Амори

XLVIII

Через десять минут Амори вошел в гостиную, и граф де Менжи, вздохнув, обратил внимание своей жены на покрасневшие глаза их юного друга.

В предыдущей главе, если помнит читатель, мы воздали должное всегда ровному настроению Антуанетты.

Но или похвала была преждевременной, или прибытие новых гостей нарушило ее спокойствие и безмятежность, о которых мы говорили, но они вскоре превратились в кокетство, непостоянство и капризность.

Во всяком случае, взяв на себя роль простого повествователя, мы отмечаем тот факт, что в течение одного месяца внимание, предупредительность и любезность Антуанетты обратились к трем разным объектам.

Амори, Рауль и Филипп имели каждый свой черед и были подобны византийским императорам, чья история делилась на периоды взлета, упадка и невзгод.

Амори, появившийся первым, царствовал с первого числа месяца по десятое, Рауль с одиннадцатого по двадцатое, Филипп с двадцать первого по тридцатое.

Расскажем подробно об этих странных поворотах судьбы и удивительных революциях: пусть более проницательные читатели и читательницы попробуют объяснить их; мы же попросту расскажем о происходящих событиях.

Амори имел полный успех первые четыре вечера. Рауль, очень воспитанный молодой человек, оставался неизменно вежлив и остроумен. Филипп же выглядел совершенно бесцветным рядом с этими блестящими кавалерами.

Антуанетта была очаровательна с первым, любезна со вторым, вежлива, но холодна с третьим.

Когда партии для игры были составлены, а любители поговорить устраивались на сиденьях, Амори всегда занимал кресло рядом с Антуанеттой, и часто во время общего разговора они вели свою тихую задушевную беседу.

И это еще не все! Однажды Антуанетта случайно упомянула итальянскую книгу «Последние письма Джакобо Ортиса», которую она хотела бы почитать. Амори имел эту книгу и очень ею дорожил, однако на следующий день он приехал, чтобы передать книгу миссис Браун. Но так получилось, что, войдя в прихожую, он увидел там Антуанетту. Разумеется, пришлось обменяться несколькими словами.

Потом появился альбом, который следовало помочь украсить знаменитыми автографами. Затем Амори забрал у Фромана Мериса, умелого ювелира, этого Бенвенуто[85] девятнадцатого века, браслет, который тот никак не мог закончить, и с триумфом принес его девушке.

Наконец, однажды вечером Амори вертел в руках железный ключик и машинально положил его в карман. И на следующий день был вынужден как можно раньше ехать возвращать его. Разве не мог ключ потребоваться Антуанетте?

И это, однако, еще не все.

Во время своего путешествия по Германии Амори не завел ни одного знакомства в тех местах, где он проезжал, и ему не представилось случая сесть на лошадь, вернее, сесть на хорошую лошадь. Амори же был одним из самых замечательных наездников Парижа, он любил верховую езду, как любят любое упражнение, в котором преуспевают.

И каждое утро Амори выезжал на своем верном Стурме. Так как он уже привык к этой дороге (Амори или Стурм — кто знает?), ему было достаточно отпустить поводья, и Стурм выбирал знакомый путь.

Антуанетта вставала раньше, чем бедная Мадлен.

Поэтому почти каждое утро Амори видел Антуанетту у того самого окна, из которого она наблюдала его отъезд с господином д'Авриньи. Амори обменивался с ней взглядом, улыбкой или приветственным жестом, потом Стурм, давно выучивший свой урок, шел шагом до конца улицы. Затем, не ожидая ни хлыста, ни шпор, он сам пускался в галоп, то же самое повторялось на обратном пути, Амори не трогал поводья: Стурм был необычайно умной лошадью!

Дело в том, что Амори после этой долгой зимы, проведенной в Германии, чувствовал, что его сердце оттаивает и оживает, а сам он словно заново рождается на свет.

Амори не мог бы точно назвать причину своей радости, но он был счастлив, он начинал поднимать голову, так долго склонявшуюся от горя и отвращения. Он относился теперь к жизни со странной снисходительностью, а ко всем людям с безграничной доброжелательностью.

Но в последний день его опьянение рассеялось.

В этот вечер Амори был более внимателен и любезен с Антуанеттой, чем когда-либо. Их уединенные беседы возобновлялись чаще и продолжались дольше, чем обычно.

Граф де Менжи, казалось бы, поглощенный игрой, ничего не упускал из виду, и когда игра закончилась, он увлек Антуанетту в угол гостиной и тихо сказал, целуя ее в лоб:

— Почему вы скрыли от нас, маленькая лицемерка, что безутешный Амори, с его повадками опекуна, влюблен в свою воспитанницу, и что под видом брата в нем прячется влюбленный? Черт побери! Он не настолько стар, чтобы его принимали за Бартоло[86], а я не настолько глуп, чтобы играть роль Жеронта[87]… Ну хорошо, хорошо, вот вы и заволновались! Но он прав, если любит вас!

— Это неверно, господин граф, вы ошибаетесь, — ответила Антуанетта твердо, несмотря на бледность, внезапно покрывшую ее лицо, — это не может быть правдой, потому что я не люблю его.

Господин де Менжи жестом выразил удивление и сомнение, но к ним подходили, и он должен был удалиться, не сказав и не узнав больше ничего.

С этого дня для Амори начался период упадка, для Рауля — время триумфа.

Виконт де Менжи стал ближайшим другом и вернейшим соседом Антуанетты. Ему теперь были адресованы слова, улыбки и взгляды.

Амори удивился. На следующий день он принес романс, который Антуанетта у него просила на прошлой неделе. Его приняла миссис Браун. Он приходил и в другие дни под разными предлогами и в разное время, но каждый раз вместо очаровательной девушки он видел высохшее лицо гувернантки.

Более того: напрасно он проезжал утром перед особняком в обычное время. Окно, где раньше появлялась Антуанетта, оставалось закрытым, шторы опущены, что указывало на желание помешать нескромному взгляду проникнуть в комнату.

Амори был в отчаянии.

Филипп же оставался по-прежнему немым, пассивным и бесцветным. Амори подошел к нему с менее холодным выражением лица, чем обычно, и бедный юноша с готовностью принял эти знаки участия. Разговаривая с Амори, он имел виноватый вид, словно в чем-то упрекал себя. Филипп слушал чрезвычайно внимательно и одобрял все, что Амори делал и говорил.

Амори не обращал внимания на эти любезности, его беспокоили упорные ухаживания и очевидный успех Рауля де Менжи.

Антуанетта занималась почти исключительно Раулем, одаривала его знаками внимания и была гораздо вежливее с Филиппом, помещая его на второе место около своей персоны.

Амори же мог определить себя только на третье место.

Степенный опекун нашел такое положение вещей совершенно нестерпимым и не смог сдержаться.

К концу пятого вечера своей пытки он воспользовался моментом, когда при отъезде гостей Антуанетта вышла распорядиться, и тихо, но горько сказал ей:

— Скажите, Антуанетта, вы больше не доверяете мне, вашему другу, вашему брату? Вы знаете намерения графа де Менжи относительно вашего брака с его племянником, вы согласны…

Антуанетта хотела что-то сказать.

— Ну и слава Богу! Я вас одобряю: виконт — чудесный молодой человек, элегантный, с великолепными манерами, он подходит вам во всех отношениях. Хотя мне кажется, он старше вас на двенадцать лет.

Но если вы, наконец, встретили мужчину, которого вы считаете достойным вашего сердца, зачем вы относитесь ко мне так отчужденно и прячетесь от меня? Я полностью согласен с вами, моя дорогая Антуанетта, и повторяю вам: вы не могли бы встретить мужа более знатного, богатого и умного, чем виконт де Менжи.

Антуанетта слушала Амори с глубоким изумлением, не находя слов, чтобы остановить его.

Однако, когда он замолчал, надо было что-то отвечать.

— Господин Рауль — мой муж? — пробормотала она.

— Да, конечно, — заговорил Амори, — не делайте удивленные глаза, ничего нет странного в том, что граф де Менжи рассказал вам, как и мне, о своем плане. И если планы находятся в полной гармонии с вашей склонностью…

— Но, Амори, клянусь вам…

— Зачем вы клянетесь и защищаетесь, если я нахожу, что вы правы и не могли бы сделать лучшего выбора?

Антуанетта хотела заговорить, но их прервали, потом она попрощалась с гостями, и Амори, вынужденный следовать за ними, не смог добавить ни слова.