Арлекины и радуги

Глава 9

– Мам, я прилетела. Как у тебя дела?

Вера звонила из «Рояла», куда опять поселилась – даже номер ей дали тот же самый. Татьяна Викторовна радостно ойкнула, воскликнула:

– Доченька! Когда ты зайдешь?

Вера прикинула, во сколько сможет освободиться из городской администрации, где у нее была назначена встреча.

– Думаю, к пяти освобожусь.

– И почему ты опять в гостинице? Я же говорила, живи у нас!

«Живи у нас» означало в бабушкиной квартире, где теперь появился новый обитатель – мама повторно вышла замуж.

– Спасибо, – сказала Вера, – мне в отеле удобнее. Я же не в отпуске. У меня командировка.

– Да-да, я помню, – заторопилась Татьяна Викторовна, – культурное наследие ЮНЕСКО.

– Оно самое. Я сегодня в администрации буду, потом сразу к вам. Хорошо?

– Конечно! Мы все ждем. Володя тебе передает привет.

Володей звали маминого мужа, появившегося в доме, когда Вера уехала в институт. Развод родители оформили вскоре после плачевного эпизода с проигрышем в казино. Работу Леонид Ефимович бросил и новую не искал. Несколько раз он пытался увидеться с Верой около школы, но Татьяна Викторовна как чувствовала – выскакивала во двор и прогоняла его. Вере было жаль отца, но мама с бабушкой целыми днями твердили, что он разрушил их жизнь, из-за него пришлось продать квартиру, он виноват во всех смертных грехах.

Устав мыкаться по чужим людям и кормиться случайными подработками, Леонид Ефимович прибился к бригаде, занимавшейся ремонтом. В городе строилось новое жилье, и услуги ремонтников пользовались спросом. Получаться стало не сразу, но все-таки он был не совсем безруким и постепенно освоился.

Роль прораба в бригаде исполняла Ольга – дама жгучей цыганской внешности с густыми кудрями, крючковатым носом и пышной грудью, похожей на нос корабля. Ольга в свое время закончила строительный техникум, сама работала маляршей, когда надо. Она положила глаз на интеллигентного Леонида Ефимовича – до этого у нее были только такие же работяги. Институтский преподаватель с извилистой судьбой, изгнанный из семьи, показался Оле лакомым кусочком. Она начала заботиться о новеньком: подкармливать в обеденный перерыв домашними котлетками и голубцами, ставить на задания попроще, чтобы не опозорился в очередной раз, совать в карман штормовки небольшие суммы сверх оговоренных.

Оля красила ногти алым лаком, носила шлепанцы на пробковой танкетке летом и сапоги на резиновом ходу зимой, обожала декольте и узор в горошек. В ушах у нее сверкали золотые кольца, на руках – перстни с малахитом и бирюзой. В общем, женщина была колоритная, и Леонид Ефимович, поколебавшись немного, сдался ей на милость.

Оля поселила его у себя, в частном доме на окраине, снаружи казавшемся скромным, но внутри таившим лепнину под золото, цветастые ковры и шелковые с блеском покрывала. Перебравшись к ней, Леонид Ефимович подивился тому, как зарифмовалась его судьба – домик все-таки появился. Оля жила одна, с маленькой собачкой неизвестной породы, которую называла дуся или сволочь в зависимости от настроения.

«Дусей» для нее быстро стал и Леонид Ефимович. Он подчинялся Оле бездумно, радуясь, что кто-то командует им и принимает ответственность на себя. По вечерам, покончив с делами, они заходили в кооперативный магазин в конце улицы и покупали там бутылку хереса «Массандра». К хересу Оля нарезала на тарелке яблоко, высыпала в вазочку конфеты и с двумя «дусями» – собакой и Леонидом Ефимовичем – садилась пировать.

Леонид Ефимович, к выпивке непривычный, сначала соглашался только на рюмку-другую. Потом втянулся, перешел с хереса на коньяк и крепкие настойки, которые Оля готовила сама – на лимонных корочках, березовых почках и еще бог знает на чем. Те забирали быстрее, расцвечивая жизнь новыми красками.

Оля забеременела, но, подумав, пошла в женскую консультацию и попросила аборт. Леониду Ефимовичу она объяснила, что ей с детьми возиться не охота, работы невпроворот, а у него дочь уже есть. Каждый месяц он получал от Оли раз навсегда оговоренную сумму и переводил на сберкнижку жене, для Вероники.

Когда дочери исполнилось восемнадцать, Оля выдавать деньги отказалась. Леонид Ефимович пошел к жене в школу, объяснить, почему переводы закончились. Татьяна Викторовна, поджав губы, выслушала его, и сказала, что ни копейки из его алиментов не тратила, а накопленную сумму отдала завкафедрой, которая помогала устроить Веронику в институт. Леонид Ефимович спросил, как она учится, где живет, и Татьяна Викторовна односложно ответила «хорошо» и «в общежитии».

Сама она, проводив дочь в Москву, внезапно заневестилась: встретила на семинаре по методической работе мужчину старше ее на пять лет, из городского отдела опеки и попечительства, по имени Владимир. Принимая его ухаживания, Татьяна Викторовна снова чувствовала себя молоденькой девушкой, выпускницей пединститута. С первым мужем когда-то все закрутилось очень быстро – свадьба, ребенок, квартира, купленная мамой, – а новые отношения развивались неспешно и церемонно.

Володя приглашал ее в областную филармонию, и она доставала из шкафа платья, которые раньше надевала только в школу на новогодние вечера и выпускные. Ярослава Афанасьевна частенько подбрасывала ей контрамарки на спектакли Кости в городском драмтеатре, и туда они с Володей ходили тоже.

Володя никогда не был женат, и ухаживал за ней с юношеской робостью. Спрашивал, можно ли встретить ее после школы, а потом топтался у ворот, стесняясь войти. На знакомство с мамой явился весь красный, в новом костюме и при галстуке, с букетом. Елена Алексеевна констатировала со вздохом, что дочь нашла себе очередного недотепу – видно, только такие на нее и падки.

Недотепа или нет, но Володя сделал предложение, которое Татьяна Викторовна приняла. Жить он переехал к ним на проспект Ленина, благо места в квартире было предостаточно. Елена Алексеевна, присмотревшись к новому зятю, поняла, что застенчивым он кажется лишь на первый взгляд; в действительности Володя ловко добивался чего хотел. В отличие от Леонида Ефимовича, про которого они знали немного и все печальное: пьет, живет с какой-то бригадиршей…

Он и правда оставался в бригаде: красил, шкурил, клал плитку, стелил ламинат. Выпивал уже не только по вечерам, но и днем, а в выходные вообще не просыхал. Для Оли он из дуси раз навсегда превратился в сволочь, потом был изгнан из дома с лепниной и покрывалами и оказался в строительном вагончике с одиноким и тоже пьющим Толяном.

Однажды, на ремонте большой трешки в башне недалеко от центра, Леонид Ефимович, страдая от похмелья, сунулся на балкон покурить. Поглядел вниз с пятнадцатого этажа, налег грудью на расшатанные перила и вдруг почувствовал, как опора исчезает, а сам он проваливается в бездонную пропасть, еще пытаясь уцепиться за что-нибудь. Уцепиться не смог, пропасть поглотила его. Оля позвонила Татьяне Викторовне сказать, что ее бывший муж разбился.

В морге на церемонии прощания Татьяна Викторовна старалась держаться от Оли подальше и сбежала, как только опустили крышку гроба. На скромные поминки, устроенные Олей на деньги бригады, от семьи пришла только Вера. Высохшая до черноты, она казалась старше своих двадцати лет.

Дома мама с бабушкой устроили ей допрос. Она вообще ест? Что с ней происходит?

Вера не отвечала, сидела, стиснув зубы.

– Так же нельзя, – увещевала бабушка, – ты о здоровье подумай!

Мама поддерживала:

– Только посмотри, во что ты превратилась – кожа да кости.

Они хором объясняли, что больше худеть ей нельзя, что она должна бросить диеты. Что если будет и дальше продолжать, то окажется в больнице. Что от анорексии умирают, потому что в организме нарушается баланс электролитов, вон сколько об этом по телевизору твердят. Приводили зловещие примеры – одна певица дохуделась до тридцати пяти килограмм, и ее потом еле откачали. А ведь бывает и хуже, бывает, что не откачивают.

Вера выпила пустого чаю, глядя на коробку конфет, как на злейшего врага. Сказала, что ночевать не останется и укатила на последней электричке. С тех пор старалась приезжать пореже, а там и вообще перебралась за границу. Приглашала маму с бабушкой ее навестить, но все не получалось: то у бабушки гипертония, то на даче дел невпроворот. Даже на свадьбу не выбрались; Вере показалось, что они стесняются встречи с ее высокопоставленным мужем.

Положив трубку в номере «Рояла», Вера усмехнулась иронии судьбы: теперь вот и мужа нет, некого стесняться. Надо как-то полегче, покороче рассказать о разводе, чтобы не расстраивать своих.

В администрации Вера управилась быстрее, чем ожидала, и в половине пятого уже звонила к матери в дверь. Татьяна Викторовна открыла, Вера перешагнула порог и сразу почувствовала, что в квартире накурено. Вроде бы Володя не курил – а уж мама с бабушкой и подавно, – так что это показалось Вере странным. Мама тоже держалась необычно: глаза у нее блестели, на губах порхала загадочная улыбка. На ней был нарядный домашний костюмчик с широкими брюками – светло-голубой в белые узоры, – на губах розовая помада, щеки подрумянены.

– Что у тебя тут происходит? – поинтересовалась Вера, заглядывая в гостиную.

На столе, покрытом льняной скатертью с вышивкой, был расставлен чайный сервиз, на блюде стоял торт, и нескольких кусков в нем не хватало. Рядом с тортом – открытая коробка конфет и пепельница с окурками.

– Ты принимала поклонника? – Вера напустила на себя такой же, как у матери, таинственный вид.

– С ума сошла! – хихикнула Татьяна Викторовна, польщенная. – Нет, конечно!

– Тогда в честь чего банкет?

– Ты лучше садись, – ответила мать, – будем чай пить.

Она быстренько составила в стопку использованные чашки и блюдца и понесла их на кухню. Вера пошла за ней – вымыть в ванной руки.

Мама погремела посудой, выбросила окурки, открыла пошире окно, чтобы из квартиры вытянуло табачный запах. Они сели, Татьяна Викторовна налила им чаю, потянулась положить Вере торт, но та остановила ее руку.

– Как твоя командировка? – мать начала издалека.

– Нормально. Проверила, что они тут успели за неделю. Наши требования выполнены, делегация может приезжать. Делегация ЮНЕСКО, я имею в виду. Ты лучше скажи, кого тут принимала. Выглядит подозрительно, – Вера кивнула головой на накрытый стол.

– Это, скорее, твоя командировка выглядит подозрительно. Оказывается, ты с Костей Садовничим встречалась! А нам ни слова!

– С кем? – растерявшись, спросила Вера.

– С сыном Ярославы Афанасьевны. Только не делай вид, что не понимаешь. Ты бы видела, какой он сюда прибежал – лица нет, руки трясутся.

– Почему еще?

– Тебя искал! Вероника, говорит, так внезапно пропала, а мы с ней вместе прилетели. Кстати, это правда?

– Ну… – Вера запнулась, потом призналась: – Отчасти.

– То-то мне странно показалось: сидел он дома после того скандала в Москве, сидел, и вдруг сорвался, полетел в Австрию. Мне Ярослава Афанасьевна рассказала. Естественно, я сложила два и два.

– И что дальше?

– Посадила его чай пить. Надо же было расспросить, в чем дело.

– Так… И что он рассказал?

– Что полетел в Вену по работе, там встретился с тобой, и вы вместе вернулись. Только мне что-то не верится. Какая у него работа сейчас? Ярослава Афанасьевна говорила, его даже в областной театр брать не захотели. Признавайся, это ты его с собой увезла?

– Мам, ну он же не кошка! Как я могу его увезти?

– Да очень просто! Ты же сама говорила: можешь любые билеты купить, любые документы оформить. Решила ему показать, как хорошо живешь, а? После всего! – Мама многозначительно подмигнула.

Вера опешила:

– Ты это о чем?

– Ну как о чем! Ты же всю школу за ним бегала. Плакала по ночам в подушку.

Вера попыталась отвертеться:

– Да ничего подобного!

– Не ври! – учительским тоном возразила мать. – Думаешь, я не знаю, зачем тебе понадобился его театр? При том, что ты на людях два слова сказать боялась! А тут вдруг – буду играть, попроси, чтобы взяли в кружок.

Вера почувствовала, как на щеках выступает предательский румянец.

– А как ты его у двери караулила? Да по тебе часы можно было сверять! Как начало девятого, ты одетая в прихожей крутишься. Только Костя вниз, и ты следом.

Вера, красная как рак, уткнулась в чашку с чаем. Мама продолжала напирать:

– Мы с бабушкой все видели. Беспокоились, конечно. Костя же старше, у него уже и девушки были. Эта… Зуева, да?

– Маргарита.

– Ну вот, все ты помнишь. Мы сколько сил положили, чтобы отправить тебя в Москву! Подальше от него. Надеялись, ты забудешь. Но ты не забыла, похоже.

Внезапно мать нахмурилась, посмотрела на Веру испытующе:

– Признавайся, худела тоже из-за Кости?

– Да ничего подобного! Просто хотела стать нормальным человеком.

– Нормальным? Да ты себя чуть в могилу не загнала!

– Не загнала же…

Вера замолчала, разгладила скатерть ладонью. Вышивка крестиком – маки, незабудки, пшеничные колосья – была шероховатой на ощупь. Татьяна Викторовна почувствовала, что настроение у дочери переменилось, заглянула ей в лицо.

– Что-то не так?

– Ты только не волнуйся, – начала Вера, запоздало осознавая, что такие слова – однозначный сигнал тревоги.

Мама побледнела:

– Не томи! Что случилось?

– Я узнала, что у меня не может быть детей.

Татьяна Викторовна охнула, прижав ладонь к груди. Вера поспешно договорила:

– То есть не совсем не может, но с этим будут проблемы. Большие.

– Что это значит?

– ЭКО или суррогатное материнство.

Татьяна Викторовна выдохнула; тревога мешалась на ее лице с облегчением.

– Ну с такими деньгами, как у твоего мужа, это не страшно. Сделаете ЭКО.

– Мы уже делали. Дважды. Не получилось.

– Вероника! – охнула мать. – Почему ты мне не говорила?

– А для чего? Чем бы ты помогла?

– Но вы будете еще пробовать? Ты только не сдавайся, ни в коем случае! Я видела по телевизору: рожают и с четвертой, и с пятой попытки…

– Мы решили остановиться.

– И что, остаться без детей? Нет, это невозможно! – Глаза Татьяны Викторовны сердито вспыхнули, брови сдвинулись к переносице.

– Вот и мой муж так считает, – усмехнулась Вера. – Поэтому подает на развод.

– Что? – воскликнула мать и покрутила головой, будто это не Вера сказала, а кто-то другой, невидимый. – Как на развод?

– Мам, успокойся, пожалуйста, – Вера взялась за чайник, хотела налить Татьяне Викторовне еще, но та накрыла чашку ладонью.

– Объясни мне толком, я не понимаю! – попросила жалобно. – Вы расходитесь?

– Уже разошлись. Даже разъехались.

– И где ты живешь?

– Пока там же. Но скоро куплю себе квартиру.

– Какая чушь! Вам надо скорее помириться. Ты обязательно родишь, вот увидишь!

– Это вряд ли. У него есть другая. И они ждут ребенка.

– Боже! – Татьяна Викторовна в ужасе отпрянула от стола. – Подлец, какой подлец!

– Да нет, не подлец. Просто ему уже за сорок, он хочет детей. А так и жениться не стал бы. Я его не виню.

– А я виню! – Глаза Татьяны Викторовны метали молнии. – Виню, еще как! Господи, будь у тебя нормальный муж, русский, я бы на него повлияла! А с этим даже не поговоришь без переводчика.

– И не надо тебе с ним говорить. Все в порядке, не переживай так!

– Хорошенький порядок! Как ты жить-то будешь?

Вера невольно улыбнулась: ход маминых мыслей читался у нее на лице. Они с бабушкой до сих пор считали Веру кем-то вроде секретарши, которой повезло выйти замуж за богатого иностранца. Приходилось признать, что в этом была и ее вина. Вера рассказывала о своей работе мало и неохотно, подробностями отношений с Магнусом не делилась совсем.

– Буду жить как жила, – отмахнулась она. – Не пропаду.

В голове у Татьяны Викторовны явно шла какая-то работа. Она потерла лоб, потом постучала указательным пальцем по губам. Прищурилась:

– Так-так-так… Уж не поэтому ли Костя возник на горизонте? Старая любовь не ржавеет?

– Господи, мама! Откуда ты берешь эти свои поговорки? Не ржавеет – кошмар!

– Ты мне зубы не заговаривай! Признавайся – твоя командировка ради него?

– Нет! Ничего подобного. Ты лучше расскажи, зачем он приходил. Чего хотел?

– Расспрашивал о тебе. Как ты закончила институт, как уехала за границу. Чем занималась все это время.

Она кивком указала на диван, где были разложены семейные альбомы.

– Фотографии попросил посмотреть.

Вера поднялась, пересела на диван. Нашла среди альбомов свой, в фиолетовой обложке. На первой странице красовался снимок мамы с отцом, отец держал на руках кружевной конверт с младенцем. Дальше все по традиции: детский сад, первый класс. Она с бантом в косе, с портфелем за спиной. С игрушечным медведем. На даче, над кучкой грибов, которые они с мамой собрали. На фотографии у нее были худые загорелые ноги, руки-палочки торчали из рукавов футболки с корабликом.

И вдруг едва заметная перемена: щеки круглее, взгляд растерянный. Да, это уже в новой школе. Жилетка не сходится, бока торчат. Очки – они появились как раз тогда. Ника-семиклассница в костюме Фаншетты. Юбку для него тоже мама перешивала из своей. Альбом заканчивался выпускным вечером, на который ей ужасно не хотелось идти. Платье сидело неудачно, в туфлях на каблуке подворачивались ноги. Она сделала прическу в парикмахерской, и ей зачем-то выпустили из высокого пучка один завитый локон, свисавший на лоб. Выглядел он старомодно и добавлял возраста.

В следующем альбоме были только немногочисленные снимки из института, на которых Вера выглядела изможденной, словно после болезни, а сразу за ними – фотосессия со свадьбы. Тут она уже цвела: очень стройная, умело накрашенная, с уложенными длинными волосами. Магнус держал ее за локоть, горделиво улыбаясь. За эти фотографии ей точно не было стыдно.

Из прихожей донесся шорох, в замке повернулся ключ – бабушка вернулась.

– Вероничка дома! – провозгласила Татьяна Викторовна, выглянув в коридор.

Бабушка тоже села с ними пить чай и смотреть альбомы. Узнав о разводе, сначала расстроилась, потом лукаво подмигнула Вере: помоложе себе найдешь! Про детей они с мамой, по молчаливому сговору, бабушке сообщать не стали. Зато мама, не удержавшись, поведала, что Костя Садовничий опять возник у Веры на горизонте, и теперь, похоже, настроен серьезно. Буквально сегодня приходил, искал ее. Это он торт принес. Пришлось рассказать, что Костя действительно летал с ней в Вену и там она помогла ему заключить контракт с самым известным австрийским театром.

– Но как? – изумлялись бабушка и мама. – У тебя есть такие знакомые?

– Каких только нет! С Мейером, например, мы познакомились на приеме в честь одного шведского баритона.

– Ты никогда не рассказывала, что ходишь на приемы!

– Я их еще и устраиваю.

Постепенно дошли и до их с Костей встречи. Вера в лицах показала, как Костя ее не узнал, как заново знакомился и пытался произвести впечатление. Как они гуляли по городу, смотрели кремль, а потом Вера едва не выдала себя, привычно свернув с проспекта Ленина в арку. Мама с бабушкой и Володей – тот тоже пришел домой и присоединился к ним – смеялись до упаду, и обстановка за столом была удивительно семейной. Такого единения с родными Вера не испытывала давным-давно, с тех самых пор, как ушел отец. Чайник кипятили еще несколько раз, резали бутерброды, мама варила домашние пельмени. От торта остались одни крошки, коробка конфет опустела. Володя вытащил из буфета вишневый ликер, бабушка поставила для него разноцветные рюмки из чешского хрусталя, которые приберегали для особых случаев.

Вера не лгала в том, что их встреча с Костей в ресторане была случайной. Конечно, соглашаясь на командировку в родной город, она предполагала, что может столкнуться с ним, но специально планов не строила. Она сама себе не поверила, когда за плечом раздался мужской голос, в котором она безошибочно узнала Костин. Такое совпадение могло быть только знаком судьбы, и именно так Вера его восприняла.

Был поздний вечер, когда мама вышла проводить Веру до такси. Ветерок гонял по траве обертку от мороженого, и фольга блестела в свете фонаря. Клумба источала дурманящий запах ночной фиалки, хосты, похожие на черепах, раскинули в стороны листья с белой каймой. Пискнул в кармане телефон – машина подъезжала.

– Пока, мам, – попрощалась Вера. – Я еще зай ду, прежде чем улетать. А может, теперь приедешь ко мне?

– Может быть, – легко согласилась Татьяна Викторовна, целуя дочь.

Такси провезло ее по знакомым улицам, каждая из которых будила давние воспоминания. Вот школа, вот университет, куда она ходила в студенческий театр. Парк Горького, где готовилась к экзаменам и сочиняла Косте письмо. Наконец показался отель, переливавшийся среди темноты красно-желтыми огнями. «Роял», несмотря на позднее время, выглядел оживленным, в ресторане на первом этаже играл джаз-банд.

– А вас спрашивали, – сказала девушка за стойкой, увидев Веру. – Мужчина, ждет в баре.

Вера почувствовала, что объясняться сейчас с Костей физически не в состоянии.

– Не говорите ему, что я здесь.

Девушка понятливо кивнула.

Вера поднялась к себе и заперлась в номере, повесив на двери табличку «Не беспокоить».

Конечно, утром Костя появился снова. Вера спустилась на завтрак, увидела его в холле и сама подошла. Села в кресло напротив, положила ногу на ногу.

– Привет.

Теперь он был щегольски одет и тщательно причесан. На журнальном столике перед ним стояла чашка кофе и лежал букет. Костя дернулся, схватил цветы, встал. Церемонно протянул их Вере, она взяла букет и положила обратно.

– Слушай, это все очень странно, – начал он, запинаясь. – Я не ожидал, что повернется так. Честное слово, мне ужасно неловко – как я мог не узнать…

Вера подняла руку, подзывая официанта. Тот подошел, и она попросила себе капучино.

Костя смутился, замолчал. Вера заметила, что у него дергается глаз, и это показалось ей неожиданно трогательным. Он волновался – о да, еще как! Жаль, что она сидела в кресле, а не на стуле – очень кстати было бы сейчас покачаться на задних ножках.

– Но ты здорово замаскировалась, – сделал Костя новую попытку, – я никогда бы не догадался, что…

Официант поставил перед Верой чашку, заставив Костю снова прерваться. Вера неторопливо разорвала бумажную трубочку с сахаром, высыпала содержимое в чашку, размешала ложечкой. Поднесла к губам и отпила – кофе был крепкий и горячий, но с венским сравниться не мог.

– Вам что-нибудь еще принести? – обратился официант к Косте, и тот не сразу его услышал, а услышав, поднял голову и смешно наморщил лоб:

– Простите?

– Минеральную воду? Апельсиновый сок?

– Нет, – бросил Костя с досадой, – ничего не нужно.

Потом опомнился и добавил:

– Спасибо.

Официант развернулся, пошел к барной стойке. Костя, собираясь с мыслями, покрутил на пальце кольцо.

– Извини. Надо было подготовиться, – пробормотал он.

– Отрепетировать? – усмехнулась Вера, и он поморщился, как от боли.

– Мне очень неловко, что я тебя не узнал. Ты невероятно изменилась. Стала красавицей… настоящей… Но дело не в этом.

Вера молча подняла на него глаза, смерила взглядом.

– Ты мне помогла, когда бросили все остальные. Но я хочу знать, как все произошло на самом деле. Ты ведь сразу знала, кто я такой, да? И что со мной случилось?

– Знала, – услышала Вера свой голос. – Следила за прессой.

– И специально познакомила с Мейером?

– Скажем, способствовала встрече.

– Но почему? Зачем тебе это понадобилось? Я ведь обидел тебя тогда… в детстве. Не ответил на письмо…

– Я даже знаю, что ты его выбросил, – сказала Вера бесстрастно. – Нашла потом во дворе.

Костя зажмурил глаза, прикрыл их рукой:

– Кошмар! Прости, ради бога…

– Перестань извиняться! Считай, мне захотелось тебе помочь, по старой памяти. Тем более это было нетрудно.

– А все остальное?

Он пристально смотрел ей в лицо, черные глаза, не мигая, впились в Веру.

– Под остальным ты имеешь в виду, я полагаю, наши романтические каникулы? Не бери в голову. – Вера постаралась придать голосу легкость. – Так, захотелось вспомнить прошлое.

Костя вздрогнул:

– То есть для тебя это было просто развлечение?

– Ты же не ждал, что я буду любить тебя вечно!

– В том письме так и говорилось…

Вера склонила голову набок:

– Надо же, запомнил! Ну, выходит, я тебя обманула.

Костя сделал знак официанту, и тот подскочил к их столу.

– Виски с содовой мне принесите. Двойной.

– Вам? – официант повернулся к Вере.

– Ничего не нужно.

Виски появился почти мгновенно, Костя отпил большой глоток. Заговорил, морщась:

– Представляю, как ты надо мной потешалась… Дурак, дальше собственного носа не видит. Мнит себя звездой, а самого подставили, как лоха. И поделом! Захотелось похвастаться передо мной своей красивой жизнью?

– Я не буду разговаривать в таком тоне.

– Ладно, прости. Объясни только, зачем ты повезла меня с собой? Нос утереть в отместку за былые прегрешения?

– Какие? Что ты меня не любил? Так я тебя не обвиняю. Я и сама себя не любила, если уж честно. И прекрасно понимала, почему ты ко мне равно душен. На два года младше, страшненькая, в очках.

– Ты не была страшненькая, – вставил Костя, снова прикладываясь к виски. – Просто нелепая немного.

– Немного? Не смеши! Всех боялась, всего стеснялась. Ела и ругала себя, ела и ругала. Поэтому я тебе даже благодарна.

– Благодарна? – Костя опешил. – Мне? За что?

– Ну как же! Если бы ты не выбросил то письмо, если бы не поступил со мной так мерзко, у меня не хватило бы сил измениться. Тащилась бы по жизни, с грехом пополам.

Вера выпрямила спину, положила руки на подлокотники кресла. Волосы блестящим шелком обрамляли ее лицо, серые глаза сверкали.

– А так я почувствовала, что ниже падать мне некуда. Если не хочу и дальше себя ненавидеть, надо что-то делать.

– И с чего ты начала?

– С имени.