Аркадия (СИ)

Глава 16

Что до дурацкой Бури — я мог бы обойтись и без этого сакрального знания. Когда Астрид дернула меня за руку, я побежал за ней. Под ногами хрустела промерзшая земля, мы петляли между деревьев. Я бежал, что было сил, пока в глазах не начало темнеть.

Наконец, Астрид упала в снег, а следом за ней рухнул и я. Что ж для начала, некоторое количество грязи было бы приятно оставить в этом снегу.

Холод был желанен, как никогда, он остудил мою разгоряченную кожу и ворвался внутрь вместе с дыханием.

Я сказал:

— Итак, первый пункт плана выполнен. У нас появились другие пункты?

— Ну, если они нас найдут или если с нами свяжется Неблагой Король, скажем ему, что мы потерялись в Буре и еле выжили.

— А что мы будем делать до этого?

Астрид посмотрела на меня долгим, ярким взглядом, поцеловала, и губы у нее оказались прохладными.

— А пока мы пойдем домой и переоденемся, — она засмеялась. Я знал, что ей совершенно плевать на то, в каком виде ходить, и хотя от грязи моя одежда уже казалась жесткой, я тоже не страдал так, как могла бы, к примеру, Констанция.

Но Астрид считала хорошей идеей вернуться, потому что она чувствовала то же, что и я.

Дурное, мерзкое ощущение, из-за которого особенно суеверные люди иногда отменяют поездки. Я никогда себя к таковым не причислял, но сейчас мне было не по себе. Астрид со свойственной ей импульсивностью не могла переживать это ощущение просто так, безо всякого действия.

— Думаешь, они не решат нас искать?

— Думаю, они не сунутся обратно в Бурю. Они ж не идиоты. Максимум, им станет немного грустно. Зато как обрадуются, увидев нас дома!

Астрид шла чуть впереди, голос ее был громким и беззаботным. Я подался к ней и прошептал:

— Чуть потише. А то нас раскроют раньше, чем мы того захотим.

Астрид улыбнулась, смешно сморщив нос, прошептала:

— Точно!

Я любил ее такой. Она была прекрасна в своей яркой, рыжей смелости и в безалаберности, с которой ставила все, чего добивалась под удар. Некоторое время мы шли молча, и я любовался костром ее волос посреди зимы. Она вела меня, и я с радостью шел за ней. Воздух вокруг был хлесткий, острый и удивительно свежий. Все это напомнило мне о далеком-далеком дне, когда мы с Астрид были еще маленькими. Мы гуляли в парке вместе с мамой, которая читала «Капитализм и шизофрения» Делеза и Гваттари. Мы интересовали ее меньше, чем шизоанатиз и овеществление. Мы с Астрид валялись в снегу позади ее скамейки и смотрели в высокое белое небо. Астрид смеялась, а я просто смотрел, как оно течет наверху, как глазурь. Это было одно из воспоминаний, бережно хранимых моим разумом, которые начинались с неожиданного места и обрывались будто посередине. У этого воспоминания не было ни начала, ни конца, но оно приносило мне странное ощущение радости, спокойствия и единения с Астрид. Такую радость, тихую и нежную, могли приносить только воспоминания, истинные ощущения от которых затерлись, и осталось лишь приятное послевкусие, как у стойких духов после душа.

— Знаешь, что обидно? — спросила Астрид, вырвав меня из моих неторопливых размышлений. Теперь она исключительно шептала — полумер Астрид не любила, если уж говорить тише, то непременно почти не слышно.

Не дожидаясь моего ответа, она продолжила:

— У тебя есть магия, и у Герхарда есть магия, и у Делии есть магия, и уж конечно у умницы Констанции есть магия. А у меня магии нет!

— Это несправедливо, моя милая, — протянул я. Но сделать с этим ничего было нельзя. Я умел останавливать время, и это было потрясающе. Иногда я делал это просто так, чтобы посмотреть, как замрут стрелки множества часов в комнате. Мы с Астрид украсили нашу башню всеми часами, которые в замке нашли. И когда все они останавливались одновременно, я ощущал, как замирает главная категория вселенной, наряду с пространством, конечно. Поистине буддийское удовольствие — выключиться из движения времени, ходить под небом, на котором недвижимо замерли птицы.

Впрочем, по-настоящему буддистким был бы отказ и от этого удовольствия. Я улыбнулся собственным мыслям.

— Астрид, я думаю, тебе стоит подождать.

— Ты говорил это неделю назад.

— Это значит только то, что тебе стоит подождать дольше недели.

По-зимнему быстро темнело. Почему-то я был уверен, что в более летних частях Аркадии все еще день. На чернильном небе засветились первые звезды.

— Ты выполняешь свою работу.

— Это не сложно!

Я пожал плечами. У меня работы пока что не было. Иногда я думал, что однажды, быть может, мне придется убить кого-то из моих новых приятных знакомых. Я надеялся, что это будет Аксель. Об убийстве Астрид речи в моей голове никогда не шло, даже в терминах экзистенциального ужаса. Я просто знал, что скорее умру, чем трону Астрид. В данном случае вопрос бы, наверняка, именно так и стоял, и я бы принял смерть. Как и она приняла бы смерть за меня. Тут все всегда было очень просто.

Так что в будущее я смотрел со сдержанным интересом, не без неприятного ожидания, но и не без любопытства. Пока что делать мне было совершенно нечего, и я целыми днями читал книжки, которых благо по моему желанию появилось великое множество. Осилив треть Трипитаки, я был собой доволен. У Астрид же наоборот был много работы, которую она выполняла со страстью и охотой. Она с восторгом рассказывала о том, как бывала в горячих точках, слышала разрывы снарядов, хруст железа под танковыми гусеницами, выстрелы, заглушающие голоса. Она никогда не рассказывала про крики и кровь, и я думал, что для нее это все игра. Не потому, что Астрид была глупой и не понимала, что происходит и не потому, что она была бессердечной. Это был особый вид защиты — с восторгом, взахлеб рассказывать о том, как хороша война. Задача Астрид была в том, чтобы просто быть, присутствовать во время боя, и тем самым раззадоривать воюющих. Ее даже никто не видел, никто не замечал, и она ничего не делала сознательно. Но одно ее присутствие питало войну.

Она рассказывала, как хотела бы взять меня с собой, и хотя я бы воздержался охотнее, нежели последовал за ней, я понимал, что ее так привлекает. То же самое, что без сомнения привлекало папу — близость к смерти. Астрид, наверное, раз семь рассказывала историю, произошедшую дня четыре назад. Шальная пуля оцарапала ее плечо, и рана вызывала у Астрид языческую, невоздержанную радость. Я не разделял ее восторгов, ведь несмотря на то, что шальная пуля сумела ее задеть, сама она не могла ни к чему прикоснуться, будто была призраком, только в очень неудобном, одностороннем смысле.

— А ты хочешь сложностей? — спросил я. Астрид пожала плечами. Ее нога уже не кровила. Зубы древесной твари только мазнули Астрид по коже, и кровь быстро остановилась.

— Я рождена для сложностей!

— Ты рождена для финальных миссий «Call of Duty», моя дорогая.

Я хотел сказать еще что-то, но мы одновременно запрокинули головы вверх и увидели северное сияние. Мне казалось, ничто в Аркадии больше не может поразить меня или удивить. Эта страна красоты сделала свое дело, и теперь ей будет сложно превзойти первое впечатление. Однако, я ошибался.

— Невероятно! — выдохнула Астрид. Я был с ней совершенно солидарен. Что такое северное сияние само по себе, я представлял. В конце концов, однажды меня брали в Норвегию, и после задания родителей мы ездили в город под названием Альта, где нельзя было высунуть нос из-под шарфа ни на секунду. Гид в шубе из овечьей шкуры говорил, что это самый северный город мира и предлагал попробовать напиток из ревеня, чтобы согреться. Мы стояли, вместе с замерзшими еще больше американскими туристами, под огромным небом, и впереди я видел только барханы снега, а позади горели окна, отмечая границу цивилизации. Далекие гребешки лесов были едва видны из-под белых насыпей. А потом я увидел Северное Сияние. Блестящее, отчаянно-зеленое, оно разнеслось по небу далеко-далеко. Оно дрожало, как живое, туманная зелень путешествовала надо мной, переливалась. Тогда мы с Астрид очень впечатлились, и на следующий день рыдали, покидая этот неприветливый, никому, кроме туристов не нужный город на окраине мира.

С тех пор к северному сиянию у меня были самые нежные чувства. Поэтому моя радость от того, что я видел сейчас не была удивительной. Но, я мог бы поклясться, никогда прежде я не видел подобной красоты.

Северное сияние заволокло все небо, и на бледной коже Астрид остывали его блики. Цвета сменялись друг за другом, перетекая, переливаясь, пребывая в непрерывном становлении. Только оно не было сплошным, наоборот, сияние будто состояло из тонких, разноцветных нитей, оно образовывало нежное, удивительное кружево, непрерывно сплетались его части во все новых и новых комбинациях. Примерно настолько же прекрасен должен был быть мир вокруг в наших с Астрид подростковых мечтах об экспериментах с ЛСД. Чья-то рука сплела эти удивительные узоры, и цвета страстно сплетались в них. Небо как будто дрожало под этой невероятной вуалью. Никогда прежде я не видел подобной красоты в подобном масштабе. До самого горизонта все сверкало. Странное дело, из замка ничего подобного видно не было.

Но здесь было царство севера, и мне вдруг в один момент перестало вериться, что где-то есть юг, что он вообще нужен. Ничего не было прекрасней этих северных земель, этих звезд, проглядывавших в лакунах, оставленных сиянием.

— Это потрясающе, Адриан!

— Да, Астрид. Оно того стоило, я бы сбежал и снова, лишь бы иметь возможность насладиться этим с тобой.

— Да уж! Я бы сбежала только чтобы не услышать комментарий Акселя по этому поводу.

Астрид приложила руку к сердцу и выдохнула с драматическим надрывом, присущим Акселю:

— Почти такое же красивое, как я.

Мы не сговариваясь двинулись вперед, побрели по вымерзшей, мертвой земли под удивительным небом, ради которого и стоило жить. Все заботы остались где-то далеко, и меня уже совершенно не волновало, как мы доберемся домой. Замерзнуть или умереть от голода мы не могли, а с лесными существами, я не сомневался, мы справимся.

Я даже не смотрел под ноги, мы шли легко, и холод отступал. Я потерял счет времени, что было для меня, с момента обретения моей магии, довольно удивительно. Мы с Астрид молчали, но и без слов могли обмениваться впечатлениями. Бесконечное удивление и восторг, вот что поглощало меня и Астрид полностью. Я читал про синдром Стендаля и, без сомнения, это был именно он. Сколько доверчивых путников, увидевших эту красоту, могли здесь погибнуть, лениво думал я. Но даже эти, определенно разумные для Аркадии мысли, не заставили меня отвести взгляд от неба.

В таком забытьи мы провели совершенно неопределенное количество времени. Могло пройти около пяти минут, а могла наступить глубокая ночь. Может быть, я случайно остановил время, и мы стояли здесь столетиями. Из этого долгого и прекрасного сна, эстетического анабиоза, я вышел так же быстро, как и нырнул туда. Астрид ткнула меня локтем в бок, довольно ощутимо. И хотя еще секунду назад я полагал, что даже умереть смогу безболезненно и бесстрашно, созерцая подобную красоту, тычок я воспринял довольно чувствительно.

— Тебе наскучило? — спросил я. Астид покачала головой, ничего не ответив. Это значило, что и мне лучше помалкивать. Она едва заметно кивнула куда-то в сторону. Там, в густой роще, кто-то был. Нельзя было сказать, что там кто-то был несомненно, мне могло и показаться, я мог быть слишком впечатлен взволнованным видом Астрид. И все-таки сердце внутри скакнуло вверх, к основанию горла.

Мы с Астрид пошли быстрее, но не побежали. Побежать значило выдать преследователям, что мы знаем об их присутствии. А это, на открытом пространстве, пожалуй был наш единственный козырь. Для того чтобы остановить их во времени, мне нужно было видеть их и суметь совершить условный жест.

Почему-то я с самого начала не мог заставить себя думать, что это Аксель, Делия, Герхард и Констанция. Наверное, стоило благодарить какое-то особенное чутье. А можем им просто не пришло бы в голову таиться.

Страх, который меня накрыл, был инстинктивным и не обоснованным. То есть, с точки зрения разума он, безусловно, имел право на существование — мы с Астрид были одни в ночном лесу и не имели понятия о том, как выбраться отсюда без потерь. И посреди этой идиллии кто-то смотрит на нас из темноты.

И мы не знаем, чего от него ждать.

Словом, ситуация располагала к страху определенного толка, но пришла тревога совсем другого рода. Смутная, необоснованная тревога, которая частенько охватывает, когда, к примеру, идешь по пустынной улице далеко за полночь, и тут ветер внезапным порывом поднимает ворох листьев, и их безобидный шелест едва душу из тебя не вышибает.

Настолько он страшный и настолько непонятно, чем именно.

Вот что-то подобное и вызвало у меня движение в темноте. Не рациональный, естественный страх, а внутренний трепет перед неопределенностью. Мы с Астрид старались сохранять спокойствие. Нужно было пересечь относительно открытое пространство, а затем пуститься бежать. В лесу петлять будет легче. Главное вовремя заметить того, кто прячется.

А потом мне пришла такая интересная мысль: а вдруг он не один. Тот, кто наблюдает из темноты мог наблюдать и вместе с приятелями. Что нам тогда делать? Я ничуть не жалел, что мы с Астрид сбежали.

Вполне возможно, что остальные давным-давно мертвы благодаря сомнительному волшебному менеджменту Акселя, а мы еще неплохо продержались.

Я видел, что Астрид потянулась к ножу. Я же не утруждал себя столь бессмысленным действием. Мои руки должны были быть свободны, чтобы я сумел остановить время.

— Ты готов? — спросила Астрид. Голос ее дрожал от волнения, но в каком-то более приятном смысле, чем я ожидал. Кажется, она чувствовала радость от неожиданного приключения. Я надеялся, что вскоре мне передастся ее восторг.

— Как и всегда, — ответил я.

Некоторое время мы шли молча, северное сияние над нами продолжало изливать свою удивительную красоту, но я больше не запрокидывал голову, чтобы полюбоваться. Я смотрел в темноту. Там, среди деревьев, было что-то. Может быть, только ночной зверь. А может быть кто-то похуже. Или что-то похуже. Я пожалел, что мы с Астрид были не в Стокгольме. Там у нас было бы куда меньше вариантов ответа.

Преследователь или преследовали упрямо не показывали себя. Я даже стал думать, что все это мне показалось. Мы вошли под ненадежное укрытие деревьев, и никто не потревожил нас.

Но все-таки я не мог перестать ощущать чужое присутствие. Все было тихо, движений в темноте тоже не было, но я ощущал каким-то иным чувством, чувством под номером шесть — за нами продолжают следить.

Если бы они хотели напасть, наверное, напали бы. Я знал, что в таких случаях полагается иметь при себе пистолет, но в Аркадии я все еще не встретил огнестрельного оружия, хоть Герхард и говорил, что у его отца здесь был пистолет. Справедливо было бы дать его и мне, раз я занимаю ту же должность. Однако справедливостью Неблагой Король был озабочен в последнюю очередь. Мы с Астрид убыстрили шаг, я с радостью узнал вокруг ту же местность из которой мы пришли. По крайней мере, мы с Астрид не заблудились. Даже если мы умрем здесь и сейчас, в свой список достижений напоследок сможем внести ориентирование в волшебном лесу.

Когда мы оба поняли, что знаем в каком направлении двигаться, то одновременно побежали. На этот раз веселый азарт ни у меня, ни даже у Астрид никак не находился. Мы бежали просто для того, чтобы бежать, взволнованные и взъерошенные. Я подумал, в последнее время мы с Астрид только и делаем, что бегаем.

Мы бегали от родителей, от ответственности, от неизвестных ночных преследователей. Один раз и вовсе сбежали с особым размахом — аж из человеческого мира.

В сущности, времяпрепровождение хорошее, для сердца, опять же, полезно, но нужно было все-таки поразмыслить над тем, чтобы остепениться. Из всех дорог на свете я все-таки больше предпочитаю Восьмеричный Путь.

Северному сиянию я теперь был благодарен вовсе не за его удивительную красоту, а за то, что оно освещало нам путь.

Наши преследователи, возможно, тоже пришли в движение, но я этого совершенно не замечал. С точки зрения логики им, вероятно, стоило бы перейти на бег вместе с нами, если они только хотели продолжать коммуникацию, но их движения были невидимы и почти бесшумны. Не сказать, чтобы это нас успокоило. Тот, кто может двигаться так тихо не имеет человеческой природы или, по крайней мере, сильно ее изменил.

Впрочем, а чего это я ожидал? Что здесь откуда-то появятся другие, нормальные люди?

Мы с Астрид остановились одновременно, глотая воздух, как рыбы, выброшенные на берег — безнадежно и отчаянно. Легкие рвались под напором цветка боли, распускавшегося в них. Я сказал себе: Адриан, ты должен бежать дальше. Наверное, я мог бы придумать и более жизнеутверждающую фразу, но времени было в обрез, и пришлось брать ту мотивацию, которая была под рукой. Я поцеловал Астрид в горячую щеку, и мы снова побежали. Этот марафон длился совсем недолго. Нам навстречу из ночной темноты под зеленовато-синий свет, испускаемый небом выступили неясные тени. Скорее всего они были вполне себе ясными и даже не тенями, но в глазах у меня темнело от недостатка кислорода и волнения. Даже странно было, давно я так не волновался.

Мы развернулись, но тени были и там. Нас окружили и, честно говоря, следовало этого ожидать. Я мысленно поставил себе двойку за тактику. А потом поднял руки и сказал:

— О, вечер добрый, господа!

И мысленно поставил себе двойку за стратегию. Впрочем, спешить было некуда. Я их видел, хоть и в некотором темном ореоле, теперь я мог остановить время. Я сжал и разжал пальцы, движение вышло даже вальяжное, я не знал, почему мою силу активирует столь странное движение, но всегда представлял, как выбрасываю шестеренки от часов — образ был сочный и соприкасающийся с тематикой остановки времени. В конце концов, все это глупости, решил я. Пока ты можешь останавливать время, что страшного вообще может произойти?

Вероятно я был наказан за свою самоуверенность, а может за какие-то кармические преступления, совершенные в моих прошлых жизнях, потому что тени продолжили двигаться. Астрид громко выругалась, а я вопросил у неба:

— Зачем мне эта сила, если она ни на ком в этом лесу не работает?

Сегодня был первый по-настоящему опасный день в Аркадии, и моя невероятная магия ничем мне не помогла. Астрид могла чувствовать себя отомщенной.

— Но давайте не будем спешить! — добавил я.

— Мы живыми не дадимся!

— Астрид, милая, но мы ведь с радостью дадимся живыми, — напомнил я.

— То есть дадимся, но если вы решите нас убить, будем драться до последнего!

Астрид снова выругалась, а потом выпалила:

— Да у них оленьи головы!

Я увидел силуэты рогов, вытянутые морды, меня передернуло. Впрочем, Астрид была не совсем права.

— Нет, милая, у них не оленьи головы, но они носят оленьи головы как шапки.

— Мне не стало легче!

Будь на месте наших преследователей кто-нибудь приятнее, обладающий по крайней мере чувством юмора, мы бы его позабавили. Но существа, выходившие к нам со всех сторон, сужавшие кольцо, были явно не чувствительны к тому обаянию из-за которого множество людей умиляется двойняшкам. А может это значило, что мы с Астрид безнадежно вышли из этого возраста.

Тени, наконец, превратились в нечто похожее на людей. Именно похожее. То ли я забыл, как выглядят люди, то ли с этими ребятами и вправду было что-то очень сильно не так. Самыми эстетически привлекательными частями их облика казались оленьи головы, распластанные по их головам, как рогатые, подтекающие кровью шапки. И хотя вокруг была вечная, непоколебимая зима, и не так далеко отсюда завывала древняя Буря, эти существа были полуголыми, закутанными лишь в какие-то части шкур, не похожие на одежду. Рванье кое-где демонстрировало гнилую плоть, оставшуюся под шкурами, плохо счищенную. Запах тоже стоял своеобразный, вероятно именно так пах копальхен, столь любимый народами крайнего Севера. Тела этих существ украшали зубы и кости, почти не выделявшиеся на бледной коже. Мудреные, витые украшения могли соседствовать с костями, с которых не сошло еще мясо, окровавленными костями, обтянутыми жилами.

Впрочем, весь этот плотоядный антураж был далеко не самым отвратительным. Как раз на него-то я бы смотрел с большей радостью. В конце концов, я мог представлять, что это фотосессия в шаманском стиле для очень небрезгливых моделей.

Самым худшим были тела и лица этих существ. Безнадежно изуродованные люди, вот кто это были. Наверное, они все были подростками. Мне так казалось, потому что в их лицах и телах еще угадывались подростковая угловатость и тонкокостность. Они были небольшого роста, все тощие настолько, что кости торчали, угрожая прорвать мертвенно белую кожу. Лица были искажены самым разным образом. У одних не было зубов, будто кто-то спешно удалил их, но так и не вставил искусственные. У других глаза будто расползлись, располагались как бы сбоку. Были зияющие черно-красные дыры вместо носов, я мог рассмотреть в них пазухи. Были гидроцефалические черепа, были выдающиеся вперед трахеи, готовые продрать кожу. Были искривленные в целом лица, подчеркнуто уродливые. Были большущие зубы. А были зубы маленькие, как крошечные иголочки в пастях хищных рыб. У некоторых руки казались лапками насекомых. Пальцы других были сантиметров на пять длиннее, чем им бы полагалось. Это было шоу удивительных уродов, способных вызвать жалость, смешанную с удушающим отвращением. Они были не просто уродливы и неполноценны, а неполноценны самым болезненным образом, явно причиняющим им постоянные физические страдания. Лица некоторых были искривлены от боли. Я смотрел прямо в черные, будто паучьи глаза на некрасивом лице существа, чей рот с искривленными зубами разной длины кровил и кровил, будто кто-то включил внутри кран.

Мы с Астрид попятились, забыв, что и позади нас стоят эти существа. Впрочем, почему существа? Это были люди, определенно люди. Я вспомнил монстров, прислуживавших в Замке. Они были изменены окончательно и потому не так пронзительно страшны. Даже те из них, кто казался похожим на человека имели слишком отдаленное сходство, чтобы по-настоящему пронзительно выглядеть.

— Твоя магия действует на монстров и на людей, — сказал один из них, тот что был чуть повыше. Он был полностью закутан в шкуру, его щеки пробивали жвалы насекомого, они сокращались при разговоре. Речь его была безумно искажена, но в Аркадии проблемы языкового барьера никогда не стояло.

— А мы не то, — сказал он. — И не другое.

В его горле зияла дыра, поэтому оттуда вырывалось сипение с трудом складывавшееся в слова, но понимаемое очень легко.

— Чего вам надо?!

— Астрид, милая! Мы имели в виду, что если мы каким либо образом зашли на вашу территорию, то это было случайно и не…

Главный поднял руку, и я замолчал. У меня было инстинктивное понимание того, что означает этот жест, но кроме того меня одолевал страх, и я был не прочь помолчать. Я видел в руках людей-нелюдей вокруг заточенные костяные клинки. Не хотелось бы почувствовать что-то такое в своей плоти.

Кольцо вокруг нас сузилось еще немного, и теперь я уже понимал — у них нет дыхания. Тогда, по этому не такому уж необычному для Аркадии признаку, я понял, с кем мы столкнулись.

Это были Потерянные Души. Души, сбежавшие от Неблагого Короля прежде, чем он изменил их окончательно и окончательно же лишил разума. Аксель упоминал о них, как о жестоких и опасных жителях Аркадии. Я не был удивлен — случись со мной такое я тоже отличился бы жестокостью и опасностью.

Костяные клинки уперлись мне в спину, и я сделал шаг вперед. Главный сказал:

— Я — Жадина.

Я едва не засмеялся. Не потому, что ситуация в самом деле располагала к тому, чтобы посмеяться, а потому, что именно так я отреагировал свой стресс. Абсурд — столь жуткое существо, искаженное, болезненное, звало себя таким детским, милым словом. Жадина.

А ведь когда-то у него было имя. У них всех. Я даже знал, почему они подростки — потерянные мальчишки и девчонки, герои «Питера Пэна» в исполнении Гильермо дель Торо.

Аксель говорил, что Отец Смерти и Пустоты вылавливает души из очень определенного отрезка реки. Души проходят по реке вниз, отматывая всю свою жизнь назад. Вроде как, они смотрят все, что нажили, пока не становятся бесформенными сгустками энергии, готовыми стать новыми людьми. В том отрезке Реки, где рыбачит Неблагой Король души как раз переживали снова свой подростковый возраст. И вот, когда они грезили о первых поцелуях и первых походах на рок-концерт, кто-то вырывал их из теплого золота и ковал из них монстров.

Любой бы сошел с ума. А некоторые из них еще и потеряли изрядную долю разума. Я видел это по глазам, тем, которым удалось остаться целыми. Некоторые были почти бессмысленными. Наверное, кто-то из Потерянных способен был только исполнять приказы, как наши слуги. Другие же горели от злобы.

Жадина сказал:

— Я не хочу, чтобы вы ходили по нашей земле.

Эта земля была всем, что у них было. Знал бы я, что она принадлежит им, тоже поостерегся бы по ней ходить. Я сказал:

— Мы приносим свои извинения.

А Астрид сказала:

— То есть, мы не хотели! Ваша земля, значит ваша земля. Мы пришли с миром! И хотим уйти с миром!

Астрид все еще сжимала кинжал, и я не успел (что довольно иронично, учитывая мою способность) предотвратить то, что случилось в следующий момент. Жадина скинул с себя шкуры, и я увидел, что человеческим у него был лишь торс. В темноте его силуэт казался странным и неопределенным, и теперь я понимал, почему. Нижняя часть его тела даже не была паучьей, как я подумал в первую секунду. Она состояла из тонких паучьих лапок, многочисленных, служивших самим остовом тела. Он был похож на куклу, чей торс оторвали и приделали к странной, тонкой конструкции. Чудовищная фантазия парня вроде Босха, неестественная и отвратительная. Одна из лапок выбила у Астрид кинжал, порезав ее руку — на концах паучьих ног были острые шипы. Астрид прижала руку ко рту, слизнула кровь.

— Эй!

Одна из девушек, в прошлом, вероятно, миловидная, но теперь на вид совсем неразумная, с открытым ртом, из которого то и дело вылетали мухи, прикрыла Жадину шкурами.

Он сказал:

— Я не хочу, чтобы вы делали больно. Пойдете туда, куда и мы.

И мы пошли. А что еще нам оставалось?

Мы брели по зимнему лесу, окруженные Потерянными. Одни из них мычали, ноги у них заплетались, другие отличались удивительной быстротой. Девушки и юноши, которым полагалось быть воплощением жизни и молодости были мертвы и изуродованы. Я впервые задумался о том, что Неблагой Король делает что-то действительно мерзкое. Чудовища замка не вызывали такой жалости — они вообще не ассоциировались с людьми.

Впрочем, мою сентиментальность изрядно остужали клинки, упиравшиеся в нас с Астрид постоянно. Мы шли в глубину зимы, и чем дальше, тем больше становилось снега. Мы обходили бурю, но ее завывания то и дело раздавались рядом. Я спросил у Астрид:

— Думаешь, не стоило сбегать?

И она сказала:

— Думаю, не стоило.

Таким образом, все неясности были решены, и оставалось только идти вперед по ужасающему холоду. Грязные, замерзшие, мы наверняка напоминали пленников дикарей из древних времен. Такой себе малобюджетный антропологический триллер, чтобы занять людей, потерявших работу в «Цирке уродов». Я называл их уродами, чтобы не испытывать жалость и смутное, неясное ощущение злости за то, что кто-то может поступить так с человеческими душами и за то, что я сам не обращал на это внимания прежде.

А такие чувства мне были совсем не свойственны.

Мы пришли в место, где они жили. Искусственно очищенная от деревьев поляна, окруженная костяным забором. Внутри — великое множество шалашей из кожи на остовах из костей. Эти ребята умели употреблять оленя с головы до хвоста. Рога украшали их жилища, внутренности сушились на веревках вокруг, явно тоже имевших органическое происхождение. Они явно посвятили себя охоте целиком и полностью.

— Вы убьете нас? — поинтересовался я у Жадины. Он не ответил. Перед входом в поселение он склонился у амулета из сломанных рогов и черных, блестящих оленьих глаз, три раза коснулся головой покрова снега и прошел дальше. Остальные от этой формальности были освобождены.

Нас вели в самую дальнюю часть лагеря. Клетки из костей были похожи на большие версии птичьих домов — округлые и затейливо украшенные. Толпа разделила нас с Астрид, и хотя она рвалась ко мне, а я выкрикивал ее имя, нас впихнули в разные клетки.

Я упал, колено засаднило. Клеток впереди я видел много, некоторые из них были измазаны кровью. Здесь было не так много людей, поэтому я предположил, что так развлекаются с лесными существами.

И я подумал: зря мы все-таки ушли. Могли бы прожить чуть дольше, можно было дать Акселю шанс.

А потом я увидел то, что изрядно подняло мне настроение. Через клетку от меня, чуть левее, сидел Аксель. Вид у него был самый драматичный и даже немного растерянный.

Ради этого стоило сюда попасть. Что бы ни случилось дальше, мои шансы умереть счастливым росли в геометрической прогрессии.