Бремя прошлого

53

После их отъезда я тоскливо слонялась по дому, как брошенная собака, и даже у моих догов был несчастный вид; они ходили за мной с опущенными хвостами, постукивая когтями по дубовым доскам пола. Непрекращавшийся дождь делал еще более мучительней нашу ностальгию по жизни.

– Сколько лет прошло, – спрашивала я себя, глядя на серо-зеленый, насквозь пропитанный дождем сад, – с тех пор как я последний раз куда-нибудь ездила? Десять? А может быть, пятнадцать? Господи! – воскликнула я, приняв решение расстаться со своей меланхолией.

Взлетев по лестнице к себе, я достала из верхнего ящика туалетного столика свои сапфиры, вспомнив о словах Эдди, что если их продать, то это обеспечит мне жизнь с комфортом до конца дней, и громко расхохоталась.

– Черт с ним, с комфортом! Я создана для приключений!

Радостно смеясь, довольная собой, я с сияющим видом спустилась вниз.

– Бриджид! – громогласно распорядилась я тоном, не допускавшим возражений. – Упакуйте наш багаж. Мы летим в Нью-Йорк… на «Конкорде».

Я чувствовала себя как трехлетняя кобыла перед стартовым барьером, когда спустя неделю самолет оторвался от земли, хотя должна признать, что оставшиеся на земле служащие аэропорта пришли в ужас от моего багажа.

Мне думается, что такой пароходный сундук, как мой, не часто можно было бы увидеть, где бы то ни было, тем более, как они с опаской заметили, в пассажирском самолете.

Бриджид была одета в свое лучшее черное платье и легкие башмаки (я запретила надевать «веллингтоны», хотя она по секрету от меня все же сунула их в багаж), слава Богу, без гольфов. На голове у нее была большая шляпа с перьями, и моей фетровой было, наверное, стыдно своей более чем скромности, зато мой темно-синий костюм – «Шанель» шестьдесят четвертого года с золотыми пуговицами и белым галуном – выглядел последним криком моды, а белые перчатки, синие туфли на высоких каблуках и жемчуг в точности соответствовали требованиям к одежде настоящей леди. О, мы с Бриджид выглядели великолепно. Когда мы взлетали, она перекрестилась и вцепилась в мою руку, а я улыбалась от охватившего меня волнения, и мы полетели в неизвестное, чтобы узнать, кто был убийцей Боба Киффи.

Мне всегда нравился Нью-Йорк. Это пышный город, а у меня, как вы знаете, к этому слабость, и особенно я обожаю большие отели. Мы вышли из длинного лимузина с тонированными стеклами у величественного подъезда отеля «Ритц-Карлтон». Я сдвинула шляпу точно на необходимый угол и, поправив свои рыжие локоны, тронула за плечо швейцара, который тут же вызвал целую бригаду посыльных, чтобы разделаться с нашим багажом. После этого я, чувствуя себя в своей стихии, как королева, вошла в вестибюль. К нам кинулся администратор. Он в один момент распорядился горой добротных старинных кожаных чемоданов и саквояжей, обклеенных за долгие годы этикетками отелей, пароходов и железных дорог.

– Мы благодарны вам за то, что вы остановились у нас, мадам Молино, – сказал администратор, сообразив, о каком классе идет речь.

– О, я не путешествовала целую вечность, – отвечала я, переходя на подчеркнутый ирландский акцент, что я так хорошо умела делать, когда это бывало мне нужно.

У Бриджид был усталый вид. Она не привыкла к поездкам, как я, поэтому я отправила ее в постель, велела принести крепкого чая, и притом в кружке, как она любила, а не в чашке, и коричный тост.

– Пришла моя очередь поухаживать за вами, Бриджид, – твердо сказала я ей, – и я буду вам прислуживать.

Бриджид вздохнула, как счастливый человек, вытянулась на громадной, просто королевской, кровати и стала переключать каналы телевизора, как если бы занималась этим всю свою жизнь. Я погладила ее по руке, поцеловала в щеку и сказала, чтобы она, если хочет, вообще не вставала с постели, пока мы будем здесь, потом оставила ее наедине с коричным тостом и ушла в роскошную гостиную, чтобы все обдумать.

Сбросив туфли, я уселась на элегантную софу и, откусывая печенье, стала выстраивать в уме цепочку наследия Лилли – ее несчастий и жертв. Где-то в этом перечне кроется разгадка тайны. Но с чего начать?

Я сняла телефонную трубку и позвонила Шэннон в Наитакет.

– Алло, – отозвалась она, удивляясь тому, что кто-то мог ей позвонить.

– Это Моди! – прокричала я, так как мне никогда не верилось, что на расстоянии многих и многих миль меня смогут услышать, если я буду говорить тихо. – Я в Нью-Йорке, остановилась в «Р.К.».

– Это церковь? – смущенно спросила она.

Я рассмеялась.

– Это «Ритц-Карлтон», глупенькая. Мы с Бриджид приехали, чтобы помочь вам раскрыть эту тайну, и я теперь думаю, с чего следует начать. А как дела у вас? Ничего нового?

– Ничего, – грустно ответила она.

– Ну, так вот, я только что прошлась по всему списку «жертв» Лилли и решила, что если убийство связано с прошлым, а это, кажется, именно так, то нужно найти потомков этих «жертв». Я уже составила их список, и почему бы вам с Эдди не приехать сюда, в Нью-Йорк, чтобы начать действовать?

Они приехали следующим же утром, и сердце мое затрепетало при взгляде на их полные нетерпения лица. Войдя ко мне в номер, они словно озарили его каким-то новым светом, молодые и красивые, такие доверчивые и одновременно так неуверенные в удаче, какими могут быть только дети и влюбленные.

Мы поздоровались, и я с подъемом сказала:

– Это правильно, что мы с Бриджид приехали вам помочь; вы одни вряд ли продвинетесь далеко в своем расследовании. Ну а теперь за дело. Прежде всего, как мне кажется, мы должны узнать, что случилось с Дэниелом и Финном О'Киффи.

У Эдди ушло не много времени на то, чтобы выяснить, что брокерская фирма «Джеймс энд компании» по-прежнему играет большую роль в деловой жизни и что ее председателем является господин Майкл О'Киффи Джеймс. И лишь чуть больше потребовалось для того, чтобы убедиться в том, что знаменитая сеть магазинов «Дэн стор» представляет собою ту самую сеть, основателем которой в Бостоне был на рубеже веков Дэниел О'Киффи, и что теперь ее возглавляет популярный сенатор Джим О'Киффи.

Я позвонила господину Майклу Джеймсу, объяснила ему, кто я такая, что приехала из Ирландии, и выразила уверенность в том, что наши семьи были знакомы в былые времена.

– Несомненно, – смеясь, согласился он и пригласил нас прямо сразу приехать к нему.

Мы с Шэннон принарядились, напудрили носы и причесали волосы. Она была в джинсах и в коротком облегающем красном жакете, а на мне были платье от Сен-Лорена семьдесят пятого года светло-зеленого бутылочного цвета и шляпа с тонкой вуалеткой и серебряным пером.

Кабинеты в офисе фирмы «Джеймс энд компании» были еще более роскошными, чем тогда, когда здесь начинал работать Финн О'Киффи. Прежний дом был давно снесен, и на его месте воздвигли современный небоскреб, который не принадлежал Бобу О'Киффи. Майкл Джеймс вышел из своего кабинета нам навстречу. Это был рослый рыжеволосый мужчина, выглядевший в свои шестьдесят лет старше, чем я ожидала. У него были карие глаза, и в нем не было ничего общего с брюнетом ирландцем Финном, если не считать широкой улыбки и непринужденного очарования.

– У меня такое ощущение, что я знал вас всегда! – воскликнул он, взяв мою костлявую руку обеими своими и широко улыбаясь. – Я знаю о большинстве Молино из рассказов папы.

В его глазах что-то промелькнуло, когда он добавил:

– Моим отцом был Финн О'Киффи, как вы знаете.

– Я этого не знала, – озадаченно проговорила я и услышала глубокий вздох Шэннон. – Позвольте представить вам Шэннон О'Киффи, – добавила я. – Она ваша родственница.

Я объяснила, что Шэннон правнучка Финна и Лилли.

Он откинул назад голову и рассмеялся.

– Да будет ли конец сюрпризам, обрушивающимся на старого человека? Простите меня, – тут же извинился он перед Шэннон, – я вовсе не хотел быть бестактным.

Майкл помолчал и, нахмурившись, добавил:

– Подождите-ка, выходит, что вы дочь Боба О'Киффи?

– Да, – ответила она, гордо вздернув подбородок.

– Мне действительно очень жаль, – сказал он, взял её руку и ласково погладил ее. – Боб был прекрасным человеком, и никто из нас здесь, в фирме «Джеймс энд компании», не мог поверить в то, что произошло. Боб был мошенником не больше, чем королева Англии. И это было просто скандально, когда средства массовой информации набросились на него, словно коршуны.

– Спасибо, – проговорила Шэннон с робкой улыбкой, потому что симпатия – это единственное, что вызывает слезы. – Именно из-за отца мы и пришли сюда.

Шэннон умоляюще посмотрела на меня, и я, волнуясь, рассказала Майклу Джеймсу о нашей уверенности в том, что Боб был убит и что мы не успокоимся, пока не узнаем, кто это сделал.

– Я не буду вдаваться в подробности, потому что это слишком долгая история, – сказала я, – но мы уверены, что убийство каким-то образом связано с прошлым и с Лилли Молино.

– А, с этой знаменитой Лилли, – задумчиво заметил Майкл.

– Точнее, печально известной, – добавила я.

Майкл кивнул.

– Вы, должно быть, правы. Отец рассказывал эту историю, когда мне было восемнадцать лет. Я только что окончил школу и собирался поступить в Йельский университет. Он тогда ушел на пенсию и жил в доме на Луисбург-сквер, где когда-то работал младшим конюхом. Он позвал меня к себе в кабинет и сказал: «Майкл, ты многого не знаешь обо мне; существуют такие вещи, о которых, возможно, я тебе никогда не скажу, но я хочу, чтобы ты знал, из какой среды я вышел. Я хочу рассказать тебе о некоторых наших корнях в Ирландии и о женщине, которую любил больше всех на свете, и о том, как глупая мужская гордость может принести больше вреда, чем пуля. Действительно, было время, когда я, потеряв ее, был готов пустить себе пулю в лоб».

Это было в пятьдесят пятом году, если мне не изменяет память, ему было за восемьдесят, но он все еще был строен и красив, с седыми волосами и с теми прекрасными, серыми глазами, которых я, к сожалению, не унаследовал. Я родился похожим на свою мать, Мадлен Уиттиер Джеймс. Мама была высокой блондинкой приятной наружности, очень общительная, всегда смеялась, и, как я догадываюсь, судя по тому, что слышал о Лилли, именно поэтому ее и любил папа. Он говорил, что у нее был прямой характер и что он всегда точно знал свое место рядом с нею.

Мама была намного младше его. Отец познакомился с нею на июльском пикнике в доме друзей в Саутгемптоне. Тогда ему было шестьдесят пять лет, хотя он с гордостью говорил мне, что выглядел лет на пятьдесят. Красивый и богатый, он поглядывал на многих женщин, но, как он сказал, сразу понял, что она была той единственной, необходимой ему.

Мама умерла, когда мне было четырнадцать лет, и отец чувствовал себя, как брошенная собака. Он не знал, что ему делать без нее, что делать с собою. Он решил было вернуться в офис, но его ум уже не мог сосредоточиться на бизнесе. Я уехал учиться, он остался один и появлялся в самое неожиданное время, увозил меня на ленч или на футбольный матч. Отец постепенно оправился от потрясения, но говорил мне, что ему будет недоставать ее до конца его дней. «Она была моим лучшим товарищем, – говорил он мне. – Я ни разу не пожелал ни одной другой женщины при жизни твоей матери».

И вот в один прекрасный день отец позвал меня к себе в кабинет и впервые рассказал мне о том, где он родился, – в той маленькой лачуге с земляным полом в Коннемэйре. «Я не говорил тебе об этом раньше, – продолжал он, – потому что стыдился этого. Потому-то все так и осложнилось. Но теперь я старый человек, и мне кажется, что будет лучше, если ты услышишь обо мне от меня самого, чем, если в будущем для тебя откроются какие-нибудь неожиданные вещи. И никто не посмеет сказать, что твой отец что-то скрыл от тебя!»

И он рассказал мне историю о себе, о Лилли и о Лайэме. Рассказал все. И о своем брате Дэниеле, о существовании которого я даже не подозревал.

«Дэн умер человеком богаче Креза, – с гордостью говорил папа. – Мы, О'Киффи, преуспели в этой новой стране. Но, шагая по дороге успеха, каким-то образом потеряли друг друга». Он бросил на меня проницательный взгляд и продолжал: «Итак, теперь ты знаешь все о своих давно потерянных родственниках и о твоем исчезнувшем единокровном брате. Странные люди, они никогда не пытались встретиться с тобой, но если когда-нибудь это сделают, ты, по крайней мере, будешь знать правду».

Я спросил отца, не пытался ли он когда-нибудь разыскать Лайэма, и он с ноткой вины в голосе сказал, что пытался, но было уже слишком поздно. Лайэм исчез, и его никогда больше никто не видел.

Майкл взглянул на меня и задумчиво проговорил:

– Должно быть, Лилли была необычной женщиной.

– Да, это так, – согласилась я. – Но теперь я знаю, что Боб О'Киффи был сыном Лайэма, а значит, Шэннон ваша кузина. Итак, – торжествуя, сказала я Шэннон, – вы больше не одиноки в этом мире.

Майкл Джеймс рассмеялся.

– Вы можете рассчитывать на меня всегда, когда вам понадобится помощь, – ласково сказал он ей. – И я буду рад, если вы приедете в любой свободный уик-энд к нам и познакомитесь с моей семьей. В Сэг Харбор добраться очень просто, и там всегда найдутся одна или две свободные комнаты.

Шэннон порозовела от удовольствия и учтиво поблагодарила Майкла, а я сказала ему, что, поскольку она наследница Лилли и вступает во владение большими деньгами, ей может понадобиться также и его деловой совет.

– Итак, мы исключаем вас из списка подозреваемых в убийстве и теперь должны заняться следующим подозреваемым, – заключила я, и изумленный Майкл уставился на меня вопрошающим взглядом.

– Подозреваемый в убийстве? – повторил он. – Может быть, вы думали, что это я убил Боба Киффи?

– Это была лишь гипотеза, – возразила я. – Но теперь, когда мы познакомились с вами, мы знаем, что это сделали не вы.

– Как вы это узнали? – с любопытством спросил он.

– Чувствую нутром, – твердо ответила я. – Или, если хотите, женская интуиция. А, в общем и то, и другое. Я в этом уверена.

Мы попрощались, пообещав друг другу связаться в скором будущем, и отправились на поиски следующего фигуранта нашего списка – сенатора Джима О'Киффи.