Без ума от истребителя

Глава 7

Вампиры не спят.

Это часть нашего проклятия — нет ни сна, ни покоя, ни передышки от наших злодеяний. Мы приговорены навечно смотреть на пустые стены и анализировать свои поступки, чтобы искупить наше бытие. Для самонаказания нет предела.

Но моё крайне категоричное мнение таково: я ни в чём не провинилась, по крайней мере, с того момента, как перешла на строго сволото-тарианское питание. Поэтому я учтиво покинула этот междусобойчик самобичевания и посвятила это время решению судоку.

Хотя в моей квартире есть спальня (в основном заваленная одеждой, книгами и всяким барахлом, которое я собирала годами, постоянно начиная и бросая разные хобби), кровати там нет.

Что, как я сейчас осознаю, всего на чуточку менее подозрительно, чем поставить гроб посреди комнаты.

— Ты лошадь, — заявляет Лазло, оглядывая комнату за моей спиной, скрестив руки на груди.

— Как ты помнишь, что лошади спят стоя, но забыл, что такое глютен?

— Может, глютен — ещё один мой «заклятый враг». — Он скептически окидывает взглядом мои наборы для плетения браслетов дружбы, а потом возвращается в гостиную. — Ты спишь на диване, — сообщает он своим обычным сухим, не терпящим возражений тоном.

Не спрашивает, а констатирует факт.

Я решаю подыграть:

— Само собой. Но ты можешь его занять. Кажется, где-то здесь у меня был надувной матрас (на самом деле, я знаю, что его нет), так что я могу…

— Нет.

Я останавливаюсь, на мгновение потеряв дар речи.

— Нет?

— Мы оба спим на диване, — объявляет он. — Вместе.

— Мы не можем спать вместе.

— Это запрещено законом?

— Нет.

— Тогда мы спим вместе.

Да чтоб его.

— Нет, не спим. Что, если у тебя есть семья? Как к этому отнесётся твоя жена? Как дети отреагируют на то, что папочка ночует на одном диване с…

— Я не женат, — говорит он с полной уверенностью. — И детей у меня нет. Есть вещи, которые мужчина просто знает о себе.

— Вот как? — уточняю я, приподняв бровь.

— Вот так. — Он отворачивается и начинает убирать все подушки с дивана, чтобы освободить максимум пространства.

— Из чистого любопытства, — цепляюсь я, раздражённая, — что ещё «мужчина просто знает о себе», несмотря на внезапную амнезию? Дату последней колоноскопии? Какая марка лобзика лучшая? Как собрать любительское радио… Какого черта ты…

Он совершенно ясно хватает меня за запястье и тянет к дивану. Это должно было спровоцировать мой рефлекс борьбы и заставить меня вдарить ему лбом в переносицу, но по непонятной причине я не сопротивляюсь. Мгновение спустя я уже в лежачем положении, крепко зажатая между его телом и спинкой дивана.

— О, — вырывается у меня.

Только это: «О».

Ответом Лазло служит невнятное мычание, после чего его хватка становится крепче. Я чувствую, как каждый мускул его тела прижимается ко мне, и это должно быть совершенно новым и тревожным опытом, но всё это кажется до ужаса знакомым.

В конце концов, мы уже были с ним в такой непосредственной близости.

Во все те разы, когда он пытался меня убить.

— Не думаю, что нам стоит…

— Молчи, — мягко произносит он.

Он горячий, как солнечное ядро. Я, видимо, его полная противоположность, потому что он бормочет о моих ледяных конечностях и о том, как моё бедное тело растеряло все запасы витаминов, и как нам это теперь исправить?

«Если бы ты только знал», — мрачно думаю я, пытаясь высвободиться, но без особого усердия. Потому что на самом деле это невероятно приятно. Быть в его объятиях, будучи прижатой и защищённой. Это заложено эволюцией: мой вид устроен так, чтобы наслаждаться маленькими, тесными пространствами, куда не проникает солнце. И надо признать, этот конкретный истребитель обеспечивает меня этим в полной мере.

Это уютно. И уют — это приятно. А приятное — те самые мелочи, которые приносят счастье — это то, что учишься ценить, прожив примерно тысячу четыреста лет.

И всё же.

— Этим ты, вероятно, разрушаешь свой многолетний брак, — бормочу я, уткнувшись в неудобный бицепс. — Надеюсь, стопы у тебя красивые.

— Почему?

— Придётся продать кучу их снимков, чтобы оплатить услуги адвоката по разводам. — Он тихо мычит, спокоен, явно уверенный в красоте своих пальцев. — Лазло, ну правда, это плохая идея.

— Перестань ёрзать, я засыпаю.

— Разве ты не отсыпался весь день? — бормочу я, возможно, грубее, чем он заслуживает с его сотрясением. Поздно доходит, что мне надо притвориться, что я дышу. — Послушай, поскольку ни один из нас не уверен в статусе твоих отношений, я считаю, что…

Меня прерывает раздражённый вздох, и он ещё сильнее прижимает меня к спинке дивана, прижимаясь так, что… О, черт. Это кол у него кармане, или он просто рад меня видеть?

— Этель, прекрати.

— Что прекратить? Я всего лишь…

— Эти байки про насекомых, про работу, про заклятых врагов. Можешь не раскрывать мне правду, но перестань притворяться.

— Притворяться кем?

Он тяжело вздыхает.

— Я могу не помнить своего имени или того, кто я такой. Но я не смогу быть рядом с тобой и при этом не знать, что ты для меня значишь.

Секундой позже он засыпает, а я целых восемь часов не свожу глаз с зигзагообразного узора диванной обивки, тщетно пытаясь не наслаждаться теплом его тела и понять, что он хотел сказать своими последними словами.