Аркадия (СИ)

Глава 4

В пять лет меня спросили, что я люблю больше всего на свете. Тогда я ответила: сэндвичи с джемом и арахисовым маслом, и моего брата Адриана. С тех пор совсем ничего не изменилось. Мы с Адрианом были вместе всегда. Еще прежде, чем я стала человеком, он был рядом со мной, таким же скоплением клеток. И биение его сердца для меня, до сих пор, самый главный звук. С родителями нам повезло так себе, но они чокнутые, и это забавно. С кем уж я точно не хотела бы провести наш восемнадцатый день рожденья, так это с ними. Мы с Адрианом сбежали, впрочем, я была уверена, что родители нас не ищут — у них полно работы или других, более важных дел, чем мы. Наши родители — копы. Напарники, любящие искать особо опасных преступников, в которых можно стрелять на поражение. С самого детства я только и слышала об убийствах, чужих мертвых людях, взрывах, суммах, за которые можно купить человеческую жизнь, наркотиках, которых хватило бы, чтобы упороть целый город. Короче обо всем, что только в кино весело. А еще предки постоянно меняли квартиры, города. В последний раз родители аж страну сменили, нехило так. Мы приехали из Дании в Швецию три месяца назад, и бездельничали. Не было смысла поступать тут в Университет, мы планировали вернуться домой, как только папа и мама здесь кого-то уберут. Кого, они не говорили. Даже мне, а я, в отличии от Адриана, хотела пойти по их стопам. Я была уверена, что после всего увиденного, после невероятного количества оружия, бессчетных рассказов о перестрелках, папиных воплей о том, что жизнь это бой, маминых книжек о преступниках, из которых она вытрясала сведения, я просто не смогу жить той жизнью, которую еще называют нормальной. Я не могла пойти в Университет, потом в офис, потом под венец. Я хотела жить так, чтобы в моем саду можно было найти стреляные гильзы, а моя жизнь имела огромную ценность, даже раздутую, как утопленники после трех дней плавания, ценность, как у людей, которые в любой момент могут ее потерять.

Было два варианта — стать копом или преступницей. Я выбрала первый, потому что Адриан хотел быть филологом. Нам будет легче находиться рядом, если мой род деятельности будет легальным.

Я во всем понимала Адриана, кроме желания копаться в книжульках, написанных мертвыми чуваками, которым уже больше двух веков. Адриан говорил, что это ради девчонок, которых на факультете английской литературы будет много. Но я была уверена, что не так все просто, была в нем та же занудная тяга к бесполезным знаниям, как в маме.

Мы были уже порядочно пьяны и устали танцевать. Рядом шумно ругались красивый парень с отмороженной симпатяжкой в костюме Алисы в Стране Чудес.

— Теперь она будет думать, что мы упоролись, идиот!

— Но мы упоролись!

— Иди сюда, сука!

Я наблюдала с интересом, хотелось, чтобы они подрались. Но парень, хотя и производил впечатление совершенно пьяного, сделал весьма ловкий шаг назад, поднял руки.

— Но нужно было сказать ей сегодня! А если что-нибудь случится?! Если все будет сегодня?!

— Ты подумал о том, как мы могли бы защитить нашу девочку или ты думал только о том, как пристроить себе марку под язык, Аурелиуш? Нужно связаться с Драго!

— Драго отрежет нам пальцы!

— Он понимает, что все серьезно.

Этот разговор совершенно не ассоциировался с теми поверхностными фразами, касающимися наркоты и секса, которые сопровождали мой слух до сих пор. Мне было интересно. Я поднесла трубочку к губам и втянула «Лонг-Айленд», продолжая глазеть на некоего Аурелиуша и его «Алису». Они не обращали на меня совершенно никакого внимания, хотя я сидела на диване в двадцати сантиметрах от них. Впрочем, наверное, мы производили впечатление людей, пьяных в такой хлам, что впору ставить капельницу. Я откинулась на диване, слушая разговор. У Аурелиуша был очень приятный голос, а у его девушки, а сомнений не было, что это его девушка, они держались друг к другу слишком близко и интимно, язык тела, как сказала бы мама, их выдавал, голос был несколько гнусавый, необычный, почти лишенный интонацией. Если бы упаковка замороженных рыбных палочек могла говорить, она говорила бы именно таким голосом.

— Ничего он не понимает, он неадекватный каннибал! А Роза — больная! Она моя сестра, я знаю, о чем говорю! Самая злобная женщина в мире!

— Хорошо, а Сигурд и Флори?

— Сигурд помешанный на власти аутист или кто он там! Он меня пугает! А Флори будет рыдать в трубку, а я не люблю плачущих женщин!

— Да твою мать, Аурелиуш! Ты нормальный вообще? Ты знаешь хотя бы где сейчас Каспар?

— Вроде был в Дании!

Я напряглась. Каспар — имя моего отца. И хотя в Дании было, совершенно точно, больше одного Каспара, мой интерес возрос так сильно, что в ушах напряглись барабанные перепонки. Неожиданное нервное возбуждение, правда, не убрало вертолеты. Потолок перед моими глазами, когда я запрокинула голову, все еще совершал обороты вокруг дискотечного шара, как земля вокруг солнца.

— Так давай позвоним ему. Нам нужно держаться вместе! Если Констанция вообще еще в этом мире.

В этом мире? Я подумала, что ослышалась. Снова, с трудом, сфокусировала взгляд на говорящих.

— Я не думаю, что он заберет ее в первый же день ее рождения. В договоре этого не было.

— Но там не было и точного указания срока. Хоть в первый день ее восемнадцатилетия, хоть в последний!

— Но как мне найти Каспара? Может, ты могла бы найти Медею? Она же твоя сестра, ты могла бы почувствовать, где она?

И вот тогда у меня дыхание перехватило. Теперь я смотрела на них во все глаза. Если Каспаров в Дании, вероятно, было достаточно, то Медея на всю Данию была, может быть, даже одна. Мамино имя, греческое, но странное и архаичное даже для греков, прозвучало как укол. Они говорили о наших с Адрианом родителях. То есть, они несли бред о наших с Адрианом родителях. Все, что они говорили не имело никакого смысла, я не знала большинства переменных. Кто такая Констанция и почему за нее так волнуются, каким образом в это вовлечены наши с Адрианом родители. Даже если бы я была трезвой, вряд ли мне пришли бы в голову откровения по этому поводу.

— Я что экстрасенс по-твоему, Аурелиуш?

— Ты сама говорила, что ты знала, где они.

— Я знала об этом в Аркадии. Здесь я ничего не знаю уже девятнадцать лет.

Аркадия? Я начала припоминать. Это что такая область в Турции? Или в Греции? Аркадия, Анатолия, что-то вертелось на языке. Я растолкала Адриана. Его темные глаза были затуманены бесчисленными коктейлями, а по губам бродила легкая улыбка. Мой красивый брат, чьи выступающие скулы я так любила целовать. Адриан был совсем на меня не похож. Я была рыжая, бледная, типичная датская расцветка, а Адриан был весь в нашу греческую маму — южный, изящный, с надменным, точеным лицом. Мой просветленный брат обладал каким-то особенным, дзеновским обаянием человека, который всегда и везде находится в спокойном довольстве жизнью и которого ничем нельзя ни смутить, ни возмутить.

— Что такое, Астрид? — спросил он, снова закрыв глаза. Я зашептала ему на ухо:

— Очнись! Ты мне нужен!

Адриан махнул рукой.

— Элвис покинул Сансару.

— Адриан! — продолжала шептать я. — Тут два чувака бредят о маме с папой. Послушай!

Он открыл глаза, я увидела, как от света, скользнувшего по его радужке, быстро сузились его зрачки. Он оставался расслабленным, но я видела, что он прислушался.

— Найдем в интернете! В интернете все можно найти.

— Ты пятисотлетний идиот, Аурелиуш. Ты понятия не имеешь, где Медея и Каспар.

Медея и Каспар, мама с папой, они были упомянуты вместе, никаких сомнений не осталось.

— Так что я свяжусь с Драго, если ты трусишь, а ты попытаешься добиться, чтобы Сигурд и Флори тебя выслушали.

— Прямо сейчас?

— Да!

— Но мы же под наркотиками!

— Ты прав, сначала надо умыться.

Они оба вдруг засмеялись, и я подумала, что все это шутка мамы с папой, которые вычислили нас и отправили сюда своих друзей-иммигрантов из Польши. Но когда они уже уходили, я услышала, как этот Аурелиуш говорит:

— Если он заберет Констанцию в Аркадию, она не сможет оттуда выбраться, как мы. Ворота в наш мир будут для нее закрыты. И мы не сможем попасть к ней.

— Я об этом помню, — ответила его спутница. — Если бы мы обо всем знали заранее.

Все это производило странное впечатление, жутковатое с одной стороны и захватывающее с другой. Я повернулась к Адриану, накинулась на него, обняла. Он чуть помотал головой, будто отряхиваясь. Кажется, он не совсем пришел в себя. Он сказал:

— Я полагаю, какие-то наркоманы обсуждали свою подружку, проданную в рабство сутенером, который как-то связан с нашими родителями. Ничего не обычного.

Я постучала пальцем по виску.

— Там фигурирует другой мир, Адриан!

— Это потому, что обсуждение велось наркоманами. Хорошо. Второй вариант: какие-то сумасшедшие случайным образом упомянули в своей бредовой фабуле наших родителей. Вариант третий: наши родители хотят нам отомстить за то, что мы не хотим проводить с ними наш день рожденья. Вариант четвертый: это были какие-то другие имена, но наши мозги слишком пьяны, чтобы уследить за изменчивыми звуками на этой шумной вечеринке, и идут по пути наименьшего сопротивления.

— Вариант пятый, — перебила его я. — Родители попали в какую-то странную психическую историю!

— Это пятый вариант, да, — согласился Адриан. — Наименее вероятный.

Я стукнула его по плечу, а он засмеялся. Положив голову ему на плечо, я сказала:

— Могли бы проследить за ними, — предложила я. — Если они как-то связаны с нами, это было бы интересно. Давай, Адриан! Это будет мой подарок на день рождения.

— Я думал, я твой подарок на день рождения.

Я поцеловала его, крепко ухватив за плечи. Мы были вместе, сколько я себя помню. Именно вместе. Иногда мне казалось, будто мы с детства были любовниками. Я никогда не была одна, никогда не чувствовала, что у меня должен быть кто-то, кроме Адриана. Мы были частями чего-то единого. Я никогда не думала о том, что то, кто мы есть друг для друга, это неправильно. Мы были друг для друга всем, как вообще могло быть по-другому. Я попыталась подняться, но пол под ногами куда-то ушел, и я снова оказалась на диване. Адриан сказал:

— Вот поэтому я не совершаю попыток.

— Но мы должны следить, — воинственно сказала я. — Если я хочу стать копом, я должна быть незаметной. Если меня заметят наркоманы, могу сразу пойти и стать цветочницей.

— Они уже ушли, пока мы болтали.

— Они нелепые, могли остаться на танцполе.

Я предприняла вторую попытку встать, намного более успешную, взяла за руку Адриана и потянула за собой. У выхода курили люди, закурила и я, хотя меня и без того подташнивало от выпитого. Адриан воздержался, потому что он мудрее, чем я. Я рассматривала в толпе моих наркоманов, но не было никого похожего. Адриан запахнул на мне куртку, и я засмеялась.

— Вот такой я коп!

— Плохой коп!

— Очень плохой!

В этот момент я увидела хороших копов. Автомобиль, припарковавшийся у выхода, несомненно принадлежал нашим родителям. Я чуть не засмеялась, подумав вот будет умора, если родители приедут сказать нам что-то о работорговцах из другого мира или что там обсуждали их непрезентабельные знакомые. Я толкнула Адриана за дверь, обратно в шум и темноту.

— Предки здесь!

— И что? — спросил он.

— Это мой второй шанс продемонстрировать свои полицейские таланты!

— Скорее уж преступные, — сказал Адриан. Его явно занимали мои игры, но он относился к ним с легкой иронией. А ведь это я была старшей близняшкой и должна была скептически на него смотреть. Я потянула Адриана в туалет, где начищенные до блеска зеркала отражали пьяных куриц и их не менее пьяных петухов. Какая-то парочка в углу ерзала по кафелю в страстных объятиях друг друга.

— О, Астрид, чего ты хочешь? — с притворным удивлением спросил Адриан.

— Не хочу смотреть на твою пошлую рожу, — прошептала я и кивнула на окно.

— Еще скажи лезть через вентиляционную шахту, дорогая. Это предложение такое киношное, что сейчас я услышу «стоп-снято».

Я засмеялась и поцеловала его в губы, зашептала:

— Но ведь будет весело.

— О, определенно. Всем этим людям.

В этот момент я услышала недалеко громкий, требовательный голос отца.

— Астрид! Адриан! Вы нужны мне! Сейчас же!

Когда папа говорил так, у меня оставалось одно желание — бежать. Мой папа был, вероятно, человеком с самым невыносимым, дурным и мерзким характером в мире. Его могла выдерживать только моя мама, которую все тоже ненавидели. Папа был заядлым алкоголиком, чье профессиональное выгорание перешло все видимые и невидимые пределы, достигнув своей конечной точки в оре, который папа исторгал из себя ежечасно. Папе, наверное, ничто в мире не нравилось, он считал всех тупыми бездарными ублюдками и, если сильно оцензурить его версию, слабаками и тряпками. Папа, в принципе, пришел в полицию помогать людям, это еще можно было увидеть по тому, с каким увлечением он работал. Впрочем, возможно, ему просто нравилось убивать. Даже скорее всего. В принципе, папа говорил, что у него множество друзей, с которыми он проводит время, но почему-то на дни его рожденья никто не приходил. Я бы и сама не приходила, уж больно папа любит напиться и начать доказывать мне, что я — девчонка, поэтому я должна быть скромнее, добрее и, желательно, отстреливать яйца мальчикам еще на расстоянии одного метра до меня. Он два месяца называл меня шлюхой и грозился убить моего парня, когда я на спор с Адрианом солгала ему, что встречаюсь с одноклассником.

Не только я не хотела встретиться с папой лицом к лицу. Адриан тут же, оставив свой скепсис, открыл окно. И если бы все эти несчастные люди знали, что за чудовище ждет за дверью, они выстроились бы в очередь, чтобы покинуть помещение.

Я вылезла первой, снова окунувшись во влажный осенний воздух после душного, пахнущего потом и алкогольными парами клуба. Музыка била по заболевшим от коктейлей вискам. Правильно Адриан говорил, коктейли это не экологично. Нужно было пить виски чистоганом. В конце концов, теперь мы могли себе это позволить. Я отряхнула колени, испачканные побелкой, в изобилии присутствовавшей на подоконнике, и в этот момент услышала голос мамы.

— Довольно предсказуемый ход, Астрид. Неужели тебя не хватило на большее?

Мама стояла передо мной. Ее строгий костюм, делавший ее еще более тощей, похожей на античную статуэтку, был абсолютно белым, и даже на штанинах в такую слякотную погоду не было ни единого темного пятнышка. Мама всегда была идеальна, все, что меньше и тусклее, нежели совершенство, вызывало у нее отвращение. Например мы, далекие от идеала. У мамы было красивое лицо, несколько андрогинное, как на картинах эпохи Возрождения. Если бы я не знала, что она полицейская, предположила бы в ней художницу, такими одухотворенными были всегда ее теплые, темные миндалевидные глаза с тяжелыми, как у южан, веками. В детстве я хотела быть похожей на маму, а потом узнала ее поближе и больше уже никогда ничего от нее не хотела. Так, в принципе, с мамой было у всех. Дома испокон веков существовала легенда о том, что маму лишили греческого гражданства за ее дурной характер. Мама ее не подтверждала, но и не опровергала.

— С днем рождения, — сказала мама. — Хотя, безусловно, меня не очень волнуют ваши ничего не значащие праздники.

— Мама, на самом деле можно не оправдываться, если ты пришла без подарка.

В этот момент за моей спиной я услышала:

— Иди сюда, дочь гребаная! Я тебя звал или нет?!

А я даже не заметила, что папа вылез вслед за нами. Стало неуютно, папа стоял позади нас, а мама впереди, как будто окружали.

— Что вам нужно?! — рявкнула я, как разозленная приближением чужих собака. Адриан добавил намного дипломатичнее.

— Держу пари, родители, вы здесь не ради того, чтобы поздравить нас. Вы ведь не устаете напоминать нам, что мы вас не интересуем.

Мама задумалась, потом сказала:

— Это полуправда.

А папа сказал:

— Если ваших куриных мозгов не хватает, чтобы понять, как мы о вас заботимся, лучше вам хотя бы заткнуть свои рты!

Папа всегда был образцом дружелюбия.

— Нам нужно серьезно поговорить, — добавил он почти примирительно.

— Я не пойду в армию, папа.

— Во-первых пойдешь, Адриан, а во-вторых рот свой заткни! В машину, быстро. Мы должны серьезно поговорить.

И тогда я ляпнула первое, что пришло мне в голову.

— А вас там какие-то поляки упоминали в разговоре.

Я видела только мамино лицо, и мама замерла, не от удивления, а скорее от узнавания. Кажется, она вполне точно знала о каких поляках шла речь.

— Что говорили? — резко спросил папа. Его голос был взволнованным, взвинченным. Я повела плечами.

— Там молодая пара была. Спрашивали друг у друга, в Дании ли вы. Еще там с кем-то связаться хотели.

— Молодая, — хмыкнул папа, будто я сказала забавную, и в то же время плосковатую шутку. Мама смотрела на меня задумчиво, будто видела впервые или после очень-очень долгой разлуки. В ней не было показного безразличия, теперь ее обычное спокойствие было окрашено как-то по-иному. Оно было грустным. Я поджала губы, меня переполняла обида. Я толком не понимала, что именно меня так разозлило, может, мамино выражение лица, под ее обычным льдом была неспокойная вода, но она все равно оставалась чужой, недоступной. Я смотрела на нее, такую непохожую на меня, а потом вдруг резко дала деру. Я бежала в сторону парка, между деревьями, там, где они не могли проехать на машине. Я знала, что Адриан побежит за мной. Это не нужно было обсуждать, Адриан, я была уверена, почувствовал, что я сделаю задолго до того, как я сдвинулась с места. Мы бежали, я впереди, а он чуть позади меня, петляя между деревьями, иногда разделяясь. Вслед мне несся папин крик, а мама, судя по всему, полагала достойным сохранять молчание. Я толком не знала, зачем я побежала. Я разозлилась на что-то, родители были неискренны и не откровенны. Я вдруг поняла, почувствовала, какую бездну всего я не знаю о них. Как будто я увидела вершину айсберга, а потом поняла, на сколько километров вниз уходит ледяной массив их лжи. У меня толком не было причин так думать, но какое-то чутье подсказывало мне, что родители лгали нам и собирались продолжать лгать. Я поступила импульсивно, может быть стоило выслушать их, но я ощущала стену между нами, ощущала, что правды скорее можно добиться от тех поляков, что обсуждали родителей. Самое забавное, что я даже не понимала, какой правды я ищу, что хочу узнать. И был еще один вопрос, центральный: хочу ли я знать что-либо об их жизни на самом деле? Принесет ли мне это знание что-нибудь хорошее?

В школе я безупречно сдавала все кроссы, я бегаю по часу каждое утро, и сейчас мне было легко, холодный ночной воздух затапливал легкие, сердце дрожало в груди, но ноги были быстрыми и не уставали. Я знала, что способна выбраться из парка, не сбавляя темп. Я бегала здесь уже три месяца, я парк знала. А вот мама и папа, если за кем и бегали, так это за преступниками, лишенными эстетического чувства достаточного, чтобы бегать по прекрасному парку, достоянию Швеции. Адриан все время был чуть позади, он доверял мне искать дорогу. Сначала я знала, что родители бегут за нами. Я совершала поворот за поворотом, стараясь запутать их, как зверек. Родители не окликали нас, они знали, что лучше не тратить воздух. Мама и папа были молодцы, но мы с Адрианом были молоды, и в этом заключалось преимущество, которое родителям было не преодолеть. Я почувствовала, когда они отстали, но не обернулась. Прошло минут десять, прежде чем я сбавила темп. Остаток пути мы с Адрианом шли. Молча, потому что оба пытались отдышаться. Наши щеки горели, и я чувствовала, как жар давит мне на глаза. Я прижала холодную руку к щеке Адриана, и он закрыл глаза.

— Не сюда, — сказал он. — Обойдем. Они, наверняка, предполагают, к какому выходу мы выйдем.

Я свернула, снова углубляясь в парк. Адриан сказал:

— Какая муха тебя укусила?

Я молчала, чувствуя, как ветер смывает с меня жар. Ответа, который не было стыдно произнести вслух у меня не было. Некоторое время я смотрела на небо, на котором замерли звезды.

— Накатило, — сказала я неохотно.

— А это почему?

Адриан никогда не позволял мне просто отмахнуться от него. У нас с ним не было секретов друг от друга, и я всегда могла объяснить ему все, но сейчас я будто бы потеряла все слова, они рассыпались, как звезды по небу, и были от меня необычайно далеко.

— Я глупо поступила, да?

— Своеобразно, сестричка. Я не хочу тебя осуждать, в определенной степени это было весело. Но родители, на мой взгляд, вели себя не хуже обычного.

— Я разозлилась, потому что они лгали нам все это время.

— О другом мире? — засмеялся Адриан.

— Да нет же, — сказала я, а потом распробовала свои ощущения. Я была уверена, что родители врали о чем-то важном, было ли это связано со странным разговором, я не предполагала. Но эта мысль не вызывала у меня бурного протеста.

— Вот ты задумайся, — сказала я, начиная размышлять. — Ты что знаешь об их прошлом?

Адриан помолчал, принялся насвистывать какую-то песенку, прервался на середине ноты, сказал:

— Они же копы, ревностно оберегают тайны своего прошлого. Кроме того, мне не очень интересно.

— Они никогда не говорили нам правды. Они не доверяли нам. Почему я должна доверять им?

В этот момент я услышала рингтон своего телефона, еще с моих бурных шестнадцати мой телефон неизменно воспроизводил самые разные песни «Deftones». Сейчас играла «Knife party», но звук был, казалось, чуть искажен. Он не был пугающим или неправильным, просто иным, как будто кто-то проигрывал его через аудиофильтр, фактически не изменяя нот, но чуточку снижая тональность. Не то чтобы заметно, но тревожит, где-то на краю сознания зудит. Звонила мама. Я не сразу взяла трубку, и Адриан начал подпевать, наслаждаясь музыкой. У него был приятный, мелодичный голос. Наконец, я ответила, поставив динамик на громкую связь. Таймер тут же начал отсчитывать время звонка.

— Да, мам? — сказала я скучающе, и лицо Адриана приняло уморительное выражение скепсиса. Но мама не ответила, безжизненно текли секунды, цифра сменяла цифру, а мама молчала, и я не слышала ее дыхания в динамике.

— Мама! Я тебя не слышу, наверное, что-то со связью.

Я засунула телефон в карман, в этот момент мобильный Адриана тоже зазвонил. Адриан достал телефон, повернул его, демонстрируя мне экран. Папа. Я усмехнулась. Адриан взял трубку, так же поставил звонок на громкую связь.

— Да, папа? Надеюсь ты решил извиниться, потому что в противном случае я ухожу жить в лес, дикие животные, даже больные бешенством, и то приятнее тебя.

Острота Адриана канула в пустоту, папиного голоса не было слышно, как и маминого.

— А до них не доходит, если проблема со связью у меня, то и у тебя тоже, — хмыкнула я. Голос мой прозвучал неуверенно, будто я успокаивала себя.

— Не нервничай, милая, — посоветовал Адриан. Он опустил телефон в карман, в точности повторяя мой жест, и мы взялись за руки. Не нервничать не получалось, хотя я очень хотела. Я совершала поворот за поворотом, но парк становился только гуще. Все маршруты, которые я знала, будто перепутались, смешались друг с другом, сплелись.

— Мы все время оказываемся на одном и том же месте, — сказала я. — Ходим кругами.

— Это бывает с теми, кто потерялся, — ответил Адриан. Голос его выражал удовлетворение прогулкой и больше ничего. Я подумала, что так и не помню ни единого момента, когда Адриан потерял свою довольную самоуверенность, хотя в склонности к самообману он никогда замечен не был. Родители все звонили, раз через пять мы перестали брать трубку — смысла в этом не было никакого. Я поймала себя на том, что, может быть, была бы рада услышать их голоса. Мы уходили все глубже в парк, и я уже соскучилась по временам, когда мы, по моему разумению, ходили кругами. Сейчас мы шли строго вперед, потому что я признала свое посредственное владение географией Берзели. Для меня это стало открытием, я думала, что знаю этот парк как свои пять пальцем. Лес становился все гуще и гуще, теперь у меня язык не поднимался назвать это место парком, оно было огромным и в то же время тесным из-за наступающих друг на друга деревьев. Теперь Адриан шел позади, а я впереди, места для двоих уже не хватало, тропинки не было, и я не заметила, как мы потеряли ее. Мы петляли между деревьев, то и дело натыкаясь на острые, гибкие ветки. В конце концов я встала, как вкопанная и заорала:

— Я ненавижу это место! Ненавижу это место, своих предков, этот гребаный день! Я даже воздух здесь ненавижу! Гребаная Швеция! Я хочу сдохнуть! Я устала! Хотя что это я, здесь-то мы и сдохнем! Связи нет! Мы заблудились!

— И парк вообще не должен выглядеть так. На «Трип-эдвайзере» его называют компактным и интуитивно понятным местом для семейных прогулок.

Дальше я орала уже бессловесно. Я понятия не имела, сколько времени прошло, прежде чем Адриан указал рукой куда-то влево.

— Там озеро, пойдем хоть в красивом месте умрем.

Адриан будто бы вовсе не волновался. Он взял меня за руку, и я последовала за ним. Озеро было огромное и очень светлое. Никогда прежде я не видела такой прозрачной воды, луна пробивала толщу до самого дна, делая озеро большущей каплей расплавленного серебра. В темном ночном воздухе кружили, как золотые звезды, здоровые светлячки. И тогда меня накрыло, как колпаком, одним удивительным фактом. Мы не были в Берзели. Я изучила парк вдоль и поперек, здесь не было озера, тем более такого. Озеро уходило дальше, как ртуть просачиваясь вглубь леса, сквозь деревья. Мы вышли на поляну перед озером, и я увидела, какая огромная, будто нарисованная, над нами луна. Мне сразу вспомнился разговор в клубе. Другой мир, иной мир. Пейзаж был как в сказке, медленными скачками гарцевали светлячки, вода будто светилась, и по ней плыли редкие кувшинки, скрывшие свою красоту на ночь.

— Невероятно, — прошептала я.

— Похоже на компьютерную заставку, — сказал Адриан. Голос у него был чуть рассеянным, это выражало крайнюю степень удивления. Он прошел вперед.

— Лунной дорожки нет, — сказал он. — Свет равномерный, как от солнца. Тебе это не кажется странным?

— Мне кажется странным все, — засмеялась я. Странным, и в то же время сказочным. Я никогда прежде не была в таком мучительно красивом месте. Запрокинув голову, я заметила, что в кронах высоких деревьев вилось еще больше светлячков, будто золотые елочные гирлянды, притаившиеся на ветках. Я кинулась к Адриану, и он подхватил меня на руки. Мы танцевали в абсолютной тишине, сопровождаемой лишь нежным, почти незаметным трепетом воды. То, что мы переживали, было чудом. И хотя я была напугана, я была и вдохновлена, удивлена. Мы остановились и посмотрели на воду. Адриан сделал шаг вперед, носок его ботинка умылся в прозрачной воде.

— Лучше не трогать ничего в незнакомом…

Я начала, но продолжить не успела. В этот момент длинная, белая рука с хваткими пальцами обвилась вокруг щиколотки Адриана. Он закричал, и я вцепилась в него, когда он полетел на землю. Рука будто не принадлежала никому, росла из земли, как цветок, но при этом была подвижная, слепо шарящая в поисках тепла, и это было отвратительно.

— Адриан!

Я кинулась к руке, чтобы отсоединить ее, пальцы разгибались с хрустом, и когда мне оставалось только два, я увидела вторую такую, за секунду прежде, чем она схватила меня. А потом их, как в сюрреалистическом фильме, стало вылезать из-под воды все больше и больше. Они тянулись к нам, и мы с Адрианом пытались освободить друг друга, но стоило нам попытаться выползти, как нас хватали снова. Я колотила эти руки, кусала их, вырывалась, но чем дольше я боролась, тем слабее становилась, а вот белые, мокрые и холодные руки мертвецов, вырывающиеся из-под земли, не уставали. Это руки утопленников, подумала я.

Мы сползали в холодную воду, нас передавали все дальше. Когда мы оказались в воде, бороться стало еще сложнее — вода замедляла движения, смягчала удары, а руки мертвецов, длинные, белые руки мертвецов были все такими же цепкими. Мы барахтались в воде, кричали, но сила десятков рук вела нас к середине озера, в прозрачной воде подо мной я видела, как руки вытягиваются из-под земли, хватают нас, трясут, как собака игрушку, передают дальше. Когда мы оказались на середине озера, вдруг все закончилось. Мы замерли, с трудом пытаясь не пойти ко дну тут же.

— А как думаешь, какая идея за сегодня была самая плохая? — спросил Адриан, когда мы вместе рванули к берегу.

— Но мы ведь все равно хотели съездить на озеро, — засмеялась я.

И в этот момент сила, уже невидимая, потянула нас обоих вниз, на дно. Я смотрела, как прозрачная вода, не закрывающая небо и луну надо мной, становится все темнее.

Воздуха осталось совсем мало, а я все не чувствовала дна. Зато мне удалось нащупать руку Адриана. Это и было самым главным.