Чёрная стая

Приглашение

Следующий день превратился в странную игру. То ли в прятки, то ли в салочки. Войцех, мужественно высидевший за завтраком с непроницаемо-вежливым видом, после поднялся к себе в комнату, но нашел сотню предлогов спуститься вниз, стараясь избегать встречи с фрау Гретой, снова засевшей в гостиной с шитьем, и столкнуться с Лизхен где-нибудь в дверях или в прихожей, коснуться ее руки, поймать застенчивую улыбку или сорвать мимолетный поцелуй.

Лиза улыбалась и подставляла ему губы для поцелуя, но Войцеху казалось, что она ждет от него чего-то другого. Или не только этого. Он было подумал, что речь идет о решительном объяснении с матерью, но отмел эту мысль. Лиза выглядела не провинившейся или разочарованной, а слегка удивленной. И Войцех понятия не имел, чего она от него хочет.

Наконец, дотянув время, впрочем, не без приятности, до трех часов пополудни, Войцех вышел из дому. По дороге он решил заглянуть в уже полюбившийся ему кабачок на Вайзенштрассе, намереваясь за обедом обдумать свое положение. Но по дороге мысли его приняли совсем иное направление.

Улицы, несмотря на морозную погоду, полнились народом, горожане собирались кучками, оживленно обсуждая последние новости. До слуха Войцеха доносились имена Йорка и Штейна, Шарнхорста и Блюхера, обрывки разговоров о собирающемся в Кенигсберге ополчении — ландвере. Тут же мимо прошагал небольшой отряд, человек десять, в штатском и с деревянными кольями на плече, не очень в ногу, но с самым непреклонным видом.

Прохожие выстроились вдоль мостовой, приветствуя отряд, зазвучала песня, и народ подхватил ее, радостно и гордо, разнося далеко по улицам и площадям.

Подоспевшие французские жандармы бросились за нарушителями спокойствия, но были обстреляны из-за угла снежками. Стайка мальчишек, заливаясь довольным смехом, кинулась наутек. Начальник патруля мрачно выругался и сплюнул, но за ребятишками в погоню не отправился, и французы, чеканя шаг, двинулись по улице в направлении, противоположном вооруженным кольями горожанам.

Волна всеобщего воодушевления подхватила Войцеха, унесла за собой, словно летел он в бой на лихом коне, с золотой саблей в привычной руке, а впереди был враг, и веселая ярость раздувала ноздри, и жизнь, висевшая на волоске, только в эти минуты становилась простой и понятной. И где-то в глубине шевелился червячок сомнения: «Полно, да то ли я делаю, тут ли мое место?» «Потом», — нетерпеливо отмахнулся Войцех, и перед мысленным взором, почему-то, показалась Жюстина, с тихой задумчивой улыбкой глядящая на круглящийся живот. Его гарантия, его оправдание. Даже если он ошибается, даже если никогда не вернется, там, дома, все будет хорошо. Войцех тряхнул головой так, что суконная фуражка с лакированным козырьком чуть не слетела, и счастливо рассмеялся, привлекая недоуменные взгляды прохожих.

В кабачке за соседним столиком какой-то усатый старик с военной выправкой громко возмущался нововведениями в армии. Его собеседник, молодой напыщенный франт с тонкими усиками, согласно кивал головой. Войцех заинтересованно прислушался.

— Вот увидите, герр Траубе, — размахивая полупустой кружкой в такт своим словам, вещал старик, — все эти студентишки и мастеровые разбегутся при первом же выстреле. Виданное ли дело, брать в офицеры лавочников, хоть бы они по три университета закончили, в придачу к военным академиям. Только дворянин может вбить в солдатскую спину стойкость. И только палкой. Так учил своих вояк старый Фриц, а он знал толк в дисциплине.

— Верно, верно, — поддакнул молодой, — а еще они хотят, чтобы мы тащили на себе рюкзаки, словно какая-нибудь деревенщина. И заметьте, пешком. Прусский дворянин пешком не ходит!

— Вы только послушайте, о чем они толкуют, — сердито добавил старик, — о человеческом достоинстве, о равенстве, о свободе! Уж не те ли французы принесли на прусскую почву эти вольтерьянские… нет, хуже, якобинские идеи? Стоит ли тогда с ними вообще драться?

— Не сомневайтесь, герр Миллер, — ухмыльнулся Траубе, — еще как стоит. Пусть потешатся, пока нужны. А потом все вернется на свои места, ибо порядок и здравомыслие в Пруссии всегда восторжествуют.

Сквозь алую пелену, уже расползающуюся туманными клочьями, Шемет видел, как с усов враз потерявшего горделивый вид господина Миллера стекает пивная пена. Господину Траубе, по молодости лет, пришлось хуже — в руке Войцеха все еще оставалась ручка от глиняной кружки, разлетевшейся при ударе о дубовую прусскую голову.

— Вы оскорбили мою честь! — заявил Траубе, ощупывая наливающуюся на темени шишку. — Я требую…

— У вас нет чести! — громким голосом перебил его Шемет, краем глаза заметив, что остальные посетители кабачка поднялись с мест, собираясь то ли разнимать назревающую драку, то ли принять в ней горячее участие. — Вы только что прилюдно оскорбили Его Величество Фридриха-Вильгельма, с неуважением отозвавшись о его эдиктах.

Одобрительный гул голосов подтвердил, что почти успокоившийся Войцех на верном пути.

— Вы оскорбили мою честь, — уже не так уверенно повторил Траубе, оглядываясь на своего спутника, — я требую сатисфакции.

— Вы только что сами заявили, — с насмешкой ответил Шемет, — что считаете сословное деление незыблемой основой государства. Что-то я, граф Войцех Шемет, не услышал приставки «фон» перед вашим именем, герр Траубе. Так что единственная сатисфакция, которую вы можете получить, это свободный выход из этого почтенного заведения, прежде, чем добрые подданные Его Величества намнут вам бока.

Оценивший обстановку лучше своего молодого приятеля герр Миллер потянул его за рукав к выходу, и они скрылись в дверях под дружное улюлюканье посетителей.

— Простите за причиненный ущерб и беспокойство, — Войцех с покаянным видом положил на стойку серебряный талер.

— Что вы, господин граф, — улыбнулся хозяин, возвращая монету, — вы делаете честь моему заведению своим присутствием. И вы остались без пива, так что вторая кружка — за мой счет.

Войцех, тронутый таким проявлением немецкого единства, возражать не стал.

Потягивая пиво, он размышлял о случившемся. Если бы реформы в армии оставались пустыми словами, этим болванам сейчас нечем было бы возмущаться. И, значит, по крайней мере на данный момент, он, Войцех Шемет, выбрал правильную сторону.

По дороге к дворцу Бельвью, где его ожидали новые товарищи, Войцех размышлял о будущих сражениях. Вспомнился Онищенко, обливающийся потом в ожидании порки, и вытянувшиеся в струнку гусары, готовые исполнить даже самый дурацкий приказ командования. Идея новой армии, в которой каждый солдат знает, за что сражается, была ему по душе. В том, что боевой опыт и выучка дадут ему возможность получить офицерский чин, он не сомневался. Но теперь ему, еще в ранней юности принявшему в обращении с подчиненными отеческий и снисходительный тон, придется считаться с тем, что многие из них окажутся не только старше, но умнее и образованнее его. Нужно было уже сейчас искать верную середину между авторитетом командира и уважением к заслугам и опыту тех, кто окажется под его началом.

На этот раз Войцех появился одним из первых и воспользовался моментом, чтобы поближе познакомиться с вороным, выделенным ему для занятий. Конь, прекрасно обученный, понимал всадника с легкого движения коленом, но при этом каким-то неуловимым образом давал понять, что между ними лишь деловое сотрудничество, а не крепкая боевая дружба.

Учения прошли даже лучше, чем в первый раз. Войцех чувствовал себя намного увереннее, отдавая приказы, дух взаимопонимания и товарищества объединял всадников вернее страха перед взысканием или желания выслужиться. Конечно, не все маневры можно было разучить с таким малым количеством людей, но Шемет был уверен, что и та наука, которую они успеют усвоить, пойдет впрок.

К концу занятий он уже без запинки мог назвать каждого из них по имени и почти обо всех составил свое мнение. Юный Карл Лампрехт смотрел с вызовом, словно готов был в любую минуту отбрить каждого, кто засомневается в его мужестве и пригодности к военному делу, но смущенно опускал глаза в ответ на дружескую улыбку. Ганс Мильх, тридцатилетний адвокат с обширной практикой, вел себя, как мальчишка, сбежавший с уроков. Мрачноватый Дитрих фон Таузиг, с копной темных волос, собранных в косу по дедовской моде, в самый неподходящий момент вдруг обезоруживал собеседника лукавой улыбкой с детскими ямочками на щеках и задорным блеском голубых глаз.

Вилли появился под конец, одетый в новенькую, с иголочки форму пехотного фенриха и в сопровождении трех лакеев в пудреных париках, чинно несущих на вытянутых руках большие блюда, накрытые серебряными крышками. Кофе заварили по-походному, на костре, разделив по-братски далеко не скромный ужин — трех пулярок и пару жареных фазанов.

— Дедушка устроил мне королевские проводы, — довольно заметил Вилли, — я уезжаю в Кенигсберг, к генералу фон Бюлову. Он согласился взять меня в адъютанты.

— Поздравляю! — Войцех дружески похлопал Вилли по плечу. — Когда едешь?

— Через неделю, — ответил Вилли, — но у меня еще много дел дома. Кстати, я рассказал матушке о нашем знакомстве, и она просто жаждет увидеть графа Шемета на одном из своих приемов. Я могу обрадовать ее обещанием?

— Не знаю, — Войцех замялся, — я в Берлине почти что инкогнито, и…

— Тебе не в чем идти на прием, — закончил за него Вилли, — не беда. Я дам тебе адрес своего портного, этот мундир он шил.

— Отлично сидит, — похвалил Войцех, — давай, непременно воспользуюсь. Мы еще увидимся до твоего отъезда? Я ведь не знаю, когда заказ будет готов.

— Матушка принимает по средам и пятницам, — ответил Вилли, — и будет рада знакомству в любой из этих дней.

После ужина начали расходиться. Войцех, довольный проведенным вечером, спешил по заснеженным аллеям Тиргартена домой. Лизхен, наверняка, уже спала, но мысль о том, что она будет рядом, что он увидит ее утром, жарким стуком отдавалась в сердце.

— Герр Войцех, — окликнул его знакомый голос, — вы позволите составить вам компанию?

— Конечно, герр фон Таузиг, — кивнул, обернувшись, Войцех, — буду рад свести по дороге более близкое знакомство.

— С удовольствием, — Дитрих улыбнулся, сверкнув в темноте белоснежными зубами, — но у меня к вам, по правде сказать, дело. Несколько деликатного свойства.

Войцех поглядел на него с любопытством и кивнул.

— Меня пригласили на танцевальный вечер, который устраивают студенты медицинского факультета, — обстоятельно начал фон Таузиг, — а моя дама, фройляйн Марта, отказывается идти туда со мной, если с нами не пойдет еще кто-то из моих друзей со своей дамой. Она сказала, что это будет выглядеть так, словно мы уже помолвлены. А о браке мы условились не говорить до конца войны. Не согласитесь ли составить мне компанию, герр Войцех?

— Но, позвольте, — недоуменно воззрился Войцех, — разве… Вы сказали «фройляйн Марта»? Значит, она девица. Неужто ее родители готовы отпустить ее на танцы даже не с женихом? Хотя и это было бы… Вы меня совсем запутали, Дитрих.

— Вы где последние десять лет провели, Войцех? — рассмеялся фон Таузиг. — В Стамбуле, там, где девиц евнухи охраняют?

— В Петербурге, — усмехнулся Войцех, — до евнухов там пока не дошли, но стоит пригласить барышню на мазурку на двух балах подряд и придется жениться. Иначе кто-нибудь из ее родни тебя к барьеру потащит, за оскорбление невинных чувств.

— Ну, а в Германии, — подмигнул Дитрих, — девушки взаперти не сидят. У родителей не всегда есть время возить их на балы. Вам даже не обязательно за ней ухаживать, тем более строить серьезные планы, чтобы сводить ее на прогулку, на танцы или в театр. Разумеется, на приличный спектакль. И, разумеется, не вдвоем, если вы не жених. Потому я и решился просить вас о дружеской услуге. Но, если у вас нет дамы… Я могу спросить Марту, не согласится ли кто-то из ее подруг стать вашей дамой на этот вечер.

— Нет, спасибо, Дитрих, — чуть покраснев, ответил Войцех, — не стоит. Если все обстоит так, как вы говорите, я знаю, кого пригласить на танцы. И непременно составлю вам компанию, если фройляйн Лиза примет мое приглашение.

— Почему-то я в этом уверен, — рассмеялся Дитрих.