Ангел в эфире

Глава 26 «ПРИСЯДЬ»: АКУСТИЧЕСКИЙ ДУЭТ

Я заметила его раньше – шагает этак вальяжно по коридору, весь в зеленом вельвете, и перекидывает с руки на руку два мячика от гольфа (жонглер из босса, прямо скажем, никудышный). Пытаюсь незаметно укрыться в дамской комнате для руководства, но он, заметив, что я пыталась улизнуть, ловко вытягивает меня в коридор и громогласно восклицает:

– Энджел Найтс!

Ну все, конец. Здорово же мне сейчас попадет за то, что втоптала в грязь честное имя «Энерджи-FM». Впрочем, должна оговориться, испортить и без того никуда не годную репутацию не так-то и просто. Экстренно собираю в голове все мыслимые отговорки, которые последуют за потоком извинений, и обращаю лицо к боссу.

– Моя юная леди, – торжественно начинает он, – я очень занятой человек и потому буду краток.

«Ты уволена – куда уж короче».

– Во-первых, еще раз повторюсь, пятничное шоу прошло замечательно, с какой стороны ни посмотри Лучшего и желать не приходится: я так ликовал, что даже решил порадовать себя обновкой. Вам нравится?

Он указывает на костюм, и я ограничиваюсь лихорадочным кивком, не вполне доверяя своему языку.

– Итак, то была пятница, затем наступила суббота, о нас трезвонили все газеты. Отлично, превосходно, бесподобно. Уже не чаял, что может быть лучше. Я в чудовищном восторге. – Тут он чмокает два пальца, как темпераментный итальянский официант.

Пожевывая щеку, с замиранием сердца жду, когда же разразится буря.

– Воскресенье, – громогласно продолжает босс, – стало днем пикантных откровений о нашей главной ведущей и ее звездном госте. Вся бульварная пресса кричит о первом поцелуе, бурной ночи и павшем жертвой любовного треугольника возлюбленном.

«Умоляю, хватит подробностей».

– Мне очень неловко, З. Г., – начинаю я. – Простите меня. Все произошло само собой, вмешались злые силы. Я страшно сожалею.

Я так и подпрыгнула на месте, когда его рука опустилась на мое плечо.

– Сожалеете? – переспрашивает З. Г., и его лицо оказывается в угрожающей близости от моего. – Объясните мне, ради Бога, о чем вам сожалеть? Не думал, что может быть лучше, а оно, однако, вышло. Ярко, драматично, скандально!

Такое чувство, что сейчас от восторга у него глаза из орбит выскочат и начнут вращаться в воздухе.

– Конечно, поначалу я был немного обеспокоен, но оказалось, что такой поворот событий нам только на руку. Телефоны просто обрывают: все хотят поучаствовать в вашей передаче, моя милая. Я уже договорился с одними парнями из ансамбля, и бывшей подростковой группой, и с одним очаровательным юношей, который играет задушевный свинг. Роскошный голос, обворожительная улыбка – ну, вы его знаете.

Киваю, одновременно пытаясь отрицательно мотать головой – все за раз.

– О нас все твердят, Энджел, за нами гоняются репортеры, мы – выгодное вложение!

Делаю робкий шажочек назад, чтобы босс не заметил, – уж очень слюной брызжет от восторга. Кажется, еще немного – и он у меня на глазах взорвется.

– Итак, – решительно прибавляет З. Г., приглаживая волосы, которые день за днем приобретают все более странный оттенок, – признавайтесь, в вашем тихом омуте прячутся еще какие-нибудь черти? Незаконнорожденный ребенок от престарелой рок-звезды? Кризис сексуальности не переживаете?

Тупо смотрю на него.

– Нет? Ну, как только что-нибудь появится, немедленно меня оповестите, – радостно трещит он и, вскинув руку в приветствии, важно шагает прочь.

И тут же через плечо с хихиканьем добавляет:

– Подойдет любая утка, что угодно: хоть взыскание за угон водного велосипеда. Ха-ха. Отлично сработано. Ну все, чао.

Мой босс невменяем. И слава Богу.

– В Глазго полдень. Сегодня понедельник. Вы слушаете «Энерджи-FM», мы предлагаем вашему вниманию передачу «Ангел в эфире» с нашей божественной ведущей мисс Энджел Найтс.

– Привет всем, – натужно улыбаюсь, когда музыка, больше похожая на собрание модных танцевальных шлягеров прежних лет, чем на модную заставку, начинает стихать. – Надеюсь, вы здорово провели выходные и вам есть что вспомнить. – Голос дрогнул, я даже микрофон прикрыть не успела. – Особенно после нашего убойного шоу. Все, кто его слышал: вам понравилось? Все кто не слышал: а где вы были?

Незаметно прочищаю горло.

– Спасибо всем за добрые отзывы. Дэн целое утро не отходил от телефона.

Звукорежиссер выставляет большой палец: «Во! Молодчина!»

– Наши подозрения оправдались, и Дидье Лаф… – смахиваю с верхней губы капельку пота, – Дидье Лафит пришелся всем по вкусу.

Господи, как тяжело дается. Нелегко болтать как ни в чем не бывало, а мои слушатели тем временем давятся над своими тарелками от хохота, смакуя сальные подробности моей вымышленной личной жизни. Я скоро не выдержу.

Сглатываю ком в горле и вопросительно смотрю на Дэна. Он пытается подбодрить меня улыбкой, и я перевожу взгляд на разложенные передо мной листы бумаги, отчаянно стараюсь найти в них подсказку.

– Итак… э-э-э, сегодня мы, – смыкаю отяжелевшие веки, – послушаем отличную, э-э-э, музыку и поговорим о… сегодняшняя тема, м-м…

Снова заглядываю в конспект и не понимаю ни слова – будто передо мной меню из японского суши-бара.

В глазах мушки мельтешат, ничего не видно; в голове стучит, как в наковальне, язык стал ватным, да еще кишки крутит, словно алфавитное спагетти. Беспомощно разглядываю застывший в нескольких дюймах от губ микрофон.

«Ну же, скажи хоть что-нибудь, – нетерпеливо попыхивает он, – ты меня утомляешь. Кто из нас диджей, ты или я?»

И тут я вдруг понимаю, что больше не могу с такой титанической ношей на плечах, как ни в чем не бывало, балагурить на весь Глазго. За последние два дня мне довелось столько горя пережить – будто посмотрела двадцать серий «Бухты Доусона» подряд (интересно, кроме меня, кто-нибудь заметил, что там все постоянно ревут?). Я, кажется, больше не выдержу. Поймите правильно, я не собираюсь жаловаться и оплакивать свою незавидную участь, которую сама же себе и устроила, да только моя фобия в самом разгаре: страх публичных выступлений. А тут еще, кажется, галлюцинации начались на нервной почве: огромный черный микрофон с лицом Кери гаденько так надо мной захихикал – то вдруг он стал Коннором: полный отчуждения взгляд, по щеке катится одинокая слеза.

– Давай, рыба-ангел, – встряхивает меня раздавшийся в наушниках голос Дэна.

С трудом поворачиваю одеревеневшую шею. «Не могу», – беззвучно шепчу я: голосовые связки будто замерзли.

– Э-э… итак, – Дэн тут же включается в эфир, – мы приготовили для вас потрясающую программу, оставайтесь с нами. Первая песня звучит для Джона и Элейн, которые отмечают пятую годовщину своей помолвки. Слушаем «Мою бесконечную любовь».[121]

Боже мой.

– Я больше не могу, Дэн, – говорю, опустив руки, когда рядом как по волшебству появляется звукорежиссер. – У нас теперь аудитория такая большая, и я слишком нервничаю – в общем, не получается.

Дэн разворачивает меня к себе прямо в кресле, кладет руки на обитые искусственной кожей подлокотники и пристально смотрит ласковыми карими глазами.

– Можешь и сделаешь, – неумолимо отвечает он.

– Но я же…

– И никаких «но», Энджел.

Мгновенно умолкаю – так властно он заговорил. Вот вам и чай, вот вам и сочувствие.

– У тебя просто страх перед публикой. Такое случается и с настоящими асами.

– У меня еще такого не было.

– Ну, вы и с Коннором никогда еще не расходились.

Тоскливо склоняю голову, а Лайонел с Дайаной тем временем воркуют о двух бьющихся в унисон сердцах.

– И ты никогда еще в газеты не попадала за то, что оседлала поп-идола.

– Ты что! Никого я…

– Знаю, только это отношения к делу не имеет. – Он сгибается в пояснице и стоит, опершись руками в колени. – Просто ты жутко устала и дала слабинку, подружка.

– Тебя послушать, так ты будто с гнедой кобылой разговариваешь.

– Извини. Я всего лишь пытался объяснить, что ты сейчас расстроена, и не без оснований, однако все обязательно наладится.

– Думаешь?

– Ага, а пока тебе надо переключиться на шоу. – Ден кивает в сторону микрофона, который, по счастью приобрел первоначальный вид. – И слушателям ты нужна.

– Да ты как Опра заговорил, – замечаю я, натужно улыбаясь.

– Вот спасибо. Главное – к человеку искренне подойти и с душой.

– У тебя получается.

– Класс. Тогда давай-ка принимайся за дело. Это единственное, что у вас осталось светлого в жизни, леди. Так что пользуйтесь на здоровье.

– На здоровье? Да это пытка настоящая. Ты, случайно, не из тех, кто проповедует избавление от страхов путем погружения в ванну с тарантулами?

Он комично почесывает за ухом.

– Хм-м… Тарантулов у нас нет, зато в кабинете З. Г. живет огромный жуткий паук – так вот, его могу предложить.

Я рассмеялась, и вдруг так легко стало – будто кто-то колечко приподнял, и все напряжение выпустил, как газ из банки с газировкой.

– Ну, вот это лучше, – подмигивает Дэн, снова разворачивая меня к микрофону. – Поехали.

Лицо искажает болезненная гримаса.

– Так трудно держать на физиономии эту приклеенную улыбочку.

– Тогда не держи, рыба-ангел, – пожимает плечами он, направляясь к двери. – Расскажи им, что чувствуешь. Слушатели от тебя столько советов получили, пусть теперь сами потрудятся.

Плотно сжав губы, погружаюсь в глубокую задумчивость.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Да, подборку слезливых песен под стать моему настроению и что-нибудь пожевать, – ухмыляюсь я.

– Два шоколадных эспрессо и самый большой батончик «Марс» на подходе.

Натягиваю наушники.

– Это были Лайонел Ричи и Дайана Росс для наших влюбленных, Джона и Элейн, с пожеланиями вечной любви. А теперь, – умолкаю, собираясь с духом, – время объявить тему сегодняшней дискуссии; прошу вас всех помочь мне кое в чем разобраться. Не так давно я рассказывала об одной своей подруге, которая поцеловала чужого ей человека, хотя у нее был свой парень. Что ж, той самой подругой была я, о чем вы имели возможность прочесть во вчерашних газетах. Я совершила серьезную ошибку и теперь прошу вашей помощи, потому что сегодня, мои дорогие слушатели, мы поговорим обо мне.

Жажда самобичевания пробудилась с новой силой, я в ней буквально купаться готова!

Максимально объективно описываю ситуацию, без гадостей и откровенного хамства (иначе говоря, умудряюсь не обозвать Кери Дивайн гадиной и подлюгой в прямом эфире). Затем перехожу к нашим с Коннором отношениям и тому, как, поддавшись подозрительности, я, выражаясь фигурально, «в путь засобиралась». Если пользоваться обувными метафорами, мне захотелось примерить потрясные шпильки (Дидье), но вскоре я поняла, что нет ничего лучше моих старых поношенных ботиночек.

На том с душещипательными историями завязываю, пока стены в студии не отсырели от влаги. Скрещиваю пальцы на удачу: надеюсь, не выставила себя безнадежной дурехой и те немногие, кто еще не отошел от радиоприемников, не скажут: «Ну и ну, вела себя как законченная идиотка». К счастью, долго ждать не пришлось: на телефоне радостно замигала красная лампочка. Расплетаю пальцы и вызываю линию номер один.

Впервые за долгое время дискуссию начинает не Глэдис. Эта сомнительная честь принадлежит Кувалде.

– Плюнь ты на это чтиво, цыпуль. Никто и внимания не обратил. Я, конечно, пошуршал газетенкой. Но мы с ребятами в гараже только рады – хоть на тебя посмотреть. А то так долго слушаем, а какая ты из себя, не знаем.

– Верно! Во-во! – единодушно поддакивают парни.

– И не подумай, будто я клеюсь, Энджел, и все-таки – ребята со мной согласны – ты такая аппетитная цыпочка – только держись. И если твой парень такой упертый и не вернется, значит, ему надо доктору показаться. Не унывай! Счастливо!

– Спасибо, Кувалда, пока, – с дрожью в голосе отвечаю я, с ужасом представляя, что если он и дальше возьмет в привычку говорить долгими фразами, мои уши просто не выдержат.

Следом Дэн (уши ему мало открутить) соединяет меня по второй линии с Малкольмом из Гамильтона. Затаив дыхание, готовлюсь принять не себя потоки бестактных замечаний.

– Я полностью согласен с Кувалдой: ты смачная цыпочка, Ангелок, крошка – то-то из-за тебя все кавалеры чуть не передрались.

«Вряд ли. Кавалеров у меня сейчас – большой жирный ноль».

– Я просто хотел сказать, хм, спасибо тебе за отличное шоу – развлекаешь нас, и не так скучно становится, когда настроения никакого. Ты потрясный диджей, и тебе есть чем гордиться. Хорошо, что ты живой человек, как и все остальные. И ножки у тебя классные.

И все. Ни ругани, ни пошлостей, высказался тихо-мирно, даже Дэну не пришлось сидеть, скорчившись над пультом, чтобы вовремя его отключить. Такое чувство, что с нашим Малкольмом случилось удивительное перерождение. То ли ноги мои так его переменили, то ли еще что – гадать не берусь, однако Малкольм из Гамильтона вознесся над самим собой. Рискую показаться вам ведущей сеанса групповой психотерапии, но я им почти горжусь.

Моя третья собеседница сказала, что она новенькая на моем шоу, и мне сразу представляется, как З. Г. довольно потирает руки. Дэн поднимает записку с каракулями: «Пахнет прибавкой!»

– Меня зовут Фиона, я из Каукаденса, – негромко представляется она. – Я просто хотела узнать, где ты делаешь свою убойную прическу.

Следующим звонит Гай с некоей пиратской радиостанции «где-то в подполье», как он выразился. Говорит, что я отличный профи (внимание!), и предлагает мне работу. Дальше его интересует размер моей груди, чтобы он мог выслать фирменную футболку. Извращенец, но такой изобретательный! – надо отдать ему должное; впрочем, свои личные параметры я все-таки оставлю при себе: это частный вопрос.

Прокрутив все возможные песни, где нет ни слова о любви, – а задачка эта, уж поверьте, не из легких, – возвращаюсь к микрофону и беседую со Сью, слушательницей из Гилфорда. Она в шоке от моей гротескной выходки и высказывает свое мнение (вернее сказать, заводит пластинку) о том, что современная молодежь начисто лишена всякого чувства меры. Мне удается избежать злодейской расправы лишь благодаря Дэну, который мастерски исполняет свой тайный трюк и обрывает связь. Сью из Гилфорда поспешно заносится в специальный список: «Не подпускать и на пушечный выстрел».

Затем раздается голос Джеральдины, студентки гуманитарного факультета из Кельвинбриджа, которая одобряет мои музыкальные пристрастия, – судя по футболке на фотографии в газете, у меня хороший вкус.

– Вы знаете, «Джеймсы» сегодня дают концерт? – с гордостью сообщает она.

– Да, – грустно отвечаю я, мысленно добавив: «Я даже приобрела пару билетов – для себя и своего молодого человека, чтобы устроить маленькое семейное торжество на юбилей. Я особенно-то и не рассчитывала пойти, хотя если бы его сюрприз удался, сегодня мы бы сходили. Здорово было бы, правда?»

Не желая следовать примеру Сью, эту тираду оставляю при себе, ограничившись фразой:

– Если тебе хочется сходить, Джеральдин, я знаю, где пропадает пара лишних билетиков.

Очень своевременно позвонил Тирон, и я ненадолго отвлеклась от грустных мыслей.

– Энджел, привет. – В его голосе гораздо больше уверенности, чем обычно. – Специально ушел пораньше с уроков…

Ага! Сразу чувствуется прогресс!

– … чтобы позвонить тебе. Сам я газет не читал, но уже наслышан. Один пацан из моего класса назвал тебя прелестью.

– Даже так? – Я зарделась.

«Возьми себя в руки, Энджел, нельзя же сразу млеть от гордости, если четырнадцатилетний подросток назвал тебя прелестью. Это было бы печально».

– Ну, я и рассказал ему, что хорошо тебя знаю и ты не просто прелесть, а путевый человек. Я говорил, что не люблю, когда люди друг друга обманывают, но только ты ведь это не со зла. Наверное, тебе просто не хватало внимания и… ну, я тебя прекрасно понимаю. Если твой друг не вернется, тогда я, – так и кажется, что он стучит себя в костлявую грудь, – я буду с тобой гулять.

Дэн смеется за прозрачной перегородкой, делая руками жест, точно накидывает на меня невидимое лассо. Ну я и попала!

– Спасибо, Тирон, ты мне очень польстил, но…

– Ай, я понимаю, ты для меня старовата и все такое – прост мне не хотелось, чтобы ты была одна. Так что подумай, ладно?

А я-то еще, гордо вскинув голову, чуть не пустилась приплясывать по студии от мальчишеских комплиментов! Какое там! Шлепнулась своим старушечьим морщинистым лицом прямо в грязь. Да, узнаю Тирона: и правильно, нечего в облаках витать.

И тут, когда я уж было понадеялась, что передача так и закончится без ценных наставлений нашей любимой Глэдис из Мазеруэлла, Дэн включает в эфир звонок на четвертой линии.

– Энджел, – начинает Глэдис, громко прихлебывая чай, – не смогла-таки не нашалить, гадкая девочка.

Закусив губу, с улыбкой смотрю на Дэна, который шлепает себя по запястью и указывает на меня.

– Не стану распространяться, что думаю о девицах, которые прыгают по постелям, как лобковые вши, ты на этот счет сама все знаешь.

«Слава Богу».

– Честно говоря, тут один мой друг хотел с тобой словцом перекинуться. Его зовут Стив.

Нахмурившись, слушаю «осторожно, не ушибись», «не разлей чай», звяк и бряк, пока трубка передается из рук в руки. И только когда в эфире раздается «Алло, Энджел, это я», мое горло сводит, как пузо у змеи, которая мышь глотает. Остается надеяться, папаня не пьян как сапожник. Впрочем, нечего грустить: уже близится к трем, и на том конце провода – мой отец.

– В общем, Энджел, меня Глэдис позвонить надоумила, – говорит он, тяжело дыша.

Даже так? Веселенькая у нас настанет жизнь в прямом эфире, если Глэдис взялась учить моего отца.

– Я чувствовал, что надо поговорить с тобой.

«Чувствовал»? Ого! Откуда у нас взялись эмоции?

– Послушай, дочка, из-за того только, что случилось у нас с мамой и что я повел себя как слабак, не стоит бояться заводить семью. Не губите ваши отношения. Пусть мой брак в конце концов развалился, зато я с радостью вспоминаю те годы, что мы прожили вместе с Дельфиной. Уж лучше так, чем вообще без нее. Как там говорится, Глэдис?

До меня доносится ее негромкий голос за щелканьем вязальных спиц.

– Ах да, верно. «Лучше любить и потерять, чем жить, не любя». Понимаешь?

Да, понимаю. Как видно, в наше время перерождения стали всем по карману, и сильно подозреваю, что отец неспроста вдруг стал современным человеком, который не стесняется открыто выражать свои чувства, – сдается мне, Глэдис тут приложила руку. Не могу не восхищаться его мужеством и в целом согласна с ним. Вообще приятно осознавать, что люди находят разумное оправдание моему нелепому стремлению угробить собственную жизнь. Значит, не совсем я пока пропащий человек Да, приятно поменяться ролями и получить от родителя самую малость отцовских наставлении, хотя, кажется, они были бы полезнее в тот день, когда я только сообщила о том, что мне сделали предложение, чем теперь, когда это предложение уместнее считать недействительным. Но все равно спасибо, папуль.

В заключение шоу ставлю «Джеймсов», отдавая личную дань уважения группе (и заодно всыпая пуд соли в зияющую рану).

– А напоследок – песня «Вернись», которую я посвящаю Коннору, – нежно говорю я. – Если ты слышишь, вспомни ради меня все хорошее, что у нас было.

Наконец, красная лампочка гаснет, я падаю на спинку кресла и закрываю глаза. Здорово все-таки знать, что, даже потеряв любимого человека, без которого тебе и жизнь не мила, и одну из лучших подруг, у тебя нет повода считать себя одинокой. Иногда надо всего-то набраться мужества и обратиться за помощью, чтобы узнать, как много у тебя друзей, готовых предложить поддержку. Здорово мне повезло, что мы со слушателями как одна семья – пусть половина из них полоумные, но в целом – компания неплохая. И пусть небо над моей головой не радует лучезарной средиземноморской синью – все равно в тяжелых свинцовых тучах проступила брешь. Оказывается, мои тридцать лет не все впустую прошли. Как выразился Дэн, мой «Ангел в эфире» несет людям добро.

Вот хорошо бы и Коннор решил выложиться на операцию по вправке мозгов – тогда в моем крошечном мирке засверкало бы солнце. Все-таки он так и не позвонил на передачу, чтобы поведать во всеуслышание, что жить без меня не может и поэтому решил вернуться. Конечно, нельзя ожидать от человека слишком многого, и, тем не менее, согласитесь, было бы приятно, правда?

Выхожу из метро на станции Хиллхед и, поспешно миновав человека с разложенными в потертом чемоданчике зажигалками и пластмассовыми ножницами, сворачиваю на Байрс-роуд. Стылый декабрьский ветер щиплет кончик носа ледяными пальцами. Покупаю выпуск «Биг-иссью» у девушки с разноцветными, заплетенными в тугие мелкие косички волосами до колен и, по своему обыкновению, задерживаюсь перекинуться словцом.

– Привет, Энджел, – говорит она. – Мне твоя передача нравится. Никогда бы на тебя не подумала, а в воскресенье открываю газету и вижу – ты. У меня знаменитая клиентка.

Наш разговор приобретает новый оборот.

– Да куда там, – морщусь я.

– Не-а, знаменитость. Ты отличный диджей. Просто класс.

Вежливо поблагодарив, направляюсь своей дорогой. «Я – знаменитый диджей, – думаю про себя. – Разве не этого я всегда хотела? Конечно, не к такой славе я стремилась – но как вышло, так вышло. Меня узнают на улице. Видно, желание, которое я загадала волшебному пруду, исполнилось – на профессиональном поприще я здорово продвинулась. Только проблема в другом: сама по себе известность не слишком-то много значит – ею нужно с кем-то поделиться, чтобы по-настоящему оценить. Неудивительно, что знаменитости так часто одиноки».

Вот, добралась до квартиры, подняла голову, взглянула на наполовину задернутые шторы в кухонном окне. Не хочется туда возвращаться: ну что я буду сидеть наедине с фотографиями и своей музыкальной коллекцией? Мег пока звонить нельзя – у нее какое-то сверхсекретное свидание, а Кери… о ней уже и речи не идет. Вот в чем вся сложность – слушатели охотно отплатят тебе любовью за любовь, да только на расстоянии: не стану же я с ними по барам ходить? Ну представьте: я, Кувалда, Малкольм и Глэдис отплясываем на танцплощадке ночного клуба «Гараж». Бред сивой кобылы. С поникшей головой прохожу мимо своего дома и бреду дальше по Байрс-роуд. Знаю одно местечко, где я не прочь побыть в одиночестве.

В самом начале пятого я у входа во Дворец Киббл и проскальзываю сквозь скрипучую дощатую дверь. Осматриваюсь: под стеклянным куполом ни души. Впрочем, здесь совсем иное одиночество, нежели дома. Мирное, тихое, вдохновляющее на раздумья. Здесь мне хорошо. Впрочем, захотелось пообщаться, и я решила заглянуть в кофейню, поболтать с Вайноной.

– Ай, да она уехала, – говорит женщина с повязанной вокруг головы банданой из цветастого грубого льна. – Колесит по свету с новым пареньком. Влюблена девчонка по уши – ой-ой.

Черт побери; даже Вайнона, ярая мужененавистница, – и туда же. Завела себе паренька. А как же солидарность, сестренка?

Неторопливо возвращаюсь к волшебному пруду и, опершись о перила в том самом месте, где в октябре загадывала желание, вздыхаю:

– Сбылось. – Изо рта поднимаются облачка пара и летят вверх, к самой крыше исполинского стеклянного купола, где осядут капельками конденсата. – Я просила целеустремленности с успехом и получила их. Правда, кое в чем мы от цели отклонились, но, пожалуй, можно сказать, что мое желание сбылось. Спасибо.

Внизу проплывает ярко-оранжевая рыбка, останавливается прямо подо мной глотнуть воздуха с поверхности и замирает, помахивая плавниками. Будто специально хотела попасться мне на глаза и поприветствовать старую знакомую – и тут же, взмахнув хвостом, уплывает в сторону второго купола дворца. Шарю в сумочке и вынимаю кошелек, стараясь не нарушать царящего здесь безмолвия: где-то в папоротниковой оранжерее капает вода из шланга, да из кофейни временами доносится звяканье посуды: готовятся к закрытию.

– Понимаешь, – шепчу я, обращаясь к таинственному обитателю прудика, – мне опять кое-что от тебя нужно, только теперь это личное. Видишь ли, по пути к успеху я потеряла нечто очень важное. То, что для меня важнее всего на свете.

Голос дрогнул; молча смотрю в усталое грустное лицо, устремившее мне навстречу тоскливый взгляд с поверхности мутной воды.

– У меня был отличный парень, – нежно продолжаю я – Может, его и не назовешь неотразимым красавцем, но по мне так Коннор – само совершенство. Эх, да он почти и не изменился со школы – разве что стал еще привлекательнее. Он добрый, веселый; и сейчас мне кажется, он был моей второй половиной – да только обидела я его, а теперь даже отыскать не могу, чтобы извиниться. Однажды я разуверилась в нем, совершенно безосновательно, и сейчас его больше… больше нет со мной.

Выдыхаю еще одно облачко – снова вспомнила о Конноре, так и вижу его лицо. Где он сейчас? Встречу ли его когда-нибудь? Помнит ли он меня или заново постигает искусство флирта и ухаживаний? Как жить, если больше не суждено прильнуть к его губам и обнять его? Как избавиться от воспоминаний, которые причиняют столько боли? Зачем я так глупо поступила?

Я вроде бы понимаю, что подразумевают под словом «переболеть». Кажется, что все случилось слишком быстро – у меня даже не было времени подумать и оценить ситуацию. А сейчас слишком поздно.

«Тринадцать лет отбросила одним махом, – горестно размышляю я. – Разве такое возможно? Не знаю, как жить в одиночку. Допустим, я кого-нибудь встречу – да, и мы к сорока трем годам построим такие же отношения, какие были у меня с Коннором. Подумать страшно».

Смаргиваю слезу, соленая капля падает в воду с необыкновенно отчетливым плеском благодаря удивительной акустике в этом безмолвном стеклянном рае. На поверхности снова показывается ярко-оранжевая рыбка, возле нее в воду плюхается другая слеза.

– Прости, – шмыгая носом, говорю я. – Думала, уже все выплакала.

Рыба завихляла хвостом, направляясь к другой стене пруда. Потираю кулаком глаза, крепко сжимая зажатую в ладони монетку.

– Ух ты, да у меня фунт, – говорю я волшебному прудику. – Наверное, его хватит на самое сокровенное желание, как думаешь? Я бы могла слопать огромный шоколадный бисквит, а вот на тебя не жалко – так что выручи, пожалуйста. – Крепко сжимаю кулак. – Мне надо знать, где находится Коннор и что он счастлив. Конечно, я хочу, чтобы он вернулся – только это, видимо, невыполнимо. Пусть уйдет боль – и моя и его, и еще пусть человек, который для меня важнее всего на свете, поймет, что я его очень-очень люблю. Без него даже музыка звучит не так; даже если я включу самую лучшую песню на свете, даже если пойду на концерт «Джеймсов», – без него все не в радость.

Провожаю взглядом упавшую в воду монету и, крепко зажмурившись, загадываю, чтобы каким-нибудь, пока не известным науке, способом мое желание донеслось до ушей Коннора Маклина.

– Что, детка, жизнь не радует? – Неожиданно рядом возникает обеспокоенное лицо хозяйки кофейни.

– Да нет, все нормально. – (Ну вот, уже начала напоминать себе отца.) – Просто немного устала.

– Ай-ай, уморилась, – кивает она. – То-то я смотрю, лица на тебе нет.

Премного благодарна. Знаете, иногда откровенность режет по уху.

– Слышь, дочка, пока то да се, я еще минут десять не закроюсь. Так ты присядь, отдохни. Там есть скамейки, – машет рукой куда-то в глубь парников, – тихо, удобно, и никто не помешает. Поразмысли о своем, чуток полегчает – и то хорошо.

Вяло улыбаюсь, киваю.

– Да, пожалуй, вы правы. Что-то за последние дни совсем вымоталась. Сяду, передохну.

Напоследок погладив меня по руке, женщина уходит, а я, обогнув прудик, направляюсь по широкой, обсаженной папоротником дорожке. Войдя во второй купол, закрываю глаза и глубоко вдыхаю блаженный цветочный аромат. Под ногами хрустят комочки затвердевшей земли, звук бегущей воды гонит дурные мысли, и голова сразу становится свежее. Бог знает, как это сейчас кстати после зубодробилки последних дней.

Дорожка сворачивает к почти доверху заваленным листвой скамейкам. Остановившись у пышного папоротника возле ближайшей скамьи, протягиваю руку и касаюсь прохладных листьев. Закрываю глаза и втягиваю в себя пряный воздух. Жаль, так и не научилась йоговскому циркулярному дыханию – никак не получается найти верный ритм, поэтому ограничусь простым вдохом и выдохом. Неожиданно почудилась музыка, я даже глаза выпучила от удивления: уж не подводит ли меня рассудок. Оглядываюсь по сторонам – никого, но ведь я явственно слышала пение. Странно, неужели доброхотная бабуля из кофейни? Никогда бы не подумала, что у нее такие современные вкусы, ведь это…

«Джеймс». Кто-то поет песню «Джеймсов».

Робкий исполнитель тихо мурлычет себе под нос, хотя слова можно разобрать с легкостью. До боли знакомая мелодия плывет по влажному воздуху, окутывая меня как покрывалом. Я неуверенно, будто во сне иду на звук, навстречу последним, стихающим нотам моей любимой песни.

Огибаю большой мягкий куст папоротника и вижу – он. Сидит на выкрашенной белым железной скамейке, и его выжидающий взгляд устремлен на меня. На глаза навернулись слезы: стою, затаив дыхание, и молча его рассматриваю. По сей день прекрасно помню, в чем был Коннор, когда я увидела его впервые; и вот передо мной он, тринадцать лет спустя – чуть постарше; быть может, более опрятный, утонченный и взыскательный к одежде, но под курткой все-таки виднеется новая футболка с «Джеймсами». Зеркала его души утомлены от страданий, которые довелось ему пережить по моей вине. А в остальном – все тот же Коннор, только, пожалуй, умудренный опытом. Жизнь преподнесла ему несколько безжалостных уроков – как, впрочем, и мне, – но он хорош, как и прежде, и все так же неотразим.

– Коннор, – обращаюсь к нему, едва переведя дух. – Как ты здесь очутился?

– Просто знал, что ты здесь обязательно объявишься, – ласково мурлычет он.

– Откуда?..

«Ну же, девочка, придумай что-нибудь пооригинальнее».

Он пожимает широкими плечами, на которые я никогда не могла налюбоваться.

– Мы же давно вместе, я хорошо тебя изучил. Малыш, я нисколько не сомневался, что ты придешь сюда, – это так же верно, как и то, что ты проснулась с больной головой и заплаканными глазами, однако все равно нашла в себе силы сделать прическу и выпотрошить пачку шоколадных хлопьев в поисках какого-нибудь сувенирчика.

Смотрю на него – а в голову просто не лезет ничего сносного, так и стою молча.

– Я знал, что ты подберешь на сегодня практичную, яркую обувь – поднять боевой дух.

Мы оба опускаем глаза и смотрим на мои баскетбольные ботинки из кожи буйвола – бордовые с розово-серебристыми завитками. Сердце колотится как бешеное – вот-вот вырвется из груди.

– Потом ты, как обычно, пошла на работу и превосходно сделала свое дело, потому что ты – само совершенство.

«Значит, не поленился настроить приемник». Опускаю глаза, не в силах вынести его пристального взгляда.

– Слушатели тебя обожают. Прекрасно их понимаю: ты веселая, забавная и на доброе слово не скупишься. И любвеобильности в тебе через край.

Я вскидываю голову.

– Послушай, Коннор, если ты о том случае с французом, то мне очень жаль…

Он жестом останавливает меня.

– Я знаю, мой Энджел.

Он так ласково ко мне обратился, что в душе забрезжила слабая надежда. Затаив дыхание, жду, что же он скажет дальше – никаких «но».

– Я вижу тебя насквозь, знаю, как самого себя. Может, за последние месяцы мы перестали замечать духовное сродство, да и с предложением я поторопился – оставил тебя один на один со своими мыслями.

– Да уж, мысли – наш главный враг, – перебиваю его.

– И язык. Ты слишком много говоришь, – отвечает он.

Тут по его губам пробегает улыбка – тень улыбки, хотя и этого мне достаточно, чтобы растаять.

– А с другой стороны, недаром же тебя зовут «Энджелом в эфире»; я тобой страшно горд.

– Да как же? Ведь я все испортила, – хрипло возражаю я.

Коннор молчит. Тягостное безмолвие растягивается на целую вечность. У меня слезы готовы брызнуть из глаз, но тут он кивает – хоть и медленно, зато уверенно.

– Верно. Я пытался жить в этом городе и не видеться с тобой – и не смог. Мне известно о тебе все: куда идешь, что делаешь – все мысли только о тебе. Ты половина моей жизни, половина меня.

Сглатываю подступивший к горлу ком и, с трудом сдерживая рыдания, закрываю лицо руками.

– Ох, Коннор, неужели ты?..

– Знаешь, я просто подумал: чего ради обрекать себя на безрадостное существование, если можно жить в полную силу, с тобой? Что скажешь?

Что скажу?! Черт, да я сейчас вообще неспособна говорить и думать. Голова ничего не соображает, я устала от всего, в моих слезных железах столько жидкости, что на все минеральные источники Шотландской возвышенности хватит. Я разрываюсь на части, и только одна вещь, один человек, одна любовь способны избавить меня от нестерпимой боли.

– Мне кажется, мне кажется… – начинаю я дрожащим голосом.

И тут у меня чуть разрыв сердца не случился: Коннор протягивает ко мне такую родную руку и касается моих пальцев. Кровь ударила в голову, взметнулась, как праздничный салют в небе.

– О Боже, – стенаю, – мне лучше присесть.

Я опускаюсь на скамейку, и Коннор нежно притягивает меня к себе. Прижимаюсь к нему, устраиваюсь калачиком и пытаюсь расслабиться в его теплых объятиях. Как же здорово вдвоем: я отлично вписалась под его бочок, а его рука уютно пристроилась на моих плечах. Вдыхаю знакомый аромат: да, я дома – «старые ботиночки», как всегда, пришлись впору.

– Все будет хорошо, не волнуйся. Присядь.[122] – Говорит он, приподнимая левой рукой мой подбородок. – Потому что я вернулся.

– Больше никогда тебя не отпущу,[123] – улыбаюсь я: забавно, мы заговорили словами тех, чьи песни свели нас когда-то. – С тобой и музыка слаще.