Аристократ и куртизанка

Глава первая

Июнь, 1789

В темном небе Парижа распускались огни иллюминации, бросая на крыши домов серебристые отблески света. Вечер был теплый, и одно из окон небольшой, но элегантно обставленной квартиры неподалеку от королевского дворца Пале-Рояль было распахнуто настежь, чтобы ее обитатели могли наблюдать за празднеством. Отныне дворяне, духовенство и третье сословие будут иметь равное избирательное право, и народ Франции видел в этом свою великую победу. Там, на улицах, царило всеобщее ликование. Однако в доме атмосфера была более сдержанной.

— Vive[1] третье сословие! Vive la nation![2] — с вызовом крикнул заглянувший в окно гуляка.

— Vive le Roi![3] — последовал незамедлительный ответ.

Пожилой дворянин, стоявший рядом с прекрасной светловолосой девушкой, напрягся. Его рука предупреждающе сжала девичье плечо. Толпа внизу мгновенно утратила праздничное расположение духа. От напряжения, казалось, зазвенел воздух.

— Vive le Roi, — повторил он за девушкой и благоразумно добавил: — Vive le Roi, отец народа!

Минута легкого замешательства прошла, и непредсказуемая толпа подхватила:

— Vive le Roi, отец народа!

Маркиз Филипп де Мопилье отстранил девушку и с печальной улыбкой закрыл окно.

— Право же, тебе следует быть более осмотрительной. Сейчас все так неустойчиво…

— Мне очень жаль, Филипп. — Мадлен Вобон понимала, что поступила глупо, но она просто не успевала следить за происходящими вокруг переменами.

Он пожал плечами и нежно потрепал ее по щеке своей морщинистой рукой.

— Забудем об этом, cherie[4], и постараемся развлечься.

— Разумеется. — Девушка обвила рукой талию маркиза и нежно к нему прижалась. Она любила своего покровителя гораздо больше, чем жестокосердого отца, который взял и продал ее вскоре после смерти матери. С тех пор прошло почти десять лет. Филипп де Мопилье, взяв девочку на попечение, окружил ее небывалой роскошью: наряды, драгоценности, objets d'art[5], а когда она достаточно повзрослела, приобрел эту квартиру неподалеку от Пале-Рояль.

Мадлен была благодарна ему за все, однако более всего ценила дар, который маркиз преподносить открыто не собирался: его любовь. Он сделал ее дамой, хотя и дамой demi-monde[6], но воспринимал ее как любимую дочь. В обществе их отношения расценивались иначе, чем было на самом деле, и такое положение вещей их обоих, как ни странно, вполне устраивало.

Взяв Мадлен под руку, Филипп провел ее через заполненный гостями салон к группе своих друзей, многие из которых пришли сюда со своими куртизанками. Все мужчины в той или иной степени принадлежали к аристократии, и, будь это несколько месяцев назад, у каждого на боку висела бы шпага, символизирующая дворянскую честь. Сегодня же лишь Люсьен де Валери, граф де Ренье, имел при себе это оружие. Общественное мнение поворачивалось против аристократов, и, с тех пор как в стране начались волнения, лишь глупцы или исключительно отважные люди решались идти против толпы и афишировать свое дворянское происхождение[7].

Присутствие графа де Ренье не радовало Мадлен. Хоть он и был младше всех друзей Филиппа, но ей всякий раз становилось неуютно под его взглядами. Его манеры также раздражали ее, поскольку граф принадлежал к тем слоям знати, которые жили с глубокой убежденностью в собственном превосходстве над всеми. В отличие от остальных мужчин своего круга граф не заводил себе содержанки. Говорили, что ему это просто не нужно: любая дама высшего света охотно разделила бы с ним постель.

При всем желании Мадлен не могла понять, что такого уж особенного находили в нем светские львицы. Он божественно красив, твердили все вокруг, но ей казалось, что у де Ренье слишком грубое лицо. Высокие скулы, суровый рот, очень редко освещаемый лишь отблеском улыбки. Темные и жесткие, как обсидиан, глаза, миндалевидная форма которых совершенно не подходила мужчине. Сколько ему лет, Мадлен не знала, но на вид дала бы около тридцати — значит, он был на десять с лишним лет старше ее.

Филипп указал на шпагу графа и нахмурился.

— Право же, вам следует расстаться с ней, Люк. Я знаю, вы гордитесь своим искусством, но оно не поможет против толпы.

Младший собеседник лишь пожал плечами, глядя не на маркиза, а на Мадлен.

— Я не намерен отдавать добровольно ни одну из своих привилегий.

— А вот это, мой мальчик, глупо, — ответил Филипп, позволяя себе вольность, на которую не решился бы никто другой из присутствующих. — Народ сейчас возбужден до предела…

— Возбужден? Пожалуй, это слишком мягко сказано, — заметил дородный шевалье, стоявший рядом с Филиппом. Одной рукой он обнимал свою «даму». — Я не намерен скрывать, что напуган последними беспорядками. Ведь мой дом стоит неподалеку от Сент-Антуанского предместья, где жил несчастный Ревельон. В ночь, когда разграбили его дом, я думал, что нас всех убьют в собственных постелях. И сейчас в саду Пале-Рояль открыто говорят о том, чтобы вырезать всех дворян. А кто нас защитит? Никто! Никто, если даже Garde Francais[8] отказывается выполнять приказы…

— Это все правительство! — отозвался виконт де Брюньер. — Его слабость привела нас к хаосу. Говорю при всех, что мы с женой решили покинуть Париж. Не далее как сегодня утром мы обнаружили у себя на дверях черную букву «В», что означает «Враг».

— Покинуть Париж? Но я же буду разорена… — надула губки вцепившаяся в его руку рыжеволосая крошка.

— Ты получишь хорошую компенсацию, моя милая Моник, — ответил виконт, прижимая ее к себе и не упуская случая помять пышную грудь своей избранницы.

Филипп поморщился. Все присутствующие дамы были куртизанками, но у него в салоне от гостей требовалось соблюдение хороших манер. Уже не в первый раз де Брюньер был близок к тому, чтобы выйти за рамки приличий, — следовательно, более он не будет приглашен к маркизу.

— Жалуйся не жалуйся, но что-то надо делать, — чуть резко ответил Филипп. — Король полагает, он сам себе закон. Вспомните, что случилось с посланцами из Ренна[9], прибывшими сюда, чтобы выразить протест против нового налога на ввоз товаров, который явно противоречил акту объединения. И как с ними обошлись? Их посадили под замок! Аристократов, представляющих интересы своего собственного народа!..

— Мне казалось, король уступил их требованиям, — сказал другой дворянин.

— Конечно, уступил, — ответил Филипп, — но только на четвертый раз, когда прибыла очередная делегация, уже от всех трех сословий. Если бы он не уступил, это означало бы отделение Бретани.

Граф де Ренье сардонически улыбнулся.

— Вы, бретонцы, ничуть не изменились — в большинстве своем остались непокорными дикарями.

— Да, Люсьен, я бретонец, и весьма горжусь этим! — категорично заявил маркиз, явно не настроенный шутить.

— Но, сударь, — возразил де Ренье, — вы продали свое тамошнее поместье и уже много лет не бывали в тех краях.

— И вы без памяти любите Париж, — вставила Мадлен.

Филипп рассмеялся, несколько принужденно.

— Верно, люблю. Если бы Париж находился в Бретани, я даже стал бы его патриотом! — Гости рассмеялись словам маркиза. Дождавшись тишины, он продолжил: — Все эти годы я сохранял за собой дом и усадьбу в бретонской глуши: с этим местом у меня связаны особые воспоминания.

— Кершолен… — Мадлен нежно улыбнулась ему.

— Я просто не мог расстаться с ним, моя дорогая, после того, как нашел тебя там у одной из хижин…

Граф презрительно фыркнул.

— Какая романтическая чушь!

Мадлен взглянула на говорившего и успела заметить, быть может, не ускользнувшее и от Филиппа, неприязненное выражение на его лице.

Виконт де Брюньер вздохнул.

— Моя жена говорит не просто об отъезде из Парижа, но об отъезде из Франции. У нее родственники в Англии, и она считает, что ради детей мы должны поехать к ним на неопределенное время.

— Глупо так спешить с отъездом, — заявил Филипп. — Теперь, когда у нас есть Национальное собрание, все может и уладиться. Как по-твоему, Люк?

— Согласен.

— А если станет еще хуже? — спросил де Брюньер.

— Что бы ни случилось, меня из Франции не выживут! — Казалось, в тоне, которым были произнесены эти слова, граф выразил все свое негативное отношение к тем, кто эмигрирует.

Как он высокомерен, как спесив! Хотела бы я увидеть этого человека в унижении, не по-христиански подумала Мадлен — и тут же вспыхнула, встретив пристальный взгляд гордеца и поняв, что он прочитал ее мысли.

Весь остаток вечера она старалась держаться подальше от де Ренье. Это не составляло труда, поскольку граф, как правило, приходил на подобные собрания исключительно ради того, чтобы пообщаться с Филиппом и другими мужчинами.

Когда заиграл струнный квартет, несколько пар закружились в танце. Граф, кажется с молчаливого одобрения Филиппа, подошел к Мадлен и пригласил ее на танец. Это не вызвало в воспитаннице маркиза радости, однако хорошие манеры заставили ее грациозно принять приглашение и даже пролепетать какие-то слова благодарности.

Пока де Ренье вел ее в центр зала, а музыканты начинали новую пьесу, Мадлен задалась вопросом: почему Филипп такого высокого мнения о графе? Не иначе как простое влечение к сильной личности. При всей своей привязанности к Филиппу она не закрывала глаза на его недостатки. Этот человек легко поддавался чужому влиянию, желал в жизни только удовольствий и готов был пойти на что угодно, лишь бы избежать любого конфликта.

Граф, напротив, обладал на редкость волевым характером. Его высокомерие, самоуверенность и способность повелевать одним мановением руки заставляли обращать на себя внимание. Получая от жизни ничуть не меньше, чем его окружение, де Ренье, тем не менее, умудрялся создать видимость, что утехи света — ниже его достоинства, а люди, поддающиеся светским соблазнам, заслуживают презрения.

К удивлению Мадлен, он оказался превосходным танцором, грациозным и с абсолютным чувством такта, что бывает редко свойственно мужчинам. Граф не пытался завязать учтивую беседу, а на ее попытки разговорить его отвечал довольно односложно. Это крайне возмутило Мадлен.

— Вас никто не принуждал танцевать со мной! — рассерженно заявила она ему.

— Стало быть, вы не хотели танцевать? — Его темные брови сошлись в одну мрачную линию, составившую разительный контраст сильно напудренному парику.

— Судя по всему, это вам танцы в тягость.

Красиво очерченные губы чуть изогнулись в ухмылке.

— О, мадемуазель, вы ошибаетесь, уверяю вас. Однако если вы ищете сладкоречивого собеседника, то во мне вы его не найдете.

— Мне не нужны сладкие речи, — ответила она и иронически добавила: — Но улыбка была бы вполне уместна.

Ответа не последовало, и терпение Мадлен истощилось. Как только танец закончился, она отступила на шаг.

— Благодарю вас, сударь, но с меня, пожалуй, довольно танцев.

На мгновение показалось, что граф удивлен. Он оглянулся на Филиппа, занятого беседой, затем сказал:

— В таком случае присядем. Я принесу вам вина.

С обычной своей учтивостью он проводил Мадлен в самый дальний угол просторного зала. В большей степени ради того, чтобы хоть ненадолго избавиться от графа, девушка позволила ему принести бокалы с вином. Вернувшись, де Ренье протянул один ей и, сев рядом, стал молча потягивать из своего бокала.

— А ведь он слишком стар для вас, — сказал спустя какое-то время граф, удивив Мадлен настолько, что она чуть не поперхнулась.

— Кто? — спросила она, стараясь оставаться спокойной, хотя смысл сказанного поняла сразу.

— Кто же, если не Филипп? Маркиз так стар, что мог бы быть вашим отцом… или даже дедом. Он не может доставить вам ничего похожего на настоящее удовольствие.

Мадлен почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. За все время, пока она жила у маркиза Филиппа де Мопилье, никто не решался сказать ей что-либо подобное в лицо, хотя за спиной, наверное, болтали всякое. И только этот человек осмелился столь жестоко попрать ее чувства!

Граф, тем не менее, не дождавшись ответа, вздохнул и продолжил:

— Я знаю: он хорошо заботится о вас, но я, мадемуазель, могу делать это не хуже. Я богаче маркиза, и у меня нет ни жены, ни каких-либо иных обязательств. Если он вам надоест, я…

Боже правый, этот человек делает ей предложение?!

— Он мне никогда не надоест, — ответила она ледяным тоном, — и я была бы благодарна вам, сударь, если бы вы не шли дальше в своих оскорбительных предложениях.

— Оскорбительных? — В голосе де Ренье звучало искреннее недоумение, и Мадлен понимала почему: для дам полусвета было обычным делом менять покровителей. — Скорее, почетных. Прежде у меня никогда не возникало желания завести любовницу!..

Мадлен была поражена его двуличностью.

— Я думала, Филипп — ваш друг, однако вы наносите ему удар в спину, — резко сказала она. — Я не нахожу слов для выражения того, что думаю о вас! — Девушка была крайне возбуждена и — к собственному удивлению — чуть не плакала. — Пожалуйста, оставьте меня! И поверьте, я ни за что на свете не изберу вас своим покровителем!.. Из-под слоя пудры на лице графа де Ренье проступила бледность, глаза его еще больше потемнели, в них нельзя было ничего прочесть. Он встал и чопорно поклонился.

— Мадемуазель, вы выразились вполне понятно. Более не стану навязывать вам свое общество.

До конца вечера Мадлен старалась не смотреть в сторону графа, но все же его высокая, гибкая фигура не раз притягивала ее взгляд.

Позже, когда гости ушли и Мадлен с Филиппом вдвоем пили коньяк перед его отъездом в особняк в предместье Сен-Жермен, она рассказала о предложении графа.

Как ни странно, маркиз рассмеялся.

— Я знал о его намерении.

— Филипп!

— Уж прости старику толику суетности, — произнес он с покаянной улыбкой. — Люсьен сам сказал мне, что собирается сделать тебе предложение, да только я был уверен, что ты ему откажешь.

Мадлен молчала. Она обдумывала ситуацию. Их отношения с маркизом до сих пор были чисты, искренни и свободны от любой искусственности. Она даже не знала, что ему ответить.

— Извини, дорогая. — Филипп сжал ее руку. — Я никак не хотел обидеть тебя. — Его улыбка была все еще виноватой.

Мадлен вздохнула и мгновение спустя вымолвила:

— Ты прощен, Филипп… Но все-таки я не понимаю: за что ты его любишь? Он такой… ну, высокомерный, холодный и просто лопается от важности…

— В твоих словах большая доля правды, — ответил маркиз. — Граф, конечно, знает себе цену. Думаю, это результат того, что он рано стал управлять своим поместьем — с пятнадцати лет. Шаторанж — одно из самых старых и богатых имений в Нормандии. Тем не менее, я люблю Люсьена, как раньше любил его отца. И к тому же он так красив… — Маркиз нежно похлопал свою воспитанницу по руке. — Последнее время, дорогая моя, я никак не могу забыть о том, чего тебе не хватает. Поначалу ведь я собирался сделать тебя своей содержанкой во всех смыслах этого слова. Но я растил тебя, и ты становилась мне как родная дочь. — Он тепло улыбнулся. — К тому же аппетиты мужчины с годами уменьшаются, хотя я предпочитаю, чтобы мои друзья не знали об этом. Люсьен молод, красив и очень богат.

Возможно, ты совершила ошибку, отказав ему.

— Сомневаюсь, — сухо ответила Мадлен.

— Большинство женщин находят его привлекательным. Люсьен имеет у них немалый успех. Та самая холодность, которая тебе так не нравится… похоже, ее воспринимают как вызов. Насколько я наслышан, с одной молодой вдовой в Англии у него был довольно долгий и бурный роман…

Мысль о том, что граф способен на страстные чувства, заставила Мадлен недоверчиво фыркнуть.

Филипп улыбнулся.

— Не думай о нем слишком плохо, Мади. При всех своих недостатках Люсьен благородный и надежный друг.

Мадлен кивнула, хотя и была не вполне согласна с маркизом. Тем не менее, его слова не раз вспоминались ей в последующие месяцы, когда народ Франции затеял революцию, изменившую лицо истории.