Аристократ и куртизанка

Глава девятая

Родственники Мадлен восприняли сообщение о предполагаемом ее замужестве довольно неоднозначно. Люку пришлось официально испрашивать у Лемуа-старшего разрешения на брак, хотя сам старик считал это уже fait accompli[19]. Они с женой любили Люка и даже восхищались им, но не могли не испытывать сомнений относительно последствий такого неравного брака.

Свадьбу решили справлять с соблюдением всего обряда. Правда, здесь возникали кое-какие трудности, которые следовало обойти. Поскольку приходский священник присягнул светской власти, то для совершения церемонии он не подходил. Если бы он обвенчал Мадлен, в глазах церкви это не было бы настоящим браком. И все же проблему можно было решить. Священник, служивший рождественскую мессу, по-прежнему скрывался в их краях, и тетушка была уверена, что сможет договориться с ним о совершении обряда. К сожалению, ради сохранения тайны свадьбу планировали проводить при малом стечении народа. Это вполне устраивало Люка, не имевшего здесь друзей, которых он хотел бы пригласить, а также заинтересованного в неразглашении своего имени. Мадлен понимала это, и все же не могла избавиться от мысли, что он стыдится ее.

— Да он ведь предложил тебе выйти за него замуж! — урезонивала ее тетушка. — Сама подумай, как сильно он должен любить, чтобы сделать это!..

Мадлен хотела надеяться, что это сущая правда. Временами Люк был так нежен и заботлив, что она почти верила в его любовь, и все же он никогда не произносил этого слова.

— В прежние времена это был бы неслыханный брак, — продолжала тетушка. — Пусть твой избранник потерял дом и титул — все равно он стоит гораздо выше нас, и, вероятно, он гораздо богаче, чем мы даже можем представить…

До этого момента Мадлен не задумывалась над финансовым положением Люка. Она знала, что у него есть деньги на фураж для лошадей, да и себе он не отказывал в разных мелочах. Разумеется, он должен был получать доход от своего парижского дома и от земли в Нормандии, но ясно, что этих средств не хватало для того, чтобы отстроить поместье, иначе он бы не жил на ферме. Тем не менее, она полагала, что их ожидает достаточно обеспеченное будущее.

Следующие недели были самыми счастливыми и самыми ужасными в ее жизни. Временами Люк бывал нетерпелив и властен, временами — нежен и ласков. Они поссорились из-за свадебного платья. Мадлен настаивала на том, чтобы его сшили она с тетушкой, Люк же говорил, что в этом нет надобности. В Ванне есть искусные портные, и он не видел причин, мешающих заказать свадебный наряд одному из них. В конце концов, он буквально притащил ее в город и уговорил сделать заказ. Однако когда он хотел еще и оплатить расходы, Мадлен решительно воспротивилась: уж в этом-то он не мог своевольничать!

Времена стояли смутные. Как раз тогда, когда Люк и Мадлен привыкали друг к другу, обстановка вокруг была неспокойной. Боевые действия развивались неудачно для Франции, и Конвент объявил призыв тридцати тысяч рекрутов. Каждая провинция, включая и Бретань, должна была представить свою квоту. Это еще не была всеобщая мобилизация, но в случае недостатка добровольцев соответствующее количество предстояло выбрать по жребию, в котором участвовали все без исключения неженатые мужчины и бездетные семейные в возрасте от восемнадцати до сорока лет. Излишне говорить, что в этот период число браков резко возросло, и Мадлен подумывала о том, чтобы ускорить собственное венчание.

Впрочем, Люк не был зарегистрирован в провинции, что в данном случае оказалось кстати. После гибели маркиза де ла Рюэри он видел во французской армии врага и поделился с Мадлен своей решимостью скорее примкнуть к эмигрантам, нежели стать республиканским солдатом. Дрожала и тетушка. При одной только мысли о том, что жребий может пасть на одного из ее сыновей, ей становилось плохо. Ги недавно исполнилось восемнадцать, и его заявление о том, что он лучше преступит закон и будет скрываться, чем пойдет в армию, не прибавляло покоя матери.

Недовольство крестьян, в конце концов, нашло выход в массовых беспорядках. Возникало множество инцидентов, подобных тому, в котором участвовали в прошлом году Люк и Ги. Производивших набор офицеров избивали, а их столы ломали. В некоторых местах убивали республиканских чиновников и угрожали их семьям. Одним словом, молодежь Бретани и Вандеи ясно дала понять, что не уйдет своей волей с родной земли.

Ни Люк, ни Мадлен не одобряли беспорядков, потому что в их памяти слишком живы были воспоминания о парижских событиях. Безрассудство и жестокость там и тут одни и те же, довольно резко втолковывал Люк молодому Ги, хотя причины и разные. Постепенно некоторые повстанцы собирались в более организованные отряды, совершавшие рейды по окрестностям и нападавшие на республиканцев в городах.

Жребий, однако, миновал семейство Лемуа, и оба парня остались на ферме. Но Ги был недоволен: несколько его друзей присоединились к отряду повстанцев, и лишь привязанность к отцу и матери помешала ему сделать то же.

И еще одна вещь беспокоила Мадлен — дружба Люка с Жоржем Кадудалем. Кадудаль, старший из десяти братьев и сестер, обладал впечатляющей внешностью и живым умом. Бывший студент-гуманитарий Ваннского коллежа, он умел поддержать интереснейшую беседу на любую тему, чем и привлек в свое время Люка. Сейчас он был тесно связан с повстанцами, и Мадлен боялась влияния, которое он может оказать на Люка. Она поделилась своими опасениями с Ренаром, когда тот снова появился на ферме.

Ренар рассмеялся.

— О Боже, Мадлен! Разве я не говорил тебе, что твой Люк — один из предводителей? Жорж не влияет на него. Скорее — наоборот. Твой жених уже участвует в движении, и ты ничего не можешь изменить. Если тебе нужен хозяйственный муж, не интересующийся ничем, кроме работы на ферме, то твой брак будет ошибкой.

Люк отказался обсуждать с ней этот вопрос, сказав только, что никакой опасности не существует и он знает, что делает. Кроме того, при всяком удобном случае он совершенствовал свою способность целовать ее до умопомрачения, что прекращало любые расспросы.

Приближался май, месяц их свадьбы. К этому времени оставался нерешенным лишь вопрос о будущем доме. Мадлен предлагала снять небольшой домик в Ванне, однако дядюшка и тетушка предостерегали ее от поспешных поступков. Они настаивали, чтобы молодожены пожили какое-то время на ферме. Как ни странно, Люка вполне устраивал именно этот вариант.

— Мы без труда обоснуемся, где захотим, — говорил он. — Пока же вокруг все так ненадежно, что лучше выждать. На худой конец не следует забывать о твоем приданом…

Мадлен совершенно забыла о том, что Филипп оставил ей приданое, и очень удивилась, что Люк помнит. По его многозначительной улыбке она догадалась, что он осведомлен в этом вопросе гораздо больше, чем она. Ничего удивительного, учитывая их с Филиппом дружбу.

— Тебе известно, насколько оно велико? — с любопытством поинтересовалась она, думая, что ей спокойнее будет выходить за него, если состояние значительно.

Они сидели под весенним солнышком на берегу реки, и Люк был занят более невестой, чем ее приданым.

— Не забивай этим свою хорошенькую головку, — сказал он, проводя пальцем по ее носику. И лукаво добавил: — Я женюсь на тебе не ради приданого.

Мадлен вспыхнула и оттолкнула его, когда он попытался обнять ее. Люк недоуменно посмотрел на нее. После работы он переоделся в чистую рубашку и кожаные штаны. Лицо его сильно загорело, что, может быть, не соответствовало моде парижских гостиных, но Мадлен казалось необычайно привлекательным. Легкий ветерок шевелил его темные волосы, и Мадлен подумала, что мужчине просто непозволительно быть таким красивым. Ну как можно устоять перед этаким красавчиком?

Она виновато улыбнулась.

— Я злюка, да, Люк? Это, наверное, предсвадебная лихорадка…

Он притянул ее к себе, поцеловал, а потом прижал еще теснее и зарылся лицом в ее волосы.

— Я не доживу до свадьбы, — хрипло сказал он. — Умру от нетерпения.

Временами Мадлен была готова уступить этому нетерпению, но все же решила дождаться свадьбы. В глубине ее души сидел страх, что если она отдастся до свадьбы, то свадьба может и не состояться. Это было нелепо, она понимала, но не могла перебороть себя.

Примерно за неделю до свадьбы они с тетушкой были на кухне, а Люк рубил дрова во дворе, когда в доме появились два незнакомца в темной одежде. Угрюмые, неулыбчивые мужчины с бегающими по сторонам глазами и отрывистой речью. Наделенные полномочиями власти. Ни учтивые манеры Мадлен, ни гостеприимство ее тетушки не произвели на них впечатления. Они стали допрашивать женщин — грубо, с угрозами.

— Нам стало известно, что вы знакомы с бывшим графом де Ренье. Это так? — спросили они у Мадлен.

У нее все перевернулось внутри. Первым порывом было солгать, но она решила, что смесь правды и лжи будет скорее принята на веру.

— Я знаю его, — ответила она, изображая спокойствие. — Он был другом моего покровителя, маркиза Филиппа де Мопилье. После его смерти граф доставил меня сюда.

Более высокий из них оборвал:

— Нам это известно, но встречались ли вы с ним после возвращения сюда?

Мадлен отрицательно покачала головой.

— Я полагаю, он вернулся в Нормандию. Ему нечего было делать в Бретани.

— Нечего, кроме заговоров! — перебил ее один из незнакомцев. — Де Ренье был членом Бретонской ассоциации. Кроме того, есть подозрение, что он исполнял обязанности курьера при бывшем короле, хотя это пока не доказано. Человек, которого мы послали, чтобы проверить это, исчез. Вы, вероятно, не знаете, вез ли де Ренье какие-либо письма, когда сопровождал вас, да?

Мадлен не стала отрицать категорически.

— Не думаю. За исключением постоялых дворов, мы останавливались только в Шаторанже. Не представляю, как он мог доставить кому бы то ни было письмо — по крайней мере, пока я была с ним… Он никуда не отлучался…

Высокий недоверчиво фыркнул. Затем принялся задавать ей вопросы о поведении Люка в Париже. Она старалась отвечать как можно неопределеннее.

Под конец они обратились к мадам Лемуа:

— Если узнаете что-либо о де Ренье, немедленно сообщите властям! Нам известно, что здесь, в Бретани, многие сочувствуют подобным негодяям. Такое сочувствие является государственной изменой!

— Что будет с графом, если вы схватите его? — спросила Мадлен.

— Потеряет голову. Его имение уже национализировано.

Мадлен была потрясена. Она не знала, как сообщить эту новость Люку. Он уже успел потерять столь многое. Она вовсе не думала о том, что разорение графа прямо касается ее самой. Мадлен заботили только его безопасность и счастье.

Толком не попрощавшись, мужчины направились к выходу и через раскрытую дверь увидели Люка. Сердце Мадлен подпрыгнуло к самому горлу, она едва могла дышать.

— Кто это? — властно поинтересовался тот, что был пониже ростом.

— Жан-Люк, — солгала она. — Он работает и живет на ферме.

В это мгновение Люк поднял голову. Коснувшись рукой лба в знак приветствия, он нагнулся за следующим поленом. Впервые Мадлен видела его таким неуклюжим. Посмотрев на незваных гостей, она поняла, что дровосек им неинтересен.

— Он немножко не в своем уме, — доверительно сообщила она.

— Жаль, — отозвался высокий, идя к своей лошади. — Такой здоровяк пригодился бы в армии. — Сев в седло, он еще раз взглянул на женщин. — Помните, если услышите о де Ренье или увидите его, немедленно сообщите нам. Вы найдете нас в Ренне.

Едва приезжие скрылись, Люк бросил топор и, хохоча от души, подошел обнять Мадлен.

— Не в своем уме, да? — проговорил он, целуя ее.

Ей было не до шуток.

— Тебя разыскивают, чтобы арестовать и казнить! Как ты можешь быть таким легкомысленным!

Он пожал плечами.

— Меня беспокоит только то, что я могу подвергнуть опасности вас.

Мадам Лемуа это не смущало.

— Скоро они захотят арестовать половину бретонской молодежи. Мы с мужем одобряем то, что вы делаете, и рады помочь.

— Они конфисковали твое поместье, — сказала Мадлен.

— Я узнал об этом несколько недель назад, — ответил Люк и, ухмыльнувшись, добавил: — К этому давно шло. Не волнуйся, дорогая, мы далеки от разорения. — Потом он вдруг стал серьезным и спросил: — Тебя не беспокоит перспектива выйти замуж за человека вне закона, Мади? Я знаю, что ты не рассчитывала на это, когда давала согласие.

— Я беспокоюсь за тебя, — ответила она, — но я не изменила своего решения.

В конце мая, в прекрасный солнечный день, Мадлен и Люк поженились. Церемония бракосочетания проходила в Кермостене, на ней присутствовали все члены семейства Лемуа и их ближайшие друзья. Весенний сев был закончен, и крестьяне могли позволить себе вполне заслуженный отдых.

Мадлен сжала руку мужа, думая о том, как сильно любит его. Она чувствовала мозоли на его ладони и гордилась тем, что они заработаны честным и упорным трудом. Невеста и представить себе не могла, как она хороша сейчас и как Люк счастлив оттого, что завоевал сердце такой женщины. Он принимал поздравления от ее родственников, подшучивал над тетушкой и смеялся с братьями. Он совершенно органично вписался в этот круг. Ростом Люк был выше Ги и Тьери и хоть и уступал в силе и мощи Ренару и Леону, но по большому счету не очень-то проигрывал в сравнении с ними. Дело в том, как он держится, подумала Мадлен. Вспомнив слова Ренара о том, что Люк — один из предводителей, она вдруг почувствовала себя недостойной его и испугалась.

Когда торжество подходило к концу, Люк приблизился к ней. Поцеловав в губы, он улыбнулся с очаровательным самодовольством.

— Поди-ка надень плащ, жена, — сказал он. — Нам пора в путь.

— В путь? — В первое мгновение она решила, что ослышалась, потому что они никуда не собирались ехать. И брачную ночь должны были провести в ее кровати. — Я не хочу никуда идти.

— А тебе и не надо идти, Мади. Я отвезу тебя.

— Все, что тебе понадобится, уже собрано, — заговорщически улыбаясь, сообщила ей тетушка, — а Ги пошел запрягать лошадей.

— Поверь, — Люк снова улыбнулся, — я был счастлив здесь, на ферме, но мне кажется, что брачная ночь требует более интимной обстановки.

Мадлен испытывала смешанные чувства: удовольствие оттого, что он хочет быть с ней наедине, а еще возбуждение и тревогу. Но почему он не посоветовался с ней?..

— Куда ты меня отвезешь? — спросила она, когда Люк набросил ей на плечи плащ, но он лишь посоветовал набраться терпения.

Похоже было, что все остальные посвящены в секретный план и одобряют его. Мадлен просто не имела права устраивать сцену перед лицом счастливо улыбающегося семейства. У дома их ожидала небольшая карета, запряженная лошадьми Люка. Шарлеманя привязали сзади. Карета была новой — Люк подтвердил это в ответ на ее вопросительный взгляд.

Солнце как раз садилось, когда они выехали на дорогу, ведущую в Ванн. Мадлен решила, что им предстоит ночь в одной из тамошних гостиниц, и, взглянув на сундучок за сиденьем, мысленно пожелала, чтобы тетушка положила в него то, что нужно.

— Сядь ближе, Мали, — пригласил Люк, поднимая свободную руку и крепко прижимая к себе жену.

Она вздохнула, а он поцеловал ее волосы. Мадлен любила Люка и хотела быть его женой, но чем дальше они отъезжали от фермы, тем тревожнее ей становилось. Она очень боялась разочаровать его в постели.

Когда они доехали до перекрестка с указателем «Кершолен», Люк поразил Мадлен, свернув на эту дорогу.

— Люк, что ты делаешь?

Он ухмыльнулся.

— Немножко терпения. Будь хорошей девочкой. Ты будешь приятно удивлена, я обещаю.

Не мог же он совершить такую глупость, как покупка и восстановление старого дома? Об этом и думать нечего.

К поместью они подъехали почти в полной темноте. К удивлению Мадлен, их встретили не только распахнутые ворота, но и очищенный от сорной травы въезд. За воротами открылся просторный двор, огороженный стеной из серого камня. Вдали стояла конюшня. Усадьба была запущенна. У дома отсутствовало крыльцо, и декоративные колонны были разрушены. Как мрачно тут!

— Люк, — воскликнула Мадлен, — объясни, зачем мы здесь?

— Чтобы провести нашу первую ночь, — сказал он, въезжая в ворота.

Мадлен тяжело вздохнула и, подавшись вперед, присмотрелась. Единственным знаком гостеприимства явился свет в окне рядом с дверью.

— Так ты знаешь владельца?

— Несомненно. Это наш дом, Мадлен, наша усадьба. Вот какое наследство оставил тебе Филипп… Надеюсь, слуги сделали все как следует. Я предупредил, чтобы они ждали нас к этому времени…

Мадлен едва верила своим ушам. Филипп завещал Кершолен ей, то есть не совсем ей, а ее мужу. Но оказалось, что ее это не радует. Она предпочла бы жить на уютной ферме, а не в этом темном и мрачном доме Ее определенно пугала мысль стать хозяйкой такого дома. Как могла она чувствовать себя здесь свободно, когда ее родители были подданными Филиппа и жили в жалкой хижине?..

— Ты давно узнал об этом? — слабым голосом спросила она.

— Перед смертью Филиппа… Но сначала я пропустил его слова мимо ушей. — Люк улыбнулся. — Пока не пришлось подумать о том, где нам жить.

— И тебе ни разу не пришло в голову поделиться со мной?

Он ответил не сразу — только уже выходя из кареты:

— Я хотел сделать тебе сюрприз.

Быстро подойдя к двери, Люк резко постучал в нее молоточком. Потом вернулся к карете и подал руку Мадлен. Она выбиралась медленно, ноги ее затекли от долгого сидения. Свет в окне стал ярче. Донесся звук отодвигаемого засова, и дверь распахнулась. Средних лет женщина в темном платье и со свечой в руках присмотрелась к ним, потом неуверенно улыбнулась. Ее лицо казалось суровым и жестким в свете свечи. В глубине холла со скрипом отворилась еще одна дверь, и из нее показался мужчина. Он тоже был не молод. Одернув рубаху, он пошел им навстречу.

— Вот, познакомьтесь: ваша новая хозяйка — госпожа Валери, — сказал Люк, обращаясь к супругам Лебрун, которых он нанял незадолго до этого в качестве слуг.

Мадлен была шокирована таким представлением. Слава Богу, что ее еще не назвали графиней! Она заставила себя поприветствовать чету, решив не показывать своей неловкости.

— Ваша комната готова, — сказала Люку мадам Лебрун. — Провести вас туда или хотите сначала поесть в гостиной?

— Мы пойдем в свою комнату, — ответил Люк, беря Мадлен за руку. — Потом, обращаясь к мсье Лебруну, приказал: — Внесите в дом наши вещи и позаботьтесь о лошадях.

Мадам Лебрун повела их по широкой каменной лестнице, начинавшейся в дальней части холла. Со стен на них мрачно взирали потускневшие, писанные маслом портреты предков Филиппа. На Мадлен нахлынули воспоминания. Как страшно ей было в первый раз идти за Филиппом по этой лестнице! Она внутренне усмехнулась схожести тех ощущений с нынешними. Сейчас ей было так же тревожно, как и тогда, и так же, как и тогда, на душе скребли кошки.

Поднявшись на второй этаж, их проводница свернула направо по коридору. Навощенные полы кое-где были покрыты ветхими коврами. Казалось, они вот-вот расползутся. Вдоль одной стены коридора шли высокие окна во двор. Вдоль другой — четыре двери, расположенные на большом расстоянии друг от друга. Мадам Лебрун открыла третью по счету дверь и отступила, пропуская Люка и Мадлен.

Им предстала старомодная комната, темная, с низким потолком, пересеченным тяжелыми балками, и с поблекшими гобеленами на стенах. Здесь стояла массивная кровать, накрытая какой-то темно-красной тканью, туалетный столик с небольшим зеркалом и пара стульев с бархатной обивкой. Ничто тут не напоминало об элегантности обстановки парижской квартиры Филиппа.

Отдельные предметы мебели даже не соответствовали друг другу, поскольку были собраны из разных мест. Впрочем, в комнате было чисто, а в камине уютно горел огонь. Мадлен это обрадовало, потому что, несмотря на солнечный день, к вечеру становилось довольно холодно.

— Все сделано, как вы велели. — Мадам Лебрун жестом указала на дверь, ведущую, очевидно, в соседнюю комнату. — Камин в гардеробной тоже горит. Если захотите, есть вино и коньяк.

Люк отпустил служанку, и Мадлен, повернувшись к камину, стала смотреть на огонь. В тишине комнаты слышно было, как потрескивают и шипят сырые дрова. Она чувствовала себя растерянной и чуть ли не обманутой. Ничего этого Люк не обсуждал с ней.

— Мадлен, что-то не так? — спросил он.

— Да! — Она глубоко вздохнула, прежде чем обернуться к нему. — Люк, я чувствую себя неловко здесь.

— Неловко? — Он был удивлен. Очевидно, ему это никак не могло прийти в голову. — Ты будешь тут хозяйкой.

— Крестьяне вспомнят меня! Он ухмыльнулся.

— Ты изменилась, Мади, поверь. Они тебя не узнают. Им известно только, что ты — госпожа Валери. Они не станут задавать вопросов.

— А если станут — что тогда?

— Я не хочу это обсуждать, — неприятным голосом сказал он, сужая глаза. — Ты моя жена. Ты — графиня!

Мадлен раздражала его манера то вспоминать, то забывать титул в зависимости от обстоятельств.

— А эти слуги, они давно в доме? — сухо спросила она.

— Да нет, Лебруны здесь люди новые. Прежняя пара, служившая в доме, когда я здесь появился впервые, обрадовалась возможности переехать к своей дочери в Ванн. Нет ничего хуже старых слуг при новых хозяевах.

— Ты мог бы обсудить все это со мной — взорвалась Мадлен. — Так же, как и сказать, какое у меня приданое — Она раздраженно сорвала плащ и бросила на стул.

— Сядь, Мадлен, — спокойно сказал он. — Я принесу тебе выпить. Кажется, у тебя расшалились нервы.

Нервы! Мадлен готова была задушить его. Она имела не один случай познакомиться с его надменной самоуверенностью, но теперь он превзошел самого себя. Тем не менее, она повиновалась и сидела в ледяном молчании, пока он ходил в гардеробную.

Люк вернулся через несколько минут с двумя бокалами белого вина. Один он подал ей, а другой поставил на каминную полку. Зайдя за спину Мадлен, он обнял ее за плечи и стал их поглаживать. При всей своей досаде, Мадлен не могла не реагировать на его прикосновения. Она постанывала от наслаждения и даже не заметила, как в комнату вошел слуга с сундуком. Когда Люк нагнулся, чтобы поцеловать ее в шею, губы его обжигали, как угли.

— Ты, наверное, устала, — тихо сказал он. — Иди приготовься ко сну.

Взяв бокал, Люк еще раз взглянул на Мадлен, прежде чем сделать добрый глоток вина. До сих пор ей не приходило в голову, что он может нервничать так же, как она, испытывать ту же тревогу. Он столь тщательно готовился к этой минуте, но вот теперь не мог избавиться от неловкого чувства, что все получается не так. Мадлен топорщится, как ежик, именно тогда, когда он хочет от нее любви и нежности.

Сидя у камина, он налил еще бокал вина и постарался убедить себя, что пьет не для поднятия духа. С женщинами у него никогда не возникало проблем. Он их любил, а потом оставлял. Навсегда. Но с Мадлен все было не так. Он волновался, как школьник, сверх всякой меры.

Волновалась и Мадлен Она готовилась к встрече с ним в постели. И в то же время ей хотелось убежать куда глаза глядят. Люк женился на ней ради того, что должно произойти этой ночью, и она очень боялась, что он не найдет это достойным уплаченной цены.

Ей не хотелось находиться в этом доме, в этой комнате, но Кершолен, кажется, очень важен для Люка. Не он ли перетянул чашу весов в пользу брака с нею. В конце концов, Люк ведь оказался аристократом без имения, и ему было приятно теперь снова входить в роль хозяина.

Неохотно подняв крышку сундука, Мадлен с удивлением обнаружила лежащую на самом верху шелковую ночную рубашку цвета слоновой кости. Не Люк ли покупал, мысленно поинтересовалась она. Тетушке такой подарок не по средствам. Склоняясь перед неизбежным, она сбросила одежду и надела рубашку. Когда это было сделано, она вытащила шпильки из волос, нашла расческу и быстро прошлась по упавшим до плеч локонам. Она направлялась к кровати, когда в комнату вошел Люк. Он был босиком, в штанах и рубахе с расстегнутым воротом. В руке у него снова был полный бокал вина.

Неловкая и смущенная, Мадлен остановилась, увидев огонь желания в его глазах.

— О мой Бог! — вполголоса пробормотал он. — Мадлен, ты прекраснейшая из женщин! Я едва не умер, желая тебя.

Двинувшись к ней, он на ходу выпил половину бокала и предложил ей остальное.

— Выпей. Это поможет тебе расслабиться. Она медленно повиновалась, глядя ему в глаза. Люк взял бокал из ее руки и поставил на столик у кровати. Потом обнял ее и наклонил голову, чтобы поцеловать влажные от вина губы.

— Так сладко, — прошептал он ей на ухо. Мадлен напряглась, услышав хриплую нотку в его голосе. Он показался ей незнакомцем. Она попыталась высвободиться, но он прижимал ее к себе.

— Нет, Мади, больше ты не можешь отвергать меня. Теперь ты моя.

Эти слова испугали Мадлен. Они определяли ее как собственность, вещь. Это и опасения, что она не удовлетворит его, побудили Мадлен проверить, насколько он еще считается с ней.

— Люк, — прошептала она, — я устала. Обязательно ли нам?..

Он понимающе улыбнулся, проводя пальцами вниз по ее спине.

— Ты боишься, моя сладкая, а бояться не нужно. Я буду осторожен. Я знаю, как сделать тебе хорошо… чтобы в ответ услышать: «Да, да, да!»

Люк снова поцеловал ее. Мадлен, кажется, была готова лишиться чувств.

— Что еще? — возмутился он, осторожно встряхивая ее. — Что за игры? До сих пор ты всегда отвечала мне.

— Но и ты мне ответь: почему ты женился на мне?

— Ты знаешь, почему я женился на тебе, — процедил он в сердитом замешательстве. — Я женился на тебе, потому что хотел тебя, а ты не соглашалась на меньшее. Я сделал тебя графиней, Мадлен. Разве это не честная сделка?

Она это знала, и все же такая бесстыдная прямота ранила.

— А приданое? — спросила она. — Ты хочешь сказать, что оно не играло роли?

— Твое приданое? — Он вдруг рассмеялся. — Что за глупости приходят тебе в голову? Уж не думаешь ли ты, что я женился ради приданого? — Мадлен не ответила, и с лица Люка исчезла улыбка. — Боже правый, так ты серьезно? — Он вглядывался в ее лицо, и в нем вскипала ярость.

С сердцем, колотящимся в горле, Мадлен отступила от него на шаг.

— Можешь ли ты поклясться, что нет?

— Будь я проклят, если стану в чем-то клясться! Надо бы тебе знать меня получше!..

— Тогда нам, наверное, следует спать раздельно, — сказала она.

Она не хотела, чтобы эти слова прозвучали угрозой; она пожалела о них, едва успев произнести, и многое бы отдала, чтобы вернуть их обратно. Глаза Люка стали еще темнее, и всплеск ярости разорвал последние остатки его обычного самообладания. Он чувствовал себя обманутым и обиженным, кроме того, была задета его гордость. Никто еще не обвинял его в стяжательстве и лицемерии. Если Мадлен и не произнесла последних слов, то они, несомненно, подразумевались.

— Мы не будем спать раздельно, жена, — процедил он сквозь зубы, приближаясь и силой поднимая ее подбородок. — Ты будешь моей, и не далее как этой ночью!

Ее вскрик был заглушен грубым, болезненным поцелуем. Она поразилась силе, с которой Люк бросил ее на кровать. В считанные секунды на пол полетела ее ночная рубашка, за которой последовала его одежда. Сначала Люк был груб, зол и неловок, и Мадлен сопротивлялась ему, но потом у нее внутри что-то начало оттаивать, и она ощутила жгучее желание, чтобы он заполнил ее собою.

Люк сразу почувствовал это. Наконец-то его не отвергают! И ему не придется насиловать тело, которое он так обожал. Его возлюбленная вся — шелковистость и мягкость, тепло и сладость, она прекраснее всех картин и скульптур, которые он видел! Он гладил ее от шеи до бедер, а потом со сдержанностью, которой сам не ожидал от себя, приложил все свое мастерство, чтобы распалить ее. Она тоже должна получить удовольствие от этой ночи, думал он и продолжал совершенствовать искусство любовной игры.

Когда наступила кульминация, он закрыл глаза и забыл обо всем на свете. Мадлен, ее вкус и запах… Только она ему желанна. Ни с одной женщиной он не достигал таких чувственных высот. И в этот миг железные оковы были разорваны, и его огненная лава, оросив девственное лоно Мадлен, устремилась вглубь.