Без ума от истребителя

Глава 13

Я не удивлена, что мне понадобилось столько времени, чтобы установить связь между мужчиной на балу и Лазло.

Да, маска, вытатуированная на его сердце, является точной копией той, что была на мне. Но я прожила много жизней, и вещи забываются быстрее, чем люди или пережитое. На самом деле, я очень мало думала о той беседе в садах за последние века и уж точно не вспоминала её чаще, чем о случайной искре, оставленной упущенной связью. Неком сожалении. Ощущении потерянных возможностей.

Ничего по-настоящему важного.

Моя рука бессильно опускается, и я отхожу назад, чуть не споткнувшись о вампира, чьё тело уже начало восстанавливаться. Лазло просто смотрит на меня, вытирая кровь с неглубокого пореза на шее. Он стоит спокойно, расслаблено.

Я провожу ладонью по собственной ране, чувствуя, как кожа затягивается.

— Что ты там делал? — спрашиваю я, всё ещё не оправившись от шока. Парад гремит вовсю: звучат духовые инструменты и раздаются крики, прерываемые время от времени жуткими мелодиями, записанными на органе. — Два дня назад, когда ты меня спас. Как ты понял, что я в беде?

Он дарит мне молчаливый взгляд, в котором читается: «Если ты не глупа, то зачем так себя ведёшь?». Затем опускается на колени, чтобы заняться телом вампира, склонив голову, как рыцарь во время посвящения. Снова оставляет себя беззащитным передо мной. Он помнит, кто я, помнит, кто он, но не пытается себя обезопасить.

— Думаю, ты знаешь, — говорит он. — А если нет… то наверняка сможешь догадаться.

Я сглатываю.

— Как давно ты…?

— Достаточно давно.

Я недоверчиво качаю головой.

— Тебе… тебе придётся быть конкретнее.

Я наблюдаю, как он с лёгкостью кромсает вампира на мелкие куски, такие маленькие, что тот точно не успеет восстановиться до рассвета.

— По поводу чего? — Сморщив нос и равнодушно пожав плечами, он пинает останки в то место, где их осветит солнце, как только оно взойдёт.

— Я… По поводу всего.

Лазло тяжело вздыхает, как будто моя неспособность понять его без слов — это неудобство, с которым он смирится из чистой благосклонности.

Он бросает беглый взгляд на праздник, заметный из переулка, а затем переводит его на меня.

— Не думаю, что это лучшее место для разговора.

— А где тогда?

— У меня есть жилье.

— Здесь? В Нью-Йорке?

Он кивает.

— Где?

Он слабо и печально улыбается.

— Вообще-то, через дорогу от тебя.

***

Сказать «через дорогу» — значит преуменьшить. Он живёт в доме прямо напротив моего жилого комплекса, а отделяют его от меня всего два тротуара и небольшой перекрёсток.

Я мешкаю у двери, немного растерявшись, и не захожу за ним следом, даже когда он бросает на меня тот полуукоризненный, полунетерпеливый, осуждающий взгляд, который начинает мне нравиться.

— Если бы я хотел тебя убить, ты бы уже была мертва.

— Как самоуверенно. Ты, конечно, мог бы попробовать, но я бы смогла…

— Этельтрита, — произносит он твёрдо. И с явной усталостью.

Я прочищаю горло.

— Я не могу.

Он хмурится.

— Я не могу войти. Если только ты официально, вслух не пригласишь меня.

Его глаза округляются, будто он, Лазло Эньеди, выдающийся истребитель Гильдии, напрочь забыл об одном из наших самых главных ограничении.

— Ах, да. Прошу прощения. — Он прочищает горло. — Этельтрита, ничто не сделает меня счастливее, чем твоё пребывание здесь, со мной, или в любом другом месте, которое я назову домом, до конца моих дней. Пожалуйста, входи.

Я стараюсь не выдать своего изумления, но это же бессрочное приглашение — его невероятно трудно отменить, а поэтому и глупо было его давать. Он должен знать об этом.

Внезапно входить стало опасно по целому ряду совершенно новых причин.

И всё же, я вхожу.

***

Лазло не мог видеть всю мою квартиру из своего окна, так что я сомневаюсь, что он следил за мной днями напролёт. Но ему была видна пожарная лестница, и я не могла не вспомнить все те ночи, что просидела там, глядя то на небо, то на город.

— Как долго?

— А? — На кухне он снимает свитер, чтобы застирать самые большие пятна крови.

— Как долго ты здесь живёшь?

— Перестань. Ты же знаешь.

Да. — Почему?

— А почему нет? — он пожимает плечами. — Свободного времени полно. Интересов почти нет. Только один, если честно. — Он бросает взгляд в мою сторону.

«Он говорит о тебе», — настойчиво кричит в голове этот назойливый, противный голос. Хочется его заткнуть.

— А как же… убийство вампиров? Разве это не твоя работа? Я последняя в нашем роду?

— Нет. Осталось ещё двое. Но они такие же, как ты.

— Такие же?

— Они тщательно выбирают жертв. Больше не убивают невинных людей.

Всё равно не сходится.

— С каких это пор Гильдия Хельсинга делает исключения для этичных вампиров?

— С никаких, по-моему. Но точно не скажу. Я уже давно на них не работаю.

— Надо же, — я наклоняю голову. — Не думала, что истребителям разрешено уходить. В отставку, в смысле.

Он закрывает кран и поворачивается лицом ко мне, облокотившись на столешницу и открывая полный обзор на маску Коломбины, набитую у него на груди.

— Им и не разрешено. Истребителей просто переназначают на новые родословные, пока те не умрут. Кое-кто пробовал уйти, но это обычно плохо заканчивается. Гильдия не является примером добросердечного бывшего работодателя.

— Тогда почему тебя отпустили?

— Не отпускали. Когда я ушёл, они отправили за мной своих людей.

— И?

— И я отправил их назад.

— С вежливым сообщением, что не вернёшься?

— С отрубленными головами. — Он снова пожимает плечами. — Я не выбирал быть истребителем. Я был младшим сыном бедных родителей, и они продали меня Гильдии, чтобы прокормить старших. Мне ничего не объясняли — меня лепили, натаскивали и приказывали убивать тех, описывали как орду зверей, созданных по образу дьявола, угрожающих всему человечеству. Но четыре столетия назад… всё изменилось, и я больше не хотел в этом участвовать. Я ушёл. Гильдия попыталась устранить меня, но через некоторое время они поняли, что не найдётся истребителя, способного меня победить, и сдались. Вампиров почти не осталось, и я просто хочу жить своей жизнью. Для них я, возможно, и незавершённое дело, но опасности не представляю.

Четыре столетия назад. 1600-е годы.

Тогда, когда состоялся тот бал-маскарад.

У меня это не укладывается в голове.

— Выходит, на балу мы говорили о смысле жизни или ещё о какой-то ерунде, ты повеселился, и решил не убивать вампиров из-за того, что… — я запинаюсь, сглатывая. — Потому что внезапно ты счёл меня миленькой, что ли?

— Я не внезапно что-то в тебе нашёл. Я всегда знал, что ты… милая. — Он презрительно кривит губы, будто он впервые за свои века произносит это слово, и оно кажется ему слишком слащавым. — Ты всегда была… такой для меня. Но нет. Причина не в этом.

— Тогда в чем же…

— Я потратил годы на истребление твоего вида. А потом, на маскараде, мы перекинулись парой слов. И впервые с тех пор, как стал истребителем я осознал, что ты не такая бездушная, как мне внушали. Ты была рассудительной. У тебя были чувства. И думала ты не только о себе. — Он скрещивает руки, не выказывая сожаления. — Поэтому я решил провести собственное исследование.

— И что оно собой представляло?

— Ты показалась мне мудрой. И занимательной. Но изначально я не собирался тебя щадить. Я просто хотел понаблюдать за тобой. Узнать подробнее.

— И?

— Я наблюдал. Всегда издалека. И наблюдать было за чем. Я узнал, что ты не убиваешь без разбору. Что помогала старикам донести тяжёлые сумки. Что ты делилась богатством, защищала беззащитных и предложила выгуливать собаку соседки, когда та сломала бедро.

Боже мой. Он говорит о миссис Коул и Тыковке, это было в 1930-е.

— Он был очень милым псом, — говорю я, оцепенев.

Лазло так сложно прочесть, что я не могу сказать, того ли он мнения о померанских шпицах, что и я.

— Я наблюдал за тобой и за твоими простыми, повседневными проявлениями доброты. Они были небольшими, но полностью меняли положение тех, кому они предназначались. — Он останавливается на секунду, будто ожидает, что я начну возмущаться, закачу глаза от негодования, наору на него за слежку, длившуюся веками. Но у меня нет причин кричать, и он продолжает: — Меня учили… Мне твердили, что вампиры — это гибель для мира. Но было ясно, что ты облегчаешь жизнь другим. И, наблюдая за тобой, я не мог не прийти к выводу, что мир стал лучше. Просто потому в нём есть ты.

— Но ты всё равно пытался… — «Убить меня», — хочу сказать я. Потому что он пытался. Веками. Неустанно.

— После того, как я сформировал мнение о тебе, я сосредоточился на остальных в твоём роду. Ещё две женщины, которые, как я говорил, не приносят вреда невинным. Я решил и их пощадить. Но потом… — Впервые я увидела в нём нерешительность. Словно ему неловко произносить следующие слова. Что-то, в чём тяжело признаться. — Я скучал по тебе. По наблюдению за тобой. Ты мне просто… понравилась. Для меня это было в новинку — желание узнать человека поближе. Желание, чтобы кто-то узнал меня настоящего. Вот я и попробовал.

— Попробовал… что?

— Поговорить с тобой. Объяснить, что больше не хочу тебя убивать

— Когда именно?

— В Италии. Потом в Дербишире, в девятнадцатом веке. В Турции, спустя пару лет. Таиланде и Индонезии. И ещё пару-тройку раз.

Я припоминаю. Вернее: я помню, как он преследовал меня по всем этим местам. Разумеется, тогда я думала, что он охотиться за мной. А не то, что он пытался… Что? Узнать меня получше?

— Ты пырнул меня ножом. Совсем недавно, в Берлине.

Он вскинул бровь.

— А ты пронзила меня колом в Колумбии. Этельтрита, для таких, как мы, это всё равно, что ущипнуть. Потом охота стала единственным способом подступиться к тебе. Я хотел быть с тобой, но мог только в роли истребителя, чьей задачей было уничтожить твою родословную. — Он смотрит в окно. — Я разрешил себе показываться тебе раз в десятилетие. А всё остальное время просто был неподалёку. Следил, чтобы ты была цела. Конечно, ты неоднократно доказывала, что можешь о себе позаботиться, но… — Он снова пожимает плечами, и впервые с момента обращения я понимаю нечто очень важное.

Мне, может, и не нужно дышать, но я всё равно должна иметь возможность вздохнуть. А сейчас я просто не могу.

— Проще говоря, ты в меня втюрился, — подвожу я итог охрипшим голосом.

После недолгой паузы он кивает.

— Можно сказать, и так. Сначала это не было… сексуальным влечением. Но позже… — Он смущённо прикусывает внутреннюю часть щеки. — Ты мне очень понравилась. Как личность. Как женщина. Ты была прекрасна. И всякий раз, когда мы оказывались рядом, несмотря на то, что всё сопровождалось насилием, с тобой я чувствовал себя… хорошо. — Мне кажется, или на его щеках появился лёгкий румянец? — Я плохо знаю тебя, Этельтрита, но всё же лучше, чем ты меня. И даже вчера, очнувшись и ничего не помня, все мои чувства к тебе оставались прежними. И они никуда не ушли.

«Они никуда не ушли».

Он не мог этого сказать — немыслимо. Ведь:

— Ты истребитель вампиров.

— В отставке.

— Так что… что ты предлагаешь? Теперь, когда… Чтобы ты…?

Он судорожно сглатывает.

— Решать тебе, Этельтрита.

Боже мой. И правда.

Мне решать.

И почему-то, несмотря на всю эту абсурдную ситуацию, это самое простое решение в моей жизни.

— Я… я считаю, что у тебя есть преимущество. Ты знаешь обо мне то, чего я не знаю… о тебе. И будет честно, если… — Я сжимаю кулаки, ощущая лёгкое головокружение. В голове начинает формироваться идея. — Будет честно, если я проведу время с тобой. Чтобы мы были на равных.

Он застывает, словно моё заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Затем осторожно кивает, словно боится спугнуть меня.

— А что, если мы… Встретимся завтра вечером и поговорим? Но сейчас мне пора идти. Я потеряла много крови, а это значит, что скоро мне понадобиться подкрепиться, так что мне надо найти кого-то, кто…

— Я помогу, — внезапно говорит он.

Я киваю, слегка смеясь.

— У тебя есть на примете какой-то отморозок?

— Нет, — отвечает он. Но резко поворачивается, открывает ящик и достаёт блестящий, острый нож. Прежде, чем я успеваю сообразить, что он задумал, он сжимает лезвие в кулаке и делает глубокий порез поперёк своей ладони. — Но я с удовольствием предоставлю тебе необходимое.

Позвоночник, вместе со всей нервной системой, превращается в кисель.

Всё моё тело охватывает дрожь.

Пытаюсь заставить себя осмыслить нереальность происходящего: Истребитель предлагает мне кровь. Мне, вампиру.

Но потом аромат его крови достигает меня, и все, что я могу сделать — это броситься к нему.