Адам и Ева

Пролог

17 июля. Должен признаться, я с ужасом жду этого дня уже несколько месяцев. Если быть точным, шесть месяцев. А для Ноулана Филдинга это кое-что значит. Моя секретарша скажет вам, что я проглотил уже целую пачку таблеток от изжоги в ожидании этой утренней встречи. Дело в том, что в десять должны появиться братья Форчэн. И боюсь, когда они уйдут, им будет не до веселья. Простите...

— Дорис, принесите мне, пожалуйста, чашечку кофе!

Дорис — это моя секретарша — уверяет, что сода не потребуется, если я перестану пить кофе. Мой доктор с этим согласен, но, простите, я отступаю от темы. Вернемся к нашим баранам, то бишь к братьям Форчэн.

Однако прежде, чем рассказать вам о мальчиках... хотя с какой это стати я называю их «мальчиками», когда они давным-давно уже взрослые?.. Правда, я знаю их с пеленок. Я им всем крестный отец. Они действительно были милыми малышами. Ну а если по правде — сущее наказание. Впрочем, я опять забегаю вперед. И прошу прощения за свои манеры, но только должен признаться, эти таблетки совсем не помогают. Минутку...

— Дорис, не надо кофе.

Итак, где мы остановились? Ах да! Вот уже сорок семь лет я уважаемый адвокат и без преувеличения могу сказать, что список моих клиентов можно читать как справочник «Кто есть кто в городе Денвере». Не подумайте, Бога ради, будто я неравнодушен к общественным статусам — закон писан для всех. Но если речь идет о знатных клиентах, то к самым заметным из них — кое-кто назвал бы их избранными — по праву относится семейство Форчэн.

Двадцать семь лет жизни я был адвокатом и близким другом Александра Форчэна, отца четырех мальчуганов Форчэнов. Александр Форчэн основал «Форчэн энтерпрайзиз» — крупную деловую империю, выросшую из универмага здесь, в Денвере, и превратившуюся теперь в мощную сеть из четырнадцати универмагов, покрывающую весь северо-запад Соединенных Штатов. А первоначальный денверский магазин до сих пор остается флагманом этой сети и штаб-квартирой компании.

Немногим более шести месяцев тому назад мой милый друг Александр почил в бозе в возрасте пятидесяти восьми лет, оставив свою семидесятишестилетнюю мать Джессику и четырех сыновей. Последняя воля его была вполне справедливой. Матери он завещал роскошное родовое гнездо в Денвере плюс щедрое пожизненное обеспечение. Остальное состояние он поровну поделил между своими четырьмя взрослыми сыновьями от четырех браков: Адамом, Питером, Трумэном и Тейлором — с единственной оговоркой, что их доли не могут быть проданы или переданы кому-либо вне семьи.

Просто? Безусловно. Безукоризненно? Да. Если бы... В общем, без ложки дегтя Александр не был бы Александром. Видите ли, в конце завещания имеется приложение, вполне безобидное на первый взгляд, но ничего хорошего оно не сулит. Да-да. И это мы все скоро почувствуем.

Вам не терпится узнать, что же в этом приложении такого зловещего? Я вам обязательно скажу, но минуточку терпения.

— Дорис, пожалуй, чай — это то, что мне надо. С ложечкой меда.

Ну так, значит, приложение. Вот оно. Могу прочитать от начала до конца. Со слов Александра Форчэна сие приложение записано мною так: «По окончании разумного периода траура — поскольку у каждого из вас есть собственное представление о его продолжительности, я определяю этот период в шесть месяцев — вы все вновь соберетесь в конторе Ноулана Филдинга для ознакомления с дополнительным распоряжением, которое я приписал к своему завещанию».

Не мне говорить вам, что здесь употреблен юридический термин «дополнительное распоряжение». Можно представить, какой ажиотаж он вызвал у всех мальчиков и у самой Джессики Великолепной: все насели на меня, чтобы я им немедленно открыл, о чем это самое «дополнительное распоряжение». Разумеется, тогда я им возвестил, что конверт, содержащий распоряжение, должен быть открыт утром 17 июля.

То есть сегодня утром.

Я всей душой надеюсь, что Питер, второй сын Александра, сумеет урезонить сородичей после прочтения приписки. Он такой уравновешенный, серьезный и положительный во всех отношениях молодой человек. Потому-то Александр назначил его президентом компании. Словом, Питер мог даже позволить себе похихикать над этим. При всей его чопорности и педантичности в чувстве юмора ему не откажешь.

Позвольте кое-что поведать вам о Питере. Когда по окончании колледжа он приступил к работе в семейной компании, отец было предложил ему тепленькое местечко по административной части, но Питер заявил, что хочет начать с нуля и продвигаться наверх. Все бы ничего, но только он умудрился произвести настоящий переполох в бюро по доставке почты. Мало того, что он сынок хозяина, так еще и являлся на работу разодетый так, будто это не контора по доставке почты, а офис директора: костюм в полосочку, накрахмаленная рубашка, шелковый с искрой галстук. И все это венчала — я не шучу — фетровая шляпа. Как-то раз вся контора от мала до велика шутки ради явилась на работу в таких же шляпах. И, к чести Питера, надо сказать: он смеялся до упаду вместе со всеми.

Вот только до смеху ли ему будет сегодня?

— Дорис, все же, пожалуй, лучше кофейку. Да, и есть ли там еще эти таблетки?

Ладно, так на чем я остановился? Ах да! Если вы меня спросите, кто сегодня устроит большую бучу, скажу не задумываясь: Трумэн, третий сынок Александра, бунтарь в черной коже верхом на зло ревущем «Харлей-Дэвидсоне». Надо еще что-нибудь добавить? Ну, если хотите, маленький анекдот...

Когда Тру было семнадцать, его исключили из лучшей школы в Денвере за пару недель до окончания: он отказался снимать мерку для шапочки и мантии и во всеуслышание заявил, что-де всякая форма есть символ угнетения и подавления личности. Тру из тех, кто режет правду-матку в глаза и не подчиняется традициям. «Нам подавай изменения, реформы, новшества» — вот что с младых ногтей написано на знамени Тру. И по сей день он беспрерывно ругается с Питером по поводу перспектив компании. Но я начал рассказывать о том, как его выкинули из школы. Что касается образования сына, то здесь Александр проявил железную твердость: не мытьем, так катаньем, где улещивая, где стуча кулаком, он уломал-таки Тру. До известных пределов, однако. И на выпускном вечере тот был, к величайшему облегчению отца, в полной амуниции: при шапочке и мантии. Но, получив аттестат, Тру задержался на сцене, повернулся спиной к залу, битком набитому почтенными родителями и друзьями (я был в их числе), и не успел никто даже глазом моргнуть, как он задрал мантию и сверкнул голой...

Прошу прощения, но как вспомню — так вздрогну.

— Дорис, там не осталось пончиков? Чего-нибудь существенного не помешало бы...

О Боже, уже около десяти. Питер, конечно, явится минута в минуту. Пунктуальность — это его пунктик. А вот Адам, старшенький, никогда не бывает вовремя. Чего там говорить, ведь он на целых три недели опоздал родиться. Скажу по секрету, он эдакий очаровашка, и на уме у него только представительницы противоположного пола. Второго такого легкомысленного типа поискать надо. Словом, фрукт еще тот, как говаривали в наше время. Он еще когда пешком под стол ходил, зыркал на девчонок. На всех подряд.

Что касается младшего, Тейлора, то я полагаю, с ним беспокойства меньше всего. Он мягкий, стеснительный, ему совершенно не свойственна надменность. Это вовсе не значит, что он не так мил, как остальные. Из всех братьев Тейлор, быть может, самый талантливый. Беда только в том, что он до мозга костей мечтатель. И в мечтах воображает себя изобретателем. Хотя, надо признать, кое-какие из придуманных им приспособлений не совсем дурацкие. В них, пожалуй, даже что-то есть. Только все они действуют не так, как задумывал их Тейлор.

Взять хотя бы электрооткрывалку для шампанского: пробки с ее помощью вылетают с такой силой, что пробивают потолок. Еще Александр, смеясь, как-то предложил продать ее в качестве вооружения ЦРУ.

Да только Тейлора этим не пробьешь: все это ему как об стену горох. Вот сейчас он работает над своим новейшим детищем — роботом. Должен признаться...

Ах, простите. Дорис звонит...

Они все в сборе. Боже мой! Они и Джессику притащили. Но меня это вовсе не удивляет: Джессика не из тех, кого можно проигнорировать. Не поймите меня превратно. Ничего, кроме почтения и восхищения, я по отношению к Джессике не испытываю. Между нами говоря, я к ней всегда относился с особой симпатией... наверное, даже с любовью. Порой я просто теряю голову из-за нее. Даже сейчас...

Но какие бы чувства я ни питал к Джессике, это ничего не меняет: дело в том, что я все равно нахожу ее... устрашающей. Другими словами, эта женщина обладает способностью лишать меня дара речи. Такова ее власть надо мной. В ее присутствии я чувствую себя провинившимся мальчишкой. И сегодня, несомненно, она опять сделает из меня ребенка, несущего вздор.

— Хорошо, Дорис. Пригласите Форчэнов в конференц-зал.

Благодарю за терпение, за то, что вы ждали, пока я был в конференц-зале. Встреча заняла гораздо меньше времени, чем я ожидал. Сейчас расскажу, как все происходило...

Не без трепета вошел я в зал. Над собравшимися явно витал дух нетерпеливого ожидания. Всячески избегая проницательного взгляда Джессики, я решился пуститься сразу с места в карьер. Во всяком случае, сделал попытку. Что, надо признать, не так-то просто, когда голос явно дрожит.

— Как вам известно, ваш отец требует, чтобы доли состояния, распределенные между вами поровну, не передавались и не продавались. Вместе с тем, согласно дополнительному распоряжению, которое ваш отец присовокупил к завещанию, есть еще другие... условия. — Все это я произношу размеренным голосом, надеясь, что он звучит достаточно авторитетно.

— Ради Бога, не тяните резину, Ноулан, — перебивает меня Джессика.

Я прочищаю горло и делаю глоток кофе, который Дорис с осуждающим видом поставила передо мной.

— Перехожу к главному пункту.

Джессика, уставившись на меня проницательным взглядом, ждет, как я буду выбираться из этой переделки.

Адам, опершись о стену возле двери — не сомневаюсь, что его дожидается подружка, — с трудом сдерживает зевок. Тейлор, забившись подальше от всех, чертит какие-то каракули в записной книжке. Вероятно, очередная гениальная идея насчет робота. Тру, который сидит напротив, бросает на меня нетерпеливые взгляды. Как и Джессика, он больше всего не любит, когда начинают тянуть резину. Ближе всех ко мне Питер: всем видом излучая спокойствие и внимание, он сидит в кресле с прямой спинкой, на коленях у него «дипломат», на «дипломате» — шляпа.

— Все ли вы знакомы, — приступаю я к заранее приготовленной речи, — с понятием «тонтина»?

Джессика награждает меня величественным взглядом, а братья перемигиваются.

— Что вы такое хотите сказать, Ноулан? — вопрошает Джессика, тщательно выговаривая каждое слово.

Я незаметно вытираю ручейки пота, струящиеся по затылку.

— По традиционному определению тонтины участники делают равный вклад в вознаграждение, которое достается целиком участнику, пережившему остальных...

— Какое отношение это имеет к дополнительному распоряжению, касающемуся моих внуков? — требовательно спрашивает Джессика.

— Да-да, — вторят мальчики.

— Будьте добры, не торопите меня. Немного терпения. Дело в том, что ваш отец выбрал... э-э... такой вариант тонтины, что было бы целесообразно предварить чтение кратким объяснением.

— Да читайте вы это дополнительное распоряжение, Ноулан! — говорит Джессика тоном, не допускающим никаких возражений.

— Читаю, Джессика, — говорю я послушно, чувствуя себя перед нею даже не школяром, а младенцем. Со всей аккуратностью я раскрываю лист бумаги, поправляю очки на носу, снова прочищаю горло и читаю:

«Моим сыновьям: Адаму, Питеру, Трумэну и Тейлору. Теперь, когда с трауром покончено, и вы обращаете свои взоры в будущее, вы должны узнать о дополнительном распоряжении к моему завещанию. Позвольте предварить эту волю словами о том, что вы всегда приносили мне огромную радость и счастье, и что, движимый исключительно искренней любовью и заботой о вашем благе, я сформулировал это дополнительное распоряжение.

Как вам хорошо известно, институт брака всегда вызывал у меня горечь. Женщины, должен со стыдом, но и с должной честностью признать, были моим вечным несчастьем. А из всех женщин наибольшие убытки — как финансовые, так и эмоциональные, и физические — принесли мне мои жены. Ты, Питер, единственный из братьев имел глупость пуститься вплавь в кишащие акулами матримониальные воды и лучше всех знаешь, о чем я говорю. Однако, к счастью, ты был тогда неоперившимся юнцом, и расторжение брака, благодаря усилиям нашего любезного друга Ноулана, было совершено быстро и безболезненно.

Надеюсь, ты извлек из этого урок, но можно ли быть вполне уверенным? Действительно, как могу я вразумить остальных своих сыновей, чтобы им не пришлось постигать все это слишком поздно на собственном опыте? Коварство женщин не знает предела, особенно когда они хотят женить на себе. Да, говорю это по собственному опыту: трудно удержаться. А какую цену потом за это заплатишь, в тот момент и не думаешь.

Поэтому я остановил свой выбор на уникальном варианте тонтины. Правила крайне просты и определенны. До тех пор, пока каждый из вас остается холостым, ваши доли и доходы в компании остаются равными. Но как только у одного из вас хватит дури вступить в брак, все его имущество и доходы незамедлительно отходят к холостым братьям».

Наступает гробовое молчание, затем пять возмущенных голосов обрушиваются на меня, причем все кричат одновременно.

— Что?! Нет, этого не может быть, чушь! Абсолютный нонсенс... — возмущается Джессика.

— Он не имеет права! — протестует Тру, ударяя ребром ладони по столу. — Не может же он управлять...

— Это похоже на шутку, — вступает Питер, хотя ему не до смеха. — Это унизительно.

— Да как ему пришло в голову такое! — восклицает Адам.

Даже Тейлор выражает обиду:

— По сути дела, он отнимает у нас наше наследство. Это безумие!

Я пытаюсь всех успокоить, но, честно говоря, не нахожу ничего более умного, чем заметить:

— Это, во всяком случае, позволяет понять, что за человек был ваш отец.

Но мои слова ни к селу, ни к городу.

Тру с недоумением смотрит на меня.

— Понять? О, я понимаю. Я все понимаю. Это жажда власти, и ничего более.

Адам издает какой-то звук, похожий на хихиканье, но без всякого веселья.

— Да что ты так взъелся, Тру? Ты сам всегда говорил, что институт брака — явление архаичное и варварское.

Питер пытается собраться с мыслями, но костяшки его пальцев, сжимающих «дипломат», побелели.

— Я не сомневаюсь: отец исходил из лучших побуждений, но не очень приятно думать, что он не полагался на наш здравый смысл.

Снова тишина — на сей раз еще более длительная. Я вижу, что все погрузились в собственные мысли.

Возьмем Адама. Он, должно быть, говорит себе: А в общем, что мне беспокоиться? Уж чего-чего, а жениться — это последнее, о чем я когда-либо мечтал. Мне больше нравится порхать по лугам. И каким лугам!..

Теперь взглянем на Питера. Он расслабил пальцы и больше не давит на свой «дипломат». Спокойно, — говорит он себе, — одного неудачного брака мне хватило по горло. Нет уж, увольте, лучше любая напасть, чем еще одна жена.

Посмотрим теперь на Тру. На его лице застыла обычная самодовольная ухмылка. О, я как будто читаю его мысли: Нет уж, дудки, бабам меня не захомутать. Только женись, и милая женушка шагу не даст ступить. Сиди и выслушивай ее жалобы, что ты не заметил новые обои. А то наберет вырезок из газет, где всякая мура о несчастных случаях с мотоциклистами, и подсунет тебе, а любимую черную кожаную куртку пожертвует Армии спасения. Чтобы я женился?! Ждите!

А о чем размышляет Тейлор? Голову даю на отсечение, что-нибудь такое: Меня все это не касается. Можно подумать, в мою лабораторию ломится толпа девиц, только и ждущих момента, чтобы подцепить меня. И слабая улыбка кривит его губы.

Словом, каждый из них убежден, что чаша сия его минует и ему не стоит никакого труда сохранить в целости и неприкосновенности свою холостяцкую жизнь. А вместе с тем я чувствую, как каждому из них приходит в голову и другая мысль, у каждого в голове мелькает: А ведь недурно было бы остаться последним холостяком и заполучить все. Для Адама это означало бы стать плейбоем номер один западного мира. Питер мог бы управлять компанией по своему усмотрению, без всяких помех. Тру не преминул бы воспользоваться возможностью ввести универмаги Форчэнов в двадцать первый век. И даже Тейлор, наверное, предается фантазиям о том, сколько бы свободы и возможностей появилось у него для реализации своих изобретений.

Первым нарушает тишину Тру.

— Подождите секундочку, — говорит он.

Уже по тону я знаю, что будет дальше. Этого я боялся больше всего. О Господи, надо было оставить немного таблеток. Но теперь уже деваться некуда — придется брать быка за рога.

— Я понимаю, что вы хотите спросить, Тру. Больше всего вас интересует, что будет в случае... в том «крайнем» случае — я выделяю это слово, — если все четверо вступят в брак?

Пять пар глаз уставились на меня. Я больше не в силах скрывать капли пота, выступившие на лбу. Я смахиваю их ладонью.

— В том крайнем случае, если все четверо вступят в брак, — говорю я почти скороговоркой: мне хочется поскорее покончить с этим, — все состояние «Форчэн энтерпрайзиз» отойдет ко мне.

Вновь вавилонское столпотворение.

— Это все ваши штучки. Это вы его науськали, — улавливаю я голос Тру.

— Это вы подговорили отца? — кричит Адам.

— Вам не видать компании как своих ушей, — предостерегает Питер с несвойственной ему горячностью.

Даже Тейлор нападает на меня:

— Но это же удар ниже пояса!

Я знал, что этого не избежать. Я не удивлен. Но разве это не больно? Конечно, больно. Я пытаюсь успокоить себя и говорю, что все эти несправедливые упреки брошены мне в пылу негодования, в раздражении, потому что никогда не сомневался, что мальчики относятся ко мне с искренним почтением и не подвергают сомнению мои высокие моральные принципы.

— Еще до сегодняшнего утра мне не было известно содержание дополнительного распоряжения, — оправдываюсь я. — Ваш отец ни разу не обсуждал со мной эту... эту тонтину. Иначе я непременно бы...

Но Тру не дает мне закончить:

— Да бросьте! Не буду говорить за всех братьев, Ноулан, но что касается меня лично, то и речи быть не может, что я когда-нибудь женюсь, так что проблема вашего наследования весьма спорна...

— Ваше здоровье. — Адам поднимает воображаемый бокал за его холостяцкую жизнь.

Питер стряхивает пылинку со шляпы и кивает в знак согласия. Тейлор улыбается с отсутствующим видом, продолжая что-то чиркать в записной книжке.

Должен признаться, я вздохнул с облегчением, видя, что буря стихла столь же быстро, как и началась. Полагаю, этим я обязан их неколебимой вере в свою холостяцкую стойкость.

Уходя, они даже пожали мне руку, а Тейлор похлопал меня по плечу и выразил пожелание, чтобы ни у кого не осталось обиды.

С непритворной радостью я тоже желаю им всего наилучшего и провожаю до выхода. С облегчением говорю себе, что наконец все позади, и я свободен как ветер, но не тут-то было: Джессика сидит на прежнем месте и пристально разглядывает меня.

Я возвращаюсь, напустив на себя безмятежный вид, а она сидит нога на ногу в огромном кожаном кресле с подлокотниками-крыльями, в безупречном белом льняном костюме, седые волосы коротко подстрижены и уложены рукой мастера. Как всегда, в голове проносится мысль: Вот женщина, которая источает яд и обаяние, а порой — как сейчас — откровенное недовольство.

— Честное слово, Джессика, я не желаю быть последним участником этой тонтины. Можете мне поверить. И на состояние ваших внуков не посягаю.

— Не несите чушь, Ноулан. Никто вас ни в чем не подозревает.

Я несколько смущен.

— Вы на меня не сердитесь?

В ответ она посылает мне чарующую улыбку. У меня будто гора с плеч падает.

Джессика встает и направляется к двери. У нее походка юной девушки.

В дверях она задерживается и поворачивается ко мне.

— Итак, — бросает она, глядя мне прямо в глаза и не видя меня, — Александр задумал лишить меня правнуков, а своих сыновей — радостей семейной жизни. Он нимало не сомневается, что его мальчики предпочтут деньги любви. Ну что ж, посмотрим.

Загадочная улыбка застывает на ее губах, когда наши взгляды встречаются. Я не дышу.

Наконец, выдохнув, я говорю с запинкой:

— Задал он задачку ребятам... что и говорить.

Джессика продолжает улыбаться, но в глазах ее пляшут бесенята.

— Ну что ж, поживем — увидим.

Она покидает зал. Я провожаю ее взглядом, но на душе у меня кошки скребут.

Я рассказал вам о том, как все происходило, но до сих пор меня не оставляет беспокойство. Надо знать Джессику — знать этот ее умный, проницательный взгляд... Не сочтите за грубость, но на этом я бы хотел закончить.

— Дорис, у меня приступ мигрени. Пожалуйста, принесите мне аспирин. Самый сильнодействующий!