Блокшот

Глава двадцать восьмая

Я думал, что уже испытывал боль в своей жизни. Я ошибался. Когда моя жена умирает у меня на руках, это худший вид боли, который только можно себе представить. Отчаяние, подобного которому я никогда не знал, заставляет меня молиться и предлагать свою душу взамен ее.

Когда мы наконец добираемся до больницы, у меня забирают Монтану. Я не хочу ее отпускать, но в то же время понимаю, что должен позволить врачам спасти ее. Я не могу сделать это сам.

Она уже несколько часов находится в операционной. Сколько времени нужно, чтобы извлечь пулю?

Чертову пулю. В мою жену стреляли. Я бьюсь затылком о стену. Я сижу на одном месте с тех пор, как ее увезли. На полу, в коридоре, где я видел ее в последний раз. Я смотрю, как приходят и уходят врачи и медсестры. Но ничего из этого, кажется, не осознаю. Я не чувствую ничего, кроме зияющей дыры в груди.

С ней должно быть все в порядке. Она сильная. Она выживет.

― Она выкарабкается, ― говорит Грей рядом со мной. Он не ушел. Он тоже сидит здесь все это время.

― Она должна, ― говорю я. ― Я не могу ее потерять.

― Не потеряешь. ― У него звонит телефон, и он смотрит на экран. ― Это Винни. Я должен ответить. ― Грей настороженно смотрит на меня, затем поднимается на ноги и идет по коридору.

Ему не о чем волноваться. Я никуда не пойду. Куда мне идти, если вторая половина моей души находится где-то за этими дверями?

Мои родители приехали два часа назад и подходят проведать меня каждые несколько минут или около того. Мама прочищает горло.

― Пойдем посидим в комнате ожидания, Люк.

― Я не могу. Почему так долго?

― Это нормально, операции длятся долго, ― говорит мама, но я вижу, что она что-то скрывает. Она что-то недоговаривает. Но я не хочу этого слышать. Я не могу слышать, что шансы Монтаны выкарабкаться невелики. Я не хочу слышать, что она может оставить меня.

Я принес сюда ее мертвое тело, а потом наблюдал, как ее возвращают обратно. Они могут спасти ее. Они уже сделали это один раз.

― Сынок, не теряй надежды. Она в надежных руках, и она борец. Мы все это знаем, ― говорит мой отец.

― Так и есть, ― говорю я ему.

― Пойду принесу тебе кофе, ― говорит мама и идет обратно по коридору. Мой папа следует за ней.

Я не говорю им, что не буду его пить. Сейчас я ничего не смогу запихнуть в себя. Я смотрю на свои руки, кровь Монтаны все еще покрывает их. Мне нужно встать и смыть ее, но я не могу пошевелиться.

― Удалось получить записи камер видеонаблюдения с кладбища. Винни сейчас просматривает их, ― говорит Грей, снова опускаясь рядом со мной.

― Я собираюсь убить его. Это должен быть Эндрю. Кто еще мог так поступить с ней?

― Я бы тоже поставил на Эндрю, но скоро мы узнаем наверняка, ― говорит Грей. ― И тогда мы найдем этого ублюдка.

― Она умерла. Она, блядь, умерла. ― Мой голос хриплый, глаза горят. Но я не плачу, потому что с ней все будет хорошо.

― Я знаю. ― Грей обнимает меня одной рукой и сжимает. ― Мы найдем того, кто это сделал, Люк. Я клянусь.

― Что происходит? ― Голос Алии, сопровождаемый стуком каблуков, заставляет нас поднять на нее глаза.

― Что ты здесь делаешь? ― спрашивает Грей.

― Заткнись. Где она, Люк? Что с ней?

― Она все еще в операционной. ― Что еще я могу сказать? Что вся моя жизнь зависит от мастерства того гребаного хирурга, который сейчас копается в теле моей жены в поисках куска свинца?

― С ней все в порядке, да? ― Алия опускается передо мной на колени. ― Она в порядке, Люк. Она поправится, ― говорит она более твердо.

― Будет, ― повторяю я, хотя сердце не верит в это на сто процентов. ― Должна.

― Тебе что-нибудь нужно? ― спрашивает Кинг, стоящий за спиной Алии.

Я качаю головой. Я ценю, что они все здесь. Но никто из нас не может ничего сделать, кроме как надеяться.

Через несколько минут подходит моя мама и протягивает мне стаканчик кофе. Я беру его и ставлю рядом с собой.

― Спасибо, мам.

Я больше не поднимаю глаз, пока не слышу звук приближающихся шагов. Хирург, судя по одежде, с мрачным выражением лица. У меня внутри все сжимается. Я видел, как это происходит в кино. Мы сделали все, что могли. Я не могу этого слышать. Не хочу.

Но вместо того, чтобы сбежать от него, как мне хочется, я жду.

― Мистер Джеймсон? ― спрашивает он.

― Это я, ― отвечаю я.

― Хорошо, ваша жена поправится.

Его слова медленно доходят до меня, пока я пытаюсь взять под контроль свое дыхание.

― Она жива? ― Не знаю, почему я спрашиваю именно это, но мне нужно услышать. Мне нужно, чтобы он подтвердил еще раз.

― Жива. ― Он кивает. ― Это было очень сложно. Но мы настроены оптимистично. Нам еще нужно провести несколько тестов, но, судя по всему, никаких необратимых повреждений нет.

― Мне нужно ее увидеть, ― говорю я.

― Не больше двух посетителей. ― Он смотрит на толпу друзей и родственников, которые сейчас окружают меня. Мне плевать, кто еще пойдет. Мне нужно увидеть ее. ― Она еще спит, но ты можешь пройти.

― Я пойду с тобой, ― говорит моя мама. Я киваю в знак благодарности, и мы вместе идем за доктором.

Я понимаю, что не готов. Когда я подхожу к кровати и вижу все аппараты и провода, прикрепленные к телу Монтаны, я сомневаюсь, что к этому вообще можно подготовиться. Я сосредотачиваюсь на том, который показывает сердцебиение. Пока оно стабильно, все остальное будет в порядке.

С ней все в порядке. Она справится с этим. Мы справимся. Вместе. Я протягиваю руку и беру ее ладонь. Ее кожа холодная.

― Почему она такая холодная? ― спрашиваю я маму.

Мама прикасается тыльной стороной ладони ко лбу Монтаны.

― С ней все в порядке, Люк. Это просто кондиционер. В больницах всегда холодно.

― Ей нужно еще одно одеяло. Монтана не любит, когда ей холодно.

― Я принесу, ― говорит мама. ― Люк?

Я поднимаю глаза и жду, когда она продолжит.

― С ней все в порядке. Она поправится. А ты как?

― Я чувствую, что облажался и не могу ничего сделать, чтобы это исправить. Я ничего не контролирую. Я не смог ее спасти.

― О, детка, это не твоя вина. Ты не делал этого с ней.

― Я отвез ее на кладбище. Я должен был просто улететь домой. ― Я качаю головой. Я не уверен, что когда-нибудь прощу себя за это.

― Я повторю это еще раз, Люк Джеймсон. Ты тут совершенно ни при чем. Не позволяй чувству вины съедать тебя изнутри, особенно за то, чего ты не делал. Когда она очнется, ты должен быть рядом, заботиться о ней. Ты не сможешь быть тем, кто ей нужен, если застрянешь в собственной вине.

― Хорошо. ― Я киваю и снова смотрю на свою жену. Я обещал ей, что никому не позволю причинять ей боль, и, тем не менее, это произошло.

Как я могу уберечь ее? Что я должен сделать, чтобы ей не могли причинить вред? Только запереть в башне. Но вряд ли она согласится на такой план.

Не знаю, сколько времени проходит, когда я наконец чувствую, как ее рука шевелится в моей. Моя голова поднимается с края кровати.

― Танна?

Ее глаза смотрят на меня.

― Л-Люк? ― спрашивает она, ее голос звучит хрипло.

― Шшш, не говори. Давай я принесу тебе воды. ― Я встаю со стула, а мама уже протягивает мне стакан. Я подношу соломинку к губам Монтаны и жду, пока она сделает глоток. ― Прости меня.

― За что? ― шепчет она. ― Что ты сделал?

― Мне не следовало везти тебя на кладбище, ― признаю я. ― Ты помнишь, что произошло?

― Я видела Шона, ― говорит она мне.

Я киваю головой.

― Мы были на кладбище, и в тебя стреляли, Танна.

― Нет, я видела его. Я видела своего брата, Люк, ― повторяет она, на этот раз чуть более твердо.

Я смотрю на маму.

― Я пойду сообщу врачам, что она очнулась, ― говорит мама. ― Но сначала скажи, как ты себя чувствуешь, Монтана? Тебе больно?

Монтана качает головой.

― Хорошо, я вернусь через секунду, ― говорит мама.

Монтана ждет, пока мама выйдет из палаты, и снова смотрит на меня.

― Люк, я видела его. Он был там.

― Где?

― Я не знаю. Но я видела его. Он просил передать, что ты должен вырваться. Нет, это неправильно. Он просил передать, что ты… должен совершить прорыв!

― Прорыв? Ты уверена, что он именно так сказал? ― спрашиваю я.

― Да, я уверена. ― Она кивает головой и добавляет: ― И он не покончил с собой.

Черт, я не знаю, какими препаратами они ее пичкают, но слова Монтана не имеют никакого смысла. Я видел Шона. После произошедшего. Я знаю, что он перерезал бритвой оба запястья.

― Он сказал, что защищал меня от чего-то. И упомянул нашу мать. Я не знаю, что все это значит. Но я поняла, что он не хотел нас бросать.

Мне бы очень хотелось верить в это. Я бы хотел, чтобы это было правдой. Я пережил столько смешанных чувств из-за смерти моего лучшего друга. Но я ни разу не задумывался о том, что он мог сделать это под давлением.

Мои мысли возвращаются к тому, что сказала Монтана. Прорыв ― это когда ты завладеваешь шайбой в своей зоне защиты и выходишь из нее в атаку.

Если это правда, то что Шон пытается мне сказать?

И тут меня осеняет, когда я вспоминаю разговор с Шоном в старших классах после драки на вечеринке. Шон сказал мне, что я должен совершить прорыв, а затем продолжил объяснять, что я должен лучше планировать свои действия, когда сталкиваюсь с противником. Он всегда объяснял все на примере хоккея. Он говорил мне, что сначала я должен понять их цель, их намерения, затем выстроить защиту и, наконец, атаковать. По его словам, ты не сможешь сражаться, если не знаешь, зачем ты это делаешь.

Мне нужно выяснить, почему Эндрю нацелился на Монтану, какую цель он преследовал и чего добивался. Я полагал, что он просто жестокий мудак, слабый ублюдок, который использует женщин как грушу для битья. Я никогда не задумывалась о том, что, возможно, за этим стоит нечто большее.

Что я, блядь, упускаю?

― Я люблю тебя, ― говорит Монтана, прерывая мои размышления.

― Я так сильно тебя люблю. Я так чертовски боялся, что потерял тебя. ― Я наклоняюсь и прижимаюсь губами к ее лбу. Она слабо улыбается.

― Ты не сможешь так легко от меня избавиться, Люк Джеймсон.