Аристократ и куртизанка

Глава тринадцатая

Когда Люк пришел в лазарет вечером двадцатого июля, он выглядел таким изможденным, что Мадлен поняла: только решимость удерживает мужа на ногах.

С лицом, не выражавшим никаких чувств, он прислонился здоровым плечом к дверному косяку и наблюдал, как Мадлен перебинтовывает ногу раненого юноши. Зеленая куртка Люка и две верхние пуговицы рубашки были расстегнуты. Встретившись с его затуманенными усталостью глазами, Мадлен почувствовала странный укол в сердце. Вот такой — с небритым подбородком и спутанными волосами — он живо напомнил ей времена, когда просыпался утром в ее постели.

— Тебе надо отдохнуть, Люк, — сказала она, завязывая бинт и укрывая юношу. — Ты выглядишь ужасно.

— И это я слышу от кого? — Он с видимым усилием оттолкнулся от двери. — Сама-то ты сколько часов подряд работаешь здесь?

— Но у меня не удаляли пулю из плеча, — ответила она, подходя к мужу и прикладывая руку к его лбу. Слава Богу, жара не было, хотя на лице блестели капли пота.

Люк устало улыбнулся и посмотрел на доктора, занимающегося очередным раненым.

— Я забираю жену на свою квартиру отдохнуть, — сказал он врачу. — На сегодня она сделала достаточно. — И едва она открыла рот, чтобы возразить, как Люк продолжил, обращаясь уже к ней: — Если ты не нуждаешься в отдыхе, Мади, то в нем нуждаюсь я.

Разве Мадлен могла рассердиться на него? Люк выглядел таким усталым, что она согласилась бы на что угодно, лишь бы он лег в постель. Поэтому она позволила мужу взять себя за руку и перевести через двор в главное здание форта. Он открыл дверь на первом этаже и жестом пригласил ее войти. В маленькой, спартанского вида комнате стояли только стул и узкая койка.

— Нам обоим нужно поспать, — сказал Люк. — Если хочешь, я лягу на полу.

Мадлен посмотрела на грязный, сколоченный из грубых досок пол. Неподходящее место для раненого! А кроме того, она хотела спать рядом с Люком. Она видела, как он борется со слабостью, заставляет измученное тело подчиняться воле и не позволяет себе ничего похожего на жалобу, и ее сердце полнилось любовью к нему.

— В этом нет необходимости. Нам хватит места на кровати, — сказала она, сбрасывая сабо и садясь на одеяло. Было слишком жарко, чтобы укрываться. Тяжелый, душный зной предвещал грозу.

Люк кивнул. Похоже было, что он принял ответ с облегчением, но улыбнуться себе не позволил. Сняв куртку, он сел на край кровати и на мгновение положил голову на руки. Мадлен подавила желание обнять его.

— Люк? — позвала она вместо этого.

— Ммм?..

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — ответил он, но, нагнувшись, чтобы снять сапоги, застонал от боли.

— Позволь мне, — сказала она, вставая с кровати. — Ты только растревожишь плечо.

Когда сапоги были сняты, она оказалась стоящей на коленях меж его ног. Мадлен подняла голову, посмотрела ему в глаза и тут же пожалела об этом: промелькнувшее в них выражение больно резануло ее.

Люк, слегка улыбнувшись, провел пальцем по нежной линии ее подбородка.

— Ты знаешь, что я не стану навязывать тебе свою близость силой?

— Да.

— Но мне нужно поцеловать тебя. Очень нужно…

И, наклонив голову, он поцеловал Мадлен с такой нежностью, что у нее закружилась голова. Она почувствовала прежний ненасытный голод, снедающий душу, голод, который — она знала — может вызвать только он. Она не была уверена, что готова к близости с ним, готова простить то, как он обращался с ней, но не могла отказать, увидев такую боль в его глазах.

Его надежды на возвращение монархии были разбиты вдребезги, и Мадлен желала утешить его. Кроме того, она не знала, сколько дней или часов отделяет его от смерти. Англия казалась теперь бесконечно далекой, а все происшедшее там — не имеющим к ним никакого отношения. Уезжая тогда от Люка, она чувствовала такую боль и злость! А сейчас не могла поверить, что когда-то почти возненавидела его…

— О, Мади, сколько времени потеряно, — прошептал он, упираясь лбом в ее лоб, и в этом движении выразились и усталость, и мольба о прощении. — Я никогда не считал гордость пороком, но теперь знаю, что это так. — Он хмыкнул. — Здесь англичане правы.

Мадлен не вполне понимала, о чем Люк говорит, но почувствовала в нем небывалое прежде смирение и не смогла остаться к этому равнодушной. Поднявшись на ноги и обвив его шею руками, она поцеловала мужа. Люк на мгновение удивленно напрягся, а потом ответил на поцелуй так, как умел только он. Сейчас весь мир для Мадлен сосредоточился на его прикосновениях, вкусе его рта, теплоте чувств, которые они дарили друг другу…

Прижав жену к себе покрепче, Люк лег с нею на кровать. Болью отозвалась рана, но он не придал этому значения. Он жаждал обнимать Мадлен, погрузиться в ее мягкое тело и навсегда забыть о накатывающем на них обоих ужасе. Какой-то частью сознания он понимал, что близость не решит всех их проблем, что им необходимо поговорить, но сейчас хотел только этого. О, как Мадлен нужна ему!

— Мади! — Ее имя сорвалось приглушенным шепотом с его губ, когда волна чувств поглотила Люка, — чувств, более сильных, чем страсть, и более нежных, чем вожделение.

Почти благоговейно его руки обводили очертания ее тела, ласкали ее, восхищались ею, высвобождали пуговицы и скользили под одежду, чтобы насладиться атласной мягкостью кожи. Они освободили шелковую завесу ее волос от шпилек, чтобы он мог зарыться в них лицом и обонять аромат солнца, которым они были пропитаны и который не заглушил даже запах лазарета.

Он хотел быть очень осторожным, но Мадлен уже вся трепетала от слишком долго сдерживаемой страсти. Она подумала об Эдит и захотела от Люка большего, чем он давал англичанке, большего, чем он давал всем женщинам в своей жизни до женитьбы на ней. Она подстегивала его желания своими, разжигала его страсть своей и, вопреки его намерениям, лишала его самообладания.

— Черт тебя возьми, Мадлен! — прорычал он сквозь сцепленные зубы за мгновение до того, как овладеть ею. — Я чуть не умер без тебя!

На один миг она попыталась задуматься над его словами, но думать уже было невозможно, и она отдалась чувству всепоглощающей любви к нему…

Потом Мадлен задремала. А когда проснулась, то увидела улыбающегося Люка. Он гладил ее по распущенным волосам… Это совершенно не походило на их прежние хищные совокупления — он не разжигал в ней нового приступа страсти, а услаждал и успокаивал усталое тело жены. Он был так нежен! Мадлен почти готова была поверить, что Люк любит ее, и если бы он произнес эти простые слова, произнес искренне, то она простила бы ему все что угодно. Но эти слова так и не прозвучали, и знакомое чувство разочарования вновь настигло ее.

— Завтра ты должна вернуться к Тьери, — сказал Люк хриплым со сна голосом. — Ты и так слишком долго оставалась тут. Гош намерен атаковать, и я не хочу, чтобы ты оказалась здесь в этот момент. Я хочу, чтобы ты пообещала мне уйти, и уйти с рассветом.

— Возможно.

— Обещай мне! — настаивал Люк. Собрав последние силы, он приподнялся на локте и смотрел на нее сверху вниз. — Мадлен! Я хочу твоего слова.

— А если я не дам его?

— Тогда на рассвете я сам оттащу тебя к Тьери.

В словах звучала решимость, и, хотя Мадлен не могла разглядеть его лицо в полумраке, она знала: на нем то же выражение. Перед ней снова был граф, аристократ, не терпящий неповиновения.

— Хорошо, завтра я уйду.

Люк глубоко вздохнул. Потом, сраженный навалившейся усталостью, он крепко заснул, и Мадлен знала, что не станет будить его. Его правая рука обнимала жену, а бледное лицо покоилось в ложбинке у ее шеи. Мадлен слышала гулкое биение его сердца. Неподвижно глядя в оштукатуренный потолок, она пыталась «своими словами» объяснить происходящее между ними.

Сегодня, в момент безудержной страсти, Люк открылся ей более, чем когда-либо прежде. Еще оставались неразрешенные вопросы и неисцеленные скорби, но Мадлен знала, что со дня свадьбы они никогда не были ближе, чем сейчас. Мягкая улыбка тронула ее губы. Она ошибалась, думая, что Люк больше не хочет ее, — на самом деле их страсть не знала границ.

Но тебе нужно нечто большее, чем страсть, напомнила она себе, большее, чем великодушная забота. Тебе нужны его преданность и его сердце.

Тут раздался удар грома, заставивший ее вздрогнуть.

Рука Люка инстинктивно прижала ее крепче, даря ощущение такой нежной опеки, такой безопасности, каких она не знала до сих пор в своей жизни. Пусть это лишь иллюзия, но Мадлен была бы не прочь остановить мгновение и продлить его до бесконечности. Она не хотела, чтобы наступил рассвет. Это была ее последняя отчетливая мысль, а потом Мадлен тоже погрузилась в сон.

Обняв друг друга, Люк и Мадлен спали так глубоко, как ни один из них не спал все эти месяцы. Они не слышали с необычайной яростью раскалывавшего небо грома, не видели молний, освещавших их похожую на камеру комнату. Невинно, как дети, спали они и когда закончилась гроза, и когда к форту стали медленно приближаться войска республиканцев.

Тремя колоннами маршировали в темноте одетые в синее фигуры, и центральную колонну вел блестящий генерал Лазар Гош. С ним были два комиссара Республики, полные решимости преподать интервентам, проклятым роялистам, такой урок, который отобьет охоту возрождать монархию у всех остальных.

Рассвет едва начал изгонять ночные тени, когда в форте поднялась тревога. Дребезжащий звук набатного колокола вырвал Люка из сна, и он стал торопливо натягивать сапоги. Заговорила рана в плече, но он не обращал внимания. Рядом с ним села на кровати Мадлен, протирая глаза.

— Началось, — разъяренно пробормотал Люк, заправляя в брюки рубашку и застегивая их. — Нас атаковали.

От орудийного грохота содрогнулись стены, и Мадлен преодолела инстинктивное желание зажать уши. Сердце колотилось, а душу заполнила лишающая сил тревога — более за Люка, чем за себя. Она смотрела, как муж натягивает зеленую куртку и берет шпагу. Он обернулся. В неясном свете утра нельзя было разглядеть выражение его лица, но Мадлен знала, что Люк разрывается между долгом и желанием остаться и защитить ее. Ей стоило огромных усилий улыбнуться.

— Иди, — сказала она, — я знаю, что ты должен идти. Я не боюсь.

Хотя на самом деле она боялась, и Люк знал это, но знал также и то, что страх не сломит ее. Мадлен слышала, как он вздохнул. Ей безумно хотелось броситься к нему, просить его остаться, чтобы он не уходил навстречу опасности.

— Будь здесь, у меня, — жестко приказал он. — Если они проломят стену, тут будет безопаснее, чем в лазарете.

Мадлен принялась возражать: если появятся новые раненые, врачу понадобится помощь…

— Прошу тебя! — прервал ее Люк. — Сделай это ради меня. Я приду при первой возможности. — Он шагнул к двери, но потом быстро повернулся, подошел к ней и запечатлел на ее губах краткий поцелуй. Не успела она опомниться, как Люка уже и след простыл, и дверь была плотно прикрыта.

Следующий час был одним из самых долгих в ее жизни. Грохот пушек заполнял весь форт, а когда он стихал, становился слышен сухой треск мушкетного огня. До Мадлен доносились крики людей и стук сапог по переходам и лестницам. Она не имела ни малейшего представления о происходящем снаружи, и неизвестность была невыносимее всего.

Сражаясь на стенах форта, Люк утратил чувство времени. Он заряжал мушкет, стрелял и перезаряжал, помогая немногим защитникам поддерживать как можно более частый огонь. Наверное, впервые с тех пор, как поднял оружие за своего короля, он по-настоящему боялся — не за себя, а за жену — и горько сожалел о том, что не проявил достаточной настойчивости, чтобы отослать ее из форта раньше.

Он не видел ни удивительной красоты неба на востоке в первых лучах поднимающегося солнца, ни темных фигур, карабкающихся на стену за его спиной. Лишь какое-то шестое чувство заставило его обернуться в последнее мгновение, чтобы уклониться от лезвия ножа. Стволом мушкета Люк раздробил череп республиканца. Нападавшим потребовалось всего несколько минут, чтобы подавить сопротивление тех немногих, кто не бросил оружие. Выхватив шпагу, Люк поразил еще одного республиканца и, видя, что здесь уже нечего защищать, бросился к лестнице.

Как раз тогда, когда Мадлен, окончательно решив, что от нее будет больше проку снаружи, хотела вопреки приказу Люка отправиться на его поиски, он сам вбежал в комнату. Она сразу поняла, что муж принес дурные вести. Всклокоченный и задыхающийся, со ссадиной на одной щеке и пороховой гарью на другой, он сообщил о поражении.

— Мы преданы, — процедил он сквозь зубы. — Враг в форте. Пока мы отстреливались, они взобрались по скалам. Кто-то должен был помочь им на той стороне!

Не успела Мадлен осознать услышанное, как он схватил ее за руку и потащил по коридору к выходу. На лестнице, ведущей с верхнего этажа, раздался стук сапог, и показалось шестеро республиканцев. Трое из них были вооружены мушкетами, другие трое — младшие офицеры — держали в руках обнаженные шпаги. Люк, оттолкнув Мадлен, загородил ее и поднял клинок навстречу врагу.

Мадлен с колотящимся в горле сердцем смотрела на их приближение. Люк стоял один против шести шпаг и штыков — республиканцы даже не позаботились перезарядить мушкеты, уверенные в легкой победе Они также не учли его искусства владения шпагой, с которым им пришлось познакомиться в следующие секунды.

Торопясь нанести первый удар, один из республиканцев сделал выпад шпагой. С быстротой молнии Люк парировал удар и пронзил сердце нападавшего. Выдернув шпагу, он успел гардой[27] отразить удар штыка. Металл высек искры из металла, но Люк уже успел высвободить шпагу и заколоть противника.

От яростного мелькания его шпаги засветился воздух. Ложный выпад в грудь — и у следующего республиканца перерезано горло. Мадлен не заметила, когда был нанесен этот смертельный удар. Следующим, грациозным и легким, как пух движением он распорол шею еще одного нападавшего. Четверо из шести были повержены, когда со стороны двора показались новые республиканцы.

Мадлен хотела закричать, предупредить Люка, но не успела она открыть рот, как грубые руки схватили ее и прижали к стене. Сквозь открытую дверь были видны синие мундиры, вливающиеся в форт через главные ворота. Люк отступил и остановился в дверном проеме их комнаты. Он тяжело дышал, и кровь капала с его клинка.

— Стой, роялистская свинья! — крикнул ему офицер-республиканец, упирая дуло пистолета в подбородок Мадлен. — Сдавайся, или вы оба умрете!

Рядом с ним солдаты заряжали мушкеты. Успевшее подняться солнце блестело на штыках, многие из которых были в крови. Наступил конец, и Люк понимал это. О себе он не думал и готов был погибнуть, унеся с собой еще несколько врагов. Но жизнь Мадлен значила для него больше, чем месть, больше, чем кровожадная ярость, помогавшая держаться на ногах.

— Брось шпагу, и мы пощадим женщину, — повторил офицер.

Конец шпаги Люка неуверенно качнулся, и он медленно опустил оружие. В следующее мгновение они бросились на него, как стая волков, повалили на пол и принялись избивать, потом подняли на ноги и прислонили к стене. Его губы были разбиты, а сквозь пороховую гарь на щеке проступила кровь. Но гораздо опаснее было огромное кровавое пятно на куртке у плеча.

Мадлен, все это время пытавшаяся освободиться, чтобы прийти ему на помощь, наконец, выскользнула из рук офицера и, бросившись вперед, обхватила Люка руками. Но солдаты снова оттащили ее.

— Я люблю тебя, Мади, — сказал он, едва шевеля губами, но она услышала. Впервые в жизни произнес он эти слова!..

Скорбь и ужас помутили рассудок Мадлен, и лишь мгновение спустя она осознала значение произнесенных Люком слов. А в следующее мгновение солдаты уже поволокли ее прочь, не дав ответить ему признанием в собственных чувствах.

Она оглядывалась через плечо и знала, что этот образ Люка, едва стоявшего на ногах, с гордой осанкой, будет сопровождать ее до конца дней. В его глазах застыла ярость побежденного, но отнюдь не сдавшегося человека. От невозможности помочь ему Мадлен закричала.

Не обращая внимания на ее крик, солдаты затащили Мадлен в помещение бывшего склада, где уже находились три женщины, и заперли там. Мадлен посмотрела на пленниц — две из них были совсем молоды: Бабетт и еще одна девушка. Третья женщина, на вид ей было пятьдесят, ухаживала за своим раненым мужем, а когда он умер, задержалась, чтобы похоронить его, прежде чем вернуться к родным. Теперь она боялась, что республиканцы не дадут ей сделать ни того, ни другого.

Мадлен, по крайней мере, могла утешаться тем, что Люк еще жив, но не знала, сколько ему осталось жить. Ей приходилось слышать ужасные рассказы о том, что делали республиканцы со своими пленными в Вандее, и она опасалась самого худшего. Женщин никто не трогал, и Мадлен вновь вспомнила последние слова Люка. Он любит ее! Счастье обретенной любви омрачалось страхом, что пришло оно слишком поздно.

Звуки боя в форте на время стихли, хотя женщинам был слышен отдаленный грохот пушек. А потом вдруг раздался залп из мушкетов.

— О Боже! — выдохнула старшая из женщин. — Они расстреливают пленных.

Мадлен сдержала слезы и стала молиться, как не молилась никогда прежде. Люк убит? — то и дело вопрошала она, и что-то нашептывало ей в ответ: если бы это было так, ты бы почувствовала. Когда солдат принес им ведро воды утолить жажду, Мадлен приблизилась к республиканцу.

— Прошу вас, — взмолилась она, прямо глядя ему в глаза, — скажите, что с моим мужем.

Это был молодой человек с грубым обветренным лицом, синяя форма сидела на нем как чужая. При взгляде на Мадлен выражение сочувствия в его глазах сменилось явным восхищением.

— Давай, парень, шевелись! — резко поторопил солдата стоявший в дверях пожилой сержант.

— Пленных держат в другой части форта, — быстро сказал молодой человек. — Когда закончится бой, генерал Гош решит, что с ними делать.

— А стрельба? — спросила вдова.

— Мы застрелили или перекололи штыками предателей, которые перешли на вашу сторону, — сообщил хриплый голос сержанта. — Они думали, что заслужат жизнь тем, что впустят нас в форт с тыла, но Гош не тратит времени на перебежчиков. Нам было приказано не давать им пощады!

Мадлен хотела спросить о том, как идет сражение, но поняла, что уже исчерпала терпение солдат. Да и беспокоило ее не столько поражение роялистов, сколько то, как оно повлияет на судьбу Люка.

Время шло, в помещении становилось душно. Мадлен страдала не только от жары — ее охватывал ужас при мысли о судьбе мужа. Только после полудня канонада стихла, и воцарилась грозная тишина.

На южном берегу мыса, под стенами второго, менее укрепленного форта, остатки отрядов недавно высадившихся эмигрантов и немногочисленные шуаны сложили оружие. Они сражались, отступая, с самого утра — семь или восемь часов — и были измождены до предела. Теплый песок покрывали пятна крови и груды мертвых или умирающих людей.

Молодой герцог де Сомбрей, которого де Пюизе перед отправкой на английский корабль назначил командующим, передал свою шпагу генералу Гошу. Он понимал, что дальнейшее сопротивление приведет к полному уничтожению роялистов. В обмен на сдачу Гош пообещал обращаться с эмигрантами как с военнопленными. Де Сомбрей вынужден был довериться его слову, хотя понимал, сколь слабы надежды на снисхождение республиканского генерала.

Позже, когда молодой герцог ехал верхом под сильной охраной во главе колонны пленных по направлению к Пантьевру, он позволил своим мыслям обратиться к дому. Его взору предстал образ молодой невесты, с которой он расстался накануне свадьбы. Леденящее душу предчувствие подсказывало ему, что он никогда больше не встретится с ней. Раскаленное солнце безжалостно обрушивало свои лучи на колонну побежденных.

В предвечерний час до Мадлен донесся шум, возвещавший приближение большого количества людей и лошадей. Некоторое время она вместе с остальными женщинами прислушивалась к приближающимся и удаляющимся звукам, оставаясь в неведении относительно смысла происходящего. Наконец, когда спал дневной жар, дверь склада распахнулась, и женщин выгнали наружу.

После духоты заключения воздух показался удивительно свежим, а солнечный свет невыносимо ярким. Некоторое время они стояли, пошатываясь и жмурясь, как шахтеры, только что вышедшие из-под земли. Когда к Мадлен вернулось зрение, она увидела груду тел, в ужасном беспорядке наваленных у стены форта. Она едва не потеряла сознание и упала бы, не поддержи ее вдова.

— Это все предатели, — успокоил ее юноша, приносивший воду, — твоего мужа среди них нет.

— Где пленные? — спросила она, с трудом выговаривая слова.

— Их увели на материк, в Орэ. Там власти решат, что с ними делать, — сказал сержант. — Что же до вас, то вы свободны. Благодарите судьбу и генерала. Вам ничего не сделают, если вы решите вернуться домой. Но только лишь попробуете отправиться за своими мужьями — будете расстреляны.

Несколько минут спустя женщин выгнали из форта, и тяжелые ворота захлопнулись за ними. Взгляд Мадлен блуждал по морской глади. После предшествующей падению форта ночной грозы воздух был чист, и в природе царили тишина и покой. Садившееся за горизонт солнце окрашивало золотом набегавшие на песок волны. Над головой в розовеющем воздухе с печальными криками кружили и падали вниз, к воде, чайки. Мир пришел туда, где несколько часов назад состоялась битва, но это был мир пустоты и одиночества над лишенной жизни землей. Стоя у стен форта, Мадлен ощутила дрожь озноба, хотя воздух был теплым.

— Пожалуй, я сделаю, как они сказали, — глухо произнесла вдова. — Меня примет сестра. А что ты, Мадлен? Рискнешь ли ты пойти за мужем?

Перед Мадлен не стоял вопрос, следовать ли за Люком. В ее голове уже созревал план.

— Конечно, пойду, — ответила она, — но не пешком. У моего брата есть лодка, и я так или иначе уговорю его доставить меня в Орэ. Город, кажется, стоит на реке. Я должна еще раз увидеться с мужем.

Я должна сказать ему, что люблю, добавила она про себя, глядя, как женщины идут по перешейку.

Сидя под арестом на складе, она вспомнила, что тоже никогда не произносила слов любви, и поклялась, что скажет их. Люк любил ее, но не приехал к ней в Кершолен — теперь Мадлен казалось, что она знает причину. Она молила Бога, чтобы не оказалось слишком поздно, чтобы власти проявили снисхождение и она застала бы Люка живым. Конечно, они не могут казнить всех. Но Люк… он слишком известен, он более других старался, чтобы высадка эмигрантов состоялась. Если к тому же в нем опознают объявленного вне закона графа де Ренье — он погиб.

Уже почти стемнело, когда она добралась до дома Тьери. Свет, едва брезжущий в оконце, позвал ее, как путеводная звезда, и Мадлен ускорила шаги. Только она вошла, к ней обратилось четыре пары глаз: двоюродные братья тоже были здесь. Весть о сражении достигла Кермостена, и они приехали, чтобы забрать ее домой, а если понадобится, то увезти заодно и Жанин.

— Слава Богу, — пробормотал Леон, не вставая со стула.

Мадлен вдруг почувствовала, что в горле стоит ком, а на глаза наворачиваются слезы. Ноги ее стали ватными, и она упала бы, не подхвати ее Леон.

— Все хорошо, Мади, — успокаивал он ее, как дитя. — Все хорошо. Ты в безопасности.

Мадлен оттолкнула его.

— Нет, не хорошо! — почти в истерике выкрикнула она. — Люк в плену, и я боюсь, что его расстреляют. Я должна найти способ спасти его! — Повернувшись к Тьери, она продолжала: — Ты ведь поможешь мне, правда? Отвези меня в Орэ!

— Ты говоришь глупости, Мади, — мягко ответил Тьери. — Ты ничем не сможешь помочь Люку…

— В таком случае я пойду одна! — Она чувствовала приближающуюся истерику, но ничего не могла с собой поделать. — Я должна увидеть Люка. Я люблю его, понимаете? И теперь я знаю, что, и он меня любит.

— Ладно, — сказал Леон, снова обнимая ее. — Мы поможем тебе найти Люка, чтобы ты хотя бы повидалась с ним. Мы даже поможем тебе спасти его, если это вообще возможно.

Тьери вздохнул и обратил глаза к небу.

— Какая дурацкая затея! В городе сотни, если не тысячи, пленных…

Леон не обратил внимания на его слова.

— Ги, Тьери и я отправимся с тобой в Орэ, — сказал он, и впервые Мадлен не задела его властность. Если кто-то может спасти ее мужа, то только Леон. Ей впервые пришло в голову, что Леон и Люк очень похожи. Слишком похожи, чтобы мирно уживаться рядом.