Цепь измен

2 Уильям

Боже всемогущий! Бедолаге было всего-то сорок один. На семь лет младше меня. И, по словам Эллы, намного здоровее: теннис, велосипед, пробежки вдоль Темзы каждый выходной. Вечно читаешь в газетных некрологах о таких вот молодцах, являющих собой совершеннейшие образцы физической формы (за исключением прискорбного факта, что они мертвы): падают замертво прямо посреди тропинки в своих спортивных шортах. Хотя вообще-то сердечный приступ у него случился не из-за бега, а из-за какого-то долбаного вируса. О Господи!..

Поневоле задумаешься. Черт, да ведь это может произойти с кем угодно. Вдруг я следующий?! Элла говорит, что он не заразен: какой-то микроб из тех, что появляются из ниоткуда. Однако нужно смотреть правде в глаза: Элла — педиатр, а не иммунолог…

— Мистер Эшфилд, с вами все в порядке?

Подпрыгиваю от неожиданности.

— О, извини, Кэролин, замечтался.

Кэролин — мой торговый агент. Она сверяется с записями в блокноте; ее соски топорщатся от прохладного кондиционированного воздуха.

— Джо ждет ответа на предложение «Брансуик». Я сказала ему, что вы еще не получили Наташин отзыв и свяжетесь с Джо после выходных. Не очень обрадовался, но как-нибудь переживет.

— Хорошо. А «Скай» перезвонили насчет интервью с Малинш Леон?

— Пока ждем. Зато у вас около дюжины сообщений из «Андаммон». Там просто жаждут…

— Неинтересно. От нас сбегут все солидные клиенты, если мы начнем представлять всяких жен футболистов. Скажи, что временно мы не набираем заказы, и дай телефон Клиффорда.

Рассеянно наблюдаю, как в дверном проеме мелькает ее очаровательная попка, потом снова разворачиваюсь в кресле к окну, почти не замечая потрясающего, во всю высоту стеклянной стены, вида из башни Кэнэри-Уорф. Удивительное дело: можешь работать ради чего-то годами, наконец достигаешь цели, а еще через полгода перестаешь замечать результат.

Никак не получается выкинуть из головы мужа Эллы. По иронии судьбы за все восемь лет, что регулярно трахался с его женой, я практически не уделял ему места в мыслях — пока на прошлой неделе он не оказался в морге.

Я, черт побери, вовсе не горжусь собой: не то чтобы я с легкостью заводил интриги с чужими женами. Не вопрос — если бы Джексон узнал о том, что происходит, он имел бы полнейшее право пригвоздить мои яйца к дереву. Зато в свою защиту могу сказать, что я вовсе не собирался расстраивать брак. Наверное, из-за Бэт. Не будь она в таком состоянии, как сейчас…

Всегда, с самого начала, мы оба понимали, что развод неприемлем для нас обоих — и тем более после Кипра. Элла не допустила бы, чтобы было иначе.

И все же. Она была в моей постели, когда узнала, что ее муж сыграл в ящик. Вряд ли это моя вина — и все равно не могу не чувствовать себя эдакой свиньей.

Разумеется, теперь Элла уверена: находись она в тот момент с ним, трагедии бы не случилось. Дескать, могла бы узнать симптомы, хотя, насколько я понимаю, вся проблема как раз и заключалась в том, что никаких симптомов не было.

Первый раз на моей памяти Эллу мучают угрызения совести. Вообще-то она не склонна к самокопанию — напасти, поражающей нас, простых смертных. Такая самоуверенность весьма привлекательна. И кстати, удобна для врача. Если всякий раз перед принятием жизненно важного решения прикидывать да раздумывать, можно с катушек съехать. Но видимо, подобная спесь в конце концов берет верх над всеми, даже над медно-прекрасной Эллой.

Провожу ладонью по лицу в попытке стряхнуть накопившуюся усталость. В последнее время я что-то стал неважно спать. Бэт сейчас не в самой блестящей форме. Продолжаю цепляться за мысль, что она просто скучает по мальчикам, что наши отношения не катятся в очередной раз по наклонной. Да, дома у меня сейчас хлопот полон рот. Конечно, и Кейт в таком возрасте… У матерей с дочерьми вечные проблемы в отношениях даже в нормальной семье.

А теперь и Элла. Не угадаешь, как дальше пойдут дела. Внезапно остаться одной, свободной и доступной — после стольких лет…

Надеюсь, ей не начнут приходить в голову какие-нибудь идеи насчет нас. Вроде бы она относится ко всему спокойно, как обычно, и все же никогда не знаешь наверняка. Я пару раз уже ловил себя на том, что играю в старую игру «а если?». В общем и целом, Джексон со своей смертью запустил лису в курятник.

Жужжит мобильник.

— Кейт! — радостно восклицаю я. Добровольный телефонный звонок от семнадцатилетней дочери — редкая почесть. — А я как раз думал о тебе…

— Пап, — перебивает она. — По-моему, тебе стоит приехать домой. Быстро.

Открываю дверь. Дом встречает меня холодом и тишиной. В ноздри мгновенно бьет запах гари. Отшвырнув кейс, бросаюсь на кухню. Обнаруживаю в духовке обуглившиеся останки пирога с мясом и ливером, который поставил туда в шесть утра. Со всей силы ударяю кулаком в стену. К черту, Бэт. Может, я и не Джейми Оливер[8] на кухне, но я встал с петухами, чтобы успеть почистить долбаную морковку. Все, о чем я попросил, — достать долбаную форму с пирогом из духовки утром! Неужели так много?

Швыряю почерневшую посудину в раковину и пускаю горячую воду, с трудом сдерживаясь. Она не виновата. Она не виновата. Но, Господи всемогущий, я тоже не виноват!

Дверь в комнату Кейт закрыта. Оттуда слабо доносится низкое буханье музыки. Подношу руку, чтобы постучать в дверь, потом передумываю. Кейт довольно здравомыслящая девочка, но ведь, в конце концов, она еще ребенок. Нормально, что она западает на поп-звезд и шмотки, волнуется из-за экзаменов, пусть и не помогает мне собирать нашу семью воедино, когда ее мать все разваливает. В очередной раз.

Нахожу Бэт в спальне. Она сидит на краю незаправленной постели в бесформенной розовой фланелевой пижаме, свесив ноги в махровых тапочках. Насколько я могу судить, она не пошевелилась с самого моего ухода.

Меня переполняет дурное предчувствие. Такой я не видел ее много лет — с тех пор как Сэм был маленьким. Обращаюсь к ней по имени; она не отвечает. Даже когда я усаживаюсь перед ней на пол и зову снова, на ее лице не проскальзывает и тени узнавания.

— Бэт, детка, ну давай, не надо со мной так. Ты должна постараться.

Бережно беру ее за подбородок большим и указательным пальцами и разворачиваю лицо к себе. Она моргает, как будто я посветил ей в глаза фонариком.

— Милая, ты где-то там, внутри. Я не позволю тебе вот так просто сдаться.

Ее водянисто-голубые глаза ничего не выражают, но, по крайней мере, остаются осмысленными, с облегчением замечаю я.

— Ну же, любовь моя. Конечно, ты скучаешь по мальчикам. Они скоро вернутся — когда закончится семестр. Сэму дадут разрешение на отлучку, и Бен приедет из Оксфорда через каких-то пару недель…

— Я хочу умереть, — произносит моя жена. Великолепно. Во всяком случае, она еще способна говорить.

— Ты же знаешь, что на самом деле это не так.

— Не хочу больше так мучиться. Хочу, чтобы все закончилось. Просто хочу, чтобы меня не было.

Поднимаюсь и зажигаю лампу на прикроватной тумбочке; комнату заливает свет. Резко задергиваю шторы, которые открыл сегодня утром.

— Это не выход, Бэт. И мне от этого легче не станет. Мы справимся — мы всегда справлялись. Быть может, стоит обратиться к доктору Стоуну — пусть выпишет лекарство, более сильное.

— Я больше не хочу лекарств.

А я, черт побери, хочу! Конопля, замаскированная помидорной рассадой, потихоньку подрастает в парнике у яблони.

— Бэт, милая, ты должна понять, что дальше так продолжаться не может, — едва сдерживаясь, цежу я сквозь зубы. — Взгляни на себя: за полдня ты даже не пошевелилась. Ты не удосужилась одеться или вытащить ужин из духовки, не говоря уже о том, чтобы приглядывать за Кейт. Милая, ведь ты о себе-то не можешь позаботиться!

Ее лицо, все еще сохраняющее былую красоту, пусто словно маска. Не представляю, что творится у нее в голове — если там вообще что-то творится.

Борюсь с внезапным желанием просто взять и вытряхнуть из нее ответ. Она ничего не может с собой поделать — я должен все время напоминать себе об этом.

— Послушай. Если нужно сменить лекарство, милая, мы так и поступим. Я отпрошусь с работы — улажу как-нибудь, — и мы уедем ненадолго, сделаем все, что необходимо…

— Неужели ты не понимаешь? — внезапно выкрикивает Бэт. — Дело не в том, что уехали мальчики. И не в чем-то еще. Все дело во мне. В том, кто я. Ничего не изменится. Ты не развеселишь меня, не отвлечешь от моего состояния поездкой на море. Неужели ты сомневаешься в том, что я сама отдала бы все, лишь бы не быть такой, какая есть? — Она с силой ударяет кулаком по ноге. — Лучше умереть, чем проснуться в очередной раз утром и почувствовать себя вот так; и единственная причина, по которой я все еще здесь, — моя трусость! Из-за трусости я не могу решиться на настоящий поступок!

Бэт прячет лицо в ладони, и я уже собираюсь обнять и утешить ее, как делал всегда, только теперь я никак не могу выкинуть из головы Эллу. Сильную, бесстрашную Эллу, которую вмиг подкосило известие о смерти. Я до чертиков боюсь того, что это может означать для нас и что я внезапно могу потерять.

Страх выплескивается в гнев.

— Быть может, для тебя смерть — благо. Но как насчет тех, кого ты оставишь здесь, позади? — жестко спрашиваю я. — Что будет с Беном, Кейт и Сэмом? Что будет со мной?

— Без меня вам было бы лучше.

К своему стыду, не могу ей возразить. Я утешал и успокаивал свою мечущуюся жену двадцать один год, прикусывая язык и мирясь с положением вещей. Может, я и не сдержал всех клятв, да простит меня Бог, зато оставался верен тому, что действительно имеет значение: она моя жена, в болезни и здравии. Даже когда ей совсем худо и она не помнит собственного имени. Я любил с той силой, на какую только был способен, так, как умел любить. Конечно, у меня случались романы на стороне — в конце концов, я всего лишь человек, — но ничего серьезного до самой встречи с Эллой. Вдобавок с самого начала Элла дала понять, что не собирается уходить от мужа, и с темой развода было покончено раз и навсегда.

И тут вдруг оказалось, что колодец моего сочувствия иссяк. Я устал тащить Бэт на себе день за днем, день за днем! Устал как сто чертей. Я устал от ее депрессии, инертности и вечного, непрекращающегося долбаного страдания.

— Возьми себя в руки, Бэт! — не выдержав, резко бросаю я. И выхожу из спальни.

Все началось, когда родилась Кейт. Бэт всегда была немного взвинченной, однако до тех пор я приписывал ее поведение критическим дням и творческому темпераменту. Ведь мы познакомились на выставке студенческих работ в Сент-Мартинсе: в ней участвовала и одна из моих кузин. Уже не помню, как мы разговорились. Разумеется, Бэт не получила диплом: посреди последнего курса у нас родился Бен.

Мне было двадцать семь, а ей двадцать. Она отличалась эдакой девической, наивной красотой. В ней сквозило что-то старомодное: и в том, как она, на манер Алисы в стране чудес, перехватывала лентой светлые, до плеч, локоны, и в том, как одевалась — в кашемировые двойки, украшая себя жемчугом. Бэт походила скорее на дебютантку в светском обществе, чем на полуголодную художницу. Но больше всего меня поразила ранимость, читавшаяся в ее светло-голубых глазах. Бэт казалась хрупкой, надломленной, нуждающейся в восстановлении. Я как раз искал подходящий научный проект — и нашел Бэт Левеллин.

А еще она могла трахаться как кролик. Никогда не встречал женщину, которая хотела бы секса так же, как Бэт; это было неожиданно — и потому еще более эротично. Предыдущие десять лет я потратил, впадая в нищету из-за блестящих ужинов и цветов, с помощью которых затаскивал девиц в постель. И вот теперь скромная английская роза буквально срывала с меня одежду, не успевал я появиться в дверях.

Я-то, болван, был уверен, что она предохраняется. И только спустя два месяца, как у нее прекратились месячные, она в своей простодушной манере призналась, что перестала пить таблетки, потому что ее от них тошнит. Разумеется, я сделал ей предложение и стал думать, как преподнести весть моей стервозной мамаше: она никогда не любила Бэт.

На нашей свадьбе все пришли к заключению, что мы идеальная пара. Надо признать, я не был влюблен по уши, и тем не менее, мы неплохо уживались, нам было уютно вместе. Вдобавок мы часто занимались любовью, пусть и незатейливо. Я никогда не скрывал, что хочу жениться на милой простенькой девушке, которая с радостью взяла бы на себя заботы о доме и семейном очаге, пока я зарабатываю на кусок хлеба. Мне не нужна была хитрая карьеристка; я достаточно повидал ошеломительных альфа-самок и не собирался к старости превратиться в подобие собственного несчастного отца.

Едва мы успели стряхнуть с волос свадебные конфетти, как я начал сознавать: то, что я принимал за кротость, на самом деле было апатией, покорность же Бэт по любому вопросу, кроме секса, объясняется не столько стремлением доставить мне удовольствие, сколько безразличием. Ко всему. Всегда.

Именно я выбрал первый дом, который мы купили, и мебель, которой его обставили, и даже подушки для чертова дивана. Я успокаивал себя, что все дело в гормональных изменениях, — ведь всем известно, что беременные женщины инертны и малоподвижны. Наверняка это хороший признак, разве нет? Уж точно лучше, чем швыряться сковородками и донимать мужа вопросами типа «У тебя кто-то есть?».

Это началось спустя четыре месяца после нашей свадьбы, когда родился Бен. Маленький бедолага, он, верно, думал, что родился в Бейруте. Первые месяцы его жизни мы только и делали, что орали друг на друга. Бэт заливалась слезами всякий раз, когда я покупал цельное молоко вместо обезжиренного, и едва не сломала мне нос за то, что я забыл записать для нее серию «Катастрофы», пока она ходила по магазинам. Мы перебили больше тарелок, чем греки на вечеринке.

Зато между ссорами мы не забывали трахаться. Так что, когда Бену было всего девять недель, Бэт вновь забеременела и страсти временно улеглись. Вернувшись, казалось бы, к прежней безмятежности, она часами сидела в саду, качая Бена в коляске, поглаживая свой растущий живот и вроде бы радуясь возможности посвятить себя детям и домашним хлопотам.

Когда родилась Кейт, я крепился в ожидании новых канонад бьющейся посуды, однако Бэт внезапно погрузилась в вялую депрессию. Приходя домой, я то и дело заставал ее за мытьем посуды: она стояла, опустив руки в воду, а по щекам катились слезы, и она не могла объяснить мне, что не так.

Вскоре даже такому несведущему молодому самцу, как я, стало видно, что это не просто послеродовая депрессия. Бэт перестала есть и пить. Ее швыряло из крайности в крайность: то она была готова разорвать меня на части, то вдруг впадала в почти полную неподвижность.

— Она гибнет, Уильям, — предупредила меня Клара (у Бэт очень чуткая мать), когда Кейт было недели четыре от роду. — Уверена, ты делал все, что мог, но Бэт нужна профессиональная помощь. Нельзя бездействовать, давать ей время и надеяться, что выздоровление произойдет само собой. Бэт никогда не умела толком управлять собственной жизнью. Тебе придется взять все на себя.

Легче сказать, чем сделать. Я пытался пораньше уходить с работы, но мне предстояло поднять на ноги свою молодую компанию и я не мог сидеть дома с детьми, пока моя жена в коматозном состоянии застывала перед очередным телесериалом. Все же два раза в неделю я умудрялся по утрам отвозить Бена и Кейт в ясли при местной церкви и с трудом нанял горничную, которая раз в неделю являлась «прибраться». В предыдущий раз Бэт сама пошла на поправку; я был уверен, что стоит еще чуть-чуть потерпеть, и все снова наладится.

Еще через полтора месяца я, вернувшись домой, застал на пороге полицейских. Вроде бы произошел несчастный случай: дети сидели в машине, пристегнутые в сиденьях, пока Бэт бегала в мясной магазин. Каким-то образом ручной тормоз не выдержал, а машина стояла на вершине холма…

— Просто чудо, что никто серьезно не пострадал, сэр, — говорил молодой полицейский по дороге в больницу. — Машина вашей жены пересекла четыре полосы движения на шоссе А22, снесла стену сада и застряла в гостиной одной пожилой леди.

Слава Богу, единственной жертвой стал волнистый попугайчик старушки: по-видимому, в суматохе он как-то вылетел из клетки и был съеден соседским котом. В тот вечер, укладывая детей спать, я обнял их крепче обычного.

— Уильям, я вовсе не хотела им навредить, — жалобно проговорила Бэт позже, когда мы ложились спать, — Просто Кейт все плакала и никак не унималась, а потом и Бен начал реветь. Я больше не могла этого вынести, я просто хотела, чтобы они перестали…

Потрясенный ее признанием и в глубине души устыдившийся того, что сам все так запустил, на следующий же день я повез Бэт к психиатру. Тот диагностировал тяжелую послеродовую депрессию и назначил курс антидепрессантов. Когда моя жена стала полагать себя Девой Марией и однажды в три часа утра принялась наводить порядок на чердаке в ожидании второго пришествия, врач посадил ее на нейролептики. В ответ она развела в саду за домом погребальный костер.

Я снова повез ее к психиатру.

— Возможно, следует рассмотреть возможность электрошоковой терапии, — мрачно произнес он.

Испытав отвращение при одной мысли о том, что к Бэт подключат электрические провода, я сказал ему, куда засунуть его франкенштейновскую терапию. Всю следующую неделю мы с Кларой дежурили подле Бэт, на случай если ей придет в голову еще что-нибудь в отношении детей, и подмешивали в еду лекарства — я выяснил, что она не пьет их, а прячет в ладони.

А потом однажды утром Клара позвонила мне на работу и сообщила, что поймала Бэт за попыткой накормить четырехмесячную Кейт поваренной солью — чтобы «очистить ее». Я был вынужден согласиться на электрошок.

Битых два месяца трижды в неделю я возил Бэт в частную психиатрическую клинику в часе езды от дома, пока Клара и лучшая подруга Бэт Этна смотрели за детьми. Я сидел в машине с громадным, беспрерывно пиликающим мобильником и пытался удержать на плаву свой вялотекущий бизнес, пока жену обкалывали обезболивающими, прилепляли к ее голове электроды и били током. Она выходила из дверей клиники, не понимая, кто она есть. Я отвозил ее домой и укладывал в постель, благодарный судьбе хотя бы за то, что дети слишком малы и вряд ли запомнят безумную, бессвязно лепечущую женщину, которая шатается по дому в ночной рубашке в любое время дня и ночи.

Это было похоже на сценарий фильма ужасов… Однако электрошок сработал. Через несколько недель Бэт пошла на поправку. К тому времени как Кейт исполнилось полгода, Бэт уже напоминала себя прежнюю, пусть и в подавленном состоянии.

Зато оказалось, что терапия оставила громадные пробелы в ее памяти: часть воспоминаний так и не вернулась. Например, Бэт не могла вспомнить, как познакомилась со мной, как родила Бена и Кейт. С другой стороны, в ее провалах были и кое-какие преимущества: хвала Господу, она забыла, что обожала смотреть «Истэндерс»[9]. С тех пор Бэт стала рассеянной и нерешительной; ее уверенность в себе, и прежде незначительная, практически сошла на нет. Моя жена теперь была готова разреветься, если ей предстояло провести какое-то время с незнакомыми людьми.

Перепады настроения приходилось выравнивать с помощью всевозможных сочетаний антидепрессантов и транквилизаторов. Иногда Бэт жаловалась, что потеряла из-за них способность чувствовать: «Знаешь, Уильям, я как будто онемела, не чувствую ни радости, ни грусти. Кажется, я вообще ничего не ощущаю». Однако, как только Бэт прекращала принимать лекарства, депрессия медленно, но верно возвращалась.

К сожалению, медикаменты истребляли еще и ее либидо. Бэт не только не хотела больше заниматься сексом, а просто-напросто отказывалась.

Последствия стали разрушительными для нашего брака. Я не мог общаться с собственной женой ни в спальне, ни за ее пределами; если бы не дети, честное слово, не знаю, остался бы я с ней.

Как-то раз, когда Кейт было три года, а Бену четыре, я вернулся из командировки в Дублин (с довольно миловидной брюнеткой, которая слишком плохо печатала, чтобы зарабатывать себе на жизнь; справедливости ради надо сказать, что к тому времени мы с Бэт не занимались любовью уже два с половиной года!) и застал свою жену бегающей совершенно голой по саду возле дома и раздающей прохожим пятифунтовые банкноты.

— Ну, во всяком случае, теперь мы понимаем, в чем суть проблемы, — заметил доктор. Он поставил диагноз «маниакальная депрессия» и прописал литий. — Это поможет вашей жене прийти в себя. Удивительно, что мы не выявили данного заболевания прежде; вероятно, ему дала толчок послеродовая депрессия. А лекарства, которые ваша жена принимала с тех пор, подавляли ее проявления. Не замечали ли вы в ней каких-либо маниакальных склонностей, прежде чем она впервые забеременела?

— Например?

— Например, неосторожное поведение, неумеренная энергичность, склонность к чрезмерным тратам и все такое.

— Под ваше описание подходят девяносто процентов моих бывших девушек — только не Бэт. Впрочем, теперь я припоминаю, что иногда она рисовала ночами напролет. В один прием заканчивала целые полотна. Но ведь именно так работают все художники. Ничего другого я не…

— Аномально высокое либидо? — спросил врач, царапая что-то в блокноте.

— О! — воскликнул я.

Литий помог Бэт контролировать эмоции, не превращаясь в зомби. По крохам она начала собирать свою прежнюю жизнь. Дела в постели тоже пошли на лад, хотя секс всегда был моей инициативой — похоже, ее безумный энтузиазм улетучился навсегда. Порой она все еще плакала над чем-то или с пугающей страстью бралась за какую-нибудь новую идею (дом был завален недоконченными шпалерами и недолепленными глиняными горшками), но, в общем и целом тот, кто не видел наших худших дней, никогда не подумал бы, что у нас проблемы. Я не сомневался, что у Бена и Кейт сохранятся воспоминания лишь о новой, другой Бэт.

И вот, когда Кейт было девять лет, Бэт вдруг снова забеременела.

Когда на сроке в двадцать девять недель ее положили на сохранение, я скорее испугался за жену, чем за ребенка. Беременность вели очень внимательно. Дозу лития сильно уменьшили, но не отменили из опасения рецидива. С той самой минуты как осознал ненадежность чертовых греческих кондомов (мы купили их в поездке на Родос), я мог думать лишь о том, как бы роды не навлекли очередной приступ психоза.

А когда нас ввели в родовое отделение и ослепительная блондинка с будоражащей воображение грудью описала возможные осложнения, меня обуял новый ужас: что я потеряю сына, на спасение которого в материнской утробе мы потратили столько сил.

— На всякий случай я позаботилась о том, чтобы присутствовал неонатолог, — добавила врач. — Она одна из лучших специалистов. Обещаю, ваш сын будет в надежных руках.

Вот так я и повстречал Эллу.

— Я замужем, — сообщила она.

— Я тоже женат.

— Я счастлива замужем, — подчеркнула Элла. — И не намерена бросать мужа.

— А я… женат, — скривился я, — и клянусь, что не намерен бросать свою жену.

— В таком случае, — проговорила Элла, — что мы здесь делаем?

— Если впрямь нужно объяснять, значит, я только что совершил вторую большую ошибку в своей жизни.

В ее удивительных золотых глазах плясало озорство, непослушные пружинки безумно рыжих волос рассыпались во все стороны. Она вся искрилась едва сдерживаемой энергией — от кончиков длинных тонких пальцев, выбивающих быструю дробь по пачке сахара на пластиковом столике, и до узких, как стилеты, мысов странных лиловых ботфортов на высоких шпильках (не такую обувь обычно ожидаешь увидеть под медицинским белым халатом). Элла определенно не была красавицей — спасибо большому носу и веснушкам, — тем не менее, пленительнее женщины мне встречать не довелось. Высокая, пожалуй, метр семьдесят с лишним, она обладала выпуклостями и впадинками как раз там, где нужно. У нее был широкий, с пухлыми губами рот и белые ровные зубы — если бы не характерная щель между двумя передними резцами, я бы решил, что она специально их исправляла. Но именно знание в ее глазах действовало на меня так, что я едва не кончал в штаны. Элла была женщиной, которая точно знала, чего — и кого — хочет, и не боялась принять свой выбор.

Притяжение между нами ощущалось с самого первого дня. Строя друг другу глазки над инкубатором, где лежал Сэм, мы оба знали: как только его выпишут и будет исключена возможность любого конфликта между врачом и пациентом (ибо Элла ревностно оберегала свою карьеру), мы окажемся с ней в постели. Единственный вопрос — в чьей?..

Спустя шесть недель я забрал Сэма, отвез домой к Кларе, целомудренно чмокнул Бэт в щечку и, развернув машину, помчался прямиком назад в больницу, где меня ждала Элла.

Она поднялась из-за столика и перекинула через плечо ремень большущей кожаной сумки.

— Что я хотела сказать, — проговорила она, роняя на блюдечко четыре фунтовые монетки, — так это следующее: что мы здесь делаем?

Я вышел за ней из больничного кафе, забрался в черное такси, которое она остановила одним взмахом — просто вышла на середину дороги и властно воздела руку, словно Боудикка[10], не обращая ни малейшего внимания на визг тормозов и град проклятий, — и устроился в уголке на сиденье. Так удобнее было разглядывать ее все время, которое нам потребуется, чтобы добраться туда, куда она решила ехать.

Элла плюхнула сумку на светло-коричневую замшевую юбку и принялась в ней рыться.

— Твоя жена так ни разу и не появилась у кувеза. Она больна?

— У Бэт проблемы. Послеродовая депрессия, биполярное расстройство…

— Да, я читала ее карту. Но ведь она лечится?

— О Господи, конечно! Как-то раз она чуть не прикончила детей, вот теперь ее и накачали психотропными до самой макушки сразу после родов. Бэт, понятное дело, совершенно не в себе и потому так и не явилась взглянуть на Сэма. Но это лучше, чем…

— Ага, вот они. — Элла вытряхнула мне на колени маленький пакетик из фольги. — Вряд ли просрочены, хотя можешь на всякий случай проверить.

— Презервативы? Стало быть, не доверяешь.

— Извини. Люблю детишек, однако целого мне не съесть.

— Не исключаю какой-нибудь болячки, но если ты боишься забеременеть, не волнуйся. Когда мы узнали, что Бэт снова беременна, я тут же сделал операцию.

— Все равно.

— Мы всего-то заказали один кофе, — заметил я. — И то ты м не дала допить.

Элла взглянула мне в глаза, взяла мою руку и потянула к себе под юбку. Ее упругие, голые под замшевой юбкой бедра раздвинулись — и кончики моих пальцев ощутили жесткие завитки волосков на ее лобке. О Боже! Она была без трусиков!

— Уильям, ты же не няней к детям меня нанимаешь. Так чего ты ждешь — рекомендаций?

Такси остановилось у Гайд-парка. Элла сунула в ладонь водителю пару купюр, пока я выползал вслед за ней на бледное сентябрьское солнце. Мои брюки спереди неприлично топорщились. Ни слова не говоря, она потянула меня в сумрачно-зеленую тень каштана, листва на котором едва начинала желтеть. Всего в нескольких метрах от нас мамаша с двумя малышами кормила уток в пруду. Мимо протрусил бегун, неслись по тротуару на скейтбордах подростки.

Прислонившись спиной к дереву, Элла расстегнула мне брюки и подняла свою юбку. Ободрав костяшки пальцев о шершавую кору каштана, я схватил Эллу одной рукой за ягодицы, другой спешно натянул кондом и погрузил член в скользкую липкую влагу. Позади глухо простучали копыта: кто-то проскакал верхом.

Я уткнулся лицом в ее шею, наслаждаясь ароматом моря, пачули и меха, и рванул лиловую блузку, не желая возиться с пуговицами. На ней не было лифчика. Ее соски были твердыми, как плоды каштана у меня под ногами.

— Элла, я сейчас…

— Поздно, — выдохнула она, дрожа. — Я уже кончила.

Потом, когда мы прогуливались по парку среди пенсионеров и туристов, я спросил:

— Мы встретимся еще, или это был первый и последний раз?

— А тебе чего хочется?

Я остановился, любуясь Серпантином — по озеру плавало множество прогулочных лодочек. До сих пор у меня бывали лишь мимолетные интрижки с девушками, к которым я ничего не испытывал; ни одна интрижка не продлилась больше нескольких недель. Пару-тройку раз все даже слегка запутывалось: одна блондинка, торговый агент (с виду точь-в-точь загнанная лошадь), объявилась в маленьком холостяцком жилище на Бэйсуотер, приобретенном спустя пару лет после рождения Кейт, чтобы не приходилось таскаться домой поздно ночью после ужина с клиентами. Я, конечно, ценил секс без границ, однако старался не гадить под собственной дверью, причем с каждым годом становился в этом вопросе все щепетильнее. Меня страшила мысль, что рано или поздно одна из шустрых заек окажется одержимой.

Да, прежде я определенно делал что-то не так. Все одинокие женщины, само собой, хотели, чтобы я бросил жену, чего я, в свою очередь, делать не намеревался. Зато замужняя женщина, да еще довольная своим замужеством… Замужняя женщина, которой так же, как и мне, было что терять… Замужняя женщина, которая ловила кайф от секса в парке и не боялась брать инициативу на себя; которая ясно дала понять, что тоже не намерена раскачивать лодку семейного благополучия…

Женщина, которая поднесла ко рту мою ладонь — посреди толпы — и слизнула влагу своей любви с моих пальцев.

Мы присели за кованый столик на веранде кафе-мороженого и за чашкой кофе оговорили условия наших отношений. Никогда не поднимать вопрос о разводе ни с одной из сторон — это принималось как данность. Не совершать ничего, что ставило бы нас под угрозу обнаружения: никаких звонков ни на домашний, ни на мобильный телефон. Осторожные и не слишком частые сообщения по электронной почте — только на рабочие адреса; никаких личных подарков или общих фотографий. Мы договорились встречаться не чаще одного раза в месяц: с одной стороны, чтобы минимизировать риск возбудить подозрения в своих вторых половинах, с другой — чтобы ни один из нас не привязывался и не погружался в жизнь другого. Если однажды один из нас решит уйти, второй не станет задавать никаких вопросов.

В стародавние времена из Эллы получилась бы идеальная куртизанка — умная, хитрая, изысканная и податливая. С ней было приятно не только в постели. Она всегда была воспитанной и сдержанной: ни требований, ни скандалов, ни истерик. Не считая маленькой запинки — недели на Кипре, быстро заглаженной и больше не повторившейся, — наш уговор прекрасно действовал.

Я не задавал Элле вопросов о ее браке; она не спрашивала о моем. Я знал, когда у нее день рождения, лишь потому, что бронировал билеты на Кипр. Я знал, какой у нее размер груди и что у нее аллергия на клубнику, но не представлял себе, что вообще ею движет, и радовался своему неведению. Было и без того тяжко притворяться, что мне небезразличны отношения одной женщины с ее матерью. Черта с два я собирался ввязываться еще и сюда.

Все шло как по маслу. И вот теперь надо же было умереть Джексону, чтобы все полетело к чертям собачьим!

Спускаюсь в кухню. Кейт стоит у плиты и ждет, пока закипит видавший виды металлический чайник, в то время как ее бойфренд Дэн согревает ей задницу — обнял мою дочь за талию и запустил пятерню глубоко в задний карман ее джинсов. Мне хочется заехать ему в глаз.

Кейт было всего четырнадцать, когда у нее появился первый ухажер. С тех самых пор, как она родилась — светловолосая и голубоглазая, чистое совершенство, — я не переставал повторять одну и ту же несмешную шутку: что я записываю ее в женский монастырь в Румынии, и каждый парень, который захочет с ней встречаться, сначала должен предстать пред мои очи. Лопата или ружье, предлагал бы я. Ты мутишь с моей девочкой — значит, сам роешь себе могилу.

Я часто показывал Кейт этикетку на бутылке дешевого белого вина, которое иногда пила ее мать. «Смотри, — говаривал я, — вот кем ты будешь, когда вырастешь».

— Монашкой, — с серьезным видом кивала Кейт.

И все же я до конца не представлял, как буду чувствовать себя, когда дочь в один прекрасный день приведет домой мальчика; не представлял, с каким отвращением буду смотреть на мужскую руку, властно лежащую на ее талии. Мне никогда не приходило в голову, что когда-нибудь свет ее глаз будет изливаться на другого мужчину, что она будет поворачиваться к нему, словно подсолнух к солнцу, едва удостаивая меня взглядом.

— Как ваша жена, Уильям? — участливо спрашивает Дэн. Ему двадцать три года. Стало быть, он слишком взрослый, чтобы звать меня мистером Эшфилдом. Достаточно взрослый, чтобы запускать руку в карман джинсов моей семнадцатилетней дочери.

И как это Кейт умудрилась уговорить меня нанять Дэна для разработки нового логотипа фирмы…

— Просто переутомилась, — неохотно выдавливаю я. — Крепкий здоровый сон — и все будет в порядке.

— Пап, нужно обратиться к доктору Стоуну, — настаивает Кейт. Высвободившись из объятий Дэна, она принимается заваривать чай. — С самого Рождества ей становится хуже с каждым днем. Необходимо снова сменить лекарства.

Дэн чмокает Кейт в лобик. Я знаю: он только и думает, как бы трахнуть мою дочь. Если, конечно, уже не трахнул.

В кухню, толкнув лапами дверь, врывается Каннель; Кейт садится на корточки и зарывается лицом в шелковую золотистую собачью шерсть.

— Хочешь отведать очень-очень подгоревшего мяса? — спрашивает она у пса. — Папочка встал посреди ночи, чтобы приготовить его специально для тебя, да, Каннель?

— Мне нужно идти, — говорит Дэн. — Я обещал помочь с подготовкой выставки. Некоторые скульптуры чертовски тяжелые.

— Увидимся в пятницу?

— Кейт, я не смогу. У меня урок рисунка с натуры с первокурсниками, забыла? Он важен для моей преподавательской карьеры. Может, в субботу? Я тебе позвоню.

Кейт угрюмо пожимает плечами.

Дэн бросает на меня взгляд поверх ее головы, как бы говоря: ох уж эти женщины! Но Кейт не «женщины» — Кейт моя дочь! И я не хочу, чтобы какой-то долбаный похотливый препод рисования в драных джинсах и футболке в обтяжку с надписью «Здесь страна телок» — Господи Боже мой! — закатывал в моем присутствии глазa, как будто мы закадычные дружки: мол, ах, все девчонки вечно пытаются привязать тебя; регулярный секс, конечно, хорош, но ведь парню нужно и погулять немножко, верно?.. Какого хрена он о себе возомнил? Если он только пальцем ее тронет, я…

— Пап, ради Бога, — раздраженно одергивает меня Кейт, вставая, — Не отрывайся от действительности, ладно? Я говорю: помоги мне, отнеси маме чай.

— Извини, Кит-Кат. — Я треплю ее по волосам. — Нелегкий выдался денек.

Она сердито отталкивает мою руку.

— Отстань, пап. Я позвоню и закажу пиццу, ладно? Знаешь, в холодильнике, по ходу, мышь повесилась. Ты вроде за покупками собирался.

— Пицца — отличная идея. Поеду по магазинам в выходные.

— Да уж, постарайся. Звонил Бен. Сказал, что приедет в субботу. И Сэма заберет из школы. Ты же знаешь, какой он прожорливый. Говорит, что в универе кормят еще хуже, чем в школе.

— Заметано.

— Если ты не купишь каких-нибудь гамбургеров и чипсов, он просто…

— Кейт, я же сказал: все сделаю, — раздраженно обрываю я. — Слушай, иди закажи пиццу, а я попробую убедить маму выйти из спальни. По-моему, у нее весь день маковой росинки во рту не было.

— Вряд ли ей удалось бы отыскать что-нибудь съестное, — ворчит Кейт, вылетая из кухни.

Беру чашку чая для Бэт и выхожу; по дороге наверх останавливаюсь, чтобы расправить загнувшиеся края картинки на стене. Вот только этого всего мне сейчас не хватало! Элла вбила себе в голову, что нужно поехать в Америку и развеять чертов прах Джексона в Калифорнии, или в Каролине, или откуда он там родом. Стало быть, пройдет несколько недель, не меньше, прежде чем я снова ее увижу. Если вообще увижу. Неизвестно еще, как она поведет себя, когда уляжется потрясение и до нее действительно дойдет вся суть случившегося.

Кейт права: Бэт необходимо снова отвести к Стоуну. Все мы отлично усвоили: если не уничтожить болезнь в зародыше, Бэт погрузится в депрессию, а потом — что едва ли не хуже — маятник качнется в противоположную сторону. Ею овладеет сверхъестественный, маниакальный энтузиазм — она примется носиться по дому, неистово все прибирая, намывая и крася, пока не рухнет наземь, словно подбитый самолет. В прошлой маниакальной фазе Бэт умудрилась за счет моей компании «Амекс» взять напрокат за сорок девять тысяч фунтов вертолет. К счастью, в агентстве работают чуткие люди.

— Бэт? — Я оглядываю опустевшую комнату.

Ставлю чай на прикроватную тумбочку. Дверь в ванную закрыта, оттуда доносится шум воды. Может, ей лучше и она решила принять душ?

И тут я замечаю на полу пустой пузырек из-под валиума.

— Бэт! — принимаюсь судорожно дергать дверную ручку. — Бэт!

«О Боже, неужели она — возьми себя в руки — о Боже милосердный, только не это опять, не в мое дежурство! О Боже, нет…»

С третьей попытки дверь поддается — я просто выбиваю ее своим весом, дерево рассыпается в щепки.

Поначалу мне кажется, что ванна пуста. Горячая вода хлещет через край ванны. Я погружаю ладонь в воду, чтобы выключить кран, оскальзываюсь на черно-белой шахматной плитке и едва не падаю в воду. Твою мать!

Секунду смотрю на Бэт и не верю своим глазам.

Моя жена лежит на дне ванны под полуметровым слоем воды. Ее голубые глаза смотрят вверх невидящим взором; я сразу понимаю, что она мертва.