Бывший-босс. Ты мой папа? (СИ)

Глава 22

Мы подъезжаем к современному жилому комплексу в центре города. Высотки из стекла и бетона отражают небо, будто стремятся его догнать.

— Зачем мы здесь?

Макар не отвечает сразу. Глушит двигатель, выходит из машины.

— Просто пойдём, — бросает через плечо.

Ксюша сразу хватает меня за руку, как всегда, когда не понимает, куда её ведут взрослые. Мы входим в подъезд, едем на лифте. Ксюша разглядывает сенсорные кнопки, водит по ним пальцем, оставляя следы на пластике.

На нужном этаже выходим, Макар нажимает на звонок. Спустя мгновение дверь открывается.

На пороге — девушка. Молодая, красивая. Слишком худая, почти прозрачная. Бледная кожа, резко очерченные скулы, но самое поразительное — глаза. Те же яркие, почти неестественно синие, как у Макара.

Она стоит, опираясь на тонкую, элегантную трость. Движения у неё плавные, но сдержанные — как будто каждое требует усилий.

— Привет, — говорит она и обнимает Макара одной рукой. — Неужели ты уже освободился? Я так соскучилась!

Затем замечает меня и немного отступает, рассматривая.

— Кать, это… Это Лида. Моя… — Осекается. — Эм. Да.

— Это и есть та самая Лида? Какая ты красивая. Макар так много о тебе рассказывал!

Я не знаю, что ответить. Не понимаю, как реагировать на эту странную девушку.

— Почему ты с палочкой? — Спрашивает Ксюша, выбегая вперёд.

— Какое маленькое солнышко, — улыбается Катя и едва касается Ксюшиных волос. — Я болею, котёнок. Мне трудно ходить. Болят кости. Они как будто слабеют со временем.

— А можно вылечиться? — Ксюша говорит это с искренней детской тревогой.

— Пока — нет. Но я научилась с этим жить, — она улыбается. — Ой, а чего мы на пороге стоим? Пойдёмте, я напою вас чаем.

— Не утруждайся, — вмешивается Макар. — Я сам всё сделаю. Иди лучше посиди, отдохни.

— Макар, я больна, а не мертва, — отвечает она с усмешкой. — И вполне могу поухаживать за гостями сама.

Она уходит с Ксюшей вперёд. Я остаюсь в коридоре, растерянная. Всё внутри гудит от вопросов, а в голове — странный гул, как от давления.

— Я не совсем поняла… — Смотрю прямо перед собой. — Кто она?

— Моя младшая сестра. У неё редкое генетическое заболевание — несовершенный остеогенез. Её кости очень хрупкие. Болезнь нарушает выработку коллагена, поэтому любое падение может закончиться переломом. А иногда переломы случаются и без падения.

Сжимаю пальцы в кулаки, ощущая, как тонко и нереально вдруг стало всё вокруг.

— И ты боялся, что у нашего ребёнка будет то же самое?

Он кивает. Резко, почти судорожно.

Сейчас он выглядит не просто уставшим, но выжженным изнутри.

— Это передаётся по наследству, — глухо говорит он. — В моих генах есть эта мутация. Вероятность передать её ребёнку — пятьдесят на пятьдесят. Бросаешь монетку и молишься. Я знаю, как эта болезнь разрушает. Я видел это каждый день. С самого детства.

Он делает шаг к стене, облокачивается плечом, опускает взгляд. Говорит негромко, но каждое слово — будто наждаком по обнажённой душе.

— Я ношу Катю на руках с восьми лет. Я узнал, как выглядит настоящая физическая боль гораздо раньше, чем выучил таблицу умножения. Видел, как Катя падает, как хрустят ломающиеся кости. Видел, как она улыбается сквозь слёзы, потому что не хотела быть для семьи обузой. А потом — как одноклассники смотрели на неё, как будто она ошибка. Не человек, а что-то… Лишнее. Ей больно всегда, Лид. Даже в хорошие дни. Пока другие просто идут по жизни, шаг за шагом, ей приходится бежать. Бежать — только чтобы не отстать. А ты попробуй бежать на трясущихся ногах. По льду.

Он делает паузу. Между его бровей залегает глубокая хмурая складка.

Вероятно, он не часто об этом говорит.

Может быть, вообще — впервые.

Глаза щиплет.

От сочувствия.

От злости.

От бессилия.

И страшной несправедливости.

— Когда ты сказала, что ты беременна, я… Я не справился. Паника сжала меня так, что я не мог дышать. Я буквально видел в своей голове, как повторяется всё это. Повторяется с нашим ребёнком. Как он страдает, а мы никак не можем на это повлиять. И я — причина. Понимаешь? Я. Я передал это. Страх быть причиной чужой боли решил за меня, что родных детей у меня никогда не будет. Потому что для меня это не выбор. Это лотерея.

— Но почему ты не сказал мне тогда? Не сказал мне обо всём сразу? — Мой сиплый голос едва слышен, почти срывается.

— Потому что я испугался, что ты уйдёшь. Ты говорила, что дети для тебя — это главное.

Я делаю шаг ближе. Внутри всё сжимается. Оттого, как он говорит. Как будто не делится — а признаётся. Исповедуется. И не просит прощения, однако так страшно нуждается в нём.

— А потом… Я начал надеяться. Что мы справимся. Что ты полюбишь меня настолько, чтобы когда-нибудь решишься… Усыновить. Чтобы выбрать этот путь. Другой. Без риска. Я хотел быть с тобой, Лид. Но вместо того, чтобы быть честным — я струсил. Закрылся. И всё сломал. Сам.

Он резко растирает ладонью лицо — будто отгоняет всё сразу: и мысли, и чувства, и прошлое.

Я подхожу почти вплотную. Смотрю на него. На мужчину, который всё это время нёс в себе этот страх, этот груз, один.

В голове гул. Сердце стучит, как будто за решёткой.

За дверью слышен смех Ксюши. Катя, кажется, действительно поит её чаем.

— Всё это время, — говорю я медленно. — Всё это время ты молчал.

Он опускает взгляд.

— Я не знал, что у меня есть дочь.

И тишина между нами вдруг становится совсем другой.

Через пелену в глазах смотрю на него — на этого мужчину, который столько лет прятался за молчанием, за страхом, за суровым лицом и колкими словами.

И вдруг всё вижу — не Макара, которого я когда-то любила, не Макара, с которым сейчас рядом, а мальчика. Мальчика, который всю жизнь пытался быть сильным. Для сестры. Для себя. Для всех.

И что-то во мне сдвигается.

Не прощение. Ещё нет.

Но понимание. Я могу представить, какой страх и ответственность несёт в своей душе этот человек.

Я делаю шаг вперёд.

— А если бы я сказала, что приняла бы тебя любого?

— Тогда бы я, наверное, впервые в жизни… Начал верить, что не всё во мне — ошибка.

Осторожно протягиваю руку, касаюсь его лица — прохожусь большим пальцем по щеке. Он вздрагивает, как от прикосновения, которого не ждал.

Потом — неуверенно, будто спрашиваю разрешения — прижимаюсь к нему.

Просто побыть рядом.

Просто дышать с ним в одном ритме.

Дать ему понять, что он не один.

Он замирает, а потом медленно обнимает меня в ответ — крепко, будто боится, что я исчезну, если он ослабит хватку.

И долго мы просто стоим.

Без слов.

В этой тишине между нами больше нет ни обвинений, ни упрёков. Только две души, уставшие, надломленные, пытающиеся заново научиться быть рядом.

— Ты не ошибка, Макар, — тихо говорю я. — Ни капли.

Он склоняется ко мне, и его губы касаются моего лба — легко, почти невесомо. Не как поцелуй. Как извинение. Как признание. Как просьба — быть, остаться, понять.

— Может, попьём чаю? — Несмело улыбаюсь Макару.

Макар, копируя мою эмоцию, возвращает мне слабую улыбку.

Плечом к плечу мы идём к кухне.

Сначала — чай.

Потом — всё остальное.