Без ума от истребителя

Глава 6

Наверное, полотенце всё же обёрнуто вокруг его бёдер.

Но духовно, культурно и метафизически он голый. И да, он покрыт татуировками с ног до головы, но, кажется, они не столько повествуют о зверствах Влада Цепеша, сколько служат увековечиванию… его детства? Семьи? В основном, это та же старая венгерская вязь, что на шее и руках, но я также разглядела цветы, растущие только в Восточной Европе, замок и фамильный герб. А на груди, прямо над сердцем, набита узорчатая венецианская маска. До боли знакомая, но я не могу понять, откуда.

— Почему ты не дышишь? — спрашивает он, потому что я была слишком неподвижна. Вампирам требуется воздух, но из-за замедленного метаболизма намного меньше, чем людям. Я могла бы вдохнуть сегодня, выдохнуть завтра и оставаться в отличной форме.

И тем не менее, я вдруг запыхалась.

— Извини, я просто…залюбовалась.

Он удивлённо вскидывает бровь.

— Татуировками, — торопливо поясняю я.

— Ну да. Точно. Будто ты их впервые видишь.

— Разумеется, что впервые. — Почему он ухмыляется так, будто у нас общая тайна? — Когда бы я ещё могла их увидеть?

Он смотрит на меня, бросая немой вызов, затем складывает руки, демонстрируя мышцы и тату.

— Это место мне кажется знакомым. Но, конечно, ты сейчас скажешь, что я никогда не был в твоей квартире.

Если бы был, я бы уже была мертва.

— Может быть, ты проводил дезинсекцию для прежнего жильца?

— Тогда я сделал работу на отвали, если уж на то пошло.

— На что пошло?

Он показывает наверх, над моей головой. Я оборачиваюсь, и там гигантский…

— Паук! — визжу я, прячась за Лазло. Он огромный, весь в жёлтых полосках и мерзкий, и, Господи, я всегда терпеть не могла членистоногих.

— Любопытно, — замечает Лазло.

— Что? — скулю я.

— Энтомолог, который боится пауков, — он поворачивается лицом ко мне. — Довольно необычно.

Вот же блин. Проклятье. Я беру себя в руки и выпрямляюсь.

— Очень грубо предполагать, — говорю я свысока, — что раз я изучаю насекомых, мне должны нравиться все виды…

— У меня много шрамов, — перебивает он, сменив тему. — По всему телу.

— … Ладно.

— Некоторые из них довольно крупные, — он показывает на толстый, бугристый рубец, пересекающий живот. — Интересно, как я его заработал. Рана, должно быть, была очень глубокой.

Если память мне не изменяет, этот оставила ему я, в Бате, в 1800-е годы. Я отлично проводила время, выбирая себе ленты для шляпки, когда он на коне ворвался в город и вынудил меня переехать во Францию, где Наполеон всё ещё строил свои военные планы.

Я прочищаю горло.

— Дезинсекция — рискованное дело.

— Видимо, — говорит он, подразумевая «Ага, как же».

— Болит?

— Нет. Но раз уж ты спросила, у меня что-то ноет под левым ребром. Можешь проверить?

«Безусловно, мать его, нет», — собираюсь ответить я. Но как и все «нет», которые нужно было произнести сегодня, оно застревает в горле, и я сама не замечаю, как провожу пальцами вверх по его боку.

На мгновение мы оба замираем, и не только я перестаю дышать. В комнате воцаряется неестественная, густая тишина. Лазло смотрит на меня сверху вниз с тем пытливым, слегка осуждающим взглядом, который будто скребёт мне под ложечкой, и я пытаюсь выдержать его взгляд, чтобы не выглядеть чересчур испуганно и виновато, но тут что-то витает. Что-то, что передаётся от меня к нему, что исходит от него ко мне. Напряжение, жар, миг замешательства и нахлынувших эмоций, который притупляет мои ощущения, и…

«Ты просто отвыкла от прикосновений», — твержу я себе.

Да. Всё дело в этом. С последнего раза, должно быть, прошло уже несколько лет. Я выбираю себе в пищу исключительно плохих людей, поэтому ограничиваю любой физический контакт, но Лазло… не пища. Он — человек. Бессмертный, как и я. На удивление постоянный в этом стремительном и мимолётном мире.

Это просто озадачивает, вот и всё.

— Почему у тебя такие ледяные руки? — спрашивает он отрывисто и хрипло.

— Плохое кровообращение, — мямлю я, быстро наклоняясь, чтобы найти рану, о которой он говорил. — Нехватка витаминов. Вечерами на улице становиться прохладно.

— Ты перечислила мне три разных оправдания.

— Я дала три причины, и все обоснованы, так что отстань… Чёрт. У тебя там осколок стекла застрял между двумя нижними рёбрами. Кажется кожа заросла вокруг него.

— Сможешь его вытащить?

— Придётся сделать небольшой надрез. Снова пойдёт кровь.

— Ничего страшного.

Это совсем не «ничего». Но я выполняю его просьбу, достаю один из тридцати выкидных ножей, спрятанных в квартире, и делаю небольшой разрез на зажившем месте.

Я уже не вчерашняя новообращённая. Моя жажда крови была утолена много веков назад, и я могу себя контролировать, даже когда ранена или сильно голодна. Аромат Лазло не сводит меня с ума — я выше этого.

Но, Боже, он так сладок.

Так было всегда. Каждая наша стычка, каждый клинок, вонзённый в его плоть, каждая головокружительная погоня — влечение к его крови не исчезало, оно звало меня. Я ранила и убила кучу истребителей до него, и все они вызывали во мне неприязнь, но Лазло… Не понимаю, почему именно его кровь настолько непреодолимо, так маняще вкусна, но теперь, когда осколок вытащен, мне, возможно, следует отойти подальше.

Да.

Я так и сделаю.

Вот прямо сейчас.

— Как новенький, — говорю я, не встречаясь с ним взглядом. Голос дрожит. Рана затягивается на глазах, а я мчусь к раковине, чтобы смыть кровь с ладоней, но, открыв воду, я невольно смотрю на струю, словно на своего врага, потому что было бы настоящим расточительством смыть эту бесценную…

Это по-настоящему ужасная идея, но мой большой и указательный пальцы уже во рту, облизанные дочиста, прежде чем я даже осознаю это. Вкус крови, пусть всего несколько жалких капель, пробуждает моё вялое, спящее тело так, как галлонам плазмы и не снилось. Тепло разливается и пронзает мои нервные окончания. Я ощущаю характерный зуд, как клыки удлиняясь, пробиваются сквозь дёсны, и мне приходится так крепко вцепиться в край раковины, что про гарантийный взнос можно забыть.

В этот момент Лазло подходит ко мне.

— Сразу полегчало, — говорит он. — Спасибо.

Прежде чем повернуться, я упрашиваю свои клыки втянуться. Обещаю им много крепких шеек, которые можно будет укусить, и очень скоро, если они будут послушны.

— Рада помочь. — Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к нему. — Займусь-ка я готовкой. Макароны с сыром тебя устроят? Ещё я купила тебе сменную одежду, она в том бумажном пакете.

— Ты согрелась немного, — бормочет он, констатируя факт, а затем тыльной стороной ладони касается моей щеки. Словно пытается проверить костяшками пальцев непривычный румянец.

Я сглатываю.

— Ага.

— Это хорошо. — Он не спешит убирать руку. Когда он наконец её опускает, его губы изгибаются вниз, будто он разочарован тем, что больше не касается меня. — Твой организм усвоил немного витамина B12.

— Похоже на то. — Я пытаюсь изобразить самую торжествующую улыбку и принимаюсь хлопотать по кухне, облегчённо выдыхая, когда он уходит одеваться.

Квартира сдавалась с мебелью, только поэтому у меня есть хоть какая-то кухонная утварь. К сожалению, к тому моменту, как Лазло возвращается в новой и до неприличия идущей ему одежде, плита выглядит так, словно на ней только что прошла рейв-вечеринка.

— Этель, ты наверняка хороша в других вещах, — говорит он с теплотой в голосе. Он перехватывает управление кастрюлей так легко, что я всё ещё не понимаю, как это случилось, когда десять минут спустя мы уже сидим за столом, а перед нами дымятся тарелки.

Да быть того не может, чтобы наши сородичи делали нечто подобное. Разделяли трапезу вместе, то есть. Вежливо беседовали. Или хотя бы просто не пытались убить друг друга. Эх, был бы у меня групповой чат, чтобы рассказать об этом невероятном событии. Да хотя бы один друг. Может, просто выкрикнуть это в окно — вдруг еноты услышат?

— Итак, — спрашивает он, уплетая макароны, — где мы познакомились?

— Мы с тобой?

Он кивает.

Я перебираю макароны на тарелке.

— Ну, мы… Я немного постарше тебя.

— Насколько?

— Точно не скажу.

Лазло появился, когда мне шёл третий век, и в первых стычках его было легко одолеть, что я списывала на то, что он ещё не полностью развил свою силу истребителя.

Эх, скучаю по тем денькам.

— Ты просто выполнял свою работу, — говорю я.

— Здесь, в Нью-Йорке?

«Нет, потому что тогда я ещё не знала о существование этого континента», — не самый удачный ответ. В те годы я жила в Кордове, потому что это был один из самых больших городов мира, и я очень стремилась остаться незамеченной. На тот момент я была, по сути, юным, незрелым вампиром, всё ещё пытающимся найти себя. Я всё ещё ценила человеческую жизнь, и годы отделяли меня от того, чтобы пересмотреть христианские идеи добра и зла, которые внушила мне аббатиса. После каждого убийства я несколько недель терзалась угрызениями совести и в молитвах вымаливала прощение. Я до такой степени ненавидела убивать, что вынуждена была прятаться в местах, где совершенно здоровые люди могли вот-вот упасть замертво, чтобы добыть себе пищу без мук совести. В основном это были рыцарские турниры.

Жалкое зрелище, я знаю.

— В пригороде, — вру я. — Ты был со своим… боссом. — Или наставником. Или кем-то подобным. Старым истребителем, чьего имени я так и не узнала. — Он уволился вскоре после этого. — Я его убила. Но он сам напросился.

— Мы что, с первой встречи стали заклятыми врагами? — Ясно, что он пытается подколоть, как и ясно, что он ждёт моей реакции. Поэтому я делаю вид, что не поняла.

— В общем-то, да.

По правде, я помню его взгляд, направленный на меня через площадь, немигающий, неотступный. Я тогда подумала — и как я могла так ошибиться, как глупо и как печально — что, возможно, приглянулась этому симпатичному молодому человеку. За какие-то две минуты я придумала не только нашу предысторию (он увидел меня на рынке и потерял голову, невзирая на моё заметное богатство и красоту), но и будущее: (я заверю его, что его неимущее положение меня не волнует; мы будем часами болтать и страстно полюбим друг друга; я раскрою свою вампирскую природу, и после кратковременного испуга он поймёт, что даже моё чудовищное «я» не станет помехой для нашей любви — и наша вечность будет положена).

Как я уже упоминала, я была очень юным вампиром. Но это была удивительно наивная мечта, даже для меня.

Но когда Лазло напал на меня, размахивая своим излюбленным оружием — двумя серповидными клинками, соединёнными металлической цепью, — я быстро поумнела.

— Это было односторонним, — заявляет он, дожевав. — И исходило от тебя.

— Что?

— Неприязнь.

— Я тебя заверяю, это не так.

— А я заверяю тебя, что когда смотрю на тебя, я чувствую что-то, прямо противоположное этому. — Пауза. — Почему ты не ешь?

— Ах. М-м, я так сильно хотела есть, что съела батончик, пока стояла в очереди, — выдаю я заготовленную отговорку, и он, конечно, не верит, но берёт мою тарелку, когда я пододвигаю её к нему.

А сладостный жар его крови до сих пор разливается по моему телу.

— Почему ты стала энтомологом?

Боже. Я уже и не вспомню, когда в последний раз меня засыпали таким количеством вопросов.

— Это не было запланировано.

— Как можно стать кем-то, не планируя этого?

Понимаешь, Лазло, иногда банда разбойников решает совершить налёт на твой женский монастырь — с кем не бывает? — и ты видишь, что творят с твоими сёстрами, и решаешь, что лучше выпрыгнешь из окна, чем позволишь мародёрам подойти к себе — имеешь право — а мимо проходящий вампир замечает тебя в твой смертный час и решает осушить тебя — ну, а почему нет? — а потом ты посреди ночи открываешь глаза и, по необъяснимой причине, ты тоже, черт возьми, вампир.

— Это не было моим решением, — говорю я вместо истории. Как и не было решением моего создателя. Даже вампиры не уверены, почему одни люди обращаются, а другие — нет. Существуют необходимые условия: человек должен быть на волоске от смерти, но достаточно вынослив, чтобы пережить трансформацию, и немного крови вампира должно попасть в его организм, но всё не так просто. Многие пытались и безуспешно. Многие не стремились пополнять ряды ночных созданий, но… я оказалась среди них.

— Но тебе это нравится.

Хотя и не должно. По крайней мере, таков стереотип, верно? Считается, что бессмертные — угрюмые существа, полные сожалений, которые в любую секунду могут выйти на солнце и прекратить свои мучения. Но смертельная тоска, бессмысленность, боль и страдания… Всё это не про меня. Я считаю себя везучей, потому что не подвержена скуке. Это может прозвучать глупо, но мне никогда не надоедает смотреть, как меняются листья на деревьях, видеть, как девушки, идя под ручку, хихикают над сообщениями от тех, кто им нравится, находить стоящее стихотворение.

Бессмертие, конечно, может означать глубокие размышления, философское созерцание и неустанный поиск знаний, но для меня всё всегда было наоборот. Мне было так просто погрузиться в повседневность. В однообразие. Бездумно смотреть в окно. Кроссворд, прогулка под дождём, хорошо написанная книга. Цветы в цвету.

Может быть, аббатиса была права, и я чересчур романтизирую мелочи — хотя, если память мне не изменяет, выразилась она примерно так: «Жизнь, Сестра Этельтрита, это не красочная сказка про рыцарей. Перестань витать в облаках и заниматься ерундой, иди-ка, дитя, вычисти отхожее место». Тем не менее, я приучила себя жить моментом и быть довольной жизнью, даже в одиночестве. Я научилась ценить маленькие радости, например, делать чью-то жизнь лучше, предлагая помощь или улыбку, вести лёгкую беседу, смеяться над глупыми шутками.

Временами я ощущаю одиночество. Порой мне хочется чего-то большего — что бы под этим ни подразумевалось.

Не всё в моей жизни безупречно. Но я способна найти в ней собственный смысл.

— Да, — подтверждаю я. — Это не было моим решением, но мне нравиться.

— Я испытываю аналогичные чувства, — говорит Лазло, немного подумав.

Я встрепенулась.

— Ты что-то вспомнил?

— Нет. Но твои слова о том, как становишься кем-то против своей воли и при этом стараешься извлечь из этого лучшее… В них есть смысл. Они отзываются где-то глубоко внутри.

— Понятно.

Мы заканчиваем трапезу в тишине — то есть, он быстро закидывает еду в рот, а я тереблю изношенные края салфетки со стола, которую нашла в ящике. Потом он встаёт и идёт к раковине мыть посуду, будто по привычке, будто так и должно быть после ужина. Я невольно начинаю гадать, кто же его этому научил.

Возможно, он женат. Может, пока я крутилась возле падающих гильотин во время Великого террора7, чтобы получить хорошую дозу крови из тех, которые и так умрут (не люблю, когда еда пропадает), Лазло женился на коллеге на берегу моря. Может, его супруга сейчас вся извелась из-за него, ворочаясь на их супружеской кровати, потому что он до сих пор не вернулся и…

Мой поток мыслей обрывается, и меня накрывает паника.

— Всё хорошо? — спрашивает он, всё ещё протирая использованные нами тарелки, словно услышал, как в моей голове произошёл взрыв.

— Да, — говорю я. Но на самом деле нет. Потому что я только что вспомнила кое-что действительно важное.

В этой квартире ни одной кровати.