снаружи машиной, цена которой равняется моей учительской зарплате за два года.

— Извините за беспокойство, но вы ведь Максин Варран? Радиоведущая?

Едва удержавшись от смеха, я уже хочу ответить, что она обозналась, но вовремя спохватываюсь. Я — именно та, о которой она говорит.

— Да… Это я.

Лицо девушки расцветает широкой улыбкой.

— Я вас обожаю! Я слушаю все ваши передачи. Даже когда вы вели дневную, я слушала ее вечером в записи. Вы так прямо и естественно говорите обо всем! Главное, не меняйтесь, оставайтесь такой, какая вы есть.

Немного смущенная этим разговором, которого никак не ожидала, я благодарю ее и расписываюсь в протянутом мне блокноте. Я чувствую себя самозванкой. Для нее и для всего мира я радиоведущая. Но для себя…

Я слышу знакомый смех и оборачиваюсь. Я и не заметила, как они вошли в бар. Одри, Самия и незнакомая мне женщина. Они садятся за наш столик. Я наблюдаю за ними, стараясь оставаться незаметной. Они заказывают мохито, и Одри строит глазки Стиву, когда тот приносит им заказ.

Взгляд Самии на несколько секунд встречается с моим, и я быстро отворачиваюсь, чтобы она не подумала, будто я за ними шпионю. Когда я рискую снова посмотреть на них, Самия оживленно беседует с третьей девушкой. Которая заняла мое место в той жизни, полагаю.

За те два часа, которые троица провела в пабе, они ни разу не обратили на меня внимания. Они такие же, какими я оставила их вчера, хохочущие и немного развязные, весело шутят друг над другом.

Мне больно видеть их вот так, прямо перед собой. На миг возникает искушение встать, подойти и поговорить с ними. Но что им сказать? Привет, я Максин, что-то мне подсказывает, что мы можем подружиться?

Мы ничего не строили вместе и имеем мало общего, если верить тому, что мне рассказали о моей жизни. Я вспоминаю роскошную квартиру, мою гардеробную, где поместилась бы половина их студии, а еще несколько минут назад молодая женщина попросила у меня автограф…

Может, все это не имеет значения, но передо мной троица, и, зная Самию и Одри, я догадываюсь, что их отношения так же крепки, как были когда-то наши. Зачем им четвертая в караоке?

Оставаться здесь дольше нет смысла. Я встаю, расплачиваюсь и надеваю на нос темные очки, чтобы скрыть подступающие слезы, которых, знаю, я не смогу сдержать.

В машине, по дороге к моему новому дому, к новой жизни, о которой я фантазировала годами и которая во многом не так хороша, я пытаюсь проститься со своей прежней жизнью. В конце концов, что мне остается, кроме как быть Максин Варран, ведущей на «Европе-1»? Теперь это моя реальность. Единственная. Хотя у меня тяжело на сердце после «Блюз-паба», надо смотреть вперед. Завтра я буду вести передачу на радио. Завтра я наконец буду делать то, о чем всегда мечтала.

Оставляя кабриолет на подземной парковке, я вижу машину, которой не было, когда я уезжала. По телу пробегает дрожь. Не знаю, от страха или от радости. Какой он? Добрый? Забавный? Захочет ли он меня поцеловать? Конечно, захочет, мы ведь женаты. Как мне быть? А если он захочет… Ничего, найду какое-нибудь оправдание.

В таком несколько смущенном и растерянном состоянии я открываю входную дверь.

Мой муж сидит на диване. Он оборачивается, и на его лице появляется улыбка, он встает, подходит ко мне и нежно обнимает. От него хорошо пахнет, у него мускулистый торс. Я закрываю глаза и чувствую, как в животе порхают бабочки. Чертова телесно-ментальная диссоциация.

— Я скучал по тебе, малышка, — шепчет он мне на ухо.

Глава 26

В моих планах растягивать наши объятия как можно дольше. Когда он меня отпустит, придется выдать ему легенду про амнезию, как Эмме. Я не знаю, какой может быть его реакция, и боюсь, что он засыплет меня вопросами.

— Я слушал твою передачу вчера вечером, — говорит он, снова садясь на диван. — Надо бы прочесть книжку этого твоего гостя. Невольно думал, как бы сложилась моя жизнь, если бы я не стал адвокатом, а все же настоял на своем и занялся музыкой профессионально.

Вот видишь, Самия, не я одна задаюсь такими вопросами. Я смотрю на Джаспера, стараясь, чтобы взгляд не был слишком пристальным. Он не идеален, но излучает безумное обаяние и харизму. Его искренняя улыбка вызывает у меня доверие.

— Хочешь что-нибудь выпить? — предлагаю я.

— Отличная мысль. Хочешь, выпьем по бокалу вина, а потом закажем суши?

Я киваю и смотрю на него, когда он встает и направляется к кухонному шкафчику. Вижу, как он раздумывает несколько секунд, выбирая бутылку.

— Вувре, пойдет?

— Отлично.

Я, разумеется, понятия не имею, что такое вувре, и вообще выпила в своей жизни не больше трех бокалов вина. Ром — вот это другое дело!

Джаспер садится рядом со мной с двумя бокалами.

— За нас, — говорит он, устремив на меня чувственный взгляд — мне должно бы стать не по себе, когда на меня так смотрит незнакомец, но, как ни странно, мне становится тепло. Очень тепло.

Я отпиваю глоток вина. Хорошая штука, надо будет сказать девчонкам, думаю я невольно и тут же вспоминаю, что девчонок больше нет. Моя грусть, должно быть, отражается на лице, потому что Джаспер спрашивает:

— С тобой что-то не так, милая?

Вот и подходящий момент. Давай, Максин, это как пластырь, нужно сорвать рывком.

— Я должна тебе кое-что сказать…

— Только не говори, что ты беременна! — перебивает он меня довольно резко.

Чувственность исчезла, и ей на смену пришло что-то негативное. Как будто гнев. Я чуть подаюсь назад.

— Э-э, нет…

Если, конечно, я не переспала с автором анекдотов до смены хода времени, в чем я сомневаюсь. Я никак не ожидала такой реакции. Я хотела бы расспросить, но он не дает мне времени:

— Тогда скажи мне. Что не так?

— Сегодня утром я потеряла сознание в ванной и, наверное, ударилась головой, потому что, после того как очнулась, я ничего не помню.

Ну вот, пластырь сорван. Грубо, но эффективно.

Джаспер смотрит на меня, явно не понимая.

— Ты можешь повторить? — просит он.

— У меня, кажется, временная амнезия. Ничего страшного, не бойся, Эмма отвезла меня на обследование сегодня днем, и псевдодоктор Шепард сказал, что это пустяки и все наверняка скоро наладится.

— Амнезия?

— Да…

— Но… До какой степени?

Гнев на его лице окончательно исчез, уступив место тревоге. Он придвигается ко мне и берет за руку.

— Я помню свое имя, но больше ничего. Когда Эмма позвонила, потому что я опаздывала на радио, я не знала, кто она, и даже не поняла, почему она меня ждет.

— Это ужасно… А… Меня ты помнишь?

— Нет.

— А…

Он явно огорчен.

— Мне очень жаль. Но врач сказал, что это временно. Через несколько дней я обязательно все вспомню.

Он обнимает меня осторожно, как будто боится сломать. Нежно гладит по спине. Дрожь удовольствия пробегает по моему телу. Инстинктивно я хочу его, прямо сейчас, на диване.

— Врач сказал, как помочь тебе вернуть память?

— Делиться со мной воспоминаниями, показывать фотографии, все в таком роде…

Мне кажется, эту реплику я слышала когда-то в кино. Вот что поможет мне узнать побольше об этой жизни.

Но если он будет продолжать водить рукой, я за себя не отвечаю.

Уже поздний вечер, когда Джаспер протягивает мне альбом с фотографиями.

— Это тот, который ты начала, когда мы встретились, — объясняет он.

Я сажусь по-турецки на диван и кладу альбом на колени. Пытаюсь хоть как-то скрыть свое возбуждение. Открывать собственную жизнь в картинках — это что-то новенькое. Джаспер наливает себе еще бокал вина. Я чувствую, что он наблюдает за мной, ситуация его немного смущает. За ужином он рассказывал мне про нашу жизнь, про нашу встречу, немного возбужденно и внимательно следил за моими реакциями в надежде, что всплывет хоть обрывок воспоминания. Мне обидно за него, но я не могу сказать ему правду. Он примет меня за сумасшедшую.

— Это мы? — восклицаю я, глядя на фото в купальниках, снятое в профиль.

— Да, это мы. Наш первый отпуск, это было в Доминикане.

— Какая я классная! — не удержавшись, ахаю я.

Снимок, должно быть, был сделан в конце отпуска, потому что я на нем загорелая. И главное — худая. Я никогда не решалась надеть бикини, а вот теперь могу полюбоваться им на себе, синим в белый горошек.

Джаспер смеется.

— Что тебя так насмешило?

— Ты, твоя реакция. Можно подумать, ты никогда в жизни не видела эту женщину.

Как сказать ему, что это именно так… Я не задерживаюсь и листаю альбом, чтобы найти фотографии, которые меня интересуют, — свадебные.

Их немного. Я нахожу ту, что висит на стене, и снова восхищаюсь красотой моего свадебного платья.

— Ты была так красива в этом платье. Меня не очень вдохновляла мысль о свадьбе, но я был горд и счастлив стать твоим мужем.

На следующих фотографиях я узнаю Эмму, великолепную в лавандовом платье-футляре. Есть и снимок, где я позирую с братом и сестрой. Мне кажется, что я не виделась с ними много недель. Я ощущаю пустоту, которую не могу себе объяснить.

— Нас было много?

— Нет, не очень. Ты не хотела пышной свадьбы, и, должен сказать, меня это тоже устраивало. Были только родственники и близкие друзья. Человек шестьдесят, не больше. Это был прекрасный день.

Я снова смотрю на фотографии, и мне грустно, что я ничего не чувствую. Все эти люди, которых я не знаю, и этот мой образ так непохожи на меня. Или на меня прежнюю. Я сама немного путаюсь.

Мне вдруг становится не по себе, и я закрываю альбом, даже не досмотрев его до конца.

— Тебе нехорошо, родная? — спрашивает Джаспер.

— Это, наверное, была не очень хорошая идея.

— Память не возвращается?

— Нет… Ничего не изменилось. Я… День был длинный, я немного устала. Ничего, если я пойду спать?

— Конечно, ничего. Может, тебе станет лучше, когда ты выспишься.

В его голосе столько надежды, что я почти жалею, что выдумала эту историю с амнезией. Но как сказать ему, что та, кого он любит и на ком женился, уже другая?

Глава 27

Я просыпаюсь со странным ощущением: руки Джаспера обнимают меня. Этот мужчина, о существовании которого я узнала вчера утром, которого впервые увидела вчера вечером, кажется мне одновременно знакомым и чужим. Я прижимаюсь к нему и, если честно, не чувствую ни смущения, ни неловкости. Мне… невероятно хорошо.

— Как спала, любимая? — спрашивает он, когда я отодвигаюсь, чтобы посмотреть на него.

— Ты не спал?

Я-то думала понаблюдать за ним незаметно, но не вышло.

— Нет. Ты же знаешь, я мало сплю по ночам. То есть, знаешь…

— Должна знать, я полагаю.

— Все это меня немного тревожит. Извини, если я давлю на тебя или раздражаюсь. Просто ты все та же, но почему-то кажешься другой.

— Да? — заинтригованно переспрашиваю я, садясь в постели. — И почему ты так говоришь?

— Именно это я и пытался сформулировать, с тех пор как проснулся. Выражения твоего лица, взгляд, то, как ты улыбаешься, садишься, не знаю, что-то неуловимо изменилось.

— Как я сажусь?

— Вчера, взяв альбом с фотографиями, ты села на диван по-турецки. Сколько ни вспоминаю, кажется, я никогда не видел, чтобы ты сидела по-турецки.

— А. И… Это плохо?

— Нет, — отвечает он, ласково заправляя прядь волос мне за ухо. — Конечно, нет. Это просто немного тревожит. Как будто думал, что знаешь о человеке все, и вдруг он начинает говорить или поступать иначе.

Он придвигается ко мне и без предупреждения начинает целовать в шею. Я закрываю глаза, тело растекается лужицей. Я не двигаюсь и, только когда его рука, лежащая на моем бедре, ныряет под ночнушку, отстраняюсь.

— Извини, я не могу.

Не потому что мне не хочется. Мое тело вопит от разочарования и, если бы могло, пронзило бы меня тысячей ножей. А вот моя голова не может решиться заняться любовью с человеком, о котором она ничего не знает.

— Прости, я думал, что, может быть… Я не хотел на тебя давить, — бормочет он с несчастным видом.

— Я понимаю. Знаешь, для меня ведь все это тоже нелегко. Мне, наверное, нужно время. Обещаю тебе, рано или поздно все наладится, — говорю я, прикоснувшись легким поцелуем к его теплым и мягким губам.

Когда часом позже Эмма звонит в дверь, Джаспер уже ушел на работу. Вчера мы договорились, что она заедет за мной. Я не знаю, как доехать до радио, так что это не помешает.

— Ты оделась на свои тридцать один! — восклицает она, увидев, как я одета.

После тысячи колебаний и десятка примерок я выбрала зауженные брюки из черного атласа и белую рубашку с бантом, к которой подобрала длинное ожерелье из черных жемчужин и такой же браслет.

— Думаешь, слишком? В моей гардеробной столько одежды, мне было трудно решиться.

— Команда точно привыкла к твоему более повседневному стилю, но и так сойдет. Во всяком случае, выглядишь ты великолепно.

Я улыбаюсь ей и чувствую, как мои щеки розовеют от удовольствия.

— Надеюсь, ты успела послушать записи передач? — спрашивает она.

— Да. Вчера в постели я прокрутила несколько. Джасперу надо было поработать над одним досье, и я воспользовалась ситуацией.

Чтобы не быть чересчур самонадеянной, я не упоминаю, что показалась себе невероятно талантливой. Однако это так. И тем больше мне хочется признать, что та Максин, которую я слушала вчера, — я, хоть и не совсем я.

— Отлично! Я уверена, что все будет хорошо. А как прошло с Джаспером?

— Немного странно. Он считает, что я стала другой. Ты тоже это чувствуешь?

— Да, немного. Это почти неуловимо, но кое-что действительно изменилось. Думаю, это нормально. Если ты не знаешь, кто ты…

Мне очень хочется признаться ей, что я отлично знаю, кто я — преподаватель французского в лицее, — но я сдерживаюсь.

— Нам пора, — торопит она меня, — у нас много работы до записи передачи.

— Какая сегодня тема?

— Как прийти в себя после потери близкого человека.

Вот, по крайней мере, тема, на которую мне не придется ничего выдумывать, с облегчением думаю я.

Глава 28

— Максин, ты в эфире через десять секунд, — сообщает мне режиссер в наушник.

Как ведущие привыкают к этим штукам? Мне хочется чесаться через каждые три секунды.

С тех пор как мы вошли в студию звукозаписи, меня все больше охватывает возбуждение. Я буду вести передачу на радио! Я, Максин, преподаватель французского в Саванна-сюр-Сен всего несколько часов назад, сегодня — радиоведущая, звезда на «Европе-1». Быстро перебросившись парой слов с моим гостем — стоит мне только открыть рот, как хочется кричать от радости, — я сажусь за пульт.

Передо мной разложены все нацарапанные мною бумажки. Эмма настроила меня, подробно рассказав, как все будет, и я угадываю ее ободряющий взгляд за стеклом. Она настоящий профессионал. Несправедливость ситуации меня возмущает. Если подумать, у нее гораздо больше оснований сидеть перед микрофоном, чем у меня.

Режиссер делает знак — мне пора.

— Добрый вечер, я рада снова встретиться с вами на полтора часа «Задушевного разговора» на «Европе-1». Сегодня у нас тема, которая рано или поздно коснется каждого, — потеря близкого человека. Поскольку это и ваша передача, я жду звонков и рассказов.

Звучит джингл шоу. Я глубоко вдыхаю и обнаруживаю, что потеть может даже попа. Мои брюки мокрые насквозь. Атлас и стресс уживаются плохо. Эмма широко улыбается мне, это значит, что я неплохо справилась.

— В нашей сегодняшней передаче я рада приветствовать мадам Владимир, клинического психолога, автора только вышедшей книги об утрате под названием «Скорбь для чайников» в издательстве «Шимель Фалон».

— Добрый вечер и спасибо, что пригласили меня, чтобы обсудить такую сложную тему.

— В этой передаче мы открыты ко всем темам, если они интересны слушателям. Вы могли бы в двух словах представить нам вашу книгу?

— В практике я часто принимаю людей, которым трудно пережить утрату близкого человека, и каждый раз я думаю, что надо бы предложить им простую инструкцию, которая позволит лучше понять их эмоции и сделать первые шаги к тому, чтобы принять утрату.

— Что вы понимаете под принятием утраты? Вы можете рассказать об этом чуть больше?

— Утрата — это в конечном счете систематический процесс с определенными этапами. Они всегда одни и те же. Идея — объяснить, что, например, если я злюсь на того, кто ушел, это нормально. Гнев — один из этапов утраты, третий после отрицания и чувства вины, и если мы его ощущаем, значит, двигаемся к улучшению.

— А что идет после гнева?

— Грусть. В этой книге я не придумала ничего нового, утрата — предмет многих исследований. Но мне хотелось чего-то более практичного, исходящего из эмоций людей: «Я чувствую то-то и то-то, где же я?» Поэтому книга построена на ключевых терминах. Она читается не линейно, люди могут обратиться к ней за расшифровкой эмоций, которые испытывают на данный момент.

— Я как раз хотела сказать нашим слушателям, что в этом вся сила вашей книги, которую я прочла, готовясь к передаче.

Я не уточняю, что впервые открыла ее только сегодня утром.

— Не хочу ничего от вас скрывать: читая ее, я вспомнила эмоции, которые ощутила после кончины моей бабушки три года тому назад.

Когда вчера вечером в постели я прослушала несколько записей моих передач, меня поразила дистанция, которую я держала. Ни разу я не связала тему передачи и мою личную жизнь. Однако ведь именно это позволяет завязать настоящие отношения с радиослушателями, когда им кажется, будто они знают ведущего. Вести передачу о домашних происшествиях и не рассказать анекдот про моего брата, который вздумал окунуть включенный фен в ванную, потому что вода была холодная и он хотел ее согреть, — это показалось мне странным. Я решила, что можно кое-что улучшить.

Я говорю с моей гостьей о Муне и вижу, что Эмма раздражена. Я не поделилась с ней мыслями о дистанции, опасаясь, что ей не понравится моя идея говорить о себе.

— Я предлагаю сделать короткую паузу, а потом мы примем звонки наших слушателей.

Во время рекламы ассистент режиссера дает мне информацию о людях, ожидающих на проводе. Мне бы посоветоваться с Эммой, чье лицо по-прежнему недовольное, но мой наушник уже подсказывает, что я выхожу в эфир через десять секунд.

— Мы снова с вами. У меня в гостях мадам Владимир, и мы говорим о потере дорогого человека. Предлагаю дать слово первой слушательнице, которая хочет поделиться с нами своим опытом проживания утраты. Добрый вечер, Молли.

— Добрый вечер.

— Итак, вы потеряли вашу лучшую подругу, верно?

— Да. Она умерла от рака в прошлом году. Ей не было и тридцати. Мы дружили с шести лет, и я скучаю по ней каждый день.

— Представляю, как вам тяжело. И если вы нам звоните, то, наверное, хотите рассказать, как вам удалось это пережить.

— Да, верно. Мари, так ее звали, знала, что скоро умрет, и перед смертью взяла с меня обещание жить ради нее. Жить полной жизнью. После похорон я получила от нее двенадцать писем, в которых она просила меня сделать то, что хотела сделать сама, но не успела.

— Ваша история напоминает мне один фильм.

Она мне знакома и по другой причине, но мне требуется несколько минут, чтобы вспомнить. Эта девушка — наверняка бывшая Жермена![21]

— Да, ей это пришло в голову после того, как мы посмотрели вместе «P.S. Я люблю тебя».

— И как вы отреагировали, когда получили эти письма?

— Меня это не удивило. А вот мои близкие не могли этого понять. Им это не нравилось. Но мне помогло смириться с утратой. Теперь, через год, я ей благодарна. Это был как будто ее прощальный подарок, чтобы помочь мне жить без нее.

— Большое спасибо за ваш звонок, Молли.

Передача продолжается, я беседую с гостьей и отвечаю на звонки слушателей. Постепенно расслабляюсь и заканчиваю уже вполне уверенно:

— Я горячо благодарю вас, мадам Владимир, за участие в этой передаче и напоминаю название вашей книги «Скорбь для чайников, или Он ушел, почему я это чувствую?», издательство «Шимель Фалон». Спасибо, что столь многие пожелали высказаться на эту трудную тему. Берегите себя. Встретимся завтра и поговорим на тему куда более легкую: «Скажи мне, как ты смеешься, и я скажу, кто ты».

Звучит джингл передачи, и я снимаю наушники в эйфории оттого, что пережила этот момент и справилась. Я тепло благодарю мадам Владимир, и несколько минут мы говорим о Муне. Оставшись одна в студии, я собираю вещи и ищу взглядом Эмму. Она все еще по ту сторону стекла, и я выхожу к ней.

— Ну что? Как я тебе? Думаешь, слушатели о чем-то догадались?

— Ты… Ты была само совершенство. Невозможно ни о чем догадаться. Но, Максин…

— Но что?

Я чувствую, она упрекнет меня за то, что я заговорила о своей личной жизни. И мысленно готовлю аргументы.

— Ты уверена, что у тебя амнезия?

— Да… А что?

— Когда ты заговорила о своей бабушке…

— Я знаю, что ты мне скажешь, обычно я не говорю о своей личной жизни, но, когда я слушала записи, мне показалось, что будет как раз кстати…

— Не в этом дело. Но Муна… Твоя бабушка не умерла, Максин…

Глава 29

Я ошарашена словами Эммы.

— Прости?

— Ты не только все забыла, — продолжает она, — ты еще и выдумываешь. Ты сказала, что твоя бабушка умерла, но она жива, живее некуда!

— Ты… Ты уверена? — спрашиваю я, чувствуя, как глаза наполняются слезами.

— Так же уверена, как в том, что вижу тебя сейчас. Ты обедала с ней два месяца назад. Водила ее в ресторан.

Я прижимаю руку ко рту, чтобы заглушить рвущийся из горла крик.

— Это… Этого не может быть…

— Эй, Максин, что с тобой? Ты так побледнела. Присядь-ка на минутку. Ты действительно думала, что Муна умерла? — продолжает она, усадив меня на один из стульев в студии.

Я отчетливо помню день ее похорон, но, разумеется, не могу сказать этого Эмме. Так что да, я уверена, что она умерла в моей настоящей жизни. Но в этой… Моя бабушка, которую я убила в автокатастрофе, оказывается, здесь жива?

Я машинально провожу рукой по шраму и резко ее отдергиваю. Странно, вчера я даже не задумалась, обнаружив, что его больше нет. Множество причин могли бы объяснить его отсутствие, начиная с самой простой — пластической хирургии. Слишком многое придется осмыслить. Мне даже в голову не пришло, что у меня, возможно, никогда не было шрама, потому что я не попадала в аварию. И Муна в тот вечер не умерла.

А ведь я должна была сложить два и два. Я не стала преподавателем, я не встретила Самию и Одри. Значит, я не поехала с Муной смотреть Одри на сцене. Муна жива.

Глава 30

Я не знаю, как добралась до квартиры. Как ухитрилась смыть макияж, раздеться и лечь в постель. Муна, моя бабушка, которую я так любила, которую так люблю, жива.

К счастью, Джаспер уже спал, когда я вернулась с радио. Я не уверена, что смогла бы выдавить из себя хоть пару слов.

Вчера было слишком поздно ехать к ней, но сегодня утром я помчалась, едва выпив чашку кофе. И вот я припарковалась у дома Муны, я всю ночь ждала этого момента и вдруг понимаю, что не в состоянии выйти из машины.

А что, если все это идиотская шутка? Эта жизнь радиоведущей уже и так настолько непредсказуема, что, возможно, между вчера и сегодня все снова изменилось.

Проходит несколько минут, я медленно выхожу и направляюсь к дому. Глубоко вдыхаю и звоню, мысленно готовясь увидеть за дверью незнакомку, которая улыбнется мне и спросит, чем помочь, или подозрительную личность, которая пригрозит вызвать полицию. Несмотря ни на что, я не могу заглушить безумную надежду. А если она жива? А если я получу этот подарок — снова провести время с моей любимой бабушкой? А что если…

— Да?

Дверь открылась, и на пороге передо мной стоит она. Та, кого мне не хватает уже почти три года. Она чуть старше, чем в моих воспоминаниях. Кажется, несколько новых морщин и минус несколько сантиметров.

Когда проходит первая оторопь, я делаю то, что много раз делала лишь во сне, — бросаюсь ей на шею.

— Муна!

— Что ты, киска моя, можно подумать, мы не виделись много месяцев!

Два года, десять месяцев и двадцать шесть дней. Если быть совсем уж точной. Не в силах сдержать слезы, я всхлипываю и обнимаю ее крепче.

— Ты меня пугаешь. Что-то случилось?

Разумеется, для нее ничего не изменилось. Эмма сказала, что мы ужинали вместе два месяца назад, наверняка с тех пор не раз болтали по телефону.

Но меня захлестывает цунами эмоций. Я отстраняюсь от нее, чтобы запечатлеть этот момент в моей памяти. На случай, если я вдруг проснусь, или уж не знаю, что может произойти.

— Я… У меня был тяжелый день вчера. Я подумала сегодня утром, что мне не помешают твои фирменные блинчики.

Она смеется. Это только ее смех, звук, постепенно стершийся из моих воспоминаний, тех самых, которые я будто бы забыла.

— Блинчики? Что ж, у тебя и правда, наверное, был очень скверный день, раз ты забыла о своей фигуре и всех этих глупостях с подсчетом калорий. Кажется, в последний раз я пекла их тебе больше четырех лет назад.

Вот и еще одна вещь, от которой я отказалась. Очередная в длинном списке моей новой жизни.

Но пока я наслаждаюсь невероятным. Муна жива, и это главное.

Я иду за ней в дом, и меня окружают все запахи, которые были мне так знакомы. Дом в точности такой же, каким был, когда мама пришла сюда в последний раз, чтобы его освободить. Мама… Мне непременно надо позвонить ей и сказать, что Муна жива!

Нет, какая я глупая, ведь в этой жизни Муна не умирала, эту драму пережила только я. От всего этого у меня начинает болеть голова. Значит ли это, что мои родители не уехали в Канаду? Я мысленно откладываю этот вопрос в сторону, пообещав себе найти ответ как можно скорее.

— Ты уверена, что ничего от меня не скрываешь, моя булочка?

Я всегда терпеть не могла это прозвище «булочка», которое она дала мне, когда я родилась, потому что считала, что я так пахну, но сегодня оно мне приятно.

— Я рада тебя видеть, Муна. Так рада.

— Я тоже. С твоей карьерой и твоим мужем это случается все реже. Моя подруга Сюзанна сказала мне, что из-за работы у ее дочери случилось выгорание, так, кажется, это называется? Я тебе это твержу каждый раз, семья — это важно. Смотри, не забывай об этом. В конце концов, я не вечна, несмотря на все эти пилюли, которые я старательно глотаю каждое утро, хоть врачи и обещают, что я доживу до ста двадцати лет. Вопреки здравому смыслу и моему банковскому счету.

Она снова смеется. Как будто она никогда не уходила, ее ирония и чувство юмора никуда не делись.

— Да, ты тысячу раз права, Муна. Я решила, что все изменится. Нам с тобой надо наверстать упущенное.

Она понятия не имеет об истинном смысле моей фразы, но улыбается мне. Я вновь обрела бабушку и твердо намерена никогда больше ее не отпускать.

— А кстати, давно ты виделась с сестрой? — спрашивает она. — Вы с ней были так близки.

Были? Прошедшее время — новый удар для меня. После Самии и Одри — сестра. Почему я так изменилась здесь? В какой момент все пошло не так?

Глава 31

Я возвращаюсь домой поздно. Я устала, но провела один из лучших дней в моей жизни.

В квартире божественно пахнет. Оливковым маслом, томатным соусом, базиликом и горячим хлебом. Джаспер стоит у плиты, стол накрыт празднично. Свечи и великолепный букет роз красуются на барной стойке.

— Пенне а-ля Джаспер! — объявляет он, когда я подхожу его поцеловать, еще немного робко.

— Очень кстати, я голодна как волк, — отвечаю я, улыбаясь ему как можно шире.

— Приятно видеть тебя такой спокойной, день прошел хорошо?

— Лучше, чем ты думаешь! Я была у Муны сегодня утром, и она испекла мне блинчики.

Разумеется, я не говорю ему, каким чудом было для меня поговорить с бабушкой, умершей почти три года назад.

— Блинчики? Не знал, что ты их любишь… Ты постоянно просишь меня не лить много оливкового масла в блюда, ты же на диете.

— Да, но вот сегодня утром мне их захотелось. И я всегда обожала Мунины блинчики. Она… Я по ней соскучилась, мне захотелось ее повидать.

— Но ты же ужинала с ней два месяца назад?

— Ты же знаешь, я ничего не помню! И вообще, почему так редко вижусь с бабушкой, если она живет в соседнем городке? По-твоему, это нормально?

Я невольно повысила тон. Во взгляде Джаспера я читаю недоумение.

— Извини, я не хотела срываться на тебя, ты тут ни при чем. Просто я обожаю бабушку и мне грустно, что мы с ней так редко видимся.

— Ты ничего не помнишь, но помнишь ее… А меня — нет.

Верно, Джаспер, верно. Я не ожидала такого подвоха.

— Невролог сказал, что амнезия обычно затрагивает кратковременную память… Что ты готовишь? Выглядит очень вкусно!

Или искусство отвлекать внимание и менять тему. Я все-таки должна быть осторожней в том, что говорю.

Джаспер молча наполняет наши тарелки, и я, пользуясь случаем, рассказываю ему про остаток моего дня.

— Сегодня на радио я встретила Флоранс Форести! Если бы ты знал, какая она славная. И такая веселая. Я чуть не умерла от смеха. Я непременно должна рассказать об этом Одри, она ее фанатка.

— Одри?

Теперь я хочу только одного — подавиться пенне а-ля Джаспер.

— Да, Одри, одна… одна стажерка, которая с нами работает. Она… Ее сегодня не было. Но Эмма сказала мне, что она фанатка. Так что надо будет ей рассказать. А ты, как прошел твой день? Оправдывал убийц?

— Я адвокат по налоговому праву, Максин.

Кажется, надо сосредоточиться на тарелке, так будет лучше.

После ужина я устраиваюсь на диване, пока Джаспер убирает со стола и моет посуду. Он отказался от моей помощи, а я не настаивала. На кофейном столике по-прежнему лежит альбом с фотографиями, который я листала два дня назад. Я беру его, чтобы снова посмотреть свадебные фотографии. Вот почему мне не пришло в голову, что Муна еще жива. Ее нет ни на одном снимке. Как обычно. Она всегда наотрез отказывалась фотографироваться.

— Вот, милая, я приготовил чай, — обрывает мои размышления Джаспер, протягивая мне дымящуюся кружку.

— О, спасибо, то, что надо.

Не стоит говорить ему, что я терпеть не могу травяные чаи, это будет слишком для одного вечера. Я подношу чашку к губам. М-м-м, горячая жидкость, с легким ароматом. Райское наслаждение. Жизнь бы отдала за моккачино.

— Джаспер?

— Да?

— Я тут подумала… Позавчера, когда я сказала, что хочу тебе что-то сообщить. Ты как-то странно отреагировал. Ты спросил, не беременна ли я, скажем, слегка агрессивным тоном.

— Да, извини, я не должен был так реагировать. Но ты же знаешь…

— Проблема в том, что не знаю, Джаспер.

Он резко встает с дивана и принимается вытирать несуществующую пыль с одной из рамок.

— Я не хочу детей, Максин. Я не знаю, распространяется на это твоя амнезия или нет, но я от тебя этого никогда не скрывал. Когда мы решили пожениться, между нами все было ясно. Только мы двое. Никаких детей. И ты согласилась. То есть была согласна…

— Но почему? Я хочу сказать, мы, кажется, счастливы, и проблем с деньгами у нас нет. Ребенок сделал бы нас семьей, и я уверена, что…

— Семьей? Я не уверен, что мой отец задавался такими вопросами, когда бил меня, потому что я слишком громко себя вел, играя в гостиной, или когда запирал меня в чулане в наказание. У нас с тобой были разные семьи, Максин, это ты, кажется, тоже забыла.

Мне не по себе, я не уверена, что найду нужные слова, поэтому просто встаю и прижимаюсь к нему. Несколько минут мы молча сидим, обнявшись.

— Я… Я не хочу стать таким, как он, Максин. Никогда.

Я поднимаю на него глаза и вижу, что он ушел в свои мучительные воспоминания.

Джаспер давно уснул, а я все думаю о том, что он мне рассказал. Ему было явно больно снова вспоминать детство, о котором он мне, очевидно, уже не раз говорил. Но мне нужно было понять, с чем связан его категорический отказ от отцовства. Образ его отца, ломающего один за другим все его сооружения из лего, не выходит у меня из головы. Он должен был смотреть, не плача и не произнося ни единого слова, потому что иначе отец ломал другие его игрушки, те, которые он не смог бы починить.

Кончилось тем, что он перестал строить, просто играл с отдельными кирпичиками, а потом вообще перестал играть.

Так он жил до четырнадцати лет. Иногда бывало несколько недель передышки, когда мальчик надеялся, что отец изменился и, может быть, полюбил его. Мать в конце концов нашла в себе силы уйти от мужа. Однажды ночью она разбудила сына, и они отправились в приют для жертв домашнего насилия. Он даже ничего не смог взять с собой, кроме красного кирпичика лего, без которого не мог заснуть, хотя был уже взрослым.

Они с матерью жили по разным приютам до тех пор, пока она снова не поверила в себя. Тогда они уехали в маленький городок в провинции, подальше оттуда, где Джаспер вырос.

Он поклялся, что у него никогда не будет детей. Несколько раз в ходе нашего разговора Джаспер повторял, что предупредил меня с самого начала, что я была согласна и из любви к нему тоже отказалась от перспективы иметь детей. Максин в этой жизни — может быть. Но я, нынешняя Максин, люблю детей; эта Максин настолько же злится на своих учеников, насколько привязана к ним, и для этой Максин такая мысль просто невыносима.

Я вспоминаю Инес, как она заразительно смеется, как утыкается мне в шею, когда я беру ее на руки, и как каждый раз при этом меня захлестывает волна нежности. А ведь она даже не моя дочь.

Джаспер беспокойно мечется во сне, и я понимаю, что бессмысленно даже пытаться заставить его передумать.

Я вспоминаю свое решение после «Блюз-паба»: смотреть вперед, принять эту новую жизнь как шанс.

Значит, нет альтернативы, нет никакой лазейки, это будет жизнь без детей. Мне остается лишь принять ее.

Глава 32

Я не удивлена, проснувшись на следующее утро одна в нашей постели. Сквозь сон я слышала, как Джаспер встал около пяти и хлопнул дверью через полчаса. Жаль, что ему пришлось снова рассказывать мне о своем отце. Все из-за этой параллельной реальности, в которую я провалилась. Несправедливо, что он потерял жену, которую знал.

Я встаю и направляюсь на кухню, чтобы приготовить себе большую чашку кофе. На барной стойке он оставил записочку. «Я люблю тебя. Не забывай об этом».

Глажу листок кончиками пальцев. У меня нет ни малейшего сомнения в искренности его чувств. И, странное дело, я точно так же не сомневаюсь, что здешняя Максин любит его. Разливающееся по телу тепло, когда он на меня смотрит, не обманывает. Я безумно люблю мужа. До такой степени, что отказалась от материнства.

Внезапно я чувствую, что надо об этом с кем-то поговорить. С кем-то, кто знает меня настоящую. Я запрещаю себе думать о прежней жизни, в которой были Одри и Самия, и возвращаюсь к нынешней, в которой их нет.

Мне вспоминается деталь, резанувшая меня вчера на радио. Я встаю, чтобы достать из сумки записную книжку. Листаю страницы и понимаю, чего не заметила. Нет никакой записи к стоматологу. Никаких следов моих сеансов болтовни с Летисией раз в две недели.

Этого можно было ожидать от моей новой жизни, в которой много места занимает карьера, от жизни, которую я строю с мужем, совсем не привязанным к родным, в отличие от меня. После вчерашнего разговора я понимаю, почему он так сдержан, когда речь заходит о семье. В его жизни оставалась только мать, но она умерла от рака несколько лет назад, так он мне сказал. Может, поэтому и я сама отдалилась от родных?

Это, увы, только подтверждает оброненное Муной «вы были так близки»…

Я закрываю записную книжку, чтобы больше не смотреть на страницы, которые мне хотелось бы видеть другими.

Быстро приняв душ, я надеваю самую простую одежду, которую нашла в гардеробной. Встреча с Эммой на радио только после обеда. У меня полно времени, чтобы отправиться в кабинет Летисии в поисках ответа.

— Добрый день, мадам, чем я могу вам помочь?

Я была готова к сдержанному приему со стороны Анны, но не к тому, что она меня даже не узнает.

— Э-э… Анна, это я. Максин. Сестра Летисии.

Ее глаза вдруг радостно вспыхивают, и широкая улыбка озаряет лицо. Тиски, сжимающие мне сердце с утра, чуть ослабевают.

— Вы случайно не ведущая на «Европе-1»?

Не плакать. Только не плакать.

— Вы сестра Летисии? Я не знала. Я часто слушаю вас по радио. Просто обожаю ваши передачи.

Ее удивление — ответ на один из моих вопросов. Я здесь никогда не бывала.

— Вы не могли бы сказать моей сестре, что я здесь?

Двадцать минут я сижу в приемной, вновь ломая голову, как можно было измениться до такой степени.

Я стала журналисткой, а не преподавателем, это просто другая профессия, однако все, абсолютно все изменилось. Не только люди, но и мое отношение к ним. Все, что имело значение, имеет значение для меня, как будто растворилось в карьере и браке, похожем на замкнутый сосуд.

— Максин? Что-то случилось?

Летисия такая же, какой я ее помню. Та же стрижка, тот же образ, то же тело. В каком-то смысле это меня успокаивает. Я была готова увидеть ее совсем другой, с красными волосами и татуировками повсюду.

— Нет, а что? Я просто решила зайти повидать сестру.

Она не может скрыть удивления, что подтверждает — если бы в этом была необходимость — в этой жизни не шло и речи об отбеливании зубов раз в две недели.

— Я сегодня отменила одного пациента, у меня есть несколько минут, если хочешь.

Я иду за ней по коридору в кабинет. Усаживаюсь на стул и тотчас жалею, что нет моего любимого гидравлического кресла.

— Ты сегодня не на радио? — спрашивает она.

— После обеда. У меня есть несколько часов, и мне захотелось тебя повидать.

Она поднимает брови со скептическим выражением.

— Я вчера навестила Муну, она напомнила мне, что семья — это важно.

Глядя на ее отстраненное лицо, я вдруг выпаливаю:

— Я не могу толком объяснить тебе почему, да ты, наверное, и не поверишь, если я скажу тебе, но я поняла, что была не совсем собой в последнее время, что недостаточно обращала внимание на то, что действительно важно. Так что я здесь…

Подтверждая эту импровизированную и довольно путаную фразу, я робко улыбаюсь ей, надеясь хоть на какой-нибудь знак с ее стороны. И с облегчением вижу, как ее лицо разглаживается.

— Как поживает Джаспер?

— Хорошо. Он только что вернулся из поездки за границу. А ты говорила в последнее время с Жюльеном?

— Да. Как будто все в порядке. Но ты же знаешь Жюльена, даже если и плохо, он все равно ничего не скажет.

— А не устроить ли нам всем обед на этой неделе? Ты могла бы приготовить свою знаменитую курицу карри.

Внезапно мне так хочется пообедать с братом и сестрой, что жжет в желудке. Как будто надо срочно что-то заесть. Я знаю, что обещала себе смотреть вперед, принять эту жизнь, но это же мои брат и сестра…

В сущности, нет ничего плохого в том, чтобы восстановить связи, которые и так были, просто немного ослабли.

— Э-э… Я бы с удовольствием, но Жюльен в тысяче километров от нас, ты не забыла? По-моему, далековато для обеда.

В тысяче километров? Да как это возможно? На несколько секунд я задумываюсь, пытаясь вспомнить. Как раз перед смертью Муны заходила речь о том, что он переедет на юг. После аварии он остался, чтобы позаботиться обо мне, да так и не уехал.

Муна жива, ничто его не держало. Значит, он все-таки уехал. Логично.

Нас сплотило трагическое событие.

Муна в этой жизни жива, как я могу не быть счастлива? С другой стороны, мне горько видеть, что мы с Летисией и Жюльеном не так любим друг друга, как в той.

— Да, правда, я сказала глупость. Просто забыла, что он далеко…

— Может, в этом году я уговорю его приехать на Рождество, — продолжает она. — Я знаю, что в это время года он очень занят, столько народу в депрессии на праздники. Но если ты присоединишься ко мне, мы сможем на него надавить…

— Положись на меня! — перебиваю я ее, пожалуй, слишком поспешно.

Семейный обед с сестрой, братом, бабушкой, родителями — от одной этой мысли у меня выступают слезы на глазах.

— А с папой и мамой ты говорила по телефону?

Я должна узнать, уехали они в Канаду или нет. Повлиял ли и на них тот факт, что Муна не умерла.

— По последним сведениям, они в Перу.

— В Перу? — Я не в силах скрыть удивление.

— Их кругосветное путешествие… Подарок, который мы сделали им на золотую свадьбу… Они уехали три недели назад. Ты уверена, что с тобой все в порядке, Максин? Ты такая странная. Как будто прилетела с другой планеты.

С другой планеты — нет. Но из другой жизни — точно.

— Да, да, все хорошо. Я просто немного устала. Сейчас на радио просто безумие. Кстати, мне уже пора. Я не буду тебя больше задерживать.

— Мне было приятно, знаешь… Повидать тебя. Я… Я скучаю по моей сестренке.

Эту фразу она сказала совсем тихо. Как будто почти боялась ее произнести или опасалась моей реакции. Как наша связь могла до такой степени ослабнуть?

— А если я запишусь к тебе официально, скажем, через две недели? Успеем поболтать. Что скажешь?

Да, мои жизни очень разные. Если я сделала выбор похоронить в душе некоторые моменты, а другие сами ускользают от меня сегодня, то я могу хотя бы восстановить связь с сестрой.

— Ты будешь единственным человеком, которому доставляет удовольствие визит к стоматологу, — отвечает она, смеясь, но явно в восторге от моего предложения.

Я уже собираюсь встать, но вспоминаю, что мне надо задать ей важный вопрос.

— Скажи, Летисия, ты помнишь тот день, когда я пошла на конкурс в школу журналистики?

— Еще бы мне не помнить! В тот день я сломала лодыжку. Ты забыла дома паспорт, я вернулась за ним и так бежала, что пропустила ступеньку. А что?

— Ничего. Просто вспомнила то утро. Ладно, так я запишусь?

Ее ответ подтверждает гипотезу, которую я держала в голове. Стало быть, он здесь. Поворот событий. Это не я вернулась домой за паспортом и сломала лодыжку. Это Летисия. А я, значит, смогла пройти конкурс. Вот тут-то моя жизнь и пошла в другом направлении.

Настолько другом из-за такой мелочи. Ну, если не считать лодыжки Летисии.

Выходя из кабинета сестры и направляясь на радио, я невольно думаю о том случае и о жизни Летисии, судя по всему, такой же, которую я знаю. Как это могло изменить так много для меня и, очевидно, так мало для нее?