Цена счастья

2

Старое-престарое такси еле-еле тащилось по извилистой улице. Внезапно перед нами возникла какая-то белая фигура. Я хотела крикнуть, но горло перехватило. И только когда свет фар на какие-то мгновения осветил «привидение», я поняла, что это одна из каменных фигур, стоявших вдоль дороги на одинаковом расстоянии одна от другой. Немного придя в себя от пережитого страха, я стала более внимательно вглядываться в окружающее нас пространство. Мы как раз приближались к нескольким темным строениям, которые, очевидно, принадлежали замку. И тут я вновь увидела странную фигуру. На сей раз она не стояла у обочины дороги, а двигалась нам навстречу.

Ослепленная светом фар фигура остановилась, и мне удалось разглядеть, что это была женщина.

Двигатель взревел, взвизгнули тормоза, машину бросило в сторону, и она резко остановилась, лишь чудом не задев незнакомку.

Водитель опустил стекло и разразился ругательствами на каком-то абсолютно мне непонятном диалекте. Женщина ответила ему в том же стиле. Потом она подошла к задней части машины и жестом показала, что мне следует открыть мое окошко. Я вопросительно посмотрела на водителя, но тому явно не хотелось брать на себя никакой ответственности и он лишь равнодушно пожал плечами. Ручка, которую следовало вращать, дабы опустить стекло этого дряхлого транспортного средства, изрядно проржавела. И пока я мучилась с нею, незнакомка терпеливо ждала.

— Уверяю вас, мадам, — весело обратилась она ко мне, как только я справилась со стеклом, — что я не уличный разбойник. Точнее говоря — не разбойница. И Жак, — она кивнула в сторону водителя, — может подтвердить это. Как, кстати, и то, что я обычно бываю очень неосторожна.

Меня поразил какой-то очень чистый и звонкий смех этой женщины и абсолютно безупречный, без следа какого-либо акцента английский, на котором она обратилась ко мне после обмена «любезностями» с шофером на беглом французском языке.

— Сожалею, что испугала вас своим появлением, — продолжала она. — Эта дорога ведет только к замку, и я совсем не рассчитывала встретить кого-нибудь по пути.

Женщина была совсем молодой. Может быть, чуть-чуть за двадцать. Она была необыкновенно красива — длинные прямые черные волосы и смуглая кожа, которая смотрелась бы более естественно в стране с тропическим климатом, нежели в этих морозных краях. На лице с высокими скулами блестели темно-голубые, слегка раскосые глаза.

Девушка рассматривала меня с нескрываемым интересом. Пожалуй, это уже граничило с беззастенчивостью. Заметив, по-видимому, легкое недовольство на моем лице, она поспешно, но без намека на заискивание, заметила:

— Как вы понимаете, нас всех очень интересует мадам д'Эшогет, с которой мы пока незнакомы. Ведь вы жена бедного Алана, не правда ли?

Не желая показаться невежливой, я кивнула:

— Да. Вы правы.

При этом мне подумалось, что появление машины по пути к замку удивило ее меньше, чем можно было бы ожидать.

— Тогда этот мальчик, — сказала она, переведя взгляд на Майкла, — очевидно, и есть le petit seigneur[3]?

Я невольно рассмеялась. Мой толстощекий и обливающийся слезами ребенок был «le petit seigneur». А Майкл меж тем посмотрел на девушку снизу вверх и абсолютно серьезно поинтересовался:

— А вы кто такая? И почему вы приказали моей маме открыть окно, хотя на улице так холодно?

— Меня зовут Мари-Лизет, — ответила она. — А в здешних краях холодно почти всегда. Так что лучше, если ты уже теперь начнешь привыкать к здешнему климату.

После короткой паузы она продолжила с кокетством, к которому, по всей видимости, непроизвольно переходила при общении с мужчинами:

— Скажи-ка, petit seigneur, я тебе нравлюсь?

— Я совсем не этот — ну, как вы меня все время называете, — счел необходимым сообщить мой сын; при этом он говорил тем назидательным тоном, который неизменно был у него в ходу, когда он полагал, что взрослые позволяют себе веселиться по его поводу. — Меня зовут Майкл.

— Но ты ведь так и не ответил на мой вопрос, Майкл.

Он некоторое время внимательно разглядывал ее, после чего произнес:

— Вы самая красивая женщина, которую мне когда-либо приходилось видеть... Кроме моей мамы, — счел необходимым добавить он.

Я надеялась, что в царившем внутри машины мраке не было видно, как я покраснела. Это верно, что меня с моими белокурыми волнистыми волосами, ярко-голубыми глазами и длинными темными ресницами всегда находили весьма привлекательной. Однако в сравнении с экзотической красотой этой женщины я просто становилась незаметной. Мне это было абсолютно ясно.

Девушка закинула назад голову и вновь разразилась чрезмерно громким звонким смехом.

— Ну, знаешь, если бы у меня и было хоть малейшее сомнение по поводу того, что ты настоящий д'Эшогет, то теперь я наверняка перестала бы сомневаться. Ты точно такой же, как и другие мужчины твоей семьи. Вы рождены, чтобы разбивать сердца. Причем уже с колыбели. Хочу предупредить вас об этом, мадам. Впрочем, я забыла, что для вас это не новость.

Она склонилась надо мной, как если бы я была просто частью автомобиля, и просунула голову в окошко.

— А ты и вправду весьма хорош собой, petit seigneur... прости, Майкл. И чтобы ты знал, я готова подчиняться всем твоим желаниям. Наверное, мне следует дать отставку всем моим воздыхателям и подождать, пока ты подрастешь. Ну, что ты думаешь по этому поводу, Майкл? Хочешь жениться на мне, когда станешь взрослым?

Майкл несколько стыдливо прижался ко мне, затем прошептал под надежной защитой моего плеча:

— Но ведь когда я вырасту, ты уже будешь слишком старой для меня.

Водитель разразился громким смехом. Теперь уже не оставалось ни малейшего сомнения в том, что он понимал английский. Мари-Лизет накинулась на него, используя все тот же непонятный мне диалект.

Я положила сыну руку на плечо, как если бы действительно боялась того, что эта ведьма из северных лесов дождется, пока он вырастет.

— Прошу прощения, мисс Лизет, мы оба успели устать. У нас была долгая дорога, и ко всему прочему мы еще и опаздываем.

— Называйте меня просто Мари-Лизет, — выпрямляясь, предложила наша новая знакомая. — Не нужно ни «мисс», ни фамилии. Для этих, из замка, мы не можем иметь фамилий, — и она продолжила, не отводя взгляда от моего лица, чтобы не пропустить возможной реакции, — ведь я сестра шофера д'Эшогетов.

Я улыбнулась и попыталась по возможности более тепло посмотреть на нее, хотя в душе не испытывала ничего подобного. Что-то было в этой девушке, что действовало на меня отталкивающе, но вместе с тем мне совсем не хотелось проявлять снобизм. Поэтому я пообещала ей, что передам через ее брата, когда мы сможем с ней встретиться.

— О Господи, нет! — воскликнула Мари в замешательстве. — Пожалуйста, не нужно!

Заметив мое недоумение, она заставила себя улыбнуться и продолжила:

— Д'Эшогетам не очень нравится, когда я навещаю у них брата. Поэтому вы сделаете мне большое одолжение, если вообще не будете упоминать о встрече со мной.

Мне не хотелось оказывать ей какое-нибудь одолжение. С другой стороны, если семья д'Эшогетов и их близкие так неразумно выказывали свое отношение к Мари, то не следовало и выдавать ее. Уже после весьма краткого знакомства было ясно, что наша встреча едва ли понравилась бы и ее брату.

— Хорошо. Я никому ничего не скажу, — пообещала я.

Она несколько утрированно поклонилась и сказала, иронически усмехаясь:

— Огромное спасибо, мадам. Вы очень любезны. Не буду вас более задерживать. Спокойной ночи.

Однако вместо того, чтобы продолжить свой путь, девушка, повернувшись к одному из темных зданий, заметила:

— Так как в любом случае Жак будет проезжать назад через пару минут, то уж лучше подожду его пока тут, под крышей этого дома. Надеюсь, он подбросит меня потом до деревни, а то ведь до нее довольно-таки далеко.

Путь действительно был не близким. Я вообще удивлялась ее мужеству — отправиться в такой долгий путь на высоких каблуках! А кроме того, температура явно опускалась. Мне даже казалось, что она была уже ниже нуля, на девушке же был только легкий плащ, который даже при ее привычке к холодной погоде едва ли мог защитить от ледяного ветра. Мне рассказывали, что в этих краях обычно в ноябре еще не бывает снега. Однако же у меня было такое ощущение, что он во-вот должен выпасть. Я и сама начинала уже мерзнуть, сидя в машине в своем слишком тонком, трехлетней давности, демисезонном пальто. Неудивительно, что я почувствовала облегчение, когда такси вновь тронулось с места и можно было наконец закрыть окошко.

Вскоре мы остановились перед огромным строением, контуры которого с близкого расстояния нельзя было разглядеть. Создавалось впечатление, что оно является частью окружавшей нас тьмы. А так как на небе к этому времени не оставалось более ни одной звездочки, то можно было только догадываться, где начиналось само небо и где кончались стены. Однако я вскоре обратила внимание на свет, пробивавшийся через узкие бойницы окон, расположенных на уровне земли, и поняла, что это и есть те самые окна-щели замка, о которых когда-то рассказывал Алан.

Когда машина остановилась, сразу же распахнулась дверь. Перед нами виднелись залитые теплым золотистым светом деревянные полированные поверхности стен. Я была поражена, если не сказать очарована. «Но это выглядит чудесно, а совсем не отвратительно, как можно было подумать, глядя на стены замка снаружи», — отметила я. Выбравшись из машины, я вытащила из салона Майкла, ноги которого совсем онемели после длительной поездки.

Первым появился пожилой мужчина. По тому, как он сразу же направился к багажнику, ограничившись лишь мимолетным взглядом на нас, и затем принялся помогать Жаку вносить в дом наш почти до неприличия скудный багаж, я поняла, что это слуга. Наш приезд был встречен с подобающей вежливостью. Следом за слугой появился очень высокий широкоплечий мужчина в вечернем фраке. Казалось, он абсолютно не обращал внимания на холод.

Когда мужчина остановился у двери, на его лицо упал свет, и мое сердце судорожно сжалось. На какие-то доли секунды я готова была поверить в то, что рядом со мною стоит Алан. Однако внимательный взгляд незнакомых черных глаз вернул меня к печальной действительности. Увы, с протянутой вперед рукой и улыбкой, не отражавшейся на его будто бы высеченном из камня лице, ко мне направлялся не мой муж... Этот мужчина был тоньше и, я бы сказала, нежнее по своей конституции, чем Алан. С первого взгляда было видно, что он только лет на семь старше, чем Алан в год своей смерти, с которой минуло уже десять лет. Мужчине было не более тридцати пяти. Из этого можно было заключить, что передо мной находится младший брат мужа.

Так кто же это? Брайан или Фарамон? Но прежде чем мне удалось разрешить эту задачу, он произнес:

— Вы, конечно же, Леонора. А я — ваш шурин Брайан. Добро пожаловать в Квебек.

Его английский звучал на американский манер, из чего я сделала вывод, что он получил свое образование не в этих краях. По всей видимости, он был из тех братьев, кто получил образование в Гарварде. Старый д'Эшогет полагал, что правильнее будет часть своих сыновей направить учиться туда, где они могли бы установить тесные контакты с нужными людьми. Во всяком случае, так говорил Алан.

Впрочем, установленные Аланом контакты оказались совсем не полезными — по крайней мере, в глазах его отца. И в первую очередь это относилось к моему дедушке, которому в те годы еще принадлежал в Бостоне книжный магазин.

Точнее говоря, сам-то дедушка тогда жил в своем родном городе Бангоре. Иногда мы — моя мама и я — сопровождали его в поездках. Во время одного из этих путешествий дедушка и представил нас Алану, безумно влюбившись в которого, я безнадежно страдала со всей страстью, на какую только способна двенадцатилетняя девочка.

Через несколько лет, когда Алан уже навсегда покинул Квебек, он отыскал нас в Мэйне. К тому времени мне уже исполнилось восемнадцать и моей страстной влюбленности не суждено было оставаться долго без взаимности. Он также влюбился в меня.

Как он был хорош в те дни: порывистый, добрый, нежный! И как легко и естественно мы перешли тогда границу между духовной и телесной близостью. Тот сумасшедший день, когда он признался мне в своих чувствах, — я помню до мельчайших подробностей.

Идя навстречу с Аланом, я как никогда долго и тщательно укладывала волосы, сменила — никак не решаясь выбрать — несколько платьев. И остановилась на нежно-зеленом льняном платье с глубоким вырезом на спине и застежкой на пуговицы сверху донизу. И хотя оно удивительно подходило к моим глазам, я все же несколько смущалась из-за его чрезмерной открытости.

— О, ты сегодня удивительно элегантна, — воскликнул Алан, и от меня не укрылся его восхищенный взгляд, как бы мельком скользнувший по всей моей фигуре.

Сказав это, он поставил на сервировочный столик фрукты.

— Чего я не умею, так открывать шампанское. В доме д'Эшогетов это всегда делали слуги, — говорил Алан, смеясь.

Он и в самом деле не смог открыть бутылку так, чтобы пенистая струя не обрушилась на нас откуда-то сверху. Капли пузырящегося напитка попали и на мои тщательно уложенные волосы, и на мой великолепный наряд.

— Кажется, я был так неловок, что испортил твое прелестное платье? — сконфуженно промолвил Алан и легким движением руки дотронулся до мокрого пятна на моем плече. Движение это было непроизвольным и очень естественным, но оно словно повергло нас в состояние легкого шока. Наверное, мы оба в тот миг напоминали каменные изваяния, между которыми вдруг проскочила электрическая искра.

Все еще не снимая ладони с моего плеча, Алан как-то очень серьезно посмотрел мне в глаза и тихо, едва шевеля губами, произнес:

— Ты выйдешь за меня замуж, Леонора!

Я не могла ничего ответить, пораженная тем, что легкое прикосновение его руки так магнетически подействовало на мое тело. Оно стало почти невесомым.

— У тебя и на щеке капельки вина, — добавил он.

Осторожное движение Алана, пытавшегося то ли смахнуть капли, то ли погладить мою щеку, вновь как будто пронизало меня током, и я вздрогнула.

— Что с тобой, не бойся, — ласково прошептал Алан и, успокаивая меня, погладил по голове.

Я снова ничего не могла ответить. Его близость сдавила мне горло, и я ощущала только сильную пульсацию крови в висках. Но когда Алан притянул меня к себе и обнял, частью своего сознания я отметила, как нарастает внутренняя дрожь, и тихонько застонала от мучительно сдерживаемого томительного желания. «Ну что ты, что ты», — проговорил Алан, целуя мои мокрые щеки и успокаивающе поглаживая плечи.

От этих поглаживаний, от его ласкового голоса и светлого блеска глаз я совсем потеряла голову. И когда рука Алана как бы невзначай скользнула под платье, у меня не было сил сопротивляться...

Мы поженились и осели в Мэйне. После очень долгой болезни двумя годами позже Алан скончался. Мы же с Майклом перебрались в Ванкувер. И вот теперь наконец мы находились в замке его предков, куда он никогда не хотел возвращаться. Он поклялся себе в этом. Но вот должна ли была его клятва распространяться на жену и ребенка?

После крепкого рукопожатия Брайан обратился к своему племяннику:

— А это, конечно же, Мишель.

Напряжение прошедших дней, по-видимому, достигло предела, и мой обычно весьма благовоспитанный сын рассердился:

— Почему каждый тут пытается найти для меня новое имя? Меня зовут Майкл.

Затем он протянул Брайану под моим недовольным взглядом свою маленькую ручку, и тот вполне серьезно пожал ее. Брайан улыбался.

— Хорошо, я постараюсь это запомнить, — пообещал он Майклу. — Не сомневаюсь, что так тебя будет называть моя мама. А она ведь тебе приходится бабушкой. Видишь ли, эти старые дамы... Тебе придется выполнять все ее желания.

И тут я испугалась. По какой-то мне самой непонятной причине я решала, что мадам д'Эшогет умерла задолго до смерти своего мужа. Знай я о том, что она все еще жива, мое сопротивление поездке в замок было бы намного сильнее. И это несмотря на то, что она, насколько мне было известно, не имела и не хотела иметь ничего общего с делишками своего супруга.

— О Господи! Да что же это я! — воскликнул внезапно Брайан. — Держу вас на морозе, на этих холодных плитах! Пожалуйста, входите!

С этими словами он провел нас в огромный холл, который теперь как-то вдруг потерял для меня свое очарование и не выглядел уже таким теплым и привлекательным.

В холле было несравнимо теплее, чем на улице. В камине пылал огонь. Инстинктивно я сразу же направилась именно туда. Но... камин оказался всего лишь удачной имитацией. За ним пряталась батарея центрального отопления.

— Позвольте ваше пальто? — предложил Брайан.

Он помог мне снять пальто и передал его слуге, который как раз в этот момент пересекал холл с остатками нашего багажа.

— Боюсь, я произвожу на вас впечатление чрезвычайно невоспитанного человека, — продолжил Брайан. — Но поверьте, сегодня у меня был весьма напряженный день. И мы ожидали вас много раньше.

— Мы, собственно, намеревались выехать поездом, который отходит около полудня, — поделилась я, — но что-то там стряслось на вокзале и поезд отменили. Не пошли и следующие поезда. Только около четырех сообщение было восстановлено.

Брайан поднял брови. На его лице читалось глубочайшее неодобрение.

— Мы слышали по радио об этом происшествии. И мне кажется, что выражение «что-то стряслось» слишком мягко для покушения на депутата от округа. Но ведь для вас, англичанин, подобная недооценка события является даже чем-то вроде добродетели, не правда ли? Или для вас человеческая жизнь не имеет значения?

— Я не англичанка, — сочла необходимым пояснить я. — Моя мама была американкой, а мой отец — англичанином. Сама же я канадка. И лично для меня жизнь каждого человека имеет самое большое значение.

Мое теперешнее возбуждение совсем не относилось к предмету спора. Просто мне вдруг вспомнились все полусерьезные-полушутливые споры с Аланом. И хотя Алан говорил, что он просто не выносит эти «примитивные провинциальные представления» своих земляков, я тем не менее вскоре обнаружила, что он полностью разделял все их предрассудки по отношению к англоязычным канадцам. И теперь, по прошествии часа после нашего прибытия, я все-таки узнала причину этого нерасположения к себе.

— Я очень сожалею, Леонора, — заметил Брайан с вежливой и одновременно с заинтересованной улыбкой, болью отозвавшейся в моем сердце, поскольку Алан зачастую смотрел на меня точно так же. — Я ни в коем случае не хотел вас обидеть. И вместе с тем вам будет нелишне знать, что местное население не особенно жалует англичан.

Немного помолчав, он примирительно добавил:

— Я совсем не исключаю, что вы могли не вполне знать, что случилось на самом деле на вокзале в то время, когда отменили несколько поездов. Наша полиция всегда стремится к тому, чтобы приуменьшить значение подобных событий и тем самым избежать паники, поскольку политическая ситуация и без того достаточно взрывоопасна.

— Но я... Мне точно известно, что там произошло, — медленно произнесла я. — Я сама чуть не стала участницей событий.

Но я не стала рассказывать ему, как коснулось меня это кошмарное происшествие. Дело в том, что те люди, с которыми мы случайно столкнулись на вокзале Виндзор, как раз и были теми террористами, бросившими бомбу. Они в таком темпе выскочили на улицу, что, как мне кажется, просто не заметили, что едва не опрокинули нас.

На лице Брайана совершенно ясно отразилось недоверие.

— Мы как раз входили в вокзал, когда услышали... шум, — помедлив, пояснила я. — Ну а потом мы увидели, как они его... его...

Я замолчала и посмотрела на Майкла. И хотя он слышал и видел то же, что и я, я все же надеялась, что он не понял, что же произошло на самом деле.

Брайан выглядел очень расстроенным.

— Простите, — сказал он, и черты его лица смягчились, когда он опустил взгляд на своего племянника. — Мне следовало бы сообразить, что вы щадите ребенка.

Если и могло что-то привести Майкла в ярость, то это, в первую очередь, то, что его называют ребенком.

— Я прекрасно знаю, что там случилось, — медленно и четко заметил он. — Вначале был такой громкий щелчок, а потом люди начали кричать и бросились убегать... как в кино.

— Майкл... — я попыталась прервать его, но он уже вошел в раж, остановить его было невозможно.

— А потом появились люди в белых халатах. Когда они вскоре снова вышли из вокзала, то несли длинные носилки. А на них были люди, — голос сына немного дрожал. — Мама сказала, что они спят, но я-то слышал, как на вокзале говорили, что они... они мертвые.

Произнеся это, он более не мог сохранять уже усвоенную им позу английской невозмутимости. Он сломался. И несмотря на присутствие своего дяди он спрятал лицо у меня в коленях и захныкал:

— Хочу домой. Не хочу тут оставаться... в Кви... в Кви...

— В Квебеке, — подсказал Брайан. — Лучше всего, если ты прямо сейчас постараешься освоить правильное произношение этого названия, поскольку ты теперь тоже житель этого города.

В отличие от моих многочисленных дядюшек, которые были более англичанами, чем сами англичане, и при виде плачущего на людях представителя мужского пола приходили в большое смущение, Брайан, судя по всему, расценивал слезы Майкла как естественное проявление чувств.

— Pauvre petit[4], — сказал он и заботливо провел рукой по темным волосам моего сына. — Для тебя это был трудный день. Да и для вас тоже, — он произнес это так, как если бы забыл о моем присутствии, хотя это наверняка исключалось, поскольку все это время Брайан стоял рядом со мною. — Тебе давно бы уже следовало быть в постели, но боюсь, придется подождать еще некоторое время.

Как раз в тот момент, когда я собиралась осведомиться о причине (мне тоже казалось, что самое время отправить Майкла в кровать), в зал вошел другой человек. Он был моложе Брайана, ниже ростом и плотнее. Обращали на себя внимание его светлые волосы и живые голубые глаза.

Я не хочу сказать, что Фарамон д'Эшогет выглядел привлекательнее, чем его брат, — оба были очень привлекательны, — но он производил впечатление более энергичного и веселого человека. Не было сомнения, что он проще в общении, чем Брайан, и его открытость вызывала ответное чувство. Кроме того, Фарамон был мне ближе по возрасту. Когда Алан уезжал из Квебека, Фарамон был еще маленьким мальчиком, маленьким братиком. Как раз из-за этого чувствительного и переполненного фантазиями ребенка больше всего и беспокоился Алан, так как оставлял его на произвол «гиен». «Они сломают его, перемелют и превратят неизвестно во что», — сказал он тогда. Однако же теперь Фарамон выглядел достаточно оптимистично и респектабельно.

В течение нескольких мгновений он разглядывал меня так внимательно, как если бы никогда прежде ему не приходилось видеть женщин. «Что он себе позволяет?» — сердито подумала я, не выказывая, однако, никаких внешних признаков недовольства. Откровенно говоря, я надеялась произвести выгодное впечатление на оставшихся в живых членов семьи. И тут, словно отражение моих мыслей, на лице Фарамона появилась улыбка — такая лучистая и такая неотразимая, что я не смогла удержаться от ответной улыбки.

— Ага, — сказал он, — это, по всей видимости, Леонора.

У него был небольшой акцент, который не производил неприятного впечатления и звучал явно по-французски.

— Ну что за приятный сюрприз! Кто бы мог подумать, что наша давно потерянная невестка так молода и хороша собой! — игриво продолжил Фарамон.

Затем он подошел и поцеловал меня в обе щеки. Он наверняка собирался поприветствовать таким же образом и Майкла, но тот только еще глубже спрятал свое лицо в моей юбке и пробормотал что-то протестующее.

Мои извинения Фарамон прекратил милой улыбкой.

— Ну о чем тут говорить, — заметил он. — Я прекрасно знаю, что англосаксы считают недостойным демонстрировать свои чувства, обнимать других мужчин и вообще вести себя как нормальные люди. Но ведь мы потом изменим все это, правда?

Он потрепал Майкла по волосам, в результате чего мальчик лишь теснее прижался ко мне. Скорее всего, в его ушах легкомысленно брошенные дядюшкой слова прозвучали как некая угроза.

Фарамон обратился к брату и в его тоне слышалось недовольство, пока он что-то выговаривал ему. И хотя я понимала далеко не каждое слово, мне было ясно, что он говорил на литературном французском. Я поняла, например, что «мама» уже ждет с нетерпением и что она уже рассердилась на то, что к ней сразу же не привели ее «petit fils»[5] и «англичанку». Я могла ее понять. Не радовало меня во всем этом только то, что меня величали «англичанкой».

— Вы простите, пожалуйста, — сказал по-английски Фарамон и при этом вновь улыбнулся мне. — Я понимаю, что это страшно невежливо, но мы сейчас как раз переживаем небольшой семейный кризис. Впрочем, это не следует воспринимать очень трагично, поскольку у нас и дня не проходит без кризисов... Мы бы без них просто скучали. Ну а теперь, не хотите ли пройти со мной?

Брайан во время монолога своего брата откровенно наблюдал за мною.

— А тебе, дорогой мой Фарамон, не приходила в голову мысль, — поинтересовался он, — что мы тут не единственные, кто владеет несколькими языками?

— Вы говорите по-французски, Леонора? Да это же великолепно! Как это обрадует маму!

И Фарамон поспешил обрушить на меня шквал яростно выскакивавших из его рта слов, но я почти ничего не поняла из сказанного.

Молодой человек рассмеялся.

— Теперь установлено абсолютно точно, что французский нашей очаровательной невестки хотя и должен звучать великолепно, но, тем не менее, едва ли достаточен для общения с нею.

А для меня было так же очевидно, что он рад этому обстоятельству, хотя и пытается разыграть разочарование.