— Так ты работаешь здесь? — Голос Макара режет воздух.
В нем нет ни удивления, ни эмоций.
Просто вопрос.
Прижимаю ладони к столу перед собой, чтобы не было заметно, как дрожат пальцы.
— Уже три года.
Макар медленно кивает.
— А кем?
— Руководитель PR-отдела.
На его лице мелькает едва заметное выражение… то ли одобрения, то ли легкого удивления.
— Руководитель отдела… Это здорово. Помнится мне, раньше ты никогда не хотела руководить.
Чуть сжимаю губы, но быстро беру себя в руки. И даже выдавливаю из себя совершенно ненатуральную улыбку.
— Это было очень давно. Я была совсем другим человеком. Я многого о себе тогда не знала.
Макар осторожно подходит ближе, садится на стул напротив, но не смотрит на меня — он сверлит напряженным взглядом в стену и молчит.
Я тоже молчу.
Но моё молчание другое. Оно глухое, давящее. Как будто внутри меня — целый рой слов, эмоций… Но ни одно из них не может сорваться с моих губ.
Между нами — стол. А кажется — километры.
Тысячи километров.
Тысячи лет.
Трещину, разделяющую нас, не преодолеть и за сотню жизней.
Я украдкой смотрю на Макара.
Он почти не изменился. Тот же прямой силуэт, то же сосредоточенное выражение лица. Но что-то всё же другое. Усталость? Тень на щеках? Или это я теперь вижу его иначе?
Время растягивается. Минуты ползут. Воздух между нами — густой, как перед грозой. Он полон молчаливого напряжения, тех слов, которые мы не сказали пять лет назад, и тех, которые вот-вот прорвутся наружу.
— Я надеюсь, ты не собираешься совершать необдуманных поступков? — Наконец спрашивает Макар на тяжёлом выдохе.
— Каких, например?
— Ну, например, не побежишь сейчас же увольняться, потому что теперь здесь я?
— Не дождёшься, Макар, — усмехаюсь. — Я профессионал. К тому же очень люблю свою работу, так что по возможности просто постараемся минимизировать наш с тобой контакт.
— Я вовсе не против с тобой контактировать.
— Зато я против.
Мы снова замолкаем.
Где-то вдалеке шумят коллеги, но здесь, в этом маленьком пространстве, слышно только глухое тиканье настенных часов.
Один-два-три…
Что-то внутри сжимается, давит, оставляя колючие занозы.
Макар склоняет голову к плечу.
— Лид… Почему ты уехала тогда? Почему сбежала и ничего мне не сказала?
— А что мне нужно было тебе сказать?
— Если ты хотела поставить точку в наших отношениях…
— Нет, — перебиваю. — Это ты поставил точку в наших отношениях, когда отправил меня на аборт.
В комнате становится холодно.
— Лида…
— Когда так спокойно, так рационально… так бездушно принял решение убить нашего ребёнка.
Я произношу эти слова, и внутри меня словно что-то надрывается.
В груди, в самом сердце, раскатывается ледяная волна.
Я думаю о Ксюше.
О её голосе по утрам: «Мамочка, доброе утро!»
О её маленьких ладошках, что обхватывают меня за шею.
О том, как она любит всё розовое, как радуется новым платьицам.
О том, как она любит этот мир.
И мысль о том, что Ксюши могло не быть, буквально разрывает меня изнутри.
Дыхание перехватывает.
Макар молчит. А я смотрю на него — и не чувствую ничего, кроме обжигающей пустоты внутри.
— Я понимаю, как это выглядит, Лид. Но поверь мне…
— Ты даже не дал ему шанса. Ни имени. Ни будущего. Не дал возможности сделать ни единого вздоха.
Слова вылетают из меня не громом — шёпотом. Острым, как лезвие.
— Я просто не мог поступить иначе, — он проводит ладонью по лицу, сжимает пальцы в кулаки. — И я должен был быть там с тобой. Я представляю, как это было больно. Как тебе было тяжело и страшно. Я должен был быть рядом и поддерживать тебя.
Я встаю.
Слишком резко.
Отворачиваюсь, пряча взгляд.
— Лида.
Он тоже встаёт, но не приближается.
— Ты ведь сделала аборт, правда?
Молча шагаю к двери.
— Лида? — Голос Макара цепляется за меня. Почти умоляет. — Ты сделала аборт?
Я резко оборачиваюсь.
Смотрю ему прямо в глаза.
— Ты больше не имеешь права задавать мне таких вопросов, Макар. Больше не имеешь.
Ухожу, оставляя за спиной холодный, сдавленный воздух, в котором всё ещё звучат все не высказанные упрёки.