Ангел в эфире

Глава 18 КТО ЭТА ДЕВУШКА?[84]

«Ледяной дворец». Он привез меня в «Ледяной дворец», где только девять недель назад мой единственный сделал предложение. Здесь мы с Коннором провели самый роскошный вечер за все те годы, что мы вместе, – тринадцать лет не могли сюда дойти. А теперь я здесь с Дидье, с которым и познакомилась каких-то пять дней назад. Я смотрю, этот человек даром времени не теряет. Впрочем, не забывайте: он – поп-божество, а не простой кинооператор. Не говорю, что быть оператором хуже, просто для монсеньора Лафита заказать такой обед – сущие пустяки, ничего из ряда вон выходящего. Наверное, он даже не испытывает особого восторга, хотя вечер ему явно по душе, как и мне. Да и немудрено: мы сидим за лучшим столиком, нам прислуживает целый штат официантов, и окружающие смотрят на меня не сверху вниз, как обычно, а наоборот. Сколь многое может измениться буквально в одночасье. Теперь я без ложной скромности принимаю ухаживания Дидье, дабы не слишком тяготиться тем, что в настоящее время я девственна, как мать Тереза, а моя половина кажется каким-то далеким незнакомцем в джакузи, где народу кишмя кишит.

Звучит негромкая музыка – Эннио Морриконе, а я задумчиво разглядываю лобстера и думаю: кто же первым отловил существо с такими жуткими клешнями и столь жестким панцирем, под которым обнаружилась такая нежная мякоть? Вот вам нагляднейший пример того, что главное – не внешность, а внутреннее содержание.

– Как он выглядит? – спрашивает Дидье под задушевную мелодию «Ки май».[85]

– Что? Ах, да. Почти такой же, как и твой: розовый, шершавый; жутковат на вид, но пахнет бесподобно. Вот, взгляни.

– Да нет, я не про лобстера, – смеется он, придерживая рукой животик. – Я о твоем избраннике. Надеюсь, он не розовый и шершавый.

Прыснув от смеха, чокаюсь с протянутым бокалом.

– Ты забавная, Энджел.

– Да я не специально – но все равно спасибо.

– У тебя здорово вышло бы публику развлекать.

«Ну вот, а ведь я за язык не тянула».

– Так ты недоговорила.

– О чем?

– Опиши мне своего приятеля.

– Ах да.

Как вам это нравится? Мы едва успели чокнуться, а я уже забыла, что предмет нашего разговора – Коннор. Недобрый знак.

Я описываю своего избранника, а Дидье внимательно слушает, стараясь не упустить ни единого слова. Все упомянула, каждую деталь, которую способна удержать девичья память: волосы, фигура, топазово-черные глаза. Потом рассказываю, что он за человек. Всегда так описываю Коннора: добрый, практичный, верный, любит аккуратность и в меру романтичен – конфеты и букетики не в его духе (цветов от него явно не дождешься, в чем я недавно убедилась), и все равно очень заботлив. Однако теперь я почему-то начинаю сомневаться в сказанном. Остался ли Коннор Маклин прежним, не изменился ли, проведя девять недель в Голливуде, вдали от меня, в окружении таких девиц, по сравнению с которыми я – скромная библиотекарша? Так ли он верен, как прежде, не витает ли в облаках и не вкусил ли прелестей запретного плода? Будет ли он теперь со мной наперегонки бегать за автобусом, когда мы будем возвращаться домой в Ист-Энд после воскресной прогулки? Уже не поручусь. И пока я сижу здесь, терпеливо ожидая возвращения того, кого поцеловала на прощание хмурым пятничным утром, не постигнет ли меня разочарование? Не отказываюсь ли я от подарка судьбы, как выразилась Кери, преподнесшей мне возможность узнать, на что может рассчитывать такая, как я, прежде чем навсегда отдаться жизни, которой я вкусила вдоволь?

Дидье наполняет мой бокал. Перефразирую: Дидье делает знак официанту наполнить мне бокал, и тот расторопно исполняет. Такое чувство, что к нам приставили весь штат обслуги – по одному на каждую мелочь. Я удивляюсь, как до сих пор еще никто не предложил за меня пожевать.

– А у вас с Коннором, – спрашивает Дидье, когда официант оставляет нас наедине, – серьезно?

– Да, еще как. Мы познакомились в школе, в выпускном классе, и с тех пор не расставались – срок немалый. Здорово с ним, весело, мы видим друг друга насквозь, понимаем без слов; ну, ты знаешь, как это бывает.

Он кивает, а я взволнованно отпиваю глоточек шампанского, питая весьма определенную надежду, что, если не поддерживать эту тему, Дидье ее оставит. Странно как-то обсуждать своего парня с посторонним мужчиной; неправильно это. Хотя, с другой стороны, мне нечасто удается поговорить с кем-нибудь начистоту, излить наболевшее. Мег считает, что нас с Коннором свела сама судьба и мы навеки будем неразлучны, как Скот и Шарлин из «Соседей»;[86] матушка скорее глаза себе выколет, чем будет смотреть, как я гроблю свою жизнь с этой бездарностью; папа при любом упоминании о сердечных делах прячется в раковину; что же до Кери… о чем тут говорить? У них с Коннором персональная линия.

– Он сделал мне предложение, – говорю я, поддавшись искушению обсудить с кем-нибудь свою личную жизнь, – за день до отъезда в Штаты.

– И что ты ответила?

– Я сказала «возможно», – говорю, пристально изучая клешню лобстера и пытаясь вообразить, каково это, попасться в острые тиски. – Он дал мне время подумать до его возвращения. Так что, наверное, правильнее будет сказать, что мы сейчас на стадии, непосредственно предшествующей помолвке: стоим в очереди за билетами в большое плавание, фигурально выражаясь.

– Что ж, надеюсь, вам попадутся хорошие места, – тихо посмеивается Дидье.

Взгляд приковали его ослепительно белые зубы в обрамлении полных, мягких и даже чуть-чуть загорелых губ, которые совершенно естественно сложились в трубочку, – так умеют только французы.

– Правильно ли я тебя понял: ты не уверена? – интересуется он, прерывая мои личные размышления (я думала о том, как здорово было бы поцеловать столь прекрасный рот).

«Ну же, придержи коней; я так давно не целовалась – уже и не помню, что языком делать». (Поверьте, совсем не смешно, когда рот заставляют только жевать и говорить.)

– Уверена ли я? – спрашиваю себя.

«Ну конечно, с превеликим удовольствием я бы поцеловала его: это все равно, что втянуть в рот огромное мороженое-рожок – и не перепачкаться. Хотя мы, кажется, говорили о чем-то другом? Энджел, ради Бога, соберись».

– Дидье, по правде говоря, я не слишком уверена, – вяло улыбаюсь я. – Понимаешь, я люблю Коннора и никогда не хотела никого другого (я могла бы добавить, что ни с кем другим и не была, но это слишком личное – вдруг сочтет меня фригидной), и вполне возможно, он и есть тот самый, единственный, но брак – такое серьезное дело… Я боюсь ошибиться. Мои родители, например, поспешили.

Дидье пожимает плечами:

– Кто знает, может, и нет. Они произвели на свет тебя, и от этого мир стал только лучше.

«Ух ты, гладко стелет». Вспыхиваю, окрасившись под лобстера на тарелке, и нервозно отхлебываю шампанского. Должна признаться, я приохотилась к игристому – и не без помощи Дидье. Не слишком уместное увлечение с моим-то банковским счетом; к тому же идет оно у меня за милую душу, а одного пьяницы в семье и так достаточно. Следовало бы воздержаться: перестаю глотать залпом и попиваю мелкими глоточками, то и дело поглядывая на сидящего напротив недавнего знакомца. Того самого, который тянется через столик и – черт возьми! – кладет свою ладонь на мою руку и ласково ее пожимает. Мы, конечно, и раньше обменивались рукопожатиями, и все же пальцы у него на удивление теплые. Даже горячие – кожа так и зудит от прикосновения.

«Вот он, мужчина, – хихикая, позванивают нервные окончания, – наверное, уж и забыла, каково это?»

– Я тебе советую, – говорит Дидье, глядя на меня в упор, – выйти за этого человека, если его приемлют и душа, и тело; если ты уже многое перепробовала и поняла, что он – лучшая для тебя пара. Выходи без раздумий, если не мыслишь жизни без него, однако если замужество тебя пугает – сто раз подумай, прежде чем решиться. А иначе, cherie, ты не сможешь принять замужней жизни и разорвешь отношения, так и не дав им состояться. Всему нужно время. – Он нежно ласкает мои пальцы: нервные клетки бьют тревогу. – Живем один раз, Энджел, так почему бы не рискнуть? Всегда страшно бросаться в неизведанное, но очень часто взамен дается невиданное счастье, и тогда понимаешь: «Игра стоила свеч». Я один уехал в Париж, рискнул – и посмотри на меня.

Это обязательно? И так голова идет кругом – благо вставать не приходится, а то бы на ногах не устояла.

– Нередко человек счастлив тем, что имеет, – заключает он, хотя откуда ему знать: вдруг бывает и лучше?

Мне ясно припомнились слова Кери (ее своеобразная наука), когда приезд Дидье был делом уже решенным: «Откуда тебе знать, что ты не прогадала, если хорошенько даже не осмотрелась?» А теперь и сам Дидье повторяет ту же мысль практически слово в слово. Теряю ли я что-нибудь? Если выйду за Коннора или просто проживу с ним остаток дней своих, получу ли я максимум того, что способен дать мужчина? Можно день изо дня есть сандвичи с одной и той же начинкой, пока не выпадут зубы, и ты вообще не сможешь жевать, – вот так и с мужчинами. Нахмурившись, опускаю взгляд на руки. Вернее сказать, на сильную мужественную руку Дидье, под которой покоится моя. Жар его ладони согревает пальцы и электризует пузырьки шампанского в голове. В мозгу бешено вращаются путаные мысли, мой взгляд прикован к его глазам.

Что еще говорила Кери, на этот раз уже о самом Дидье?

«Не парень – лапушка. Помешан на музыке и тоже француз. Кого-то мне очень напоминает. Вы могли бы стать превосходной парой».

Она права. Уж в чем в чем, а в мужчинах Кери толк знает. Если ее послать на телевидение поучаствовать в интеллектуальной игре на тему «Сильный пол», она однозначно всех переплюнет. Дидье – прелесть, и у нас действительно много общего, хотя мы и живем в совершенно разных мирах. Так вот, он сидит рядом, поглаживает мою руку и всецело поглощен мной одной, когда с легкостью мог бы завладеть любой женщиной в Глазго. А еще подруженька ехидно насвистывает, будто бы Коннор даром времени не теряет и развлекается на все сто. Вдруг я отказываюсь от чего-то такого, чего только слепец бы не приметил?

Пальцы Дидье скользят по моей ладони и останавливаются на запястье. Он переворачивает мою руку и нежно массирует точку пульса в основании ладони.

– Хм, я в полном замешательстве, Дидье, – откашливаюсь я. – На уме все одно и то же, одно и то же. Устала.

– Тебе надо расслабиться. Делай, что захочется, и ни о чем не думай.

«Например? Раздеться и заняться откровенным сексом прямо на столике?» Неплохая мысль.

– Хм, – сдавленно говорю я, переключаясь на Коннора. – Только как же я пойму, что он и есть та самая вторая половина?

Дидье, поглаживая мое запястье и не встречая возражений, с французской томностью протягивает:

– В таких делах, Энджел, ничего нельзя знать наверняка: нет писаных правил – тебе подскажет сердце.

Он прикладывает руку к груди – так близко от расстегнутого воротничка черной шелковой рубашки, что мне становится не по себе. Глаза засекают смуглое тело, и я зажмуриваюсь, пока те не дали крайне нелицеприятную команду слюнным железам. По счастью, поэтические изыскания Дидье прерывает официант, который пришел забрать блюда и принес самые великолепные бифштексы из тех, что я видела в своей жизни. Минутного затишья хватило, чтобы восстановить душевное равновесие.

– Одно я знаю точно, – продолжает Дидье, когда мы снова остаемся одни, – твоему возлюбленному очень повезло, Энджел. Надеюсь, он это понимает и относится к тебе с подобающим уважением. Ты удивительная женщина и заслуживаешь удивительной жизни.

Тут он берет мою руку в свои ладони – дрожь пошла по телу; благо ему вздумалось их вовремя отпустить, а то взорвалась бы от переизбытка гормонов. Хочется сказать, что жизнь моя и так стала удивительной, но рассудок подсказывает оставить подобные откровения при себе. Лимузины, вечеринки, шампанское, красивая жизнь, задушевный разговор с обаятельным и обходительным французом, любимцем женщин всей Европы, – что может быть прекраснее? Всего-то неделю назад я была одинока и плыла по течению: проснулась, сходила на работу, купила туфли, вернулась домой, повидалась с подругами – и все. Теперь же передо мной открываются новые горизонты я занимаюсь интересными вещами и, осмелюсь сказать, благодаря Дидье сумела почувствовать себя новой женщиной, живой и привлекательной. Кстати, вы не заметили, у меня, случайно, ноги не удлинились? Или, может быть, тыл стал крепеньким, как у Кайли, нет? Это я так, на всякий случай интересуюсь.

Мы едим прекрасные бифштексы с восхитительным соусом, украшенные прекрасными цветами и поданные с чудесными овощами (смею вас заверить, только в первоклассных ресторанах умеют подать морковь так, что слюнки текут). Следом – лимонный шербет, шоколадный шербет, пирожные и тающие во рту печенья под бренди с домашним шоколадом, после – кофе и аперитив. (Или его подают перед едой? Так за всю жизнь и не запомнила.) Короче говоря, когда сменилось блюд пятьдесят, мы выпили что-то крепкое, и я, наконец, отвалилась на бархатную спинку отделанного слоновой костью уголка, как обкормленная гусыня. Сижу, разомлев от еды и выпивки, откуда-то доносится ненавязчивая музыка. Кажется, расслабляться уже некуда – так недолго и горизонтальную позицию принять (надеюсь, вслух я этого не сказала).

– Тебе понравилась еда? – интересуется Дидье, придвигаясь ближе.

– Здорово, наелась до отвала.

Он с улыбкой поднимает бокал темно-красного вина.

– Мой дедушка был виноделом, – говорит Дидье, неторопливо обводя пальцем хрустальный ободок.

Слежу за его движением, не в силах отвести глаз, и вдруг понимаю, что так же плавно обвожу языком губы. Девчонки, прошу извинить, если кому гормонов не хватило – похоже, я употребила все.

– Он сам мял виноград, – расплываюсь в широкой улыбке, – топтал?

– Ну что ты, cherie, подозреваю, на то у него была специальная машина; зато он сам собирал грозди. Выращивал их и лелеял собственными руками.

Если руки деда хоть отдаленно напоминали руки Дидье, не сомневаюсь: вино получалось отменным.

– Не выпьешь со мной бокальчик vin rouge?[87]

– Спасибо, Дидье, только мне, кажется, хватит. Уже ног не чувствую. – «Или близость к тебе такой эффект возымела». – Я не большая охотница по части выпивки.

– Ты вообще небольшая, – смеется он, – petite.[88]

Прелестно. Невысокая – еще куда ни шло, зато в остальном… Он что, моих ляжек не заметил?

Дидье подносит бокал ко рту (о, эти губы) и неторопливо, с ленцой отпивает, не отводя от меня пристального взгляда. А я, закусив губу, воображаю, как красная жидкость нежно ласкает его рот и перетекает по горлу в упругий живот. Он сглатывает, и я сглатываю; по телу пробегает дрожь.

– Отменное вино, – кивает он. – Какой букет! Слива и ягоды с легким ароматом дуба. Безупречно.

Его колено как бы невзначай касается под столом моей ноги: яичники моментально пробуждаются к действию. Он подается ко мне, наши плечи соприкоснулись, от него исходит упоительный аромат – терпкий и вяжущий, совсем как вино, которое Дидье только что пил, и я жадно втягиваю его в себя, стараясь заполнить легкие. Безупречно сложенное тело моего спутника теперь находится в опасной близости – я за себя не ручаюсь. От него исходит буквально осязаемое тепло, жар, проникающий под одежду. Надо бы отодвинуться, сбежать куда-нибудь – хоть в туалет, попросить счет у официанта, любыми способами остановить это, но я не в силах: парю над землей, как эфирное создание, как ангел.

– Ты должна непременно попробовать это вино, – нежно шепчет он, протягивая мне бокал.

– Хорошо, – натянуто улыбаюсь я, – выпью глоточек, если оно и вправду того стоит.

Не успеваю я коснуться пальцами ножки бокала – Дидье отводит его от меня и подносит к своим губам; они – влажные, дразнящие – размыкаются, и хрустальный ободок исчезает меж них. Верхняя губа, орошенная дурманящим нектаром, блестит в тусклом свете. Я не в силах отвести глаз. Мой спутник опускает бокал, а я все смотрю как зачарованная на его губы: он сглатывает, и в обворожительной улыбке обнажаются белоснежные зубы. Принимаю хрустальный сосуд, а рука дрожит, точно в рукаве спрятан вибратор; подношу вино ко рту, и меня захлестывает пьянящая мысль: то самое драгоценное стекло, которое всего несколько секунд назад ласкали губы восхитительного мужчины, теперь касается моих – будто мы соприкоснулись. Теплое, с крепким букетом, вино согревает мое горло, но я слишком взволнована, чтобы чувствовать вкус. Почему этот миг так напряжен? И зачем так нестерпимо ноют губы, жаждущие поцелуя?

Надо бы уйти, пока истома не подавила мою волю. Это неправильно. Я не должна здесь находиться. Теперь Дидье Лафит подносит к своим губам руку, которая как две капли воды похожа на мою и связана с моим телом, хотя просто не может мне принадлежать. В конце концов, я бы не позволила постороннему мужчине целовать свои пальцы – не далась бы без боя. Никогда бы не разрешила ему орошать их своим языком и забирать в рот, нежно, по одному, покрывая страстными поцелуями. И уж точно я не замерла бы на месте, когда этот мужчина опустил руку на мое колено и, приподняв шелковую юбку, стал ласкать голую кожу на внутренней стороне бедра, го прикосновения способны всколыхнуть землю до самой Индии. Я – Энджел Найтс, хорошая ученица, исполнительный работник, верная подруга и во всех отношениях положительная девушка; я не позволяю себе делать то, чем занимается эта девица за нашим столиком посреди переполненного посетителями ресторана. Не я ли сегодня заверила Тирона, что никогда не обману свою половину? Не он ли подтвердил, что я слишком хорошая, чтобы так гадко поступить? И не я ли мысленно осуждала дворовые похождения невестки Глэдис и ее мужа? Я другая – не такая, как они.

Кто эта женщина, и почему она тает под ласками совершенно чужого ей человека? Его рука поднимается выше, и до меня, словно издалека, доносится чей-то стон. Он целует ладонь ее руки, с наслаждением вдыхая аромат ее духов – тех самых, в блестящем красном пузырьке, которые подарил ей ее избранник. Дидье склоняется через край стола, и она следует его примеру, страстно желая слиться с ним воедино. Эта девушка закрывает глаза, когда он кладет ладонь на ее подбородок и нежно проводит пальцем по щеке.

– Ты воистину красивая женщина, – выдыхает он, почти касаясь губами мочки ее уха. – T'est vraiment belle.[89]

– Спасибо, – слышу я тихий голос.

Просто «спасибо». Она даже не сомневается: «Правда?» или «У меня все в порядке с одеждой?». Сегодня она прекрасна и ни в чем не сомневается, больше всего на свете желая отдаться своему позыву.

– Я хочу провести эту ночь с тобой, – шепчет он.

При этих словах ее тело содрогается от желания.

– Хочу быть твоим. Давай поедем ко мне.

Она находит взглядом его глаза, и ее затягивает в черный бездонный водоворот. Глаза и губы все ближе; между влюбленными вспыхивают электрические разряды – лазерное шоу Жана-Мишеля Жара, да и только.

– Хорошо, – шепчет она еле слышно. – Я поеду к тебе.

На миг, когда губы соприкоснулись, ей чудится, будто сбоку их озарила яркая вспышка, но пошевелиться она не в силах. И когда он берет ее за руку и выводит из-за столика, направляясь к выходу, в голове у нее заезженной пластинкой крутится одна и та же мысль.

«Не ходи», – предостерегаю ее. Тщетно: несчастная околдована.

– Я хочу любить тебя, Энджел, – шепчет он у дверей ожидающего лимузина, крепкой рукой обвивая ее стройный стан.

«Энджел? Почему он назвал ее моим именем? Я совсем не такая. Не правда ли?»