Бремя прошлого

51

– Вот и вся история, мои дорогие, – сказала я Шэннон и Эдди. – Вся история прошлого. Или почти вся. Остается еще один эпизод, и мне остается лишь сожалеть, что меня там не было, чтобы увидеть все своими глазами. Видите ли, дело в том, что Лилли все же вернулась домой, в Арднаварнху. Но она вернулась туда, чтобы умереть. Когда это случилось, я была в парижской школе. Па был в Китае по делам, связанным с армией, и мамми оставалась одна. Она рассказывала, что в тот чудесный день в бледном сиянии солнца, овеваемая легким ветерком, Арднаварнха выглядела как никогда прекрасно. Цвели поздние розы, и воздух был напоен их ароматом. Мамми возвращалась с верховой прогулки. Ее рыжие волосы развевались по ветру, а гнедая кобыла была очень похожа на Джеймстауна, старую лошадь Лилли. Все могло примерно так же выглядеть в прошлом.

Лилли вышла из старого побитого автомобиля, привезшего ее из Голвея. Сестры пристально посмотрели друг на друга.

– Я приехала домой, Сил, – наконец проговорила Лилли слабым, дрожащим голосом. – Но нашего старого дома больше нет. Лишь выгоревшая изнутри оболочка, как и все, что осталось от моих мечтаний. Буду ли я желанной гостьей? – с опаской спросила она сестру.

– Я рада тебе, как почкам в мае, – воскликнула Сил, соскакивая с лошади и обнимая Лилли. Потом они отступили друг от друга на расстояние вытянутой руки, всматриваясь в изменившиеся с годами черты. На лице Лилли лежала печать болезни. Они всегда были больше похожи на близнецов, чем на сестер, всегда знали все друг о друге, все понимали, и у Лилли не было нужды говорить Сил, что она умирает.

– Почему, почему ты не приехала домой раньше? – подавляя слезы, говорила Сил.

Лилли покачала головой.

– Теперь я дома, и остальное не имеет значения, не так ли?

Она улыбнулась, по старой привычке кокетливо наклонив голову.

– Простила ли ты меня? – с надеждой в голосе спросила она сестру.

– Разве тебя не прощали всегда? – улыбнулась Сил, и в какой-то момент они вернулись к своим прежним отношениям между обожающей младшей сестрой и самоуверенной красавицей старшей.

Они вошли в дом, обняв друг друга за талию, и Лилли рассказала ей грустную историю о том, как ее покинул Лайэм.

– Он вернется! – воскликнула Сил. – Я в этом уверена. Еще есть время.

Но Лилли покачала головой.

– Боюсь, что время от меня уходит.

В ее голосе было столько тоски, и Сил поняла, что первый раз в жизни она подумала не о себе. Что бы с нею ни происходило, она всегда была храброй, не испытывала страха и сейчас. Сил понимала, что она страдает от разрыва с сыном, и радовалась тому, что ее собственная дочь Моди в тот день отсутствовала, потому что их взаимная радость лишь подчеркнула бы одиночество Лилли.

Лилли огляделась в гостиной, касаясь знакомых предметов: семейной фотографии в серебряной рамке, скамеечки для ног с обивкой, расшитой ее матерью, бинокля, в который Уильям всегда наблюдал за птицами, и коробки для сигар из розового дерева. Она приподняла ее крышку, вдохнула аромат «Монте Кристо» и закрыла глаза. Этот запах воскресил в ней образ па лучше всякой фотографии.

Она увидела себя маленькой девочкой у него на коленях, видела, как он брал сигару, исполняя весь этот роскошный неторопливый ритуал. Па пользовался специальными золотыми ножницами и длинными деревянными спичками, которые позволял ей гасить. А потом, и это было самое лучшее, он надевал ей на палец фирменное бумажное колечко с сигары. Она видела мамми, сидевшую за своим вышиваньем, и па с газетой и снова наслаждалась той особой атмосферой покоя и безопасности, которая окружала ее, когда она была маленьким ребенком.

«Если бы… о, если бы только…» – с тоской подумала она в последний раз в своей жизни.

Известие о том, что порочная Лилли Молино вернулась в Арднаварнху, всполошило весь дом, а потом и всю деревню со скоростью лесного пожара. Любопытные служанки собирались, чтобы обсудить это событие, и скоро все узнали, что Лилли приехала домой умирать. «Это написано на ее лице», – говорили они друг другу. Выплыли наружу всевозможные старые истории и слухи, обраставшие всевозможными подробностями в толпе, собиравшейся в деревенской лавке или за парой-тройкой кружек в пивной.

Лилли радовалась тому, что была дома. Она ездила верхом по заросшим папоротником тропам и по берегу моря, тихо сидела вечерами у камина, улыбаясь разговорам о старых мелодиях и о прежних временах. И, как прежде, собаки лежали в ногах постели Лилли, с обожанием глядя на нее, как если бы были теми самыми ее любимыми далматинами, жившими здесь сорок лет назад. Когда она настолько ослабела, что уже не могла ездить верхом, то заменила это медленными прогулками по садам, опираясь на старую отцовскую малаккскую трость с серебряным набалдашником. Она отказалась от большой дозы морфия, прописанной доктором, зная, что у нее осталось мало времени, и, не желая тратить его на забытье под воздействием лекарства.

– Я хочу полностью насладиться каждой моей последней минутой в Ардиаварнхе, – тихо говорила она Сил, – потому что понимаю, что это рай, а когда я умру, мне придется все это оставить. Окончательно.

Она жалобно взглянула на сестру и проговорила:

– Как ты думаешь, па, наконец, простил меня? Он не перевернется в гробу, когда вы положите меня рядом с ним?

– Разумеется, он простил тебя, – солгала Сил, пряча слезы. – Он говорил мне об этом сотни раз. Ты еще долго не умрешь, Лилли.

Но та лишь улыбнулась сестре в ответ.

В эти долгие вечера, когда они сидели одни у камина, она рассказала Сил правду о Джоне, Финне и Дэниеле, о двоих своих сыновьях, о своей ненависти к одному и переполнявшей ее эгоистичной любви к другому.

– Лайэм никогда не вернется домой, – горестно говерила она. – Я никогда не думала ни о ком, кроме самой себя. Я пыталась его искать, просить прощения, но безрезультатно. Он просто исчез.

– Ты никогда не думала о том, насколько по-другому могла бы сложиться твоя жизнь, не встреть ты Роберта Хатауэя? – спросила сестру Сил.

– Не думала ли я?

Лилли рассмеялась тихим горьким смехом.

– Думала каждый день своей жизни. Но мне дорого досталось понимание того, что вернуть ничего нельзя. Нельзя изменить прошлое, Сил, хотя, видит небо, я пыталась это сделать.

Она вынула из кармана бриллиантовое колье и подала его Сил.

– Помнишь день, – улыбаясь, спросила она, – когда мне исполнилось семнадцать, когда весь мир был у моих ног? А теперь я хочу, чтобы это колье досталось твоей дочери, когда ей тоже будет семнадцать лет и перед нею откроется вся жизнь и все будет казаться возможным.

Она говорила о Нэде, которого вынуждена была оставить в Наитакете на попечении одной местной женщины.

– Он мой единственный друг, не считая тебя, Сил, – проговорила она. – Теперь его бедный ум помутился, но он красив, нежен и очарователен, как всегда. Почему я любила его недостаточно, чтобы выйти за него замуж? Тогда жизнь была бы такой простой. Но его театральные друзья верны ему. Они всегда находят время его навестить, и в летнее время в Белом доме собирается целая толпа. Я поняла, что нужно расстаться с ним, пока я еще оставалась самой собой, чтобы он не видел, во что я превратилась.

Лилли печально посмотрела на свои ладони – пучки тонких костей, обтянутые пергаментной кожей с синими венами.

– Руки старухи, – горько вздохнула она, – и все же мне не суждено стать старухой.

Пришел день, когда Лилли уже не смогла подняться на ноги. Сил передвинула ее кровать к окну, чтобы она могла любоваться своими любимыми садами и старыми деревьями, посаженными их прапрадедами, серебряным блеском моря и просторным опаловым небом, видеть проходивших рысью мимо дома лошадей. Хотя воздух позднего лета был теплым, Лилли мерзла, и в камине постоянно пылал огонь. Верные собаки не отходили от ее кровати. Они лежали, положив головы на лапы, и не отрывали глаз от Лилли. На окне сидела в ожидании не спускавшая с нее глаз оранжевая кошка.

Прошла еще одна неделя, и другая, и теперь уже Лилли не могла даже есть. Ей давали жидкую пищу через соломинку, хотя она говорила Сил, что ей больше ничего не нужно.

– Все остальное не имеет значения, дорогая Сил, – повторяла она. – Я дома.

Ее глаза были похожи на два темных сапфира, а худое измученное лицо окостенело. Сил видела, как постепенно ее покидали страдания и грусть.

Лилли пошевелила рукой и положила ее на крупную голову собаки. Со вздохом удовлетворения она закрыла глаза, и Сил поняла, что она их больше никогда не откроет.

Украсить мхом и папоротником повозку, на которой должны были отвезти ее гроб на кладбище, собрались арендаторы. На гроб положили множество лучших роз, срезанных в саду. Собравшиеся дошли за гробом, позади Сил, до фамильной часовни, а потом и до могилы, в которой Лилли наконец воссоединилась со своими любимыми па и мамми, и, обнажив головы, проводили в последний путь усопшую Лилли Молино.

Я посмотрела на моих слушателей. Опустив головы, они смотрели на меня серьезными расширенными глазами, думая о Лилли.

– Смерть Лилли была счастливее ее жизни, – мягко заметила я. – По крайней мере, она была снова дома, куда ей всегда хотелось вернуться.

– Нэд умер через несколько лет после этого, – сказал Эдди. – У меня сохранилась старая газета с кратким сообщением о его похоронах и о последовавшей затем большой поминальной службе. Все хоть сколько-нибудь известные люди театра пришли попрощаться с ним и отдать ему последний долг.

Я посмотрела на Эдди и сказала:

– Итак, теперь вы знаете, что случилось с вашим прадедом. Он отказался от всего, чем был, ради женщины, которую любил, потом едва не лишился из-за нее жизни, и, в конце концов, она стоила ему карьеры. Прекрасный человек и великий актер, он был без ума от нее.

Перед смертью Лилли спросила Сил: «Я в самом деле была роковой женщиной?» И Сил, как мне кажется, сказала ей правду. «Ты никогда не была роковой, просто была глупой и своевольной. И всегда жалела о сделанном, когда было уже слишком поздно».

И я думаю, что так оно и было. Но, как я говорила вначале, вы должны сами составить себе мнение о ней.

– Бедная Лилли, – с состраданием проговорила Шэннон. – Я не считаю ее роковой женщиной. Просто так для нее складывались обстоятельства.

– Но она сама навлекала на себя неприятности, – заметил Эдди, и я была уверена, что он имел в виду Нэда, чья жизнь разрушилась из-за Лилли.

– Но и на этом история не закончилась – продолжила я, и они подняли головы, готовые слушать дальше, – потому что следующим гостем из прошлого был приехавший в Арднавариху в поисках свидетельств отец Шэннон, Боб Киффи.

Если я не ошибаюсь, это было в тысяча девятьсот семидесятом году, когда он появился на моем крыльце. Он назвал свое имя, и я сразу поняла, что он имел отношение к Финну. «Вылитый он, – говорили все, – темноволосый красавец». Да это был внук Финна, и никто не взялся бы это оспаривать.

Шэннон нетерпеливо ждала продолжения, подперев руками подбородок, и я рассказала ей все точно так, как мне рассказал ее отец.

Боб Киффи обрисовал свое прошлое в точности так, как его дочь сделала это двадцатью годами позднее. Он нашел в Наитакете, в Си-Мист-коттедже, портрет и письма Лилли. Потом сверился с сиротским реестром, и, соединив полученные им сведения с тем, о чем смогла рассказать ему я, мы пришли к следующим выводам.

Сын Роберт родился у Лайэма и Дженни через двенадцать лет после того, как они поженились, и это сделало их счастье еще более полным. Лайэм принял фамилию своего настоящего отца, О'Киффи, и поменял ирландское имя Лайэм на Уильям. Теперь супруги стали мистером и миссис Уильям О'Киффи, и этим же именем он подписывал свои картины. И, вероятно, поэтому все детективы, годами работавшие для Лилли, так и не обнаружили никаких его следов.

Жили они в Северной Калифорнии, в небольшом уединенном коттедже близ Мендочино, и довольствовались обществом друг друга, хотя всегда бывали рады встретиться с соседями на деревенской улице или в лавке. Местные жители называли их «людьми искусства». Дженни О'Киффи содержала дом в чистоте, на окнах висели накрахмаленные льняные занавески, на столе всегда была хорошая еда. Мальчик был слишком мал, чтобы ходить в школу, и о них никто почти ничего не знал, кроме того, что они поселились здесь после нескольких лет скитаний по стране, задерживаясь лишь в тех местах, где Лайэму хотелось писать свои картины. Каждые три месяца он ездил в Сан-Франциско продавать картины и таким образом мог оплачивать аренду. После его смерти владелец художественной галереи говорил, что, хотя он и не успел добиться полного совершенства, у него был настоящий талант и что мир потерял тонкого художника.

Однажды они отправились на восток, может быть, желая помириться с Лилли и с Финном и показать им внука. Ранним морозным утром экспресс столкнулся с товарным поездом. В опубликованном газетами списке погибших значились Уильям О'Киффи и его жена Дженни, а их пятилетний сын Роберт остался жив. Родственников мальчика просили обратиться в Католический приют для детей-сирот, куда был определен ребенок.

После крушения маленького Боба нашли в объятиях отца, защитившего его от удара. В приюте он нетерпеливо ждал, что к нему придет папа, который возьмет его домой, а когда он спрашивал, почему тот не приходит, монахини мягко увещевали его, говоря, что его папа вознесся в рай, куда могут рассчитывать попасть все хорошие люди.

– Я хочу, чтобы он пришел за мною, – безутешно плакал ребенок.

Ему говорили, что скоро отыщут его родственников и что они придут и заберут его к себе, как потерянный пакет. Но никто не приходил, и Боб недоумевал почему. Когда он стал постарше, это недоумение превратилось в злость и в чувство обиды от сознания того, что он не был нужен никому во всей Америке. Он покажет им всем, когда станет взрослым мужчиной, решил про себя Боб. Станет богатым и знаменитым, добьется успеха, и каждому будет лестно с ним познакомиться, а потом найдет этих самых отказавшихся от него родственников и покажет им, что никогда в них не нуждался.

Прошло много лет, прежде чем он приехал взглянуть на свое наследство – дом в Нантакете, где и нашел письма Сил и портрет Лилли. Он отправился по написанному на конвертах обратному адресу в дом своей бабки на Мауит-Вернон-стрит, но дом оказался запертым, и соседи сказали ему, что госпожа Адамс много лет назад возвратилась в Ирландию.

И вот, годы спустя, уже став богатым человеком, Боб приехал сюда взглянуть на Арднаварнху и разузнать о своих корнях. Он сказал мне, что всю жизнь страдал оттого, что никто не позаботился взять его из приюта и что он никогда не знал, кем был.

– Вы внук Лилли, а также Финна О'Киффи, – сказала я ему, – и если бы они знали, что в той железнодорожной катастрофе уцелели именно вы, они немедленно приехали бы за вами.

А когда я сказала ему, что он законный наследник состояния Лилли, он лишь пожал плечами и ответил:

– Теперь уже слишком поздно. Оставим мертвых в покое, а я буду жить своей собственной жизнью.

Как бы то ни было, я отдала ему бриллиантовое колье.

– Для вашей дочери, – сказала я, совсем как Лилли сказала мамми: «Когда перед нею откроется вся жизнь и все будет казаться возможным».

В красивых серых глазах Шэннон показались слезы, и я поняла всю глубину ее переживаний.

– Ваш отец решил не трогать прошлое, – мягко сказала я ей, – но, возможно, есть кто-то еще, кто не оставил намерений в нем покопаться. И я уверена, что именно в этом причина его убийства.

Она озадаченно посмотрела на меня, и я добавила:

– Такой человек, как Боб О'Киффи, никогда не пошел бы на самоубийство из-за денег. Из-за женщины – возможно. Все Молино всегда были очень эмоциональны, сентиментальны в отношении собак, лошадей и женщин. Но из-за денег? Никогда. Кроме того, даже если бы его бизнес потерпел крах, и он оказался бы банкротом, он знал, что у него оставалось наследство Лилли – несколько миллионов долларов. И они до сих пор лежат в Бостонском банке, ожидая законного наследника.

– Но он не знал никого из прошлого, – заговорила Шэннон. – Ни из О'Киффи, ни из Молино. Кто из известных нам людей мог совершить это ужасное злодеяние? И почему?

Эдди осторожно обнял Шэннон, стараясь ее утешить.

– Мы найдем того, кто это сделал, Шэннон, – тихо проговорил он. – Я помогу вам. Мы поедем в Нантакет, откуда все началось. Может быть, если мы повнимательнее на все взглянем, мы найдем там ключ, который позволит нам получить ответ.

Я рассказала им о старой ирландской поговорке: «Чтобы найти врага-ирландца, посмотри сначала на себя, а потом уже на остальных ирландцев».

– В этом может заключаться много правды. И добавила:

– Бриджид, которая знает все сказала бы вам, что существуют три мотива для убийства: деньги, страсть и месть. Я уверена в одном, поскольку это касается семьи, в особенности с такой бурной историей: нужно внимательно присмотреться к тем, кто был близок жертве. Именно там вы и найдете убийцу.

Шэннон и Эдди решили вернуться в Нантакет, и, чтобы поднять и их, и свое настроение, я решила устроить прощальный вечер. Я обзвонила по телефону всех знакомых и пригласила их одеться во все самое лучшее и приехать в субботу вечером, чтобы познакомиться с моей новообретенной внучатой племянницей и одновременно попрощаться с нею.

Многие годы простоявший без использования бальный зал в задней части дома отмыли и довели до блеска, отлакировали небольшие золоченые, кресла. Пришлось обратиться за помощью в деревню, чтобы передвинуть мебель. Из Дублина пригласили оркестр. Бриджид хозяйничала в своей кухонной стихии, колдуя над легким ужином на сто пятьдесят персон, и с дюжину женщин спешили выполнять ее распоряжения – резали, рубили, варили и жарили.

Но перед самым этим великим событием в Арднаварнхе появился еще один неожиданный гость.