Аркадия (СИ)

Глава 19

Я вынырнула из воды, и на берег, казавшийся мне необычайно приятным, теплым и гладким, меня вытащил Герхард. У него были сильные руки, и я бы обязательно покраснела, потому что это было волнующе.

То есть, если бы у меня под кожей хоть кровинка осталось. Мне казалось, будто абсолютно вся моя кровь скрылась от холода, отхлынула от меня и не было ничего, что бы меня грело.

Я даже злилась на Герхарда. Если бы он не нашел хода в это место, Астрид не прыгнула бы в воду, и меня бы не стянула. Точно ведь знала, что я сюда не хочу.

Неожиданно, здесь оказалось тепло. Даже приятно, я ведь давным-давно в тепле не была, уже и забыла, что это такое. То есть, сутки, однако ощущалось, будто я настолько сроднилась с заснеженным лесом, что антропологически сравнялась с народами севера, вроде каких-нибудь якутов из России.

А теперь я шмыгала носом и чувствовала, что здесь работает отопление. Как в нормальном мире, как в мире, который не был Аркадией. Я улыбнулась, а потом услышала еще и радио. С песнями я тоже давным-давно не сталкивалась, но они не вызывали у меня шока.

Чей-то мягкий, ласковый голос вещал о своей бессмертной и мертвой любви. Я любила такие песни, в детстве я представляла, что их поет мой папа.

Герхард помог мне подняться на ноги. Рядом, как собака, отряхивалась Астрид. Ее пышная рыжая шевелюра наотмашь ударила меня по лицу.

— Итак, это уютное место в стиле пятидесятых годов двадцатого века и есть то, что хотел показать Жадина? — спросил Аксель. — Дизайн интерьера, вот что интересовало его по-настоящему…

Но Адриан сказал:

— Да нет. Не думаю. Я думаю, его интересовали мертвые младенцы.

Мертвые младенцы? Я терпеть не могла живых младенцев, их беззубые умилительные улыбки вызывали у меня мучительное отвращение. Лет с тринадцати я обсессивно не любила детей, не могла перестать думать о том, какие они мерзкие. Может быть, я все еще не могла смириться с тем, что мое собственное детство было омрачено заботой о родителях. С трех лет я умела готовить яичницу, и это не тот самый навык, который чем раньше осваиваешь, тем совершеннее он становится.

Глупо было не уметь прощать детям отсутствие собственного детства, и я прекрасно знала, что сказал бы мне психотерапевт. Словом, я никогда не задумывалась о своих детях и старалась не иметь ничего общего с чужими. Однако никогда я не желала детям ничего плохого.

Тем более я не желала им ничего настолько плохого.

Младенцы лежали на полках, они были как зрители, взявшие в кольцо сцену.

— Хрена себе, — сказала Астрид. И впервые ее грубоватая реплика будто бы была взята из самых личных глубин моей души. Все эти младенцы были душами, они не были полностью мертвы. И изуверство такого масштаба было сложно себе представить. Мне казалось, что комната кружится у меня перед глазами, и я смотрела и смотрела, не в силах отвести взгляд. Я никогда не понимала, почему люди говорят про кровавые моменты в фильмах, что не могут их смотреть и не смотреть не могут. Я всегда могла отвернуться.

Но вот сейчас эта моя способность мне отказала. Я видела детей, чья плоть частично и полностью была заменена металлом, грубо взрезанным и грубо впаянным. Видела детей, раздувшихся как воздушные шарики. Видела детей, опухших, как утопленники и детей, похожих на лягушек.

Все мое существо наполнялось невыразимым отвращением, но самым неожиданным образом не к детям, а к тому, кто это с ними сотворил. Все это было настолько мерзко и неестественно.

Монстры — просто монстры, вызывали страх и отвращение, хотя я знала, из чего они сделаны.

Потерянные вызывали жалость и ужас, потому что я видела из чего они сделаны.

А местные безымянные младенцы вызывали боль.

Герхард сказал:

— Он от них питался. Вытаскивал из них камушки. Их магию, их суть. Теперь они пустые оболочки.

— Как если бы из клетки вытащили ядро, — сказала я тихо. — Если мы представим, что душа — это клетка.

— Он их уродует просто для развлечения.

— Медленно до нас доходит? — пожал плечами Адриан. — В принципе можно было так ужаснуться еще когда мы увидели монстров.

На лице Делии застыло выражение отвращения. Кажется, ей вовсе не нравилось до конца осознавать, кем она на самом деле управляла. И что за камушки ее монстры приносили Неблагому Королю. Это были ядра душ, семя и кость, самое важное.

Мы некоторое время стояли молча. Я не знала, что и думать. Аркадия враз опротивела мне. Пребывание здесь казалось теперь совершенно невыносимым. Наверное, примерно так чувствуют себя люди, носящие мех, которые впервые увидели, как сдирают шкуру со зверьков. И их забрызгало кровью.

Я почувствовала, что сейчас заплачу.

Адриан сказал:

— Зрелище и вправду довольно отвратительное.

— Оно не просто отвратительное. Это, пожалуй, худшее, что я видел за свою жизнь, — сказал Аксель, а потом развернулся к воде.

— Ну, что ж, пора и честь знать!

— Стоять! — рявкнула Астрид.

— Это я могу тебе приказывать, а ты мне — не можешь.

— А ты меня ударь!

— Мне нужно движение, чтобы тебя убить.

— Хочешь посмотреть, кто из нас умрет?

— Кроме того, если ты не забыл, я могу остановить время.

— Не для меня, неудачник! Приказ, у нас есть приказ. Делия, пойдем. А вы можете оставаться в музее уродцев сколько захотите, натуралисты.

— Иди на хрен, Аксель!

— Мы должны выполнить приказ!

— Если я и выполню этот приказ, то только для того, чтобы этим мечом отрезать голову твоему Королю, — рявкнула Астрид.

Слово было сказано, я замерла и все замерли, и тишина, которая образовалась, была неприятной. Как тишина за секунду перед тем, как цунами обрушится на берег. А потом все заорали еще громче.

— Ты не смеешь ослушаться его приказа!

— Это ты не смеешь!

— В противном случае ты умрешь!

— Да я лучше умру, чем буду знать, что тут такое творится! Сначала Потерянные, потом это…

Астрид даже могла произнести слово «младенцы». Хотя именно младенцы в существах, как игрушки разложенных на полках, угадывались за всеми их уродствами безошибочно.

— И что ты будешь делать?! Куда пойдешь?!

— Да хоть к Потерянным!

— Прекратите!

— Делия, разве ты хочешь туда возвращаться?!

Все ругались так шумно, что мне захотелось зажать уши. А потом Герхард крикнул, неожиданно громко:

— Заткнитесь!

И все, может быть больше от неожиданности, чем из исполнительности, замерли. Лица у всех стали удивленные, и впервые в нас промелькнуло что-то родственное, я видела, что какие-то черты у нас у всех общие. Это было забавно, но совершенно никак не соотносилось с серьезностью ситуации. Герхард казался злым, я впервые видела его таким. Черты его лица потеряли всю мягкость, и сейчас он казался похожим совсем на другого человека, которого я прежде не знала.

— Им нужна помощь, — сказал он мягче, и лицо его прояснилось.

— В смысле, помощь? — спросила Делия. Она явно была готова помогать этим существам, а я даже не знала, в силах ли я приблизиться к ним.

— Им нужны имена, — сказал Герхард. Мне захотелось смеяться. Вот уж имена последнее, что нужно было этим деткам. Может быть, им помогла бы аннигиляция, но уж точно не выбор имени. Я представила себя, называющей их, одного за одним, как счастливая родительница. Но лицо Герхарда оставалось серьезным, его светлый взгляд блуждал по полкам. Он сказал:

— Имя заявляет, что мы существуем.

— Напоминает плохую интерпретацию Гегеля.

Тут уже я обиделась:

— Гегель ничего подобного не писал, Аксель!

— Тогда очень плохую.

— Не начинайте, — повторил Герхард. — Я просто знаю. Позвать тебя, значит разбудить. Пока у тебя нет имени, ты в небытии. Мы ничем не можем помочь Жадине и другим Потерянным, потому что их больше никак не зовут. То есть у них есть имена, но их никто не знает. А у этих душ — нет еще никаких имен. Их можно назвать. А потом мы вернем их в исток Великой Реки. Как всех мертвых.

— Имя, то есть м-м-м, например, Эльза или Гуннар? — спросила Делия.

— Любое. Имя это не то, что в паспорте. Это кто ты такой. Если мы дадим им имена, они смогут войти в Великую Реку. Даже покалеченные, все равно смогут. А там — очистятся.

Мы все стояли молча, никто не решался. Я не решалась даже смотреть на этих существ. Мне было тошно и противно, и жалко их всех в то же время.

Герхард сделал шаг к полкам, и меня передернуло. Я не могла понять, как он может позволить себе приблизиться.

— Это Милый Малыш, это Гневный Малыш, это Малыш Скелет, это Лоботомированный Малыш, это Поврежденный позорный Малыш, это Зубастый Малыш, это Прогнивший Мясной Малыш, это Привлекательный Малыш, это Апатичный Малыш, это Малыш со Странным ртом, это Хороший Малыш, это Облезший Малыш, это…

— Герхард! Заткнись! Их здесь полно!

— Да, поэтому не отрывай меня, у меня много работы.

Он подходил к младенцам, которые вызывали у меня отторжение, сравнимого с которым я прежде не чувствовала. У него было много работы. И тогда я сказала, указав на покрытую сыпью малышку.

— Сюзанна.

А потом на малыша со слюнявым раззявленным ртом.

— Карл.

И они зашевелились. Будто их замерзшие, едва подрагивавшие тела начали вдруг отогреваться. Они задергались, задвигались, залепетали, а потом заплакали. Я попыталась перекричать их:

— Стефан! — указала я на уродливого малыша поблизости. А потом имена полились с моего языка, я только кидала на малышей взгляд и выкрикивала, пытаясь перебороть плач проснувшихся:

— Эллиот! Анна! Йохан! Генрик! Эмиль! Ингрид!

Все они обретали имена, и крещендо криков разрывало мне голову. Я слышала, как Астрид кричит:

— Придурок!

Сначала я подумала, что она на кого-то ругается, скорее всего на Акселя. Но потом я поняла, что Астрид дает имена. Может быть, она слишком близко приняла к сердцу имя Жадины.

— Размазня! Маленькая тварь! Безмозглый младенчик! Козлина!

Последующие ее варианты были исключительно нецензурными. Я подумала, что истинные имена данные этим детям мной понравились бы им куда больше.

Адриан стоял с совершенно невозмутимым видом, иногда он подавал голос, не считая, что обязан перекрикивать кого-либо. Я услышала лишь два имени, данных им:

— Мария-Антуанетта. Калигула.

Он говорил и еще что-то, но перекричать тех же Марию-Антуанетту и Калигулу не старался. Делия выкрикивала с неожиданной яростью, как будто она Дейенерис, Матерь Драконов или кем она там себя считала:

— Бела Лугоши! Алдуин! Фредди Крюгер! Джейсон Вурхиз! Ленор!

Набор получался необычный. Дети шевелились, хотя я не могла себе представить, как существа, так сильно изуродованные могут вообще приходить в движение. И все же они оживали. Не полностью, но их пронзительные крики, кажется, голову мне готовы были разорвать. Их здесь было много-много, и они все казались мертвыми или почти мертвыми.

Только Аксель стоял неподвижно, как главный герой «Бойцовского клуба», когда наблюдал, как рушатся дома. Я была даже уверена, что он подразумевал эту аллюзию. И что он только и ждал шанса взять Делию за руку.

Его лицо выражало целую гамму эмоций. И не то, чтобы мне очень хотелось смотреть на Акселя, но на младенцев я уже насмотрелась. Никогда не могла похвастаться тем, что хорошо разбираюсь в людях, но Аксель явно находился в бездне, так бы он сам это непременно охарактеризовал, смешанных чувств.

Я видела, что Аксель восхищается происходящим, он ведь никогда не дарил жизнь, только отнимал. Я видела, как он радуется тому, что видит. Я даже видела, что ему не окончательно все равно, и эти бедные души и в нем будет жалость. Я видела и то, что Аксель завидует нашей смелости. И то, что он не понимает, зачем мы это делаем.

Что для него все намного проще. Он бы никогда не совершил такого ради кого-то. Его мысли занимала причина, по которой решились на это мы. Он не понимал и не принимал такие аргументы, как жалость и сочувствие. Он понимал совсем другой язык, и в первую очередь это был язык власти.

И самое большое, что он мог сделать для этих бедных малышей — не назвать их, не дать им жизнь, а ослушаться приказа Неблагого Короля, может быть, впервые в жизни. И дать нам совершить это.

Наверное, это даже было намного больше, чем делали мы. Мне стало странно от того, что я понимаю Акселя. Я даже понимала, что он делал это не из чистых духовных порывов, а потому, что этого страстно хотела Делия. Я чувствовала, что при мне совершается какое-то таинство.

В Аркадии прежде нас некому было назвать этих существ. Теперь это были души, у которых есть имена. И их становилось все больше.

Я подумала, что не знаю, всеведущ и вездесущ ли Неблагой Король. Если да, почему он не здесь? А если нет, почему так часто, в другие, совершенно неважные моменты он оказывался рядом? Впрочем, я ведь даже не знала, как он выглядит и от этого он всегда казался мне страшнее, чем другим.

Наконец, я увидела, что Герхард замер. Он сел прямо на пол и обхватил голову руками, принялся раскачиваться. Ему явно было слишком шумно. Все закончилось, кроме бесконечных криков и плача. А Аксель тогда спросил, и его голос, на этот раз не такой уж громкий, самым неожиданным образом был слышен всем, даже несмотря на визг младенцев.

— Довольны?

И Астрид сказала:

— Еще бы.

Они стояли ровно друг напротив друга. Я даже засмеялась, подумав, что они похожи на потерявших всякое терпение мужа и жену, готовых к разводу, ошалевших в маленькой квартире пятидесятых годов, среди моря детей.

И тогда я поняла, что все уже случилось. Назад дороги нет. А путь вперед был мне совершенно неясен. Я стояла в пустоте, и все остальные чувствовали себя примерно так же. Все вышло глупо и бестолково, то есть ровно так, чтобы я возненавидела этот поступок. Но я неожиданным образом ни о чем не жалела.

То, что мы сделали было правильным. И, наверное, даже единственно верным.

— И что вы теперь планируете делать? Сунулись в мастерскую Неблагого Короля, а дальше?

— Мастерская? — переспросила Астрид. Казалось, она сейчас зубы, как собака, обнажит.

— Вы испортили его вещи.

— Ах, вещи?

Но Аксель не обращал на нее никакого внимания.

— И чего вы добились? Пойдете перетаскивать младенцев к истоку Великой Реки? Вы сами скоро в ней окажетесь.

Но он не помешал нам, ведь не помешал, значит и для него во всем происходящем был смысл.

Астрид сказала:

— Ты считаешь, что все это правильно?

Чтобы перекричать младенцев, ей самой приходилось орать. У меня голова болела, было ощущение, что я засунула ее в турбину самолета.

— Так просто есть. Меня не волнует то, что правильно, а что нет. Как меня не будет волновать ваша смерть.

Это было неправдой или, в крайнем случае, не совсем правдой. Я видела, что Аксель волнуется. И даже оценила эту каплю, крохотную искру человеческого в нем. А потом все случилось очень быстро. Адриан взял со стены тяжелый радиоприемник, висевший на гвоздях, Аксель выхватил нож. И я подумала, Адриан ведь точно не успеет. Он стоял рядом с Астрид, а Аксель был за метр от него. Я уже представила, как Адриану в горло воткнется нож. Уже представила, как кровь хлынет из него, и я впервые увижу смерть человека. Надо же, мертвых людей я видела, а смерть нет. Делия и Герхард попытались удержать Акселя, но он легко вывернулся. И ровно перед тем, как Аксель метнул бы нож, когда я уже совершенно точно знала, что ничего Адриан не успеет, он сделал то, чего я от него совсем не ожидала.

Тяжелый радиоприемник с деревянным, зловещим стуком, как земля по крышке гроба, сказала бы Делия, опустился Астрид на голову.

Я глазам своим не поверила, Астрид и Адриан был совершенно едины, казалось они читали мысли друг друга, и то, что я видела противоречило самым базовым моим установкам, касающимся личностей, целей и поступков Астрид и Адриана. Впрочем, умом я все понимала. Астрид не отреагировала никак, продолжая смотреть на Акселя. А через секунду глаза у Акселя стали затуманенными, он пошатнулся и упал. А Астрид обернулась к Адриану, показала ему большой палец, и я увидела у нее на голове небольшое кровавое пятно. Но Астрид будто бы было плевать. Она взяла флягу, выдавила остатки Крови Королей себе на язык, и рана медленно, но начала затягиваться.

Астрид сказала:

— А теперь давайте-ка сваливать отсюда, пока он не пришел в себя.

У меня было к ней море вопросов: куда мы пойдем? зачем она это сделала? что нам теперь делать?

Но я понимала, что лучше не задавать этих вопросов здесь и сейчас. Делия сказала:

— Ни хрена себе, как все обернулось.

Она переступила через Акселя, прошла по мокрому паркету и прыгнула в воду. Герхард опустился на корточки, пощупал его пульс, удовлетворенного кивнул.

— Да жив он, и так ему и надо, — сказала Астрид.

— Неправильно оставлять его здесь, — пожал плечами Герхард.

— Неправильно, — сказал Адриан. — Кинуть его сейчас в воду. А все остальное — вполне правильно. А теперь пойдем, пока он не вызывал своего папеньку.

— Но он же не вызывал, — сказал Герхард. — Хотя мог бы.

— На том ему и спасибо, — сказал Адриан. — Иначе был бы мертв.

Тут я не выдержала:

— Он жив, потому что ты не мог убить Астрид!

— Лучше оцени красоту нашего плана.

— Нашего? — переспросила я. Но Адриан сказал, что настолько не хочет об этом говорить, что уйдет в воду. Я последовала за ним. Герхард все еще сидел рядом с Акселем, а мне вот вовсе не хотелось быть поблизости, когда он проснется. Астрид, видимо, поставила себе цель забрать Герхарда.

Я знала, что это должна была сделать я, но мне слишком хотелось оказаться подальше.

Дыхания едва хватило, чтобы проплыть через тоннель, так я волновалась. Вынырнув посреди кристаллов и льда, я глубоко вдохнула. Адриан и Делия помогли мне выбраться. Больше у нас Крови Королей не было, поэтому я почувствовала безудержную дрожь, и как сводит холода все тело. Мне казалось, что болела каждая моя клеточка. Герхард и Астрид выбрались самостоятельно, не прибегая к помощи остальных, и я почувствовала себя слабой.

Мы вышли из пещеры и, дрожа, шли назад. Я лично шла куда глаза глядят, видела спину Астрид, и только это было причиной, почему я шла вместе со всеми. Только когда мы подошли к ступеням, ведущим на гору, я поняла, что у нас есть какой-то план. Тогда я и спросила:

— Астрид?

Астрид передернула плечами и остановилась, и все мы остановились. Холод сделал нас полными болванами.

— У тебя есть какой-то план? — спросила Делия.

— У меня есть лучший план на земле.

Мы уже совершили непростительное, все думала я. Все уже случилось, спешить было некуда. Оставалось только покориться судьбе. Я вспомнила про земляничное поле, о котором рассказывала Делия. Меня прошил какой-то первобытный ужас при мысли о том, что оно и станет моим новым домом. Моим последним домом. Я думала и думала о том, как буду лежать под землей, и красные ягоды, будто наевшиеся моей крови, будут цвести надо мной.

Я ужасно боялась умереть сегодня. И только этот страх заставил меня забыть о холоде. Может быть, нам стоило вернуться к Потерянным? Сказать, что мы спасли их… младших братьев? Жадина знал, что мы можем помочь этим существам. И теперь, после компульсивного добра, мне хотелось причинить не менее компульсивное зло. Но я была зла не на Жадину, и даже не на Герхарда, а на себя. Стоило подумать головой и уйти оттуда, ничего не трогая, то есть не меняя. Жадина был прав, говоря, что нам нужно только посмотреть.

А теперь мы испортили вещи Неблагого Короля, и все должно было развиваться, как в сказке о Синей Бороде. Мы полезли туда, куда не нужно было и сделали то, чего не стоило.

Я глубоко вдохнула и поняла, что на самом деле вряд ли эти младенцы были так уж ему нужны. Они были не больше, чем сувениры на полочке. Да, мы ослушались, тронули его вещи, но вполне возможно, что это вовсе не повод нас убивать.

А потом Астрид сказала:

— Мы убьем Неблагого Короля.

И я отлично, в самой сути своей, понимала, почему Астрид этого хотела и даже почему это сказала. Она хотела этого, потому что, как и я, видела в нем истинное зло, а еще большее зло видела в себе, которая ему служила. В том, что все мы ему покорились, в том, что ничего не сделали для того, чтобы его остановить. То, что мы видели было неосмысляемо, и с каждой секундой я все больше понимала, что смириться с этим нельзя.

Вот почему Астрид этого хотела. Потому что очень просто захотеть уничтожить великий ужас, потому что когда мир разделен на добро и зло, никаких других вариантов не остается. Или нужно нести ответственность за это зло, отказавшись его остановить.

Нужно будет нести ответственность, когда зло победит.

Астрид не хотела этого. Я понимала, как она думает. А вот зачем она это сказала: потому что лучше умереть в бою, чем на коленях. По крайней мере, если ты Астрид.

Что думала об этом Констанция, я не понимала. Констанция, судя по всему, очень замерзла и хотела домой.

— Аксель же сказал, что этот меч может убить Благого Короля. А значит, он может убить и Неблагого Короля. У них были одинаковые мечи. Тот, который принадлежал чокнутому деду, улетел в пропасть, а тот, который принадлежал благородному деду, остался здесь. Мы найдем этот меч и прикончим его. Нас много! У нас есть магия!

— Разве он не всесилен? — спросила Делия.

А потом я заметила, что мы поднимаемся по лестнице. Что мы вовсе не обсуждаем все, стоя у подножья горы, а идем вверх. Будто мы все уже решили. Впрочем, забираться вверх было довольно долго, так что стоило начинать скорее. Кроме того, полезно будет в любом случае забрать этот меч, выполнить приказ, по крайней мере.

Но кого я обманывала? Я не хотела выполнять чертов приказ. Я просто хотела положить всему этому конец. Мы ведь могли раз и навсегда победить смерть. Я вспомнила цитату из Послания Коринфянам, которую зачитывали на какой-то из бесконечных служб, куда водили меня родители. И хотя я не стала истовой католичкой, одну фразу я запомнила.

— Серьезно? Вы хотите убить чувака, который вроде как первый человек на земле и сама смерть? — спросила Делия.

И по ее голосу я поняла, что на самом-то деле идея ей очень нравится. Герхард сказал:

— Я не думаю, что убийство, это выход.

— Но убийство смерти, Герхард, дорогой, это выход, — пожал плечами Адриан. — Мы и так его разозлили. Не думаю, что он отличается легким нравом и все нам простит.

А мне казалось, будто какая-то сила ведет меня вверх по лестнице, едва ли не за шкирку, а что до меня — я просто ищу оправдания себе, поддающейся этой силе.

Я сказала:

— Даже если бы это была хорошая идея, с чего мы взяли, что могли бы убить его? С чего мы взяли, что сделаем то, что никто другой не сделает.

— Потому что мы здесь не зря, — сказал Герхард. — Я думаю, что не только он хотел, чтобы мы здесь были. Наверное, не он хотел, чтобы мы вообще появились на свет.

И я поняла, о ком он говорит. О том, другом Короле.

— Я думаю, что это он нам помогает. Он уже помог Астрид.

— Мне вовсе не нужно было помогать! — взвилась Астрид. Но Герхард только мотнул головой. Астрид продолжила:

— В любом случае, мы наделали глупостей. Лучшим выходом будет взять меч, потом взять младенцев, сплавить их в реку и вступить в бой!

— С младенцами? — хмыкнула Делия. А я заметила, что без Акселя как-то почти одиноко. Не хватало его реплики, которая в разговоре пришлась бы как всегда не к месту. Мне было жаль, что он сейчас не с нами.

— Мне кажется, что это самый бессмысленный план на свете, — сказала я, но в глубине души мне было все равно. Я освободилась, когда помогла этим дурацким младенцам. Не сразу, но я освободилась от страха, от ожидания, от тревоги. Была, наконец, только я.

Мы поднимались все выше, ступеньки были скользкие, и я вся дрожала. Я подумала, каким же образом мы будем сражаться. А потом я увидела, как воинственна Астрид и поняла, что сражаться будет она.

Шпиль башни приближался, и теперь я видела, что никаких окон там не было. Это была игла, вонзающаяся в небо, она, будто кокон, состояла из нитей. Я не понимала, из чего он сделаны. Это мог быть столь мастерски скроенный камень, могла быть кость, как в поселениях Потерянных, но не ассоциировалось ни с тем, ни с другим. Материал казался мне похожим на воск, но должен был быть намного тверже. Я попыталась вызвать знания о нем, но не смогла.

— Признай, Астрид, — услышала я голос Делии. — Вы просто испугались, поэтому вырубили Акселя.

— Для испуганных людей мы действовали на редкость разумно, — сказал Адриан.

— Прекрати восхвалять свои глупости.

— Это ты совершил глупость, Герхард, начав называть чужие вещи.

— Я сделал хорошее дело.

— А я сделал хорошее дело, избавив нас от Акселя. Он бы позвал Неблагого Короля.

Путь наверх казался бесконечным и в то же время недостаточно далеким. Издалека гора казалась больше. Солнце вошло в зенит, и его бледный глаз уставился на нас с середины неба. Мы все ближе подходили к башне, а ступеньки все труднее были различимы из-за снега. Я с облегчением вспомнила, что Неблагой Король не мог войти в саму башню, поэтому и послал нас. Что ж, если все пойдет совсем плохо, можно будет остаться там жить.

Впрочем, вряд ли это было хорошей идеей на ближайшую вечность.

Когда мы поднялись к башне, я увидела, что она — дышит. Сплетение белых нитей, из которых она была сделана, словно было живым. Оно легонько пульсировало, будто это были белые, крепкие сосуды, составлявшие ее. Гигантский, чуждый организм, как атолл, который коронуют губчатые кораллы.

Мы замерли, запрокинув головы вверх. Шпиль башни будто пронзал солнце.

— Здесь все случилось. Бой. Вон там, — Герхард показал рукой в сторону бескрайней снежной пустыни. Вершина горы была плоской, широкой, как большое, покрытое белым поле.

Я посмотрела за горизонт и увидела там высокий, неспокойный океан. А дальше ничего не было. Так и заканчивалась Аркадия.

Мы все, не сговариваясь, остановились. Нужно было сделать еще пару шагов, чтобы оказаться под сенью дышащей башни. Нужно было приложить еще немного усилий. Герхард сказал:

— Мы ведь хотим домой.

— Я об этом не вспоминала, — пожала плечами Делия. — Но между смертью и возвращением домой я, пожалуй, выберу возвращение домой.

Все мы были наслышаны о Детях Неблагого Короля, которых он приносил в жертву по ничтожнейшим поводам.

Астрид сказала:

— В любом случае, мы должны быть смелыми, разве нет?

Она первая вошла в башню, пролезла между двумя скоплениями нитей, которые будто расступились, пропуская ее. Я услышала странные, тихие звуки — так воздух проходит в легкие при дыхании, с неясным, почти неощутимым свистом.

Внутри не было никакой мебели, лестницы или чего-то такого, что ожидаешь увидеть в помещении. Просторный зал не имел пола, под нашими ногами был снег, а над нами тянулись ввысь нити, образующие башню. Я коснулась одной из них, она оказалась твердая, но гибкая. Как мышца. Она задвигалась, и я отдернула руку.

Это не было нечто до предела физиологическое, хотя оно не кровило, не истекало слизью. Но оно определенно было живым. Я подумала, что некоторое время нам придется искать меч, но он оказался на самом видном месте. Его сжимало, будто в руке, очередное скопление нитей. Оно поддерживало его, словно постамент. У меча была золотая рукоять, такая красивая, и я не сомневалась, удобная.

И бриллиантовое лезвие, казалось, готово было взрезать не то что металл, но даже саму смерть. Солнце, лившееся сквозь щели в башне, танцевало внутри меча. Я удивилась и восхитилась его красотой.

Нам нужно было прийти за ним, даже если это стоило бы нам жизней, настолько он был красив. Казалось, в каждой его грани тонут самые удивительные вещи на земле — зелень лета, синева моря, красная ярость огня. Он переливался намного ярче, чем это было физически возможно. В нем были не призраки цветов, как в земных бриллиантах, а их прообразы.

То, из чего была сделана эта вещь могло быть древнее самой земли.

А потом все потемнело, так резко и быстро, что даже меч поблек. И пришло ощущение, к которому невозможно было привыкнуть.

Ощущение присутствия Неблагого Короля.