Без ума от истребителя

Глава 1

Последний раз, когда мы с Лазло Эньеди достигли такой степени физического контакта, падала Берлинская стена.

В прямом смысле слова.

Пока толпа яростно выбивала куски исписанного граффити бетона из участков вокруг контрольно-пропускных пунктов, тело Лазло вжималось в моё так близко, что его жар почти сплавил нас воедино.

Это было, конечно, более тридцати лет назад. Но для того, кто видал так много, как я, три десятилетия — всего лишь падающая звезда, скользнувшая по ночному небу, и я прекрасно помню тот миг. История творилась на моих глазах. Поворотный момент революции. Сдвиг парадигмы, который повлёк за собой значительные изменения в цивилизации и привлёк людей — таких, как я, — со всех уголков мира.

Хотя, по правде, в Германию я приехала лишь из-за голода.

Моё детальное расследование показало: по Берлину бродил один очень скверный тип, который делал ужасные вещи с невинными людьми. Кому-то надо было его остановить, а мне уже несколько недель не удавалось как следует подкрепиться, так что я решила навестить его и убить двух зайцев одним выстрелом.

Только вот не ушастые стали моей жертвой.

После я облизала губы, поправила подплечники своего пиджака и отправилась прогуляться среди шумных толп людей, праздновавших ту эпохальную ночь.

Особенность таких существ, как я, в том, что мы видели, как это происходит, бесчисленное количество раз. Мы понимаем, что время циклично. Мы наблюдали, как цивилизации возникают, переживают расцвет, приходят в упадок, а затем вновь проходят стадию застоя, поднимаясь обратно. Рассудком мы понимаем, что не стоит слишком вмешиваться в дела смертных. Тем не менее, есть что-то невероятно притягательное в энергии, которая захлёстывает толпу во время исторического события. Вся эта сила перемен — словно ток, бегущий по нашим жилам, и служа роскошным сопоставлением с застывшей вечностью нашего бытия.

Всё это сказано для того, чтобы перейти к главному: я была в Берлине и отлично проводила время — пока не наткнулась на Лазло Эньеди. Моего наименее любимого, но лучшего истребителя. А может, просто единственный, кого я могла бы выделить из толпы.

То, что я знала Эньеди, было неудивительно, учитывая, что Гильдия Хельсинг специально поручила ему искоренить мой род. Впрочем, большинство истребителей вампиров не задерживались надолго, их обычно губила потеря бдительности или собственная безрассудность, полная ненавистного высокомерия. Эньеди же оставался в строю с раннего Средневековья.

Вероятно, потому что он был до неприличия хорош в своём деле, что аж бесило.

Я не стала гадать, как он узнал о моём местонахождении в Берлине, поскольку смысла в этом не было. Выслеживать меня было его особой способностью, как моей — одновременно гладить себя по голове и тереть живот. У каждого свои таланты.

Просто так совпало, что навыки Эньеди оказались полезными.

— Вампир, — прошептал он, едва наши глаза встретились в праздничной толпе. Нас разделяли несколько миллионов децибел и расстояние, сравнимое с олимпийским бассейном, но я слышала его так ясно, словно он говорил прямо в моей голове.

Я окинула его взглядом. Отметила цветные татуировки, ползущие по шее и исчезающие под линией челюсти. Его тёмные волосы и янтарные глаза. Непоколебимую мощь его плеч: люди обходили его, инстинктивно уступая дорогу.

— Истребитель, — обречённо вздохнула я.

И тогда, по инстинкту и в силу того, что это единственный вариант при встрече с Эньеди, я пустилась бежать.

Я петляла в толпе достаточно быстро, чтобы сбить его со следа, но не настолько, чтобы вызвать подозрения у празднующих. Ныряла под траншеями, уворачивалась от размахиваемых молотков и мегафонов и, вероятно, скрылась бы в ночи… если бы прямо передо мной не возник рыдающий ребёнок.

Я резко остановилась и уставилась на комок зарёванных щёк, соплей и безутешных слёз у своих ног. Дождалась, пока малыш передохнёт от рёва, чтобы пробормотать: — С тобой, эм, всё хорошо?

Он — она? — ребёнок был явно не в порядке. Он отчаянно искал свою Mutter (нем. Мама), и даже такой типичный монстр, как я, не могла не помочь этому крохе.

— Entschuldigung? (нем. Извините?) — окликнула я, суетливо оглядываясь в поисках мамаши. Как только нужная Mutter нашлась, я снова рванула прочь, но потеряла слишком много форы, и…

Короче. Вот как я оказалась настолько близко к Эньеди, что ощущала стук его сердца о свою грудь. Зажатая между ним и кирпичной стеной дома, если быть предельно точной.

«Вот из-за таких ситуаций, — мысленно заявила я Вселенной, — пропадает всякое желание делать добро».

Вселенная промолчала, наверное, потому, что слишком трепетала перед Лазло Эньеди, чтобы перебить его, когда тот произнёс:

— Этельтрита. Наконец-то мы снова встретились.

Я одарила его лучезарной улыбкой, надеясь вывести его из себя.

— Здравствуй, друг.

Мы не были друзьями, если говорить об общепринятом значением этого слова. Но, как бы ни было больно мне это признавать, у нас с ним сложились своеобразные парасоциальные отношения, несмотря на то, что мы обменялись всего парой десятков слов, большинство из которых были вариациями «сдохни», «тварь» и «нет, чтоб ты первый сдох». Я не в восторге от непрекращающейся погони, но что делать девушке, если единственная константа последнего тысячелетия — это парень, которому по долгу службы предписано её убить?

— Сколько лет прошло? — спросила я, хлопая ресницами. — С начала восьмидесятых, не меньше. Надеюсь, ты до сих пор пользуешься солнцезащитным кремом, потому что эти морщинки вокруг глаз… Вот же черт. — Я охнула, когда кинжал вонзился в живот, пригвоздив меня к кирпичной стене.

Это ерунда. Единственный надёжный способ прикончить вампира — это вытащить его, кричащего и упирающегося, на солнце, и Лазло это прекрасно известно.

Но, мать его, как же больно.

— М-мне т-тоже п-приятно тебя в-видеть, — выдавила я, кашляя и пытаясь удержать улыбку. Смесь мокроты и крови брызнула из моего горла и оказалась на его рубашке, но мне было плевать.

Да пошёл он к чёрту со своим счётом за химчистку.

— Взгляни на себя, — пробормотал он с едва заметным восточноевропейским акцентом, прожигая мою кожу своими жёлтыми звериными глазами. — Вся румяная, сытая и прекрасная. Ты недавно кормилась, да?

— Прекрасная? Оу, Лазло, я и не знала, что ты запал на… Ах ты сукин сын! — Он провернул клинок в моей плоти, а это очень больно, вообще-то. С другой стороны, это дало мне возможность дёрнуться в его объятиях и сымитировать судорогу, чтобы достать свой кинжал из-за пояса.

Который я затем с наслаждением вонзила ему в бок.

Глухой стон из его груди был музыкой для моих ушей.

— Теперь мы квиты, — процедила я сквозь зубы.

— Уверена? — на лице Лазло не дрогнул ни один мускул. Истребители тоже не устраивали трагедий из-за «лёгкого» ножевого ранения. — А что будет, когда взойдёт солнце? Ты у меня в ловушке.

Я хмыкнула, игнорируя кровь, сочащуюся из уголка рта.

— До рассвета шесть часов. Надеюсь ты придумал, как интересно скоротать это время.

Его губы едва заметно дрогнули.

— Мы можем предаться воспоминаниям. К счастью, у нас их достаточно.

— Да, к счастью. Например, тот случай, когда ты пытался убить меня в Константинополе. Или тот раз, когда ты пытался убить меня в Лампанге. Или вот в том дворике в Венеции. Или в Саскатуне, где — и ты, возможно, начинаешь замечать закономерность — ты тоже попытался…

— Молчи, Этельтрита, — его тон был резким, даже несмотря на слабую улыбку. Он истекал кровью, и её аромат достиг меня: насыщенный, металлический, неземной.

Слюна собралась во рту, и я не могла понять, как можно чувствовать такой голод, пока мои внутренности превращаются в фарш.

Какого чёрта кровь истребителя так потрясающе пахнет?

— Тебе придётся вырубить меня, если хочешь, чтобы я молчала до рассвета.

— И лишить себя твоей компании? — цокнул он языком. — Ни за что.

— Да ну? Что ж, позволь напомнить: если ты доведёшь дело до конца, тебе придётся обходиться без моей компании гораздо дольше, чем…

— Извините, можно вас?

Мы синхронно обернулись, поражённые не только голосом с английским акцентом, но и тем, что при повороте мой лоб скользнул по губам Лазло, что неприятно напоминало поцелуй.

По спине пробежал холодок.

— Мы из Би-Би-Си и услышали, что вы говорите по-английски. Можно взять у вас интервью и узнать ваше мнение о событиях сегодняшней ночи?

Мы с Лазло уставились на журналистов, слоняющихся в тёмном переулке, потеряв дар речи.

— Сэр? Мэм? Вы ведь говорите по-английски?

Позади него стояла женщина с портативной камерой, и идея, как лампочка, загорелась в моей голове.

— А как же, — ответила я ослепительной улыбкой. Высвободила руку, зажатую между нашими телами, вытерла кровь с губ, а затем мягко толкнула его в плечо. — Милый, отпустишь меня ненадолго? — я надула губки, от души наслаждаясь тем, как стиснулись его зубы. — Я хочу дать интервью Би-Би-Си. Хочу, чтобы меня показали по телевизору.

— Замечательно, мадам. Не пройдёте ли вы с нами вон туда, в угол? Там освещение получше.

Интересный факт об истребителях: у них есть свой руководящий совет. И поговаривали, Гильдия Хеллсинг не приветствовала убийства на публике, тем более, когда они попадали в объектив. Люди, в конце концов, существа хрупкие — я имела право это говорить, ведь сама когда-то была человеком. Узнай они, что среди них ходят вампиры и их истребители, реакция была бы предсказуемой: помчались бы в продуктовый, скупили всю тушёнку и туалетную бумагу, а потом забаррикадировались бы дома навсегда — подняли бы слишком большой переполох и лишили меня пропитания.

Нет уж, мне такое не подходит.

Таким образом, начиная с двадцатого века Гильдия запретила истребителям убивать нас на глазах у публики. И этим самым они спасли мне жизнь.

— Ну же, милый, — сказала я сладким голосом, глядя в ледяные, как гранёное стекло, глаза Лазло. — Потом поцелуемся, ладно?

Его «да» было очаровательно ворчливым рыком. Я постаралась не поморщиться, когда он развернул нас так, чтобы никто не увидел, как он вынимает клинок из моего живота. Я проделала то же самое со своим ножом и бросила взгляд вниз, чтобы убедиться, что крови не видно на тёмной рубашке.

Тем временем камера продолжала снимать.

— Знаю, ты ненавидишь быть в центре внимания, сладкий пирожочек. Почему бы тебе не подождать здесь, пока я поговорю с журналистами? — Рубашка Лазло была светлее моей — непрактичный наряд для охоты. Он не мог пойти за нами к лучшему освещению, и прекрасно это понимал.

— До скорого, стало быть, — сказал он, сурово нахмурив брови.

— Ладно. Возможно, это будет не скоро. Извини!

— Лишь бы ты не досталась никому другому до меня, Этельтрита.

— О, не переживай. Я всегда берегу себя только для тебя.

Так я и ушла от Лазло Эньеди в ту ночь 9 ноября 1989 года.

Идя бок о бок с журналистами, я один раз оглянулась на Лазло, чтобы одарить его своей наиболее ехидной и раздражающей ухмылкой. Он был там, где я его оставила, всё ещё с мрачным видом рассматривая свой кинжал. Заметив мой взгляд, он поднёс лезвие к лицу. И с улыбкой, лишённой тепла, принялся слизывать с него мою кровь.

Это было…

Ну. Просто было.

Среди прочего это был последний момент, когда мы находились так близко к друг другу. С тех пор я пару раз пересекалась с Лазло: на праздновании двухтысячного года в Лос-Анджелесе, в начале нулевых в Юго-Восточной Азии, после возобновления фестиваля Lilith Fair в 2010-м. Но никогда не было такой тесной встречи, как тогда в Берлине, и я всегда умудрялась улизнуть, прежде чем он успевал подойти.

До сегодняшнего дня.

Сегодня, почти тридцать шесть лет спустя после той ночи в Берлине, его руки крепко обнимают меня, а тело нависает тяжёлым покровом, и, кажется, его единственная цель — заслонить меня от солнца.

Сегодня Лазло Эньеди спас мне жизнь.