Черная маска

3

Летти услышала песенку еще до того, как увидела коляску. Пели мальчишки с присущей только детям торжествующей жестокостью:

— Беги, Рэнни, беги, да свой ум побереги! — пели они. — Рэнни ум потерял, потом бегал — покупал. Беги, Рэнни, беги!

Рэнни поставил коляску в тени, через дорогу от штаба. Между передними колесами высокой коляски Летти видны были босые ноги и короткие штаны ребят. Рэнни, судя по всему, был прижат к распоркам коляски.

Летти пришла в негодование. Подхватив юбки, она бросилась вперед и, обойдя лошадь, которая беспокойно натягивала привязь, Летти увидела то, что и ожидала увидеть. Загнанный в угол, Рэнни стоял прямо и твердо, широко расставив ноги, на лице — полное безразличие. Вокруг него прыгали пять или шесть мальчишек в возрасте от девяти до тринадцати лет. Они пели свою жуткую песенку, и их лица сияли диким ликованием. Один из них, повыше других, очевидно вожак, подскакивал перед Рэнни и чередовал обманные движения с настоящими ударами кулаками. Рэнни отражал удары предплечьями, но не делал ни малейшей попытки ударить в ответ.

Летти была учительницей уже почти три года и знала кое-что о том, как нужно справляться с мальчишками-подростками. С горящими от гнева глазами она громко и властно крикнула:

— Это что такое?! Немедленно прекратить!

Прыжки тут же прекратились. Все мальчики, за исключением вожака, с удивлением повернулись к ней. Вожак же бросил в ее сторону один-единственный взгляд и продолжал наносить удары.

Летти прошла вперед и схватила мальчишку за руку:

— Как вас зовут, молодой человек? Кто ваш отец?

Мальчик был почти одного роста с Летти. Он резко повернулся к ней, лицо его исказилось злобой. Летти поняла, что сейчас он ударит ее, но в следующее мгновение Рэнни неуловимым движением схватил мальчишку за запястье, сильно сжав его. Мальчик вскрикнул, лицо его стало белым, колени подкосились.

Летти положила руку на плечо Рэнни и тихо сказала:

— Отпустите его.

Рэнни подчинился и резко разжал пальцы — так собака отпускает пойманную крысу. Парень, схватившись за руку, отступил к своим приятелям.

— Думаю, вам всем лучше пойти по домам. — Летти обвела их суровым взглядом. — И в следующий раз подумайте, как развлекаться.

Мальчишки побрели прочь, злобно оглядываясь. Летти понаблюдала за ними какое-то время, затем повернулась к Рэнни. Похоже, они ничего ему не сделали, да и вообще он выглядел таким большим и невозмутимым, что ей показалось смешным, как она бросилась на его защиту. На мгновение их взгляды встретились. Летти отвернулась первой.

— Возвращаемся в Сплендору? — еле слышно спросила она.

— Да, мэм.

Рэнсом помог ей сесть в коляску и затаив дыхание смотрел, как она расправляла юбки и поправляла соломенную шляпку. Его взгляд на минуту задержался на ее ресницах, темным веером отбрасывавших тень на нежную кожу щек, на ее тонких, но сильных руках, которые она чинно сложила на коленях. Кто бы подумал, что за этой спокойной и сдержанной внешностью скрываются огонь и гнев, готовые в любую минуту взорваться, чтобы защитить бедного Рэнни! Он был заинтригован, а это никуда не годилось. Это было совсем ни к чему…

Полковник Томас Уорд привез карту ближе к вечеру. Он нашел Летти на веранде — она чистила к ужину фасоль из огорода тетушки Эм. Вместе с Летти вечерней прохладой наслаждались сама тетушка, Рэнни, а также приехавшие из Элм Гррува племянница тетушки Эм, молодая вдова по имени Салли Энн, и ее сынишка Питер.

Мать Салли Энн и ее младшая сестра с двумя детьми заболели — их-то и навещала тетушка Эм этим утром. Питер, серьезный худенький мальчик лет пяти, тоже не отличался крепким здоровьем, и тетушка Эм пригласила их с Салли погостить у нее несколько дней, пока их домашние не переболеют. Они приехали примерно на час раньше полковника Уорда.

Салли Энн была красавица: светлые волосы с серебристым оттенком, нежная прозрачная кожа, спокойные голубые глаза фарфоровой куколки. Она одевалась в черное, скорбя по мужу, убитому в битве при Мансфилде. Во всяком случае, так она это всем объясняла своим нежным голоском. Однако основной причиной было отсутствие денег на другую одежду, как, впрочем, и на все остальное. Салли Энн чувствовала угрызения совести оттого, что бросила дома больную мать и остальных, но там за ними ухаживала старая няня, а ей нужно было позаботиться о Питере. Он был все, что она имела и, скорее всего, будет иметь.

— Ведь он — единственное, что у меня осталось, — со вздохом сказала она тетушке Эм. — И едва ли в моей жизни когда-либо появится что-то еще.

— Вздор! — ответила ей тетушка Эм.

Как раз в этот момент молодой полковник привязал лошадь к частоколу и, пройдя под увитым розами деревом, подошел к дому. Тетушка представила его Салли Энн, многозначительно улыбнувшись. Однако Салли Энн этого не заметила. При виде синего мундира белокурая вдова нахмурилась, но тем не менее вежливо поприветствовала полковника, а затем снова замолчала. Свои улыбки она оставила для Рэнни, который сидел на ступеньках и играл с Питером и Лайонелом в «корзиночку».

Полковник был в тот вечер не единственным гостем в Сплендоре. Следом за ним приехал элегантно одетый джентльмен в желтовато-коричневом сюртуке, такого же цвета брюках, кремовом жилете, желтом галстуке и широкополой шляпе. Сняв шляпу, он поздоровался с дамами и поцеловал руку тетушке Эм, что заставило ее притворно возмутиться. Повернувшись к Салли Энн, он изобразил такой глубокий поклон, что поля его шляпы едва не задели пол веранды.

— Салли Энн, вы очаровательны. Клянусь, каждый раз, когда я вас вижу, думаю, что вы слишком молоды, чтобы уже быть матерью, тем более матерью такого взрослого сына.

— Не будьте смешным! — Салли Энн кокетливо улыбнулась. — Вы ведь прекрасно знаете…

— О, знать и верить — это не одно и то же. Затем гость обратился к Летти, в его темных глазах прыгали веселые чертики:

— А эта дама, рядом с вами, должно быть, и есть та самая амазонка, о которой я слышал в городе? Слух о ее смелости и красоте распространяется так быстро, что мне пришлось поспешить приехать сюда, чтобы быть представленным.

— Летти, — сказала тетушка Эм, — этого повесу зовут Мартин Иден. Он дружит с Рэнни с детских лет, и он у нас большой любитель пофлиртовать.

— Тетя Эм! — запротестовал Мартин, изображая обиду.

— Да-да, любитель пофлиртовать! — настаивала пожилая женщина.

Летти была только рада, что ей не дали возможности ответить на столь цветистые комплименты в ее адрес. Да и что тут можно было сказать? Она с облегчением почувствовала, что ответа от нее и не ждали.

— А что там говорят о мисс Мейсон? — поинтересовалась Салли Энн.

— Да, действительно, что о ней говорят? — подхватила тетушка Эм.

Мартин с очаровательной улыбкой повернулся к хозяйке дома.

— Ну как же! Она в одиночку разогнала банду хулиганов, которые издевались над Рэнни. И это после того, как она отбрила самого вредного офицера оккупационных войск прямо в его логове.

— Я протестую! — воскликнул полковник, но по глазам его было видно, что он понял шутку и не сердится. Зато Летти эта шутка совсем не понравилась.

— Уверяю вас, и то и другое не правда, — резко сказала она.

Мартин повернулся к Рэнни:

— Дружище! Я обращаюсь за помощью к тебе. Правда или нет?

Рэнни слегка улыбнулся ему, не отрывая взгляда от Летти:

— Правда.

У тетушки Эм глаза расширились от удивления:

— Подумать только! А прошлой ночью она напугала Шипа.

Последнее сообщение пришлось разъяснить Салли Энн и Мартину; Летти предоставила это тетушке Эм. Однако затем последовало столько вопросов о ее визите в штаб армии, что ей пришлось рассказать о гибели брата и о своем решении найти его убийцу.

— Какая вы храбрая, — вздохнула Салли Энн. — Я бы не смогла так.

Летти окончательно смутилась: она не любила оказываться в центре внимания.

— Думаю, что это только мое упрямство.

— Мисс Мейсон вообще очень героическая женщина, — сказал Мартин Иден. Она еще будет преподавать в Бюро по делам освобожденных невольников. — Он повернулся к ней:

— Я страшно огорчен, что меня не было на месте, когда вы приходили в бюро. Я приехал сюда, бросив все дела, чтобы сказать вам: добро пожаловать в Накитош! Я готов предложить вам любую помощь в ваших начинаниях — все, что в моих силах.

— Вы работаете в бюро?

Летти не могла скрыть удивления. Она знала, что в бюро трудились не только бывшие солдаты армии северян, но и те, кто был связан с аболиционистами еще в предвоенные годы. Однако было непохоже, чтобы Мартин Иден, с его галантностью и несколько манерной медлительной речью, принадлежал к тем или к другим. Конечно, возможно, что он и раньше сочувствовал федералистам Летти слышала, что таких на Юге немало, и все-таки она удивилась.

К счастью, внимание присутствовавших на веранде было в этот момент отвлечено новым гостем. Он прискакал, поднимая за собой облако пыли, поспешно спрыгнул с лошади и почти побежал по дорожке, совсем не заботясь о солидности. С топотом поднявшись по ступенькам, он дружелюбно похлопал Рэнни по плечу, взъерошил волосы Питеру, сделал вид, что хочет схватить Лайонела за нос, затем склонился к тетушке Эм, чтобы обнять ее.

По сопровождавшим его приезд восклицаниям и улыбкам было ясно, что это всеобщий любимец. Его звали Джонни Риден. Кожа его была покрыта веснушками, на голове — ярко-рыжая копна непокорных волос, глаза — карие, а улыбка заразительная. С Салли Энн он говорил несколько скованно, но когда повернулся к Мартину, то хлопнул его по плечу с фамильярностью старого приятеля.

— А, Мартин, старый прислужник северян! Одет, как всегда, с иголочки! Как тебе удается быть всегда таким отглаженным? Раскрой секрет, мне и правда очень нужно это знать.

Мартин Иден улыбнулся, хотя и несколько натянуто.

— Я посвящу тебя в свою тайну, но не думаю, что это поможет. И я уже просил тебя не называть меня так.

— Мне тоже никогда не нравилось, что меня зовут «рыжей морковкой», но цвет волос от этого у меня не изменился, — сказал Джонни с шутливой гримасой.

«Прислужник северян»… Летти знала, что так называли южан, которые сотрудничали с федеральными властями и проводили в жизнь политику Реконструкции. Часто их ставили на одну доску с теми, кто нажился на войне и продолжал разграблять поверженную Конфедерацию. Как, наверное, ужасно, когда человеку приходится выносить оскорбления только потому, что его взгляды не совпадают со взглядами соседей…

— Я уже сто лет не называл тебя так прямо в лицо, — сказал Мартин неторопливо.

— А ты предпочел бы, чтобы я называл тебя прислужником за твоей спиной?

— Я предпочел бы, чтобы ты вообще не употреблял это слово по отношению ко мне.

Прежде чем Джонни успел ответить, заговорила тетушка Эм:

— Ну, ну, никаких ссор в моем доме! Этих боев мне хватит до конца моих дней. Думаю, и вам тоже.

Последовало неловкое молчание, которое прервала Летти:

— Мистер Иден, вы воевали?

— Мы все воевали — Джонни, Рэнсом и я. — Он слегка улыбнулся, напряжение оставило его. — Мы начинали воевать в одной роте, но к концу войны нас разбросало.

— В роте войск Конфедерации?

— Разумеется.

— И тем не менее сейчас…

— Сейчас я работаю с янки, так что мы с вами, мисс Мейсон, находимся среди врагов. Странно все оборачивается, не правда ли?

— Она тоже повоевала, — заметил Джонни. — Во всяком случае, так говорят. Так что там по поводу «разгона толпы»?

Летти пришлось еще раз рассказать о том, что произошло утром. Опять она оказалась в центре внимания, и это ей нравилось все меньше.

Рэнни был единственным, кто не участвовал в разговоре. Однако по тому, как он наблюдал за ними, Летти видела, что его все это живо интересует. Вообще, если не принимать во внимание его излишней покорности, неспособности понимать длинные слова и сложные фразы, он казался вполне нормальным. Ей не совсем было ясно, что же имела в виду тетушка Эм, когда говорила, что у него ум двенадцатилетнего мальчика. Мальчишки в этом возрасте отличались сообразительностью. Доказательством тому был хотя бы Лайонел.

Летти посмотрела на мальчиков и увидела, что Питер достал из кармана горсть яркоокрашенных стеклянных шариков и показал их Рэнни и Лайонелу, и они принялись что-то оживленно обсуждать. Похоже, они пришли к какому-то соглашению: Рэнни, усмехнувшись, отставил в сторону чашку с фасолью, встал и повел мальчишек на двор. Там, на площадке между цветочными клумбами, очищенной от травы и посыпанной песком, он нарисовал круг, и все трое, встав на колени, начали играть в шарики.

Это было странное зрелище: высокий красивый мужчина и два мальчика, один — худенький и бледный, другой — крепко сбитый, с кожей цвета кофе, сидели в пыли и сосредоточенно наблюдали за полетом шариков. Все они стреляли очень ловко, щелкая большим и указательным пальцами, стараясь попасть шариком в круг. Летти улыбнулась. Это действительно было забавно.

Рэнни поднял глаза, заметил ее улыбку и снова опустил голову. Через несколько минут он склонился к Питеру и что-то сказал ему. Мальчик обернулся и закричал:

— Мама, пойди сюда, покажи, как ты умеешь стрелять!

— Ах, нет, Питер, — отозвалась Салли Энн. — Я не умею.

— Я знаю, что умеешь! Ты рассказывала, что Рэнни учил тебя, когда вы были маленькими.

— Но, дорогой, мне бы не хотелось…

— Пожалуйста!

— Пожалуйста, — эхом отозвался Рэнни.

Салли Энн неохотно поднялась, отставила чашку с фасолью и спустилась по лестнице, подметая юбками деревянные ступеньки.

— Хорошо. Но ты будешь жалеть об этом, когда я проиграю все твои драгоценные шарики.

Веснушчатое лицо Джонни расплылось в улыбке. Он оторвался от перил, на которые опирался, и обернулся к собравшимся:

— На это стоит посмотреть.

— В самом деле, — согласился полковник Уорд и неспешно спустился по ступенькам. Мартин, насвистывая и держа руки в карманах, последовал за ним.

Тетушка Эм взяла у Летти чашку:

— Ты тоже можешь идти. Я вижу, тебе хочется.

Летти благодарно улыбнулась. Она никогда не играла в шарики, но когда была маленькой, часто наблюдала, как это делают мальчишки. Тогда ей очень хотелось научиться управляться с гладкими стеклянными шариками. Отряхнув юбку от цветков и стручков фасоли, она поднялась и отправилась за остальными.

Очень скоро все они стояли на коленях, с переменным успехом пытались попасть в круг, разыскивали шарики в клумбах и пререкались из-за того, какой кому достанется. Перед юбки у Летти был безнадежно испачкан, но то же было и у Салли Энн. О брюках мужчин нечего и говорить. Питер, совершенно счастливый, бегал за шариками, которые аж до изгороди выстреливала его мать, и серьезно объяснял Летти приемы стрельбы. Лайонел говорил мало, однако кучка выигранных шариков была у него больше всех. У Джонни дела шли не слишком хорошо, зато он все время смешил их своими выходками: то он стрелял, стоя чуть ли не на голове, когда надо было сделать выстрел из сложного положения, то совершал такой неловкий выстрел, что всем приходилось пригибаться, уворачиваясь от летящих шаров. Лучше всех из взрослых получалось у Мартина и полковника Уорда, так что Летти в конце концов заявила, что ей нужно дать фору, и заставила их играть левой рукой. Она поискала глазами Рэнни, желая оценить его искусство, но с удивлением обнаружила, что его нет.

Однако ушел Рэнни недалеко — он сидел на высоких ступеньках дома и, подперев руками подбородок, наблюдал за ними. На лице у него была лукавая улыбка, брови вопросительно подняты, а глаза сияли весельем.

Это была шутка. Он их разыграл! Рэнни нарочно использовал Питера, чтобы заставить их всех спуститься во двор и барахтаться в пыли, как дети, в то время как они считали, что это он — как ребенок. Открытие было таким неожиданным, что Летти затаила дыхание. Когда Рэнни заметил ее осуждающий взгляд, веселье исчезло с его лица, и на смену ему пришло выражение безутешной, какой-то смиренной боли.

Летти понимала: то, что она увидела, было всего лишь переменой в настроении. Наверно, Рэнни просто забавляло смотреть на играющих взрослых. Но, так или иначе, он был вне игры…

Летти поднялась с колен, стряхнула песок с юбок и двинулась к сидевшему на ступеньках рослому мужчине, как будто ее что-то притягивало. Она сама не знала, что собирается сказать или сделать, но в этот момент тетушка Эм позвала их всех пить кофе с тортом, испеченным Мамой Тэсс.

После кофе командующий федеральными войсками долго не задержался. Когда он прощался, Летти еще раз поблагодарила за карту и прошла с ним к ограде, где была привязана его лошадь.

Во время войны Летти, как и большинство девушек ее возраста, следила за ходом сражений и просматривала списки убитых и раненых в поисках родных и друзей. Она твердо знала, какие уели преследует эта война: предотвратить распад Соединенных Штатов на два слабых государства и уничтожить рабство. После капитуляции Юга она решила, что цели, ради которых погибло столько людей, достигнуты и жизнь может вновь вернуться в нормальное русло. Политическая возня, последовавшая за окончанием войны, не имела для нее никакого значения и не могла сравниться с ее тоской по погибшим жениху и брату или с необходимостью искать себе место учительницы. Убийство Линкольна потрясло ее, но потом она перестала следить за развитием событий и имела о них очень смутное представление.

Все это было до того, как Летти отправилась на Юг. Слушая разговоры людей в поезде и почтовой карете, она поняла; что дела здесь обстоят далеко не так благополучно, как ей казалось. Страну разделяло что-то еще, кроме естественной горечи в отношениях между бывшими противниками. Похоже, это была борьба за власть.

Республиканское большинство в конгрессе, чтобы предотвратить какое-либо возрождение южан-демократов, приняло так называемые «Железные законы», которые многие на Юге считали несправедливыми. Однако по традиции право определять условия будущих отношений принадлежало победителю, и с этим приходилось мириться. Чтобы быть вновь принятыми в федерацию, южные штаты должны были гарантировать своими внутренними законами отмену рабства. Кроме того, они должны были ратифицировать четырнадцатую поправку к Конституции, дававшую неграм право на гражданство, и пятнадцатую, которая наделяла их правом голоса. Бывшим чиновникам Конфедерации запрещалось занимать государственные должности. Те, кто служил в армии Конфедерации, должны были принести присягу на верность, одним из пунктов которой была просьба о помиловании за преступления, — только после этого их право голоса восстанавливалось. А поскольку многие белые на Юге из принципа отказались приносить присягу и таким образом признать себя преступниками, практически на всех последних выборах в Луизиане радикальная республиканская партия получила подавляющее большинство. Таким образом она обеспечила себе ведущее положение в законодательном собрании, а в палате представителей почти пятьдесят процентов составляли негры.

Летти воспринимала все это как естественные последствия войны и не задавалась вопросами. Однако в последние несколько дней она слишком часто встречала людей, таких, как тот пожилой джентльмен на улице этим утром, с печатью поражения и безнадежности на лицах. Эти люди цепко держались за старые представления о справедливости, олицетворяемые ночными всадниками или тем же Шипом. И эти люди ее беспокоили.

Полковник отвязал поводья и, держа их в руке, повернулся к Летти:

— Было приятно услышать опять настоящий английский янки. Хотя мне и нравится южный говор, я иногда скучаю по чему-то более близкому.

Летти кивнула:

— Здесь как за границей, правда? Все то же самое, но все же совершенно другое. Я ловлю себя на том, что слежу за каждым своим словом. Боюсь обидеть кого-нибудь.

— Да, это нетрудно: южане очень ранимы.

— Положим, это естественно…

— Вы правы, — согласился полковник.

— Вы не будете возражать… вы не сочтете меня навязчивой, если я спрошу, что вы обо всем этом думаете? Что происходит с Реконструкцией, с попытками улучшить положение негров? И что за люди те, кого называют Рыцарями Белой Камелии?

В зеленоватых глазах полковника промелькнула улыбка, обозначив морщинки на обветренной коже лица.

— Вы многого хотите.

— Мне больше некого спросить — никого нет, кто был бы непредубежден. Однако если вы предпочтете не отвечать из-за вашего положения…

— Дело не в этом, просто мне трудно ответить на ваш вопрос. Это очень серьезная проблема. Официально я здесь для того, чтобы поддерживать порядок и гарантировать честные и справедливые выборы. Однако иногда я становлюсь в тупик Из негров, с которыми мне приходилось сталкиваться, может быть, только треть имеет достаточное образование и понимание ситуации, чтобы сознательно голосовать и занимать государственные должности. Еще треть можно научить, поскольку эти люди действительно хотят быть хорошими гражданами. Но последняя треть — это настоящие воры и безнравственные негодяи, которые считают, что свобода означает то, что они навсегда освобождены от работы.

— Я думаю, то же можно сказать о большинстве только что освобожденных от рабства народов, — заметила Летти.

Он кивнул:

— Вы правы. Но, к сожалению, складывается впечатление, что радикальные республиканцы предпочитают привлекать для работы в учреждениях представителей последней группы. Эти негодяи с готовностью устраиваются на выборные должности, чтобы иметь возможность брать взятки. А образованные негры — это в основном те, кто при старом режиме прислуживал в домах белых и до сих пор разделяет убеждения и представления своих бывших хозяев. Единственное исключение, которое приходит на ум, — это бывший слуга Тайлера, Брэдли Линкольн. Если бы можно было привлечь побольше таких, как он, мы бы чего-нибудь достигли.

— Вы хотите сказать, что нынешнее правительство штата действительно такое плохое… каким его представляют нам редакторы газет Нового Орлеана? Летти не могла скрыть своего потрясения.

— Хуже не бывает. Дать неграм право голосовать, сделать их настоящими гражданами — само по себе это достойное стремление. Но то, как это делают республиканцы, превратило Законодательное собрание в сборище мародеров. У них нет других целей, кроме мелкой мести и наживы. Если бы армия Севера занималась таким грабежом, ее нужно было бы перевешать до последнего солдата. Иногда я чувствую себя так, как если бы победил противника в честном бою, а теперь мне приказано не давать ему подняться, пока пируют стервятники.

— Это тяжкое обвинение, полковник. Разве нет?

— Как вам будет угодно, — Он пожал плечами.

— Но неужели вы оправдываете действия людей, которые, скрываясь за белыми простынями, терроризируют окрестности?

— Я этого не говорил. Мы делаем все, что можем, чтобы положить конец вылазкам ночных всадников. Но меня ничуть не удивляет, что эти вылазки происходят. Эта так называемая Реконструкция навязывается людям, которые с оружием в руках отстаивали свои убеждения во время самой длинной и жестокой войны, какую когда-либо знала эта страна. Удивительно не то, что они сопротивляются, а то, что это еще не вылилось в новую гражданскую войну. Поверьте мне, если Юг когда-нибудь встанет на ноги, сможет сам кормить себя и кое-что откладывать, все начнется снова. В конце концов, что им терять?

— А их жизни, их дома?..

— Во время войны они не жалели своих жизней, остановили их только голод и нехватка оружия. Мы сжигали их дома, опустошали их поля, а они все равно сражались. Глупо втаптывать таких людей в грязь. Так их не покорить, так мы превращаем их в смертельных врагов. А что до домов, которые мы им оставили? то сборщики налогов отбирают их налево и направо.

— Но ведь у многих еще остались огромные поместья, такие, как Сплендора, — усмехнулась Летти.

— А что такое поместье? Дом и земля. Их нельзя счесть или потратить. Большинство плантаторов — бедняки при доме и земле. Они могли бы продать несколько акров, но никто не хочет покупать, потому что ни у кого нет денег платить вольным работникам за обработку этой земли. А законодатели почти каждый месяц повышают налоги, пока дело не доходит до конфискации имущества.

— Что я слышу, полковник?! — шутливо воскликнула Летти. — Да здесь пахнет изменой!

— Наверное, эта звучит именно так, — грустно улыбнувшись, согласился полковник. — Но эти политики сначала затевают войны, а потом спешат удрать в безопасное место. А такие, как я, воюют. Сказать по правде, мисс Мейсон, я уже навоевался — совсем как тетушка Эм.

Слова полковника еще сильнее встревожили Летти — очевидно, потому, что за ними не стояло ничего, кроме его собственной убежденности. Некоторое время она в задумчивости смотрела ему вслед, затем повернула назад, к дому.

Летти поднималась по ступенькам, когда тетушка Эм наконец объявила, что фасоли достаточно. Она пересыпала содержимое всех мисок в одну свою, большую, и поломала длинные хрустящие стручки.

— Исключительно милый человек полковник, — заметила пожилая женщина.

— Да, — согласилась Летти.

Рэнсом хмуро смотрел вслед удаляющемуся офицеру, синяя форма которого скоро слилась с опускающейся темнотой.

На следующее утро Летти снова попросила у тетушки Эм коляску, чтобы съездить в Кампти, небольшой городок на другой стороне Ред-Ривера, куда ее направили учительницей. Она хотела осмотреть здание, прикинуть, какое расстояние ей придется ежедневно преодолевать, и проверить, с какими трудностями связан переезд через реку.

Разговор происходил за завтраком. Рэнни оторвался от тарелки и поднял на нее свои большие голубые глаза.

— Я мог бы отвезти вас, — предложил он как бы между прочим.

Летти улыбнулась ему:

— Это очень мило с вашей стороны, но я не знаю, как долго там пробуду.

— Ну и что? Я могу подождать.

— Нет, мне и в самом деле не хочется вас затруднять. К тому же, если тетушка Эм доверит мне лошадь и коляску, я бы лучше попробовала управлять ими сама, чтобы привыкнуть.

Рэнни кивнул, показывая, что он все понял, и опять уткнулся в тарелку. В порыве благодарности и чтобы извиниться за доставленное разочарование, Летти дотронулась до его руки. В тот же миг, ощутив тепло его кожи, она убрала руку и вдруг подумала, что впервые сама дотронулась до мужчины — брат Генри и ее отец, который давно умер, не в счет. Этот порыв смутил ее, привел в замешательство; утешало только то, что Рэнни вроде бы ничего не заметил.

Рэнсом взглянул на нее и улыбнулся одной из своих самых бессмысленных улыбок. Он равнодушно взялся за чашку с кофе, хотя рука его в том месте, к которому она прикоснулась, горела, как будто на ней выжгли клеймо.

Проблемы, с которыми Летти пришлось столкнуться, пока она добиралась до места назначения, не были неразрешимыми. Но они были. Она поняла, что, если будет жить там, где сейчас, ей придется дважды в день переезжать на пароме через Ред-Ривер, а потом ехать несколько миль по берегу. Правда, в Бюро по делам освобожденных невольников ей обещали лошадь и повозку, так что не придется одалживаться у тетушки Эм. И все же, наверное, будет лучше, если она поменяет место жительства.

Однако осмотрев Кампти и увидев там лишь несколько небольших домиков, оставшихся после того, как федеральные войска сожгли городок, и местных жителей, которые наблюдали за ней из-за занавесок, но не выходили, Летти подумала, что это не самое разумное решение.

Школа оказалась совсем не такой, какой она ее себе представляла. Это было бревенчатое строение всего из одной комнаты, на входной двери вместо замка висел кожаный ремень. Изнутри стены были обшиты нестругаными и некрашеными досками разной ширины; у задней стены располагался обмазанный глиной камин со следами мха и камыша, которые использовали, чтобы удержать глину на каркасе. Обстановка тоже была небогатой: несколько скамеек, стол для учителя и засиженный мухами портрет президента Вашингтона на стене.

Несколько минут Летти посидела за столом, пытаясь представить своих учеников и ту радость, которую им предстоит испытать от учения. Это было нелегко. Она подумала о чистеньком кирпичном здании школы, где работала до сих пор, с веселым звонком, чистыми оштукатуренными стенами, небольшой железной печкой, и ее сердце дрогнуло.

Ради всего святого! Что она делает здесь?!

Летти сжала губы и поднялась. Ничего. Все будет хорошо. Она сделает так, чтобы все было хорошо!

Никто не проявил любопытства по поводу приезда Летти, и, казалось, никто не заметил, как она вышла из школы. Она забралась в коляску и долго сидела с поводьями в руках.

Ручей, возле которого был убит ее брат, находился как раз в этом направлении. Утро только начиналось. Мама Тэсс завернула для нее обед: жареный цыпленок, булочки, соленья, кусок шоколадного торта, не забыла и кувшин с водой. Карта, которую привез полковник, лежала рядом на сиденье Летти пользовалась ею, чтобы найти дорогу к школе. День был солнечный, тихий и такой мирный, что невозможно было представить, будто где-то ее может поджидать опасность. А если она и заметит что-нибудь подозрительное, всегда можно будет повернуть обратно. Возможно, она приедет несколько позже, чем ее ожидают в Сплендоре, но, в конце концов, она хозяйка своего времени и не должна ни перед кем отчитываться!

Мысль съездить к тому месту не покидала Летти с самого завтрака, хотя она и не принимала никакого решения. До этого момента. Взявшись за вожжи, она сказала себе, что никого не обманывает. Никого.

Дорога, по которой ехала Летти, была совсем узкой — чуть шире колеи коляски. Но глубокие колеи и многочисленные рытвины по крайней мере свидетельствовали о том, что по ней все время ездили, и это отличало ее от множества проселочных дорог, уходящих к небольшим поселкам, церквам, мельницам, лесопилкам и фермам. Те дороги не были отмечены на карте.

Полковник Уорд рассказал Летти, что когда-то здесь пролегала тропа индейцев, которую в свое время использовали войска из старого французского форта Сен-Жан-ля-Баптист-де-Накитош. Они добирались по ней до деления на реке Уачита, примерно в девяноста милях к северу, где теперь был город Монро. Обозначенная более ста лет назад как военная дорога, она с тех пор использовалась испанцами, конфедератами, а теперь армией Соединенных Штатов.

В тот день, когда брат Летти был убит, он тоже ехал по этой дороге. Ему было поручено отвезти жалованье солдатам федеральных войск, расквартированных в Монро и восточных гарнизонах. Офицеры, перевозившие деньги, могли потребовать себе сопровождение в целях безопасности, однако считалось, что сопровождение только привлекает излишнее внимание. Многие предпочитали перевозить деньги в одиночку, в седельных сумках, выдавая себя за простых посыльных. Однако этот способ годился лишь при условии сохранения строжайшей тайны.

В день, когда убили брата Летти, с формированием эскорта, который должен был его сопровождать, произошла какая-то задержка. Генри Мейсон не стал ждать и отправился один. Может быть, кто-то заметил, как он выезжал из города и как объемны и тяжелы его сумки. А может быть, имела место утечка информации о передвижении денег. Как бы то ни было, дело кончилось тем, что кто-то подстерег Генри у ручья и застрелил его.

Летти не сомневалась в том, что это сделал Шип. Генри Мейсон давно проявлял интерес к его действиям и даже описывал некоторые из них сестре. Ему было поручено расследовать преступления Шипа, и Генри энергично принялся за дело. Правда, многими поступками Шипа он был озадачен, а некоторые вызывали у него невольное восхищение. Как бы то ни было, со временем он составил словесный портрет этого человека, хотя и допускал, что может ошибаться. Генри считал его бесстрашным, дерзким и дьявольски хитрым. Он писал, что Шип знает окрестности, как их может знать только уроженец здешних мест, и отмечал, что он чертовски удачлив. Более того, Генри обнаружил в нем довольно мрачное чувство юмора в самых невероятных ситуациях. Когда же того требовали обстоятельства, Шип проявлял самую бессовестную жестокость. Возмущенный и в то же время заинтригованный, Генри искал в окрестностях Накитоша людей, которые походили бы на составленный им портрет.

Потом он напал на какой-то многообещающий след и написал Летти, что скоро сможет сообщить ей имя этого человека. С этим следует немного подождать, потому что он еще не до конца уверен. Его главная задача теперь собрать необходимые доказательства и добиться ответственности Шипа перед законом за совершенные преступления.

Через два дня после того, как было отправлено последнее письмо, Генри убили. Не нужно было быть гением, чтобы понять, что его убил Шип. У него было два мотива — кража денег и устранение угрозы раскрытия.

Солнце нещадно палило, дорожный песок, казалось, впитывал и накапливал жару. Он со свистом опадал с колес и вздымался за коляской белым облаком. Полчища мух кружили вокруг взмыленной лошади и мелькали перед лицом Летти. Ближе к полудню тени почти не стало — даже в полосках леса тени отступили к самым стволам деревьев. Воздух стал густым и душным, было трудно дышать.

Однако, несмотря на эти неудобства, Летти начинала нравиться ее прогулка. Вокруг, вдоль дороги и прямо на ней между колеями колес, росло множество диких цветов: желтые ромашки, розовые и белые маки, пышные шарики багровых и белых соцветий на длинных выгнутых стебельках ежевики. То и дело она переезжала через ручей или речку по узкому бревенчатому мосту без перил, а то и вброд, поднимая веера прохладных брызг. Несколько раз, ожидая, пока лошадь напьется и передохнет, прежде чем снова отправиться в путь, Летти сидела в коляске прямо посреди воды и наслаждалась тенью деревьев. Птицы на разные голоса выводили замысловатые мелодии, им вторили сверчки и лягушки. Напуганные зайцы перебегали перед ней дорогу, а один раз она увидела большую олениху — та спокойно смотрела, как Летти проехала мимо. Вблизи ферм ей иногда приходилось останавливать коляску и ждать, пока не уйдут с дороги жующие траву коровы или выводки поросят, катающихся в грязных рытвинах.

За все время пути Летти почти никого не встретила. Только два офицера федеральной армии, проезжая мимо, отсалютовали ей, а затем повернулись в седлах и долго смотрели вслед. В другой раз она с трудом разминулась с повозкой, набитой лохматыми ребятишками, — какое-то семейство направлялось в город. А еще Летти видела белобородого старика со стадом в два десятка довольно грязных овец.

Мили убегали из-под колес. Летти не считала себя большим знатоком лошадей, но рыжая кобыла, запряженная в коляску, казалась ей необыкновенным, замечательным животным, готовым откликнуться на малейшее движение поводьев. Летти почти не пользовалась кнутом — она чувствовала на себе ответственность за эту лошадь, понимая, какую ценность та представляет для тетушки Эм.

Странно, но никогда еще Летти не чувствовала себя такой свободной. Возможно, это чувство возникло потому, что она была одна, вдали от семьи, друзей, в чужом краю. Ведь женщин всегда так оберегают, они связаны столькими ограничениями, запретами, предостережениями, что редко имеют возможность испытать это чувство — быть самой по себе. А на Юге, насколько она слышала, женщины были стеснены еще больше, чем в ее родных местах. Неудивительно, что полковник Уорд, воспитанный в духе ответственности мужчин за все, что делают дамы, счел своим долгом отговорить ее от поездки к ручью. Больше никому не пришло в голову отговаривать ее от этого путешествия. Правда, она никому и не говорила о своих планах…

Как бы то ни было, она наконец предпринимает хоть что-то, чтобы раскрыть обстоятельства смерти Генри. Летти так долго думала об этом, столько мучилась, что, Казалось, этот день никогда не наступит. Не то чтобы она рассчитывала узнать что-либо важное, лишь только посмотрев на место, где он был убит. Но это место, с которого нужно начать, чтобы лучше представить, что же произошло. Тогда она сможет строить предположения.

Летти сделала остановку у дома фермера. Это было грубое строение из бревен, состоящее из двух домиков, соединенных между собой открытым коридором. Когда Летти подъехала ко двору, ей навстречу выскочило несколько собак, не скрывая своих агрессивных намерений. На лай из дома вышла жена фермера, вытирая руки о фартук. Она прикрикнула на собак, и те успокоились.

Женщина внимательно посмотрела на Летти, и, по-видимому, ей понравилось то, что она увидела. Подозрительность на ее лице уступила место дружелюбной улыбке.

— Доброе утро. Не хотите зайти в дом и передохнуть?

— Нет, спасибо, — сказала Летти, пожалев, что не может воспользоваться предложенным гостеприимством. — Я ищу одно место… Где-то неподалеку тут должен быть ручей. Может быть, вы мне поможете?

— Ручей? Здесь только один ручей — в нескольких милях отсюда, на другом берегу Соленой речки. Там погиб солдат-янки.

Летти почувствовала комок в горле.

— Именно это место мне и нужно. Так, значит, я на верном пути?

— Вернее не бывает. — В усталых глазах женщины мелькнуло любопытство. Но хотя она подошла поближе к коляске, чтобы лучше видеть и слышать, не было задано ни одного вопроса — в этих местах спрашивать считалось неучтивым. — У меня на плите готовятся овощи, а в духовке прекрасный пудинг. Может быть, попробуете?

Летти взялась за поводья, лицо ее светилось от теплой улыбки:

— Это так любезно с вашей стороны, но мне нужно спешить.

Женщина кивнула.

— Будьте осторожны, — как-то подчеркнуто сказала она и, прикрывая глаза ладонью, смотрела вслед Летти, пока та не исчезла из виду.

За фермой дорога пошла по девственному лесу. Пышные кроны дубов и сосен, серые и черные эвкалипты закрывали небо. Под ними был еще один этаж из деревьев поменьше — кизил и шелковица. Вдоль дороги, где больше света, они были увиты вьюнами, которые сплетались с кустарником, создавая непроходимую стену.

Ориентир, который указала Летти жена фермера, открылся неожиданно. Это была широкая поляна у изгиба дороги со следами нескольких костров. Здесь, неподалеку от ручья, останавливались на ночлег путники, следующие по военной дороге на запад, в Техас.

Летти остановила коляску в тени и спустилась на землю. Она привязала лошадь, взяла свой обед, завернутый в салфетку, и направилась к едва различимой тропинке между деревьями, которая, судя по всему, вела к ручью.

Под пологом деревьев стояла прохлада. Тропинка вилась меж невысоких кустов и была покрыта толстым ковром хвои. Она довольно круто спускалась к небольшому ручью с берегами, поросшими мхом. Воздух пахнул сырой землей и увядшей зеленью. У бегущей вдоль подножия холма воды виднелась полянка, заросшая папоротником мягко-зеленого, какого-то райского цвета. В чистую гладь ручья вливались ручейки поменьше, бегущие по высоким берегам, отражая, как лесные зеркала, зелень сходившейся над ними листвы.

Спустившись на поляну, Летти обнаружила, что кто-то позаботился о том, чтобы ручей стало удобней использовать. В него, наподобие бездонной бочки, был опущен кусок ствола кипариса без сердцевины. На склоненном над ручьем побеге кизила на кожаном ремне, продернутом через ручку, висел черпак, сделанный из тыквы. В воде плавали два зеленых листа, на одном из них сидела оранжево-черная бабочка. Больше ничто не нарушало безупречную чистоту воды.

Летти отодвинула листья, наполнила водой чашку, которую ей дала Мама Тэсс, и стала жадно пить. Зачерпнув воды еще раз, она намочила носовой платок и стерла дорожную пыль с рук и лица. Затем, отойдя на несколько шагов, разложила среди папоротников салфетку и принялась за еду.

Она не помнила, чтобы была когда-нибудь такой голодной. Наверное, свежий воздух, возбуждение от предстоящего осуществления давно задуманного, привкус возможной опасности вызвали у нее этот страшный аппетит. Летти ела так, словно боялась, что вот-вот кто-то вырвет у нее из рук кусок курицы. Когда был съеден последний кусочек торта, она вытерла пальцы о вафельную салфетку и огляделась. Вокруг не было ни души, слышалось только стрекотание цикад, да какая-то птица заливалась в чаще. Улыбаясь самой себе, Летти сняла шляпку и отбросила ее в сторону, затем, откинувшись назад, легла среди папоротников. Луч солнечного света, пробивающийся через свод зеленого храма над ее головой, слепил глаза. Она закрыла их и тут же почувствовала, что это один из тех редких мимолетных моментов, когда все чувства обострены, и это было прекрасно. Летти долго лежала без движения, наслаждаясь своими ощущениями.

Солнце скрылось за облаками, и в лесу потемнело. Летти очнулась, почувствовав на шее щекочущее прикосновение травинки. Она села и потянулась за чашкой. Хотелось еще пить: вода была такая вкусная, лучше самого изысканного шампанского.

Напившись, Летти огляделась вокруг — и только тут заметила крест. Это было грубое сооружение из двух сучковатых почерневших сосновых палок, сколоченных вместе. Крест стоял на высоком гребне за ручьем, на противоположной стороне от того места, где она оставила коляску. Трава вокруг него была очищена от прошлогодних листьев и хвои, как будто кто-то пытался придать могиле подобающий вид.

Могила Генри. Летти знала, что она где-то рядом, но не ожидала, что так близко. Ей рассказывали, что какой-то парень с ближайшей фермы, разыскивая пропавших коров, увидел кружащих над ручьем канюков и пошел посмотреть. Он обнаружил тело Генри у самой воды, как будто кто-то застрелил его, когда он наклонился, чтобы напиться. Убийца Генри забрал его документы, снял верхнюю одежду и оставил его на растерзание диким зверям. Тело похоронили, не опознав. Только потом выяснилось, что это был курьер, который вез из Накитоша деньги для солдат.

Летти осторожно поставила чашку. Подхватив юбки, она двинулась вброд через ручей, потом вверх по гребню между деревьями и кустами и не остановилась ни разу, пока не дошла до креста.

Если когда-то на могиле и существовал холмик, сейчас она была почти плоской, покрытой пучками травы, молодыми побегами сосны и эвкалипта. В молчаливом одиночестве она нависала над ручьем и поросшей папоротником полянкой.

Летти нежно прикоснулась к грубой поверхности креста. Она смотрела на него сквозь слезы и видела Генри таким, каким он был в их последнюю встречу, — смеющимся, взволнованным предстоящим путешествием. Когда Летти провожала его на вокзале, он обнял ее, хотя такое откровенное проявление привязанности между ними было редкостью. А когда поезд тронулся, он высунулся из окна и махал ей, пока не скрылся из виду. Генри любил яблочный пирог и клены, старинные книги и грозу. А сейчас он был мертв. Убит. Остался лежать в одиночестве в этом забытом богом месте…

Летти ничего не услышала — она почувствовала спиной. Внезапное, какое-то первобытное напряжение нервов предупредило ее, что она уже не одна. Летти подняла голову, смахнув слезы быстрым, почти неуловимым движением. Внутренняя тревога нарастала, кровь стыла в жилах. Всмотревшись в деревья по другую сторону поляны, она увидела его.

Мужчина в потертом черном костюме, высокий и неподвижный, стоял в тени большой сосны, почти сливаясь с ней. На ремне его висел револьвер, черная шляпа была так низко надвинута на глаза, что почти скрывала лицо. Когда он отошел от дерева, стала заметна темная полоска усов.

— Я не убивал его, — сказал он.