Черная маска

1

Лай собак, идущих по свежему следу, сначала был слабо различим. Но с приближением к дому он стал громче, перешел в глухой, беспрерывный вой, в котором слышалась такая злобная угроза, что кровь стыла в жилах. С этим воем сливалось смутное звучание голосов и стук подков.

Услышав эти звуки, Летиция Маргарет Мейсон оторвалась от письма, которое писала. В ее темных карих глазах появилось удивление, вскоре сменившееся страхом и отвращением. Вне всякого сомнения, за собаками следовали люди в белых одеждах — люди, преследующие какого-то бедного чернокожего, который бежал сломя голову в теплой летней ночи, охваченный паникой. Ей говорили, что именно сейчас, после войны и Реконструкции, Луизиана стала особенно опасным местом. Но Летиция не ожидала получить подтверждение этих слов в первый же вечер по приезде.

Ее также предупреждали, что этот штат — неподходящее место для женщины, путешествующей в одиночестве, особенно для женщины с Севера. Ее могли здесь унизить, оскорбить. Случались вещи и пострашнее. Покровительство джентльменов Юга не всегда распространялось на дам, прибывших из районов к северу от линии Мейсона — Диксона. Особенно же в Луизиане недолюбливали женщин, которые отличались упорством и стремлением к независимости.

Старшая сестра Летиции и ее муж были поражены и напуганы, когда узнали, что она решила ехать на Юг. Все родственники сочли безумием уже то, что после окончания войны она настояла на получении диплома учителя. В этом не было ни малейшей необходимости, поскольку семья ни в чем не нуждалась. А этот ее новый порыв был вообще непостижим. И только мать поддержала ее.

— Оставьте Летти в покое, — сказала она им. — Она делает то, что считает нужным, и это ее право.

Впрочем, Летти уже начала думать, что все страшные рассказы и предостережения родни слишком преувеличены. За время своей долгой поездки в поезде она сталкивалась исключительно с благожелательностью и учтивостью. По прибытии в Накитош она справилась у начальника станции, не сдает ли кто-нибудь комнату, и тот рассказал ей, что в трех милях от города есть поместье Сплендора, хозяйка которого ищет жильцов. Начальник станции даже нашел для Летти место в повозке фермера, который ехал в том же направлении.

Миссис Эмили Тайлер, хозяйка большого двухэтажного дома с колоннами, давно хотела взять постояльца. Это была пожилая женщина, полная и дружелюбная, с седеющими волосами и яркими голубыми глазами. Летти ей сразу же понравилась — она очень боялась, что придется сдать комнату какому-нибудь грубому, прокуренному проходимцу. Раньше она никогда не сдавала жилье и просила Летти говорить, если что-то будет не так. Миссис Тайлер простодушно объяснила, что решила как-то добывать деньги, чтобы дом, который сильно обветшал за время войны между Севером и Югом, не рухнул вдруг на нее и ее племянника. Она очень надеялась, что Летти понравится спальня; в ее распоряжении будут также и веранда, и гостиная. Квартирантка должна чувствовать себя как дома, а если ей будет чего-либо не хватать для полного комфорта, пусть она без колебаний скажет об этом.

Гостеприимство и радушие миссис Тайлер были такими искренними, а ее щебетание столь приветливым, что через пять минут Летти почувствовала, что она желанный гость, «подружка», а не квартирантка. Пожилая женщина настояла на том, чтобы ее звали «тетушка Эм», поскольку все ее так называли, а Летиция скоро стала Летти. Хотя она и не привыкла к таким фамильярным отношениям с малознакомыми людьми, Летти не нашла в себе сил отказаться от столь дружеского отношения. Поднявшись к себе в спальню, она решила написать матери о своем новом окружении и тут услышала лай собак.

Лай гончих приблизился. Казалось, он доносится с дороги, которая проходила перед домом. Летти очень хотелось выглянуть в окно, чтобы увидеть, что происходит, но она уже приготовилась ко сну и надела розовую фланелевую ночную рубашку. Летти быстро оглядела себя в зеркале. Расчесанные волосы ниспадали золотисто-каштановыми волнами по спине. Ночная рубашка с высоким воротником и длинными рукавами была слишком теплой для здешнего климата и такой плотной, что у Летти не могло возникнуть и мысли о том, чтобы надеть халат. Но поскольку она находилась в собственной спальне, риск быть замеченной в таком неглиже совсем не беспокоил ее. Однако выглянуть в окно… Ее пуританские предки все, как один, встали бы из своих могил, не перенеся такого вызывающего небрежения благопристойностью. Проблема, впрочем, была легко разрешена. Склонившись к лампе, стоявшей на столе, за которым она сидела, Летти накрыла ладонью стекло и задула огонь.

Окно выходило на длинную веранду, тянущуюся вдоль верхнего этажа со стороны фасада. Отперев задвижку, открыв небольшие дверцы, образующие подоконник, и подняв затем оконную раму вверх до упора, можно было выйти на веранду как бы через дверь. Отодвинув в сторону кисейную занавеску, Летти отважилась ступить на веранду: темнота ночи скрывала ее. Она подошла к перилам и перегнулась через них.

С веранды открывался прекрасный вид на обнесенный частоколом большой передний двор Сплендоры и проходящую перед ним дорогу. Собаки уже миновали дом и были едва видны — их длинные, вытянутые тени удалялись куда-то влево по дороге. Теперь перед домом находился отряд всадников. У двоих в руках были факелы из смолистой сосны, которые ярко вспыхивали от встречного ветра и оставляли позади всадников шлейф искр. В их оранжевом отблеске Летти с изумлением увидела не белоснежные балахоны, сшитые из простыней, а темно-синюю военную форму. Люди, следовавшие за собаками, были солдатами армии Севера, оккупировавшей эти места! Они шумно проскакали мимо, преследуя жертву, которую Летти увидеть не успела.

Обхватив себя руками за плечи, девушка в недоумении смотрела вслед солдатам. До войны и во время нее она столько слышала о жестокости охоты с собаками на людей. В газетах и речах, звучавших на собраниях аболиционистов,[1] гневно обличали южан, которые этим занимались, называли их чудовищами. Казалось невозможным представить себе, что войска Севера когда-нибудь будут использовать собак в тех же самых целях. Вряд ли их жертвой был негр. Однако, если это белый, появление собак можно было, очевидно, объяснить желанием дать местным жителям почувствовать на собственной шкуре, каково это — стать жертвой расизма. А может, все эти обличительные речи были лицемерием? Оба объяснения в равной мере портили настроение.

Шум погони затих. Вновь воцарилась тишина. Опять слышались кваканье лягушек, стрекотание сверчков и кузнечиков. Ночь была наполнена благоуханием, воздух был мягок и шелковист. Луна еще не взошла, звезды ярко сияли и казались такими близкими, что можно было набрать целую горсть их одним взмахом руки. Густые тени деревьев слегка колебались от дуновения легкого ветерка. Он приносил то ясно различимый, то еле уловимый терпкий запах магнолии — большое дерево с темными листьями слева от веранды было все усыпано цветами. Постепенно Летти снова расслабилась, успокоенная теплотой, благоуханием и ласкающей мягкостью воздуха. Забыв о солдатах, она смотрела вокруг, ощущая, как обволакивает и чарует ее южная ночь. Эта ночь завораживала и завлекала, обещала тайные радости, и Летти вдруг почувствовала прилив тягучего, сладостного томления.

От этого ощущения ей стало не совсем уютно. Резко повернувшись, она вернулась в спальню, закрыла дверцы и расправила кисейные занавески, оставив окно открытым для ночного воздуха. Некоторое время Летти колебалась, раздумывая о незаконченном письме к матери, но потом решила, что письмо подождет до утра: ее голова была слишком затуманена усталостью и непривычным ночным теплом. Завтра ей предстоит трудный день, нужно хорошенько выспаться.

Внезапно снаружи, с веранды, донесся звук шагов. Шаги были тихими, но не крадущимися и довольно решительными. Летти обернулась, мгновенно охваченная тревогой. В окне возникло неясное очертание мужской фигуры темный силуэт на фоне одного света звезд. Одним быстрым движением человек перенес ногу через подоконник, отбросил в сторону занавеску и оказался в комнате. У Летти перехватило дыхание. Через мгновение мужчина был рядом с ней. Он зажал ей ладонью рот и так сильно прижал к себе, что ей показалось, будто хрустнули кости. Бедро пронзила острая боль от удара о кобуру с револьвером на его поясе. Она оказалась придавленной к нему, словно слившейся с его мускулистым, жестким телом.

Это было потрясением, неожиданностью для них обоих. Мужчина ощутил в своих руках стройное, упругое тело, вдохнул теплый женский запах. Такого он не испытывал уже давно. Первой мыслью, пришедшей ему в голову, было: «Кто же это такая?»; второй, раздраженной: «Какого черта она делает в этой комнате и в это время?»

— Тихо! — прошептал он. Его голос был хриплым и грубым, в нем чувствовалась угроза. — Ни звука — и тогда я отпущу вас.

Летти с трудом удалось сдержать крик. Сердце билось так, словно собиралось выскочить из груди. Однако она нашла в себе силы кивнуть. Постепенно давление руки, зажимавшей ей рот, ослабло. Она заставляла себя стоять спокойно, хотя всем своим существом, каждой своей клеточкой чувствовала, как крепкая грудь незваного гостя давит на ее грудь, как его длинные мускулистые ноги касаются ее бедер. Летти была среднего роста, даже, может быть, несколько выше среднего, но показалась себе маленькой по сравнению с ним. Ее подавляла огромная сила воли, исходящая от этого человека. Такого чувства она не испытывала никогда.

В тот самый миг, как она ощутила, что объятия ослабли, что его рука перестала зажимать ей рот, она рванулась прочь, а из груди ее помимо воли вырвался крик. Тут же она опять оказалась прижатой к крепкому телу, и на этот раз его губы закрыли ей рот, заглушая рвущийся наружу крик. Летти боролась, извивалась в его руках, отталкивала, пыталась отвернуть лицо, но безуспешно. Объятие было крепким. Его рука двинулась вверх, пальцы запутались в длинном шелке ее волос, не давая повернуть голову. Он явно наслаждался сладостью этого вынужденного поцелуя — обжигающего, безжалостного, и в то же время в нем было какое-то невольное любопытство.

Неожиданно давление его губ ослабло, они вдруг стали теплыми, ласковыми и скользили теперь по ее губам нежно и успокаивающе. Летти билась в его руках уже не так яростно, потом совсем затихла. Внезапно незнакомые чувства переполнили ее, голова пошла кругом, она была сбита с толку. В ней проснулась какая-то первобытная истома, в которой чудился ответ на ее прежнее томление. Она покачнулась, испытывая жгучее желание крепче прижаться к мужчине, который обнимал ее. Она изо всех сил противилась этому порыву, старалась подавить его. Желание и отвращение боролись в ней, в голове все смешалось, и, наконец, ее охватила неудержимая дрожь.

Незнакомец отпустил ее, пробормотав проклятие, и какое-то время был слышен лишь звук их дыхания. Внезапно он схватил ее за руку, потянул к столу, за которым она писала, и усадил на стоявший рядом стул. Прежде чем она собралась с силами запротестовать, он сдернул со своей шеи шарф и завязал ей рот. Летти приподнялась, пытаясь схватить его за руки, но он перехватил ее запястья, завел их за спину и привязал руки к спинке стула витой веревкой, которую достал из кармана. Еще несколько секунд — и он опустился перед ней на колени, обернул веревку вокруг щиколоток и привязал ее к передним ножкам стула.

К Летти наконец вернулся дар речи. Она обзывала его бандитом, подонком, бесчестным негодяем, но слова звучали приглушенно, и лишь по интонации можно было понять их смысл.

Мужчина неожиданно засмеялся с таким неподдельным весельем, что Летти замерла, в недоумении уставившись на него. Он склонился над ней. И хотя она попыталась отстраниться как можно дальше, быстро поцеловал ее в лоб, в то время как рука его легким движением скользнула по ее груди. Летти напряглась и издала протестующий звук, а он еще раз тихо усмехнулся, затем выпрямился и пошел к окну. Его шаги прошелестели по турецкому ковру, в окне мелькнула тень — и он исчез.

На мгновение Летти расслабилась от облегчения, но потом внутри ее всколыхнулась и бросилась в голову волна неистовой ярости. Ее охватил жар, из глаз брызнули слезы. Какая наглость! Если это бандит, то зачем ему понадобилось целовать ее?! Никогда еще с ней не обращались так. Никогда! Как он посмел напасть на нее, связать, как овцу на бойне, а потом еще и насмехаться над ней?! Кто это был? Она не успокоится, пока не узнает этого!

Гнев Летти был так велик, что ей не потребовалось больших усилий толкнуть стулом стол так, чтобы он стукнулся о стену, затем еще и еще раз. Раздался равномерный глухой стук. Но все крепко спали, никто не спешил ей на помощь. Летти уже была готова сидеть на стуле до утра, надеясь, что ее хватятся, если она не спустится к завтраку. Веревки больно врезались в кожу, стоило ей пошевелиться; освободиться без посторонней помощи надежды было мало.

Внезапно из-под двери спальни пробился неясный свет. Мерцание становилось ярче, затем послышались шаркающие шаги. В дверь тихо постучали:

— Летти! С вами все в порядке? Летти застучала столом еще сильнее. Дверь распахнулась, и на пороге показалась тетушка Эм.

— О боже! — воскликнула она, глаза ее расширились. — О небо!

Миссис Тайлер бросилась в комнату. Полы ее мягкого батистового халата развевались, выцветшие ленточки ночного колпака трепетали, седые косицы, обрамлявшие лицо, тряслись. Поставив принесенную керосиновую лампу на стол, она энергично принялась развязывать шарф, который закрывал Летти рот.

— Что случилось, деточка? Кто это с вами сделал? Я не могу поверить, чтобы такое случилось в моем доме! Уму непостижимо!

Пока тетушка Эм пыталась развязать узлы, которыми были стянуты руки Летти, та, как могла, рассказала ей, что произошло.

— Вошел через окно? Не может быть! Должно быть, вам это померещилось от страха. Дорогая, мне, наверно, потребуется нож… Нет, это скользящий узел. Как мило с его стороны.

— Я бы так не сказала, — заметила Летти довольно резко. — Это был гнусный, подлый человек. Он собирался ограбить вас, я уверена!

— Положим, много бы он не украл… Но какими бы ни были его намерения, вы, кажется, заставили его изменить свои планы. И я вам благодарна за это.

Наконец руки Летти были свободны. Тетушка Эм обошла стул, опустилась на колени и стала развязывать ноги. Распутав последнюю веревку, она подняла голову, хотела что-то сказать, но вдруг замерла, не издав ни звука. Она сидела, раскрыв рот, и смотрела на розовую ночную рубашку, в которой была Летти.

Растирая натертые запястья, Летти опустила глаза и обнаружила, что на фланели, над мягкой округлостью ее правой груди что-то прицеплено. Это что-то, светло-золотистое и хрупкое на вид, оказалось пустым панцирем какого-то насекомого. В трещину на спине был воткнут крохотный черный конусообразный шип, отполированный до блеска.

— Что это? — спросила она, отцепив панцирь и поворачивая его то одной, то другой стороной в свете лампы.

— Панцирь саранчи и колючка. — Тетушка Эм нахмурилась. — Это знак человека по кличке Шип. Вы, наверное, еще не слышали о нем…

Кровь отхлынула от лица Летти. Она уронила панцирь на стол, как будто это был скорпион. Саранча и шип остались в том месте, к которому напоследок, перед уходом, прикоснулся проникший в комнату человек. Так, значит, это и был тот самый Шип! Тетушка Эм напрасно думала, что она не слышала о нем. Так звали жестокого убийцу ее брата. Летти приехала на Юг именно затем, чтобы разыскать этого человека.

— Должно быть, это его преследовали собаки, — негромко заметила тетушка Эм.

— Да, наверное…

Почему-то Летти не связала появление этого человека и солдат-северян с собаками. Теперь это казалось очевидным. Скорее всего, ему как-то удалось ускользнуть от преследователей, он вернулся по собственным следам и искал место, чтобы спрятаться. Должно быть, он думал, что нашел это место, пока не обнаружил ее. Боже, этот страшный человек был так близко, он обнимал и целовал ее! Летти поднесла руку к лицу и с отвращением вытерла губы тыльной ее стороной.

— Он мог бы убить меня, — произнесла она дрожащим голосом, — или… или еще хуже.

— О нет, дорогая. Даже и не думайте об этом.

— Но я слышала о таких случаях!

Тетушка Эм покачала головой:

— Я не знаю, что вы слышали или где такие вещи случались. Но Шип сделал в этих местах столько же хорошего, сколько и плохого. Я не могу поверить, чтобы он обидел женщину.

— Вы можете и не знать, — запротестовала Летти. — За ним гнались солдаты. Это должно кое-что значить. Наверняка этот человек совершил какое-то страшное преступление…

— Хм. Это может означать и то, что солдатам просто было нечем заняться.

В дверь спальни постучали, и на пороге появились двое — молодой мужчина и чернокожий мальчик. Нервы у Летти все ее еще были напряжены, и она вздрогнула, когда мужчина заговорил:

— Что случилось, тетушка Эм? Что-нибудь не так?

Пожилая женщина обернулась и, вместо того чтобы ответить на заданный вопрос, недовольно сказала:

— Рэнни, что ты делаешь здесь? Будь хорошим мальчиком, иди к себе.

Однако мужчина не послушался и вошел в комнату. Он был высок, широк в плечах и так хорош собой, что его вполне можно было назвать красивым. Он был похож на вооруженных мечами архангелов с картин старых мастеров, и Летти, забыв о правилах приличия, принялась с интересом разглядывать его. На вид ему было около тридцати лет. Широкий лоб, голубые глаза с густыми ресницами под золотисто-каштановыми бровями, крупный и прямой нос. На одной щеке виднелась небольшая впадина, которая, должно быть, превращалась в ямочку, когда он улыбался. Выдающийся вперед твердый подбородок и четко очерченный крупный рот говорили о сдерживаемой силе и чувственности. Мягкие светлые волосы с выгоревшими на солнце прядями были зачесаны назад и почти закрывали единственный недостаток его внешности — неровную отметину старого шрама у левого виска, выделявшуюся серебристо-серым пятном на бронзовом загаре лица. Одежда его была старой и выцветшей: темно-серые брюки и легкая рубашка из мягкой синей ткани с закатанными по локоть рукавами.

Словно очнувшись, Летти поднялась и поспешно накинула на себя халат. Это было все-таки приличнее, чем сидеть перед ним в одной ночной рубашке, но все равно она отчетливо представляла, как тяжелая ткань прилегает к ней, обрисовывая талию и бедра. Летти высоко держала голову, но щеки ее разгорелись, а в руках появилась странная дрожь. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: ведь ей пришлось пережить нападение настоящего разбойника.

— Я услышал шум, — сказал человек, которого тетушка Эм назвала Рэнни. Разве я не могу узнать, что случилось?

— Эта леди испугалась, к ней приходил Шип, если тебе так хочется знать.

Рэнни посмотрел на Летти:

— Шип? Но почему?

— Без всякой причины, — сказала тетушка Эм. — Скорее всего, по ошибке.

— Говорят, он очень дурной человек. Он не обидел вас? — Его прямой взгляд смущал Летти.

— Нет. Не совсем, — ответила она, отводя глаза.

— Но у вас на руках красные следы.

— Они скоро исчезнут. Я в полном порядке.

— Я рад. — Блондин повернулся к своей тетушке:

— Кто эта женщина? И почему она здесь?

Тетушка Эм укоризненно покачала головой:

— Ах, Рэнни, где твое воспитание? Ну хорошо, я вас представлю друг другу. Это мисс Летиция Мейсон. Летти, мой племянник Рэнсом Тайлер. Мисс Летиция сняла у нас комнату и будет жить здесь. Ты встретишься с ней за завтраком, а сейчас она не желает видеть ни тебя, ни кого-либо другого. Иди спать.

Слова тетушки Эм при всей их строгости звучали ласково, и молодой человек улыбнулся:

— Очень рад, что с нами будет жить такая красивая леди.

Тетушка Эм тяжело вздохнула и посмотрела на стоявшего у двери негритянского мальчика, который пришел вместе с ее племянником.

— Лайонел, я попрошу тебя…

Мальчику было примерно двенадцать лет. Его черные волосы густо завивались, с заостренного книзу лица смотрели огромные карие глаза. Он вышел вперед и, приблизившись к Рэнсому, поймал его крупную, крепкую руку своими маленькими руками.

— Пойдемте, мастер Рэнни.

Рэнсом не обратил на него внимания. Он разглядывал стоявшую перед ним молодую женщину: копну ее блестящих волос, матовую гладь кожи, правильный овал лица, темно-карие, почти языческие глаза. Она была стройна и пропорционально сложена, каждое движение говорило о грациозности и уверенности.

По мнению Рэнсома, у нее был лишь один недостаток: ей недоставало теплоты. Ее рот, так красиво очерченный, был крепко сжат, как у убежденной старой девы, а выражение лица говорило о сдержанности и подозрительности. И все же в глубине ее темных глаз был намек на скрытый огонь. Впрочем, Рэнсом уже узнал, как могут гореть эти глаза… «Хорошо, что я поцеловал ее до того, как успел разглядеть, — подумал он, — иначе мог бы и не решиться».

Лайонел тянул его за руку.

— Мастер Рэнни, пойдемте, вы заставляете леди краснеть.

Рэнни взглянул на мальчика и улыбнулся:

— А я не должен этого делать, не правда ли? Ну что ж, пойдем. Спокойной ночи, леди.

Не дожидаясь ответа, оба, белокурый мужчина и чернокожий мальчик, вышли в темный коридор Сплендоры и исчезли из вида. Их шаги постепенно затихли.

— О боже, — снова вздохнула тетушка Эм. — Простите меня, пожалуйста. Мне следовало рассказать вам о Рэнни раньше, но я совсем не ожидала… Я думала, у меня будет полно времени, чтобы все объяснить вам утром. Сегодня у него в очередной раз сильно болела голова. Обычно в такие дни он ни с кем не разговаривает, почти ничего не делает, только лежит в темной комнате, пока боли не пройдут.

— Когда вы упомянули о племяннике, я почему-то подумала, что это маленький мальчик, — заметила Летти. Тетушка Эм грустно улыбнулась.

— Ах, на самом деле вы не так уж и ошиблись. Но Рэнни — владелец Сплендоры: и дома, и земель, всего. Я лишь только приглядываю за ним.

Летти пристально посмотрела на пожилую женщину — ей не хотелось показаться неделикатной.

— Я полагаю, это потому… потому что он сам не может позаботиться о себе?

— Он как ребенок — совсем такой же, каким был в одиннадцать или двенадцать лет. Это все еще разбивает мне сердце после всех прошедших лет, но от этого никуда не деться.

— Я понимаю.

Пожилая женщина вдруг распрямила плечи.

— Он хороший, милый мальчик, мухи не обидит. Но я не осужу вас, если вы сочтете невозможным больше оставаться в этом доме, особенно после сегодняшнего случая. Если вы захотите уехать, я распоряжусь, чтобы утром вас отвезли в город. Конечно, деньги я верну.

Летти и в самом деле хотелось сбежать — но не из-за племянника тетушки Эм. Хотя этот мужчина, Рэнни, и беспокоил ее, она его не боялась. Но вот Шип… Если он уже однажды появлялся в доме, то может сделать это еще раз… Помолчав, Летти твердо сказала:

— Я и не думала уезжать.

— Я знала это! — радостно воскликнула тетушка Эм, ее лицо сияло. — Я поняла, что вы смелая, как только увидела вас.

Летти улыбнулась в ответ:

— Спасибо, но, если можно, мне хотелось бы чуть больше знать о… о том, что здесь происходит.

— Вы имеете в виду Рэнни? Но тут особенно нечего рассказывать. Пожилая женщина тяжело опустилась на стул, к которому раньше была привязана Летти. — Вы заметили шрам у него на голове, сбоку? Как и многие другие, он был ранен на этой войне. Рэнни был офицером артиллерии — в армии южан, разумеется. — Она бросила на Летти быстрый взгляд, словно извиняясь. — Это случилось в последний месяц войны. Рядом с ним взорвалась большая пушка, и осколок ствола попал ему в голову.

— Чудо, что он не погиб!

Тетушка Эм кивнула:

— Солдаты сочли его мертвым и оставили на поле боя. Его нашел дозор северян. Так он попал в госпиталь противника. Несколько недель Рэнни был без сознания и наверняка бы умер, если бы не Брэдли. Это его слуга с детских лет, который прошел с ним всю войну. Брэдли поехал с Рэнни, когда его перевели в госпиталь около Вашингтона, а когда наступил мир, привез его домой.

— И ваш племянник был… чувствовал себя так же, как сейчас?

— Нет, тогда еще нет. По словам Брэдли, он пришел в себя в Вашингтоне и был почти в порядке, если не считать, что многого не помнил. Но дорога домой была слишком тяжелой для него. Весь долгий путь у него были ужасные головные боли. Где-то в Миссисипи он потерял сознание. Когда они добрались до Сплендоры, Рэнни был еле жив. Рэнни долго оставался без сознания, ничего не чувствовал, а когда наконец очнулся, он стал… он стал таким, каким вы его видели.

— Должно быть, это так мучительно! Ваш племянник — такой привлекательный мужчина…

— О, вам надо было видеть его до войны! Рэнни был таким веселым, таким общительным и легкомысленным, вечно что-нибудь придумывал. В то время в доме было полно людей — одни приезжали, другие уезжали, каждую субботу была вечеринка. Мальчишки — точнее, молодые люди — дурачились, девушки засматривались на Рэнсома. О, все было вполне невинно, а он никогда не замечал этих взглядов. Они все время танцевали и пели, разыгрывали шарады, устраивали любительские спектакли. На чердаке все еще лежат три чемодана, полных диковинных костюмов, которые они использовали. Я закармливала их воздушной кукурузой, печеньем и конфетами; мне все это нравилось так же, как и всем остальным.

— Скажите, а этот мальчик, Лайонел… Ваш племянник действительно не может без него обходиться?

— Не совсем. Лайонел — сын Брэдли. Его воспитала бабушка — Мама Тэсс, наша кухарка. Она служит здесь, в Сплендоре, вот уже тридцать лет. Не только отец Лайонела, но и его дедушка, и прадедушка были слугами у Тайлеров. Мальчик находился здесь, когда Брэдли оставил нас и пошел искать свободу. Раньше, когда Рэнни еще только поправлялся, он часто забывал, где он, что делает. И у Лайонела вошло в привычку отводить его домой, помогать одеваться и раздеваться, заботиться о нем. Этот мальчик мне очень помогает.

— Да, конечно, — пробормотала Летти. Тетушка Эм поднялась.

— Ну вот, что-нибудь еще вам принести? Стакан молока или, может быть, немножко моей смородиновой наливки? Как жаль, что я не могу предложить вам чего-нибудь покрепче. Вот уже много лет в доме нет спиртного. Бог свидетель, цены на него взлетели до небес.

Летти отказалась, и тогда тетушка Эм предложила приготовить другую комнату или даже отдать свою собственную спальню, если ей не хочется оставаться в этой. Летти поблагодарила за заботу и в конце концов убедила пожилую женщину, что она не собирается провести остаток ночи, не смыкая глаз и прислушиваясь к каждому шороху.

После, когда тетушка Эм ушла, забрав с собою лампу, Летти долго лежала с широко раскрытыми глазами посреди огромной кровати с балдахином. Она не была уверена, что ей следовало проявлять такую отвагу. От дуновения ночного ветерка, проникающего через раскрытое окно, занавески двигались, как бледные призраки. Дом был полон каких-то загадочных скрипов, а на улице, в кустах и зарослях палисадника время от времени слышалось тихое шуршание крадущихся неведомых животных. Летти подумывала встать и закрыть окно, но ночь была слишком теплой. Кроме того, ей не хотелось даже приближаться к окну. Она, конечно, совсем не думала, что Шип притаился за окном, чтобы снова схватить ее, но в эту ночь ее рассудок был не в ладах с чувствами.

Никогда еще за всю свою жизнь Летти не ощущала себя такой беспомощной, как в тот момент, когда Шип обнял ее. Никогда еще ее так не целовали: так настойчиво и в то же время так нежно…

На самом деле, если не считать поцелуев отца, когда она была маленькой, Летти целовал только один мужчина — ее жених, Чарльз Смоллвуд. Несколько раз он обнимал ее в укромных уголках и даже однажды весной возил за город, но, к счастью, кроме поцелуев, ни на что не претендовал. Надо сказать, ласки Чарльза никогда особенно не возбуждали Летти. Его губы всегда оставались плотно сжатыми, а возбуждение было так велико, что поцелуи приносили боль и оставляли чувство подавленности и протеста…

Летти резко повернулась на подушке и закрыла рукой глаза. Чарльз был мертв, убит при Манассасе. Ее брат, Генри, тоже был мертв — мертв и похоронен здесь, на Юге, куда он был направлен, чтобы проводить в жизнь политику Реконструкции. Мысль, что ее могли так взволновать поцелуи человека, который прострелил Генри голову, когда тот нагнулся, чтобы напиться из ручья, наполнила Летти болью и стыдом. Однако она никогда не лгала самой себе и не стала отрицать, что испытала в объятиях Шипа некое порочное желание. Если бы у нее были такие чувства, когда ее целовал Чарльз, она бы, наверное, не устояла перед его мольбами выйти за него замуж до ухода на войну.

Но с Чарльзом Летти всегда была холодна и благоразумна. Когда он терял самообладание и начинал умолять ее о близости, она напускала на себя высокомерие, надевала маску возвышенного целомудрия. Сейчас Летти могла признаться себе: такая холодность удавалась ей легко, потому что ее мало волновали прикосновения жениха. Вспоминая обо всем этом, она понять не могла, почему все-таки согласилась выйти за него замуж. Может быть, потому, что ей было семнадцать лет, а Чарльз выглядел таким солидным в военной форме? Кроме того, все ее подруги уже были помолвлены или даже успели выйти замуж…

Занавески на окне колыхнулись, и Летти, вздрогнув, повернула голову на это легкое движение. Шип… Ей трудно было поверить, что он приходил сюда, в ее комнату. Все случилось так, будто она все это придумала, вызвала образ убийцы своего брата, поскольку испытывала жгучую потребность в справедливой каре. Она попыталась вспомнить, как он выглядел, но не могла представить себе ничего реального. Он был очень высокого роста, с усами и, кажется, темноволосый, хотя свет в комнате был таким тусклым, что она не могла этого утверждать с уверенностью. Что ей запомнилось больше всего, так это бесшумность его движений, сила, молниеносная реакция и ощущение его тела, сухого и твердого, как выдержанная на солнце кожа.

По крайней мере Летти знала, что не ошиблась, приехав сюда, в это место. Если бы она верила в судьбу, то подумала бы, что именно судьба привела ее в Сплендору, к миссис Эмили Тайлер.

Тетушка Эм была замечательная, такая добрая и заботливая. Она не вписывалась в представление Летти о даме с Юга — изнеженной особе, привыкшей к исполнению всех ее капризов, отгороженной от житейских проблем. Впрочем, той жизни, в которой существовали такие женщины, уже не было. Она ушла в прошлое девять лет назад, когда началась война. Так много мужчин погибло! Летти ехала через южные штаты, и ей казалось, что почти все женщины одеты в черное. Оставалось надеяться, что среди них много таких, как тетушка Эм, и они учатся жить новой жизнью, стремясь наилучшим образом использовать то, что им осталось.

А ведь тетушке Эм приходилось не только следить за домом и думать о пропитании, ей ладо было еще заботиться о племяннике. Какая трагедия — это ранение, сделавшее его инвалидом! Глядя на Рэнни, в это трудно было поверить. Черты его гладко выбритого, покрытого золотистым загаром лица были так гармоничны, а в глазах светились ум и деликатность, в них ощущалась какая-то непостижимая глубина. Летти с удивлением почувствовала, что ее влечет к нему…

Все это было очень странно и непривычно. В их семье никогда не было большой теплоты и сердечности. Хладнокровие при любых обстоятельствах: весьма приветствовалось, а открытое проявление чувств вызывало недоумение. На самом деле все они любили и уважали друг друга, но никогда не говорили об этом. Летти выросла с твердым убеждением, что по своему складу, унаследованному от родителей, она холодна и сдержанна. Было очень странно, что двое разных мужчин так подействовали на нее в одну и ту же ночь. Может быть, таким образом сказался ее приезд в Луизиану? Говорили, что влажная жара южных штатов влияет на кровь и воспламеняет чувства, недаром женщины здесь рано созревают, расцветают весенними цветами, как растения, помещенные в оранжерею. Так что все очень просто. Ее ощущения по отношению к человеку, известному, как Шип, и к Рэнсому Тайлеру легко объяснить особой чувствительностью южной ночи и непривычностью положения среди незнакомых людей. К этому нужно еще добавить и ужасную усталость от трехдневного путешествия.

Летти вдруг стало жарко, душно. Если бы это не было таким немыслимым, таким абсолютно невозможным, она сняла бы свою тяжелую ночную рубашку, швырнула ее на пол и спала бы на высокой постели обнаженной.

А что, если бы она поступила так, а Шип вдруг вернулся? Боже правый, страшно подумать, что бы могло с ней случиться!..

Потянувшись, Летти тряхнула головой, чтобы ее густые шелковистые волосы разметались по подушке — так было прохладней. Потом она закатала длинные рукава ночной рубашки, расстегнула две пуговицы у шеи и некоторое время тихо лежала, закрыв глаза и вытянув руки по бокам. Легкий ветерок, влетавший в окно, касался ее лица. Он приносил с собой сладкий запах магнолий и жимолости, но не прохлады.

Летти нахмурилась, повернулась на бок и поджала ноги. Проходили томительные минуты, а она все никак не могла уснуть. Где-то в доме пробили часы, распространяя в тишине еле слышный перезвон. Длинные ресницы Летти дрогнули. Она вздохнула и, нащупав фланелевый подол ночной рубашки, подняла его на несколько дюймов, открывая щиколотки свежему воздуху. Еще несколько дюймов — и открылись ее колени. Чудесно! Но жар и тяжесть, сковывавшие грудь, стали еще невыносимее.

Прошло еще несколько минут. Часы отбили полчаса. Летти села. Быстрым, еле уловимым движением она стянула ночную рубашку, аккуратно расправила ее и положила рядом с собой, чтобы можно было надеть в любую минуту. Затем она снова опустилась на гладкое полотно простыни, облегченно вздохнула, закрыла глаза — и мгновенно заснула.