Аристократ и куртизанка

Глава восьмая

Признание Ренара относительно Люка дало Мадлен много пищи для размышлений. А был ли он когда-нибудь изнеженным эгоистом, каким она считала его прежде? Теперь она сомневалась в этом. Мадлен чувствовала себя виноватой за несправедливое отношение и молила Бога о возможности откровенного объяснения с Люком.

В конце недели все семейство Лемуа отправилось на свадьбу — на ферме решили оставить одного Рауля. Молодой бретонец согласился присматривать за всем. Таким образом, отъезд Люка ничего не изменил в этом отношении, и Мадлен еще сильнее стала корить себя за грубость.

Солнце уже садилось за горизонт, когда лодка Тьери добралась до цели. Море и песок на берегу были окрашены заходящим солнцем в кроваво-красный цвет. Справа возвышалось небольшое сооружение.

— Что это? — спросила Мадлен у сидевшего на руле Тьери.

— Форт Пантьевр. Если забраться на него, можно увидеть побережье на многие мили вокруг. Удивительное зрелище!

— Там есть люди?

Он печально улыбнулся.

— К сожалению, да. Солдаты нашей знаменитой Республики. Кажется, они переименовали форт, но местные жители по-прежнему называют его Пантьевр. Вот только лучше бы он стоял подальше — В ответ на вопросительный взгляд Мадлен Тьери продолжал. — Нас должен обвенчать отец Моне. Он знает Жанин с рождения. К несчастью, священник потерял приход. Он отказался присягнуть Республике и был лишен прихода и выселен из своего дома несколько месяцев назад. Если его схватят, то расправы не миновать — священника просто вышлют из страны. Я не советовал приглашать его, но Жанин настояла.

Мадлен не удивил поступок Жанин, девушка, как и большинство крестьян по всей Бретани и Вандее, была настроена враждебно по отношению к республиканским солдатам. Тем приходилось применять силу, чтобы утвердить в приходах конституционных священников, а также для того, чтобы выдворить тех, кто отказался дать клятву верности Республике. Что касается священника их прихода — он присягнул, чтобы избежать конфронтации, но многие жители не одобряли его поступка. Лемуа принадлежали к их числу и с тех пор ни разу не переступили порога церкви.

Мадлен смотрела на форт, и по ее телу пробежала дрожь. У нее было предчувствие чего-то недоброго.

— Замерзла, Мади? — спросил Ренар, подсаживаясь к ней и Тьери.

— Немного, — ответила она, заставляя себя улыбнуться.

Брат перебрался на прежнее место и тут же вернулся назад, прихватив куртку, которую набросил на плечи Мадлен. Она поблагодарила Ренара, и он, взъерошив ей волосы, сказал:

— Не беспокойся за Люка.

Несмотря на мимолетное дурное предчувствие, Мадлен с удовольствием проводила время на Кибероне. Жанин оказалась живой и миловидной девушкой, а ее семья устроила всем Лемуа необычайно теплый прием. Беспокойство за Люка на время оставило Мадлен, спрятавшись в глубинах сознания. Но оно проснулось с новой силой, когда, сразу по возвращении с полуострова, Ренар тоже покинул их. Мадлен горячо обняла брата, пожелала ему удачи и просила передать самые лучшие пожелания Люку.

— Только добрые пожелания? — с улыбкой переспросил он. — Я скажу, что ты простила ему неожиданный отъезд и что любишь его.

Братья всегда старались развеселить ее. Ей было хорошо в их обществе, хоть она, к сожалению, и провела большую часть жизни вдали от них… Мадлен любила своих братьев, однако чувство это не было бурным, всепоглощающим, таким, какое она испытывала к Люку, — скорее, глубокая нежность, сродни той, что привязывала ее к Филиппу. Теперь, когда Тьери переселился на Киберон, она не знала, когда увидит кого-нибудь из них.

Жизнь на ферме совершенно переменилась с отъездом Люка — Мадлен ужасно не хватало его Ей не хватало его остроумных реплик и глубоких бесед. Не хватало его подшучиваний и поддержки, но более всего ей не хватало необъяснимой радости оттого, что он рядом, учащенного сердцебиения и ощущения восторга от его присутствия. Ей пришлось признать, что без Люка жизнь на ферме приобрела серую окраску. И перед нею неизбежно встал вопрос: ту ли жизнь она выбрала для себя?

Медленно проходили недели. В конце лета кобыла Ги принесла жеребенка. Это милое создание во многом напоминало Шарлеманя, и Ги был счастлив.

— Вот бы Люк увидел малыша! — поделился он с Мадлен, когда они вдвоем смотрели на голенастого жеребенка, сосущего свою мать в стойле. — Ты думаешь, он вернется?

До сих пор Мадлен не сомневалась в этом. Хотя Люк ничего не обещал. От него не пришло ни единой весточки с самого отъезда, а сообщения о действиях маркиза де ла Руэри были скудными и противоречивыми. Известно было только то, что этот человек превратил свой замок в военный лагерь.

— Не знаю, — ответила она.

— Отец думает, что маркиз пойдет на Париж.

— Кое в чем наш отец ничего не смыслит. — Леон зашел в конюшню набрать корма и, очевидно, услышал часть их разговора. — Власти не допустят этого. Попомните мои слова: его самонадеянную армию даже не выпустят из Бретани.

У Мадлен все сжалось внутри от волнения — в маленькой самонадеянной армии находились Люк и Ренар…

Прошло еще несколько недель, прежде чем они узнали что-то определенное. Новости превзошли самые худшие опасения Мадлен. Однажды вечером на ферме появился ее брат, Ренар. Он выглядел усталым и изможденным до предела. Бретонской ассоциации больше не существовало. Власти узнали о планах де ла Руэри и атаковали его замок. Участники заговора частично бежали, частично были взяты в плен. Сам Ренар чудом остался жив.

— А Люк? — с замиранием сердца спросила Мадлен.

Брат пожал плечами.

— Я звал его с собой, но он не захотел оставить маркиза. Старик скрывается с ближайшими сторонниками, и Люк — среди них. Если им хватит здравого ума, то они переправятся в Англию. Я говорил Люку, что он может вернуться сюда, на ферму, и что это будет самым умным его поступком, но ему, видите ли, мешает дворянская честь…

Ренар пробыл на ферме несколько дней. За это время Мадлен не смогла ничего больше вытянуть из него, но поняла, что брат глубоко потрясен происшедшим.

Лето сменилось осенью, а осень — зимой. Жизнь на ферме шла согласно временам года: сбор урожая, приготовление сидра, пахота перед весенним севом. У Мадлен, как и у всей семьи, оставалось очень мало свободного времени, и она радовалась этому. Днем ей некогда было думать о Люке, но ночью — дело иное. Она лежала в темноте, гадая, где он и что делает. Она даже не знала, жив ли он или умер.

К Рождеству наступили сильные холода, и каждое утро Мадлен выходила на белый от инея двор. В канун Рождества, когда все Лемуа возвращались с мессы, тайно служившейся на соседней ферме, пошел снег. Ложась на холодную землю, он не таял и вскоре покрыл все толстым белым ковром, сверкающим в гаснущем свете дня. После того как мужчины проверили, достаточно ли задано корму скотине, семья собралась у огня на кухне с кружками горячего, сдобренного специями сидра. Все наслаждались теплом и уютом, а старик Лемуа пустился в воспоминания о былых временах.

Вокруг стояла тишина — та глубокая тишина, которая всегда сопровождает первый снег. И в этой тишине необычайно громко раздалось конское ржание.

— Кого могло принести в такую ночь? — спросила тетушка.

— Только не нормального человека — это точно. — Лемуа-старший поставил кружку и встал. — Дай-ка мне лампу, Леон, и пойдем посмотрим.

Леон снял со стены лампу и зажег от свечи. Они с отцом оделись и вышли во двор. Не в силах сдержать любопытство, Мадлен последовала за ними, но дошла только до входной двери: на улице было холодно.

Всадник проехал через двор и остановился перед самой дверью. Его одежда и широкополая шляпа были покрыты снегом. И лошадь, и всадник казались уставшими до предела, и было видно: последнему потребовалось какое-то время, чтобы собрать силы и слезть с коня. Сняв шляпу, он отряхнул ее о ногу и повернулся к ним лицом. Желтый свет лампы выхватил из темноты его черты, и Мадлен узнала Люка. Она радостно вскрикнула.

Люк посмотрел в ее сторону — сердце Мадлен затрепетало. Не обращая внимания на то, что сабо утопают в снегу, она побежала за мужчинами, чтобы поприветствовать его.

Люк схватил ее, оторвал от земли и, крепко к себе прижав, поцеловал. Это показалось ей самой естественной вещью на свете, она едва не плакала от счастья. Но радость была недолгой. Его губы имели неестественно бледный цвет, а впалые щеки были просто ледяными. Мадлен прижала ладонь к его лицу.

— Ты обморозился! — воскликнула она.

— Что, холодный? — ухмыльнулся он, поворачиваясь, чтобы обнять хозяина фермы и обменяться рукопожатием с Леоном.

— Иди в дом, парень, — скомандовал старик и позвал Ги, чтобы тот помог брату позаботиться о лошади.

Ги радостно хлопнул Люка по плечу и поспешил выполнять отцовское поручение. Хозяйка фермы торопливо придвинула кресло поближе к огню, хозяин помог Люку раздеться и жестом пригласил сесть.

Откинувшись головой на спинку кресла, Люк посмотрел сначала на фермера, потом на его жену.

— Вы не против такого внезапного визита?

— Конечно, нет! — воскликнула тетушка Мадлен. — В этом доме вам всегда рады.

Мадлен стояла чуть поодаль, внезапно засмущавшись. Глаза Люка нашли ее и улыбнулись — у нее по телу разлилось тепло. Однако это была очень усталая улыбка, и глаза на бледном лице казались темнее, чем обычно. Тетушка молча подала ему горячий сидр. Он поблагодарил и обеими руками обхватил высокую кружку.

— О Господи, никогда еще я так не мерз!

— Больше всего вам нужна сейчас теплая постель, — озабоченно произнесла пожилая женщина. — Пойду приготовлю.

— Мне не хотелось бы вас беспокоить. Я могу…

— Никакого беспокойства тут нет! — возразила она, похлопав его по ладони, как семилетнего мальчугана. — Ваша постель высушена и ждет вас.

Мадлен знала, что это правда, потому что сама постоянно прогревала его одеяла жаровней. Она заметила, что Люку приятно было услышать последние слова. Вернулись Леон и Ги. Отряхнув снег, они повесили одежду у двери и тут же набросились на Люка с расспросами.

— До прошлой недели я был с маркизом, — сообщил он, — но, когда он с друзьями отправился в замок близ Сен-Брие, я решил вернуться сюда. Сомневаюсь, что моя помощь еще понадобится, поскольку ему советуют перебраться на Гернси[17].

Мадлен невероятно обрадовалась возвращению Люка. Будто тяжелый камень свалился с ее плеч. Она не могла отвести от него глаз, настолько он был красив! Ему явно хотелось поговорить с ними со всеми, но временами девушка замечала, как голова Люка клонится к спинке кресла. Насколько она понимала, все это время он вместе с маркизом вел жизнь изгнанника, лишенную комфорта. В тепле на щеках Люка появились розовые пятна. По-видимому, он был нездоров, хотя и старался всеми силами скрыть это.

На кухню спустилась тетушка и предложила ему лечь в постель. Как и Мадлен, она заметила тревожные симптомы.

Ги начал было протестовать, но мать оборвала его довольно резко, сказав, что и слепому видно, как устал Люк.

— Да, я устал, — признался Люк. — И продрог до костей. — Он поднялся и еще раз поблагодарил хозяйку за заботу.

— Пустяки, — ответила она, обнимая его. — Мы рады, что вы вернулись.

Мадлен подивилась тому, как он нашел путь к сердцам всей ее семьи, за исключением Леона. Они не любили Люка так сильно, как она, но привязались к нему, а он — к ним. Восемнадцать месяцев назад граф де Ренье не подпустил бы ее тетушку так близко к себе, как они стояли сейчас.

Этой ночью, зная, что Люк в безопасности, она спала лучше, чем все предыдущие недели. Но облегчение было недолгим: к утру у Люка поднялся сильный жар, заставивший Мадлен снова волноваться за его жизнь. В моменты просветления он утверждал, что это обыкновенная простуда, но потом снова впадал в беспамятство, и в груди у него все болело. Мадлен и ее тетушка, сменяя друг друга, проводили долгие часы у постели больного, пока — через три дня после возвращения — он не забылся глубоким сном выздоравливающего.

И в последующие дни Люк тоже очень много спал. Его утомляли разговоры, он злился на свою слабость. Только на десятый день ему, наконец, стало лучше. Мадлен была очень удивлена, когда увидела Люка входящим на кухню в чистой рубахе и штанах, извлеченных из сундука. Он был небрит, и темная поросль на лице только оттеняла его бледность. Он очень похудел за это время.

Тем же вечером Люк снова попросился у хозяев фермы на работу, однако получил на этот раз хоть и доброжелательный, но твердый ответ: в ближайший период ни о какой работе не может быть и речи!

— Нам вполне хватает помощи Рауля, а без тебя мы пока обойдемся, парень. Ты сейчас мешок с костями. Отдохни пару недель и дай мамаше Лемуа откормить тебя. А уж потом, если захочешь остаться, я с удовольствием приму твою помощь, — заявил Лемуа-старший.

Люк не торопился выходить из дому и, подолгу сидя на кухне, любовался Мадлен. Она часто ловила на себе взгляд его темных, задумчивых глаз. Когда она, наконец, спросила, не нужно ли ему что-нибудь, почему он такой печально-задумчивый, Люк резко отмахнулся, сказав, что просто мечтает.

Прошло еще две недели, прежде чем старик Лемуа согласился принять помощь Люка, да и то самую малость. По-прежнему стояли морозы, и мужчины вели непрерывную битву с холодом, добывая дрова.

Как-то ранним утром Ги с Леоном принесли домой большую ветку, обломленную ветром, и Люк принялся рубить ее на дрова. Мадлен, выйдя покормить кур, пришла в ужас, увидев, что он, сбросив камзол, работает в одной рубахе. Когда она побранила его за это, Люк резко ответил, что вполне поправился и вообще он не ребенок.

Мадлен вернулась на кухню и в довольно раздраженном состоянии принялась за стряпню. Поскольку тетушка с мужем уехали в Ванн, эта задача была возложена на нее. Яростно искромсав ножом морковку, она швырнула ее в горшок и потянулась за следующей.

— Кажется, вы представляли меня на месте несчастного овоща.

Мадлен обернулась. Она так сосредоточенно занималась своим делом, что не услышала, как Люк вошел. Он криво, почти смущенно улыбался, но глаза оставались серьезными.

Мадлен промолчала, и он продолжал:

— Извините, Мади. Я сожалею, что так на вас набросился. Как раз сейчас я не собирался отгрызать вам голову.

— Это не важно, — ответила она — резче, чем хотела.

— Я думаю, важно. Я вел себя как рассвирепевший медведь.

— Это еще мягко сказано. — Мадлен принялась за следующую морковку. — Я только не могу понять, почему.

— Не можете, — ровным голосом сказал он. — Думаю, не можете. — Он замолчал, а потом спросил: — Не найдется ли у вас щипчиков, или иголки, или чего-нибудь в этом роде? Я умудрился загнать занозу под ноготь.

Мадлен положила нож и достала тетушкину корзинку для рукоделия. Найти иголку было секундным делом.

— Сядьте и покажите руку, — велела она. Страдальчески вздохнув, Люк покорно присел на край стола. Мадлен поморщилась, увидев размер сидящей под ногтем среднего пальца правой руки занозы.

— Как вас угораздило? — поинтересовалась она.

Люк пожал плечами. Он чуть напрягся, но не издал ни звука, когда она поддевала занозу иглой. Мадлен была так занята своей задачей, что не заметила, как его взгляд стал нежным, и вздрогнула, когда левая рука Люка скользнула в ее волосы.

— Конечно, вы не понимаете, что, находясь рядом с вами и не имея возможности прикоснуться к вам, я понемногу схожу с ума, — хрипло сообщил он.

Мадлен ничего не ответила, огромным усилием воли сосредоточившись на занозе.

— Раньше тоже было нелегко, но после возвращения… Кажется, я теряю те жалкие остатки воли, которые у меня еще были.

Сердце у нее колотилось, и трудно было думать о чем-либо, кроме его прикосновения. Наконец заноза вышла.

— Обязательно промойте, — сказала Мадлен.

Никак не отреагировав на это предписание, он продолжал:

— Я так хочу вас, что не могу заснуть ночью.

Она подняла глаза и тут же пожалела об этом. Он был так печален и так искренен!

— Я не изменю своего решения, не стану вашей любовницей, — услышала она свой голос.

Люк вздохнул и нежно провел ладонями вверх и вниз по ее рукам.

— Тогда выходите за меня замуж.

— Замуж! — Ее душа устремилась к небесам, но тут же камнем упала на землю. — Теперь вы затеяли игру со мной?

— Нет. — Люк выглядел очень серьезным. — Даже если бы вы позволили, я не мог бы просто переспать с вами. Я слишком уважаю семейство Лемуа.

— Не говорите глупости! — отчетливо произнесла она, отстраняясь. — Граф не может жениться на такой женщине, как я.

Он насмешливо хмыкнул, следуя глазами за Мадлен, пока она убирала корзинку на место.

— По указу нашего правительства я больше не граф.

Она пожала плечами.

— Одна Ассамблея отменила титулы, другая может их восстановить…

— Вполне возможно, — ответил он с надменным безразличием. — В любом случае это ничего для меня не значит. Я всегда поступал так, как было угодно мне.

Мадлен улыбнулась этому пароксизму былого высокомерия. Наконец-то оно перестало ее раздражать. Когда она попыталась вернуться к своему занятию у стола, Люк схватил ее за руку.

— Я попросил вас стать моей женой, Мадлен, — сказал он, — и наименьшее, чего я могу ожидать, — это учтивый ответ. Вас влечет ко мне, вы знаете, что это так.

Она строптиво вырвала руку и отвернулась, чтобы он не увидел нерешительности на ее лице.

— Есть вещи гораздо более важные, чем влечение. Пора вам понять, что невозможно получить все, чего хочешь!

Люк тихо подошел и стал у нее за спиной. Он не касался ее, но Мадлен ощущала его близость каждой клеточкой своего тела.

— Посмотрите на меня, Мадлен, — приказал он.

Она повиновалась и была потрясена силой страсти, отразившейся на его лице.

Когда он прикоснулся к ней, Мадлен не отпрянула. Тогда он поцеловал ее так нежно, что она готова была умереть от любви. Будь Люк груб и настойчив, она оттолкнула бы его, но сладость его поцелуев покоряла, создавала иллюзию безопасности и покоя. Ее руки медленно обвились вокруг его шеи и погрузились в темные кудри на затылке. Мадлен знала, что должна остановиться, но у нее не хватало воли.

Люк умел возбудить женщину. Он знал все тонкие приемы обольщения, но сейчас, когда Мадлен так доверчиво покоилась в его объятиях, забыл их все. Вкус ее губ, податливость тела пьянили его, и соблазненным оказался он — забыв обо всем на свете, он прижимал Мадлен к себе, как всякий мужчина прижимает к себе женщину в минуты вожделения.

Когда он почувствовал, что Мадлен начинает сопротивляться, ему потребовалась вся сила воли, чтобы разжать руки. Мадлен понятия не имела, чего ему это стоило, — она видела только все понимающую улыбку на его лице.

— Мой ответ прежний: нет, — сказала она, лишь внешне оставаясь спокойной.

— Нет? — повторил он, не веря своим ушам. — Клянусь всеми святыми! Вы единственная женщина, которой я сделал такое предложение! Что ж, я не принимаю вашего «нет»! По крайней мере, сейчас. Можете вы оказать мне любезность и обдумать мое предложение в течение нескольких дней? — Не желая продолжать спор, он направился к двери. У выхода задержался. — Подумайте об этом, — повторил он. — И когда будете думать, учтите, что ни к какому другому мужчине вы не будете чувствовать того же, что ко мне!

Несколько дней после этого Мадлен провела в размышлениях. Бесполезно было бы отрицать взаимное влечение их друг к другу, но она не находила, что этого достаточно.

Существовало еще много «если бы». Если бы эти мысли появились у нее впервые… Если бы он по-настоящему любил ее… Если бы они принадлежали к одному классу… Если бы она была достаточно легкомысленной, чтобы принять то, что он предлагал, не думая о будущем… Но она не могла. Он женится лишь для того, чтобы лечь с ней в постель, а когда новизна ощущений пройдет, возненавидит ее. Этого она не вынесет.

На следующей неделе Лемуа-старший повез в Ванн картофель на продажу. На этот раз его сопровождали сыновья и Люк, который пренебрег советами окружающих поостеречься и объявил себя достаточно окрепшим, чтобы ехать на Шарлемане. Хотя снега давно уже не было, но держались морозы, и лужи оставались подо льдом на изрытой колеями дороге. Мадлен проводила их на рассвете и осталась хлопотать на ферме. Поездка оказалась удачной: картофель был продан до последнего мешка, и за более чем приличную цену. Лемуа решили отпраздновать это событие, но Люк не разделил их веселья. Он отказался от стакана кальвадоса и отправился в конюшню почистить Шарлеманя и пони. Ги он довольно резко заявил, что справится сам, — ему хотелось побыть в одиночестве.

Когда Мадлен спросила мужчин о причине столь мрачного настроения Люка, Леон достал из кармана сложенный листок бумаги и протянул ей.

— Вот это расклеено по всему Ванну. Мадлен, развернув, взглянула на листок; через ее плечо в него же посмотрела и тетушка. На листе была нарисована голова короля. Голову держали за волосы, и с обрубленной шеи капала кровь. Ниже значилось, что ci-devant[18] король Франции Людовик XVI был казнен двадцать первого числа сего месяца, в четверть одиннадцатого утра. Данное деяние, говорилось там же, свидетельствует о величии Национального Конвента и делает его достойным доверия французов.

Мадлен ощутила тошноту. Она никогда не встречалась лично с Людовиком, но могла представить себе, что, сейчас чувствует Люк.

— Это — убийство, — напряженным голосом произнесла тетушка, и ее муж согласно кивнул. — О, бедный Люк!.. Кажется, он был знаком с королем…

— Был, — подтвердила Мадлен. — Для него это личная потеря.

Леон пожал плечами.

— Нам-то какое дело до этого?

— До такого злодейства должно быть дело всем, — возразила мать. — Король был таким же человеком, как любой другой, и мне жаль его жену.

Люк зашел в дом — и то лишь затем, чтобы сказать, что не голоден и хочет прогуляться.

— Живот заболел? — бросил Леон.

Люк развернулся к нему. У него на скулах играли желваки, а темные глаза сверкали. Лемуа-старший поспешил вмешаться. Он не вырастил бы двух сыновей, если бы не умел распознавать назревающую драку.

— Попридержи язык! — бросил он Леону, а потом, обращаясь к Люку, добавил: — Прогуляйся, парень. Для тебя оставят еду на случай, если потом проголодаешься.

Взяв свой плащ, Люк вышел, и Мадлен с трудом удалось сдержаться, чтобы не последовать за ним. Все ее существо кричало: «Иди и помоги ему, как можешь!» — но место ее было на кухне, и помогать она должна была своей тетушке. Она механически поглощала пищу, однако и на ее аппетит сильно повлияли как мерзкая карикатура, так и беспокойство за Люка. Едва поев, она, с благословения тетушки, отправилась искать его.

И нашла там, где и ожидала, — у реки. Люк стоял, прислонившись к стволу могучего старого дуба, неподвижно глядя на серовато-бурую воду, струящуюся меж обомшелых камней. Весь его вид выражал беспредельное одиночество.

Мадлен почувствовала к нему прилив любви и нежности такой силы, что ей стало трудно дышать. Она поняла, что будет любить его до своего смертного часа. Как все странно: когда-то она не выносила даже его присутствия, а сейчас сделала бы что угодно, лишь бы облегчить его боль…

Она медленно пошла к нему, утопая ногами в темной опавшей листве. Шорох листьев оповестил Люка о чьем-то приближении, и он обернулся, но при виде Мадлен глаза его не оживились.

— Здесь слишком холодно. Возвращайтесь в дом, — безапелляционно заявил он.

Она помедлила в неуверенности.

— Я подумала: может быть, вам сейчас нужен друг?.. Но если хотите еще побыть в одиночестве — я уйду.

— Кажется, я имел вдоволь одиночества. — С грустной улыбкой он протянул руки, и она молча пришла в его объятия.

— Вы очень любили его? — спросила Мадлен.

— Людовика? — Она услышала его тихий вздох. — Я недостаточно хорошо знал нашего короля, но в тот день, когда мы покидали Париж… — Он пожал плечами. — Несмотря ни на что, он сохранял спокойное достоинство, и ему было больно, что так обращаются с ним его подданные. Именно это и побудило меня предложить свою поддержку и свою шпагу, если понадобится. При всех своих ошибках Людовик был хорошим человеком и неравнодушным. Он не заслужил такой смерти. Это убийство ляжет пятном позора на всю нацию!

— Теперь конец всем надеждам на восстановление монархии. — Отчасти Мадлен была рада этому: если бы возникла новая оппозиция, Люк непременно примкнул бы к ней.

— Ничего не закончилось, — ответил он со спокойной решимостью. — Те из нас, кто обещал поддержку Людовику, теперь выступят за его сына.

— Значит, вы снова будете сражаться? Он упрямо выпятил вперед подбородок.

— Надеюсь!.. Наши революционеры уже преступили все границы…

— О, Люк!.. — Мадлен была искренне расстроена.

— Не волнуйся, Мади, — сказал он потеплевшим голосом, — бои не дойдут до этих мест…

— Я боюсь не за себя, — резко ответила она.

— Значит, за меня? — Не дождавшись ответа, он продолжал: — Ты так никогда и не согласишься признать, что чувствуешь ко мне?

— Люк, я…

Он захватил рот Мадлен своими теплыми, жаждущими губами и целовал ее до тех пор, пока у нее не закружилась голова. И еще она почувствовала, что у нее начинают подкашиваться ноги. Но тут Люк еще теснее прижал ее к себе.

— О, Мади! — простонал он. — Если ли бы вы только знали, как нужны мне.

«Нужны мне» не значит «Люблю вас», но сейчас, в его объятиях, и первое показалось ей достаточным.

— Вы пойдете за меня, Мади? — спросил он снова, и на этот раз она могла дать только один ответ:

— Да.

На следующей неделе Люк получил еще одну печальную весть. Арман Тюфен, маркиз де ла Рюэри, скончался в замке своего друга в северной Бретани. Провал предприятия и последовавшие лишения подействовали на него так же, как и на Люка, но маркиз не сумел справиться со столь жестоким испытанием. Республиканские солдаты обнаружили еще теплое тело, обезглавили его и выставили голову на пике у ворот замка.

Люк встретил новость с каменным лицом.

— Арман был достойным человеком, — только и было сказано.

Он никак не показал своего горя, однако Мадлен знала, что чувствует Люк себя ужасно. Он не стал бы плакать в открытую: воспитание не позволяло ему подобного проявления слабости, зато ей ничто не помешало убежать в свою комнату и плакать за него.