Что мне делать без тебя?

8

Поздно вечером Валерий добрался до аэропорта. Весь в огнях, он словно светился изнутри, как светлячок. Какие длинные, прекрасные тела у самолетов… Позади осталась предрождественская Москва, яркая, переливающаяся, радостная в допраздничной суете. Город покупал елочные игрушки, конфеты и вино. Все позади…

Позади прощание с Эммой и Семеном будто бы только на рождественские каникулы, а на самом деле — навсегда… Позади — брошенная на произвол судьбы школа, Глеб, Олеся, Джангировы… И теперь уже совершенно безразлично, что ждет его в Европе, как он устроится в Германии, чем будет жить и заниматься…

Малахов стоял, прислушиваясь и привыкая к неровной, неритмичной, слишком громкой мелодии, привязавшейся к сердцу. Еще одно Рождество, последнее на этой проклятой московской земле, где он ничего для себя не нашел. Теперь он сможет наконец остаться наедине со своей душой, которой давно не владел. Чувство к Олесе было сильнее его, потому что росло с каждым днем, незаметно становилось огромным, а Валерий совсем не менялся. Он словно остановился рядом с Олесей и с тревогой следил за нею. И чем дальше уходила она от него, тем оказывалась нужнее. Что он сделал для нее? Что он должен был сделать? И что он знал о ней? Да ничего… Поэтому ждал необыкновенного и надеялся на лучшее… Почему он не мог жить спокойно и безмятежно, как учил Глеб?..

Вчера директор заехал к поэту попрощаться. Вот без кого Малахову будет плохо в Европе… Глеб встретил Валерия с искренней радостью. Юрате была прелестна в шелестящем, серебряном платье. Тонкие ручки, которые она явно не знала, куда деть, неловко свисали по бокам.

— Знакомься, Валерий, — пророкотал поэт. — Моя новая пассия. Вся состоит из уступов, поэтому постоянно мне уступает и уступает. — Глеб хохотнул, довольный примитивным каламбуром. Юрате, не очень хорошо понимавшая тонкости русского языка, вежливо улыбнулась. — Когда ты вернешься? Я почему-то не люблю расставаться с тобой надолго.

"Никогда", — хотел ответить Валерий и пробубнил: — Скоро… Самое большее — дней через десять. Юрате пока тут тебя будет развлекать.

Новая пассия опять вежливо улыбнулась.

— Ну, это уж само собой разумеется! — пробасил поэт. — Попробовала бы она меня не развлечь! А почему моя старшая дочь совсем забыла своего любимого старого папочку? Ты ведь, наверное, видишься с ней? Что там происходит?

Малахов помрачнел.

— Да, в общем, ничего. В школе все хорошо. Полина здорова.

— А ты здоров? — поинтересовался Глеб, пристально вглядываясь в лицо лживого директора. — При чем тут Полина? Я спрашивал не о ней. Что случилось у вас с Олесей?

— Ледниковый период в отношениях, — неловко пошутил Малахов. — На Земле бывает не так уж редко. Но ведь ты темнишь и напрасно притворяешься Незнайкой! Разве ты не видел красивого мальчика у ее дверей?

— У ее дверей — да, — согласился поэт. — Но не в ее квартире. Тут есть некоторые нюансы. Или это уже произошло?

— Произошло, — нехотя, через силу подтвердил Валерий. — И не вчера. Поэтому Олеся старается тебя избегать. Делиться новостью ей, видно, не очень хочется. А я часто вспоминаю твои стихи. Знаменитый цикл о женщинах. Там было о красоте… Немного подзабыл начало… Как-то так:

Поэт невесело закончил:

Не понимая тонкостей русского языка, Юрате снова довольно неуместно улыбнулась.

— Значит, тот темноглазый мальчик, — медленно произнес Глеб. — Ну что ж, это ее личное дело… Вот только что она сама ищет в данном случае? Я бы с удовольствием взял Полину к себе, но Олеся вряд ли позволит. И потом, мои молодые девчонки способны только баловать и закармливать сладостями, когда требуется совсем другое. Знаешь, Валерий, Полина становится очень похожа на свою бабушку, и мне страшно. Олеся пока совершенно ничего не замечает, она вообще не слишком внимательна к ребенку. А проявится болезнь немного позже, через несколько лет, когда у девочки начнется переходный возраст. Может случиться беда… Я со страхом жду этого.

Валерий удивился.

— Мне кажется, ты рановато делаешь выводы. Полина еще мала, и все может измениться.

— Может, но не изменится, — невесело сказал Витковский. — Поля пойдет Асиным путем…

Малахов вспомнил всегда рассеянный и размытый взгляд Полины.

— Да, пожалуй… И эта ее страсть к рисованию… Хотя все равно предсказывать рано.

Глеб вздохнул. Он редко вспоминал Асю, но подраставшая Полина все настойчивее и настойчивее напоминала ему о первой жене.

Витковский когда-то нашел ее возле дохлого фонтана в ГУМе. Когда Глеб подошел к фонтану, Ася уже стояла там. И ждала она, конечно, юного поэта, что было совершенно очевидно. Ведь недаром на весь ГУМ просили "встречаться у фонтана". Она глядела на хиленькие струйки и о чем-то думала. Глеб молча застыл рядом. Так они долго стояли и смотрели: Ася — на фонтан, а Глеб — на нее. Потом она спросила, не поворачивая головы:

— Не надоело?

— И никогда не надоест! — ответил юный поэт.

Это была почти романтическая история. Он начал посвящать Асе стихи. Она казалась ему существом, нечаянно спустившимся ненадолго из иных миров, куда торопится поскорее вернуться. Он хотел задержать ее возле себя хоть на мгновение. И никогда не смог бы этого сделать, если бы не показался Асе беспомощным и беззащитным, каким часто обманчиво кажется мужчина в очках. Толстые стекла и напряженно прищуренные глаза придавали Глебу вид слабого, тонкокожего, болезненно ранимого. Вдобавок он оказался поэтом, и, узнав о его занятии, Ася твердо уверилась в безошибочности и правильности своей оценки.

Глеб привык очаровывать на ходу. Он знал, что не очень любит Асю, но тонко оценил ее и видел произведенное им впечатление — слишком сильное, сильнее, чем у других. Он хотел подольше видеть восхищение в светлых глазах, подольше удержать возле себя чужую любовь.

Ася была мягкой, тихой, незаметной, точно такой, какой потом оказалась ее единственная внучка. Жена с головой погрузилась в семейные дела и сделала это без всякого сожаления. В семье Витковских главной стала невидная, никем не замечаемая домашняя Ася, главной всегда и во всем, даже в поэзии Глеба. Взбешенный, измотанный, возвращаясь вечерами домой и бросаясь к ней изливать гнев, боль и обиду за неудачи, он чувствовал, как его злоба и взвинченность тонут, растворяются без следа в кротости Аси, в ее неумении и нежелании тоже взорваться в ответ, завестись, упрекнуть… Разве не в чем его было упрекнуть? И кто же в действительности тогда растворялся: Ася в нем или он в Асе?

В то время он завоевывал мир, а Ася терпеливо поджидала его долгими вечерами на кухне. Не ложилась без него спать, когда бы он ни вернулся. Потому что поздно вечером, иногда за полночь, Глебу необходимо было сесть напротив Аси и неторопливо рассказать ей о своих делах, удачах и провалах, все заново вспомнить и пережить вместе с ней, и услышать, что она скажет. Ее мнение всегда оставалось для Глеба единственной точной оценкой человеческих отношений и его собственного поведения среди вечных раздоров, непонимания и смуты. Это была его лакмусовая бумажка. Он сам себе ее нашел — одну и на всю жизнь.

Ася сидела напротив, а он говорил, глядя в ее глаза, и никак не мог остановиться, потому что лишь одна Ася на всем белом свете умела его слушать и, наверное, — пусть это странно звучало — никто никогда не был ему настолько нужен, как она. Потом появилась Олеся. И тогда Ася заболела.

Что случилось, Глеб так до конца и не понял. То ли сработали дурные гены, то ли роды сломали ее, но у Аси началась депрессия с тяжелыми срывами, порой приводящими к попыткам отравления. Довольно долго — только к попыткам. Он лечил ее у лучших психиатров, консультировал в Канаде, жена несколько раз лежала в отличных клиниках, и как-то вдруг получилось, что Глеб уверился в ее полном выздоровлении. Да и врачи так считали. Но они жестоко ошиблись. Всех обмануло внезапно ровное настроение Аси. Она была опять дома, Олеся — при ней, а Глеб, забыв о возможной беде, вновь занимался поэзией и собой, собой и поэзией.

Начался как бы второй, безоблачный период в его жизни. Второй и последний. Все лучшие поэтические строки, созданные Глебом в те по-настоящему счастливые годы жизни рядом с Асей, были ею навеяны и ей прочитаны. Позже Витковского стали печатать и читать, но в то время даже одна публикация стоила Глебу больших усилий. Редакции долго, с маниакальным упорством его отвергали. А он писал и писал. Тогда он как раз начал свой впоследствии знаменитый поэтический цикл "Женщины".

Потом его неожиданно полюбили во всех издательствах. Его стали даже цитировать, но Ася о настоящей славе Глеба так никогда и не узнала, совсем как в его пророческом стихотворении.

А жизнь шла себе и шла вперед, и поневоле нужно было существовать дальше, даже потеряв где-то на перепутье самое главное… К памяти жены Глеб обращался и позже. Но только в поэзии и очень редко.

Асе было посвящено и любимое стихотворение Олеси.

В то время Глеб начал откровенно заглядываться на молоденьких девочек. Его возвращения домой стали более поздними, вечерние рассказы — менее откровенными. И Ася, все быстро заметив и поняв, не сделала ни малейшей попытки что-либо изменить. Она объяснила себе происходящее просто и достоверно: Глеб устал, ему надоел привычный ритм жизни, который со временем может надоесть кому угодно. Через месяц-два ее поэт, солнечный и поверхностный, устанет и от своего нового существования, и все вернется на круги своя. Но почему-то никак не возвращалось.

Увлечения Глеба менялись с неудержимой быстротой, но не ослабевали. Встретив юную и прекрасную Арину, тотчас прилипшую к преуспевающему поэту, Глеб почти возненавидел тихую, безответную Асю. Он проклинал ее, хотел, чтобы она исчезла, ушла, умерла… Это страшное, кощунственное его проклятие… Не его ли угадала чуткая Ася, ощутила — и поторопилась исполнить?

Неистовое пожелание Глеба было одномоментно. Оно быстро угасло в нагромождении дел, горечь растаяла почти без осадка в бескорыстной любви юной Арины, и Глеб снова потянулся к Асе, как тянется ребенок к материнской груди, чтобы почувствовать себя сытым, довольным, спокойным… Но тут юная Арина проявила непреклонную волю к победе: она хотела выйти за поэта замуж.

— Девочка моя, — пытался ее образумить Глеб, — ну зачем тебе замуж? Это довольно обременительное и скучное занятие. Семейная жизнь состоит не из одних любовных удовольствий и развлечений, поверь! Радостей в ней как раз маловато. Ты молода и просто пока еще многого не знаешь.

Арина в ответ молчала. Она упорно рвалась к поставленной цели. Но их брак никогда бы не состоялся, если бы не Ася, шагнувшая совершенно неожиданно и спокойно с двенадцатого этажа…

С ее уходом в жизни Глеба, оставшегося столь же оптимистичным, беспринципным и вольным, как ребенок, образовалась черная дыра, о которой он тотчас постарался забыть. Он навсегда выбросил из памяти тот голубой фонтан…

— И я целую руки твои, — прошептал вдруг поэт. — Целую твои руки…

— Что? — изумился Малахов. — Что с тобой? Это новые стихи?

— Нет, Валерий, — с непривычной для него грустью тихо ответил Витковский. — Это как раз очень старые… Еще со времен Аси… Послушай, давай поговорим о другом. Я советую тебе найти подходящую девочку. Посмотри на мою Юрате, она чудо. В Европе много восхитительных малышек вроде нее. Не знаю, почему, но Россия производит на свет более сложные для общения экземпляры. Им явно не хватает легкомыслия. Приходится потратить массу времени и сил, чтобы отыскать здесь одну звонкоголосую Мэри, которых в Европе пруд пруди. Впрочем, я могу и ошибаться…

На прощание Глеб нежно обнял Валерия.

— Дай тебе Бог, мой мальчик! Хотя он значительно чаще отнимает, чем дает. Но все-таки… Пусть тебя не оставит надежда… А этим свистушкам в оборках и кружевах ты никогда не доверяй, они того не стоят. И моя любимая дочь в том числе… Одна сплошная морока. Дай тебе Бог, Валерий…

И вот Бог дал ему вечерний аэропорт в теплом мерцании вытянувшихся цепочками огней. Как мало и как много — возможность бросить все и улететь навсегда!

Олеся, любимая… Спутанные волосы на узких костлявых плечах…

Будь ты проклята, холодная и сырая Москва, прятавшая до поры до времени в своей глубине смуглого мальчика с ночными глазами, явившегося в этот мир только побеждать и завоевывать, завоевывать и побеждать!.. Знал бы ты, Ашот Джангиров, что сделал твой сын! Твой любимый мальчик, такой жестокий, холодный, избравший женщину, старше его на двенадцать лет… Но лучше тебе никогда не знать об этом, потому что, кроме лишней боли и страдания, новое открытие ничего не принесет. И никому не поможет.

Валерий уже стоит возле взлетной полосы и хочет сейчас только одного: избавить всех от себя и избавиться от себя прежнего. Иначе невозможно. Он собирается уйти. И выбор он сделал наконец-то совершенно самостоятельно и осмысленно. Дай ему Бог на этом неизвестном пути!.. Дай ему Бог…

Глеб позвонил Олесе.

— Почему ты не показываешь носа, моя девочка? Вчера у меня был Валерий. Сегодня он улетает.

— Я знаю, папа, — без всякого выражения отозвалась дочь.

— Ты не хочешь меня видеть? Я бы с удовольствием заехал и полюбовался на тебя и Полину.

— Приезжай сейчас, папа, — безразлично пригласила Олеся.

— Не слышу энтузиазма в твоем голосе. Что-нибудь случилось? Я чем-нибудь обидел тебя? Или ты слишком часто видишься с Мэри?

— Да нет, что ты… Все в порядке, тебе показалось… — дочь запнулась.

— Показалось? — переспросил Глеб. — Допустим… А может, ты не одна?

Олеся помолчала. Скрывать дольше не имело никакого смысла.

— Да, ты угадал… Но ты все равно приезжай. Кстати, на днях заезжала Арина с моей сестренкой. Я расскажу тебе о них, кажется, ты не слишком балуешь их вниманием.

— Виноват, — сухо сказал поэт. — Что поделаешь, я почему-то больше люблю тебя и твою мартышку. Что привезти выпить?

Олеся снова странно помолчала.

— Я не пью больше, папа…

Любопытно! Кто же мог запретить Олесе пить, когда даже он не сумел этого сделать своей отцовской властью? Неужели тот смуглый мальчишка? Да нет, вряд ли, куда ему, он еще почти ребенок. Скорее, кто-нибудь другой…

— Что делается!.. — протянул Глеб. — Ты меняешься прямо на глазах, точнее, как раз без моих глаз. Ну ладно, я заеду в супермаркет и скоро буду. Пусть мартышка встречает меня.

Олеся положила трубку и тяжело задумалась. Как отец и Карен воспримут друг друга? О чем будут говорить? Витковский, странным образом привязанный к Валерию, плохо отнесется к появлению заместителя… Ей не стоило сейчас принимать отца, хотя какое это имеет значение? Рано или поздно Глеб все равно должен обо всем узнать и увидеть Карена. Он тихо подошел и склонился над ней. Темные, завораживающие глаза без зрачков…

— Леся, что-то произошло?

— Через полчаса приедет отец, — сказала она как можно равнодушнее. — Ты не против?

Мальчик пожал плечами.

— Как я могу быть против? Я давно хочу с ним познакомиться. Но мне кажется, что у нас совершенно нечем его угощать: прости, но ты не слишком хорошая хозяйка.

— А-а, это ерунда! — рассеянно отозвалась Олеся, думая совсем о другом. — Папа всегда все привозит с собой, он тоже очень хорошо знает, что я бездарная жена и мать…

От страха перед встречей у нее начали дрожать руки. Карен спокойно достал книгу.

— Я пока позанимаюсь. Полина сегодня прекрасно отвечала в школе по математике. Вчера мы готовились с ней вместе. Она тебе рассказала?

Дочь ничего не рассказывала Олесе. Значит, и этот мальчик сумел завоевать любовь Поли, как прежде смог сделать Валерий…

— Ну, она просто еще не успела, — прочитав чужие мысли, тотчас объяснил Карен. — Кстати, Леся, я хотел бы и тебя познакомить со своими родителями.

Олеся вскочила. Только его родителей сильно не хватало!

— Ни в коем случае! Это невозможно!

— Но почему? — озадаченно спросил Карен. — Ведь все равно нам придется…

— Придется — не придется! Не рассуждай о том, чего ты не знаешь и не понимаешь! Ты вообще слишком много на себя берешь! В конце концов, пока я еще сама распоряжаюсь своей волей и желаниями! Ты ведешь себя ужасно, невыносимо!

Крик Олеси перешел в какой-то пронзительный визг. Карен был ошеломлен и шокирован ее неожиданной грубостью.

— Тогда мне лучше всего уйти, — сухо сказал он и решительно встал.

Это мгновенно урезонило и охладило Олесю лучше всякого нудного выяснения отношений. Карен заметил и прекрасно запомнил на будущее моментальное действие своих слов.

Она снова села и сжалась в комок. В маленькой худой фигурке было столько неподдельного горя и отчаяния, столько раскаяния и мольбы о прощении…

— Леся, — сказал Карен. — Ты просила не кричать на тебя… Я обещал. Но, похоже, мы с тобой поменялись ролями.

— Прости меня, — невразумительно пробормотала Олеся. — Я плохо соображаю, что делаю. Кажется, я просто схожу с ума…

— Все в порядке! — Карен присел на корточки возле нее. — Поверь мне, все в полном порядке! — и он опустился на колени. — Ты веришь мне, Леся?

Они оба вдруг почувствовали, что находятся в комнате не одни. На пороге стояла Полина и внимательно рассматривала их, пытаясь понять происходящее.

— Почему ты стоишь на коленях перед мамой? Ты просишь у нее прощения?

— Это я прошу у него прощения, — виновато сказала Олеся. — Ты слышала, как я кричала?

— Немножко слышала… Но тогда на колени должна встать ты.

Карен и Олеся засмеялись.

— Сейчас приедет дед, — сменила тему Олеся.

— Это я тоже слышала, — и дочь очень оживилась. — Вместе с новой бабушкой?

— Нет, похоже, что один. Но ты здорово избаловалась, моя дорогая! На днях была бабушка Арина, чуть раньше — бабушка Мэри, а тебе еще одну подавай!

"Что старый, что малый, — сердито подумала Олеся. — Ничего не соображают!"

— А я хочу новую! — заныла Поля. — Почему ты не попросила Глеба об этом?

Олеся обозлилась.

— Да я сама ее ни разу не видела и даже не знаю, хочет ли она любоваться на нас с тобой!

— Она хочет того, чего хочет дед! — отрезала дочь. — А он любит меня и делает все, что хочу я. Надо ему позвонить…

Девочка набрала номер. Ответила Юрате с ее непередаваемым милым акцентом, коверкающим слова.

— Глеб уже уехал к вам, крошка.

— А почему ты не поехала с ним вместе?

Юрате немного смутилась.

— Он как-то не приглашал меня с собой…

— Тогда я тебя приглашаю, — заявила Полина, рассердившись на деда за глупость. — Приходи к нам с Глебом на Рождество, я очень люблю новых бабушек!

Юрате в бабушки явно не готовилась, окончательно растерялась и потеряла всякую способность общаться на русском языке.

— Дорогая, — сказала она, тщетно пытаясь вспомнить еще какое-нибудь русское слово из своего небогатого словарного запаса. — Дорогая… Я буду очень рада…

Полина вежливо попрощалась и положила трубку.

— Это иностранная бабушка! — в восторге доложила Поля. — Ее нужно учить русскому языку. Карен, давай научим ее говорить! И почему ты не принес мне сегодня Сонечку?

— Она сегодня очень нужна Левону, — ответил Карен. — А язык — нам раз плюнуть! Возьмем и научим! Пусть приходит как можно скорее!

— Ура! — завизжала Полина и, услышав шум в передней, понеслась туда, раскрылив руки.

— Моя детка! — обнял внучку Глеб. — Почему ты так сердито смотришь на деда?

— Потому что ты не привез мне новую бабушку! Я очень хотела на нее посмотреть!

Витковский переглянулся с дочерью.

— Видишь, папа, — сурово сказала Олеся, — к чему приводят твои дурацкие бесконечные увлечения и необузданные страсти! Ты бы вспомнил о своем возрасте!

И Олеся смешалась. Не ей бы произносить подобные слова! Как ее все-таки взвинтили постоянные звонки и визиты Мэри, недавнее посещение Арины вместе с малышкой, а теперь вот и Полина со своей любовью к бесчисленным бабушкам…

— Я обязательно на днях привезу к тебе Юрате, — пообещал внучке Глеб. — Возьми, детка, эти пакеты, посмотри, что там есть, и тащи все на стол. Твоя мать ведь ничего не умеет.

Олеся предпочла не услышать последнее замечание. Она провела отца в комнату, где, напевая, покачивался с пятки на носок Карен.

— Здравствуйте, Глеб Иванович! — вежливо поздоровался мальчик, перестав петь и качаться.

— Здравствуй, дружок! — ответил Глеб, внимательно рассматривая его из-под очков. — Надеюсь, ты еще не сочиняешь стихи?

Карен удивился вопросу.

— Даже не пробовал. А что, разве следует начать?

— Ни в коем случае! — отрезал поэт. — Не пишешь — и замечательно! Сочиняющий стихи — это погибший человек, ни на что не годный, вроде меня! А ты, похоже, годишься на многое.

— Спасибо, — поклонился Карен. — Хотя я пока еще не знаю, на что гожусь.

— Зато знаю я! — заявил Витковский. — Я видел тебя не раз, дружок, внизу, у подъезда, под проливным дождем. На такое способен далеко не каждый! Хотя я вовсе не одобряю ни тебя, ни Олесю, должен с уважением признать твой настойчивый характер и волю. Личность всегда остается личностью.

— А почему вы не одобряете нас? — спросил страшно довольный похвалой и гордый собой Карен, глядя в лицо Витковского немигающими темными глазами.

— А потому, глазастый, — ответил Глеб, усаживаясь, — что безумие еще никогда никого не украшало. В жизни нельзя терять голову ни при каких обстоятельствах. Иначе долго ли до греха! Хотя иногда так приятно бывает оказаться без всякого соображения… Понятно, милый?

"Здорово! — подумал Карен. — Еще один моралист на мою голову! Как они все обожают читать наставления! Прямо жить без этого не могут".

Полина приволокла тесно заставленный поднос, следом за ней явилась Олеся с посудой в руках.

— Мартышка будет отличной хозяйкой, — объявил Глеб. — Садитесь, девочки, и расскажите мне о двух Аринах. Что это вдруг старшей вздумалось вас навещать?

— Арина иногда бывает у меня, — с вызовом ответила дочь. — И здесь нет ничего предосудительного: почему я не могу видеть единственную сестру, а Полина — свою маленькую тетку?

Полина вдруг фыркнула, как взрослая, прекрасно все понимающая женщина. Старшие изумленно переглянулись. Похоже, они чересчур долго считали Полю ребенком. Карен хмыкнул следом. Глеб строго глянул из-под очков и тоже рассмеялся. Одна Олеся сохранила непроницаемый и неприступный вид.

— Так вот, — продолжала она, — по-моему, папочка, ты должен почаще видеть маленькую Арину. Мне никто не жаловался, но я сама прекрасно знаю, что ты частенько забываешь о ней. В конце концов, существуют обязанности и долг…

О-о, опять ее любимые слова! Карену они и дома обрыдли. Он заскучал и взял авокадо. Можно попросту не слушать и не слышать.

Витковский тяжело вздохнул. Старшая дочь, хотя и любимая, иногда становилась совершенно несносной.

— У Арины-мамы есть только один недостаток, но недостаток серьезный: она никогда не понимала, "как трудно быть женой поэта".

— Не поэта, а твоей! — уточнила Олеся. — Но я больше беспокоюсь о сестренке.

— Давай оставим этот разговор, — снова вздыхая, попросил отец. — Он сейчас совсем неуместен. Вернемся к нему позже.

— Да он у тебя всегда неуместен! — взорвалась Олеся. — Арина такая чудная девочка! Полина прямо влюбилась в нее!

— Ничего подобного! — тут же предательски заявила Поля. — Ни в кого я не влюбилась, это все враки!

— Помолчи! — сверкнула глазами мать. — То от тебя слова не добьешься, а то встреваешь на каждом шагу! Я окончательно не понимаю тебя, папочка!

— Ну и не понимай себе на здоровье! — махнул рукой Глеб. — Зачем тебе что-то понимать? Преподавай свою литературу, в которой ты, как видно, прекрасно разбираешься.

— Леся прекрасная учительница! — быстро вставил Карен.

— Да уж! — проворчал Витковский, покосившись на мальчика. — Для тебя, конечно, нигде никого нет лучше нее! Дадите вы мне наконец спокойно поесть или нет? Иначе я отправляюсь к Юратке! Она там скучает без меня.

Полина сразу повисла на Глебе.

— Не уезжай! Ты ведь только что приехал! Или забери меня с собой! Я очень хочу познакомиться с твоей Юраткой!

— Ну, хорошо, детка, успокойся! — мягко сказал Глеб. — Никуда я не уеду! Куда от вас, таких противных, денешься?

Полина надолго устроилась на коленях у деда, нашептывая ему на ухо свои рождественские просьбы. Глеб согласно кивал, улыбаясь и поглаживая девочку по голове.

— Я понял, мартышка. И сделаю все, о чем ты просишь. А ты не хочешь сейчас поехать со мной проводить Валерия?

Олеся окаменела. Карен напряженно выпрямился.

— Куда проводить? — насторожилась Полина. — Разве он уезжает? А почему я ничего не знаю?

— Ну, я тоже не знаю, почему ты ничего не знаешь, — Глеб недоброжелательно глянув на дочь и ее нового избранника. — Твоя матъ, похоже, сама об этом не слышала… Валерий улетает через два часа в Германию.

— На Рождество, — глухо добавила Олеся.

— Ну да, вероятно, на Рождество, — недобро согласился Витковский. — Я собираюсь отсюда поехать в аэропорт. Поедешь со мной, Поля?

Девочка осторожно встала с колен деда. Она оказалась перед нехорошим и сложным даже для взрослого человека выбором: поехать — значит, оскорбить мать, не поехать — значит, обидеть дедушку и не увидеть любимого Валерия, давно пропавшего. Кроме того, в интонации Глеба ей почудилась тревога. Он словно на что-то намекал. А на что — Полина догадаться не могла.

Олеся пристально разглядывала свои руки. Карен удивленно уставился на Глеба темным немигающим взглядом — и Витковский против них… Полина внимательно посмотрела на мать, пытаясь прочитать в ее смятенной, непутевой душе хотя бы строчку.

— Я поеду с тобой, Глеб, — наконец решилась Поля. — Я хочу попрощаться с Валерием.

Олеся даже не подняла головы. Карен смотрел озадаченно и недоуменно: почему же отец Олеси против них?..

Валерий отошел от взлетной полосы. Вдруг стало тоскливо, страшно и очень одиноко: что ждет его впереди? Что и кто?

Да никто на Земле не ждет тебя, господин директор. Ты летишь сейчас в никуда, только совсем один — вспомни стихи Витковского. Подумав о нем, Валерий решил позвонить и вытащил мобильник. Ответила Юрате. С милым акцентом, чудовищно искажая слова, она объяснила, что Глеб поехал к дочери — к своей старшей дочери — и будет не раньше десяти вечера.

Олеся… Задумчивые бровки и ничего не выражающий взор… Валерий снова направился к летному полю. Оно не отпускало от себя, манило полосками дрожащих болотных огоньков, мрачным простором и магической, реющей в воздухе уверенностью в том, что все будет хорошо: иначе здесь не рискнули бы пускаться в длинные и опасные перелеты. И вдруг Малахов увидел Полину. Девочка бежала к нему, раскрылив руки.

— Валерий! — закричала она на бегу. — Я так скучаю без тебя! Не улетай, пожалуйста!

Беспокойная мелодия сердца зазвучала громче.

— Поля… — растерянно сказал Малахов, наклонившись. — Ты что здесь делаешь? Ты одна?

Полина с плачем повисла на его плечах.

— Не улетай, Валерий! Мы с Глебом приехали тебя проводить, но я поехала, чтобы уговорить тебя остаться! Ты ведь не бросишь меня и Глеба, правда?

Сердце заговорило тяжело, глухо и совершенно невнятно. "Спокойно, это невроз", — сказал себе Малахов, пытаясь найти хоть как-то успокоить девочку. Глеб подоспел вовремя. Его трость болталась на руке некрасиво и нелепо.

— Ну что же ты плачешь, мартышка? — загудел он. — Разве он улетает навсегда? Он вернется через десять дней, и вы снова будете с ним видеться, только у меня, вот и все! Утри слезы, детка!

Полина оторвалась от Валерия и в замешательстве взглянула на деда. Как странно — почему она вдруг решила, что больше никогда не увидит Валерия? Ведь никто ни слова не говорил об этом. Девочка растерянно молчала, не вытирая мокрых щек, и переводила испытующий взгляд с Малахова на деда и обратно. Глеб пристально глянул в глаза Валерию. Тот мужественно и невозмутимо выдержал нелегкое испытание.

— Да, конечно, — хладнокровно подтвердил он, — я вернусь дней через десять. Ты что-то перепутала, Поля, но ты молодец, что пришла меня проводить! Здорово придумала!

— Это не я, это Глеб, — сказала девочка, успокаиваясь. — Он сам предложил мне поехать с ним. Я люблю тебя, Валерий!

И она снова прижалась к нему, словно пытаясь возместить своей привязанностью все недоплаченное ему судьбой. Если бы Полина хоть что-нибудь могла сделать для него!..

— Возвращайся скорее, — сказал Витковский, продолжая неотрывно глядеть Малахову в глаза. — Мы с Полей будем ждать тебя.

— Да! — подтвердила Полина, все время тактично обходя любое упоминание о матери. — Мы будем очень ждать тебя… — Она уже совсем успокоилась, забыла о своих почти высохших слезах и радостно подпрыгивала на месте. — Теперь я буду всегда хорошо учиться. Недавно я получила пятерки сразу по русскому и математике. Потому что со мной занимается Карен.

Полина поперхнулась и покраснела. Зачем она упомянула Карена? Дед крякнул и недовольно покосился на нее.

— Я думаю, это твои личные заслуги, а не какого-то там Карена. Ты просто ленива, как и твоя мать. Пойди, детка, к машине и возьми большой белый пакет. Это подарок Валерию, я совершенно забыл о нем, когда ты слишком резво помчалась вперед.

Полина убежала. Поэт задумчиво поиграл тростью.

— Когда ты вернешься, Валерий?

— Сто раз тебе надо повторять?! — рассердился тот. — Зачем ты изображаешь склеротика? Сам только что втолковывал Поле про десять дней!

Витковский усмехнулся.

— Действительно, страшно глупо. Мне кажется, с возрастом я дурею. Но и ты, извини, умнее не становишься. Какие-то скоропалительные выводы, необдуманные решения и совсем уж мальчишеская выходка с отъездом… Или ты правда думаешь, что все так серьезно?

— Думаю, — тихо отозвался Малахов. — Даже уверен в этом… Безумие всегда очень серьезно.

— А я говорю — дурь! — заявил Глеб. — Дурь — и ничего больше! Нужно только немного переждать, вот и все! Но страдать из-за минутных увлечений — тьфу! Из вас троих главный сумасшедший все-таки ты! Вчера, признаюсь, я еще надеялся, что ты передумаешь улетать, но, видно, ошибся. Передать что-нибудь Олесе?

Валерий отрицательно покачал головой. Сердце предостерегающе стукнуло.

— Ничего не надо, Глеб. Впрочем, можешь объяснить ей — чтобы она не слишком мучилась — что я давно не видел тетю Лизу и очень по ней соскучился.

— Тетя Лиза… — пробормотал поэт. — Как вовремя всегда находятся эти спасительные тетушки… Она богата, твоя тетя Лиза? Ты хоть получишь от нее приличное наследство?

Малахов пожал плечами.

— Понятия не имею. Выясню на месте. Вон бежит Полина! Что ты еще выдумал с подарком?

Девочка подлетела к Валерию и ткнулась головой ему в живот.

— Это тебе, Валерий! С Рождеством!

Малахов взял пакет у нее из рук. Пора было садиться в самолет. Табло уже не раз помаргивало, напоминая о времени.

— Спасибо! — сказал он. — Спасибо вам обоим за все… Ну, пока! Я скоро вернусь…

И медленно, поминутно оглядываясь, двинулся вперед. Две фигуры — большая и маленькая — дружно махали ему вслед. Валерий в последний раз оглянулся. Две уменьшающиеся фигурки вдалеке… И широкое, ровное поле аэродрома впереди, с которого через несколько минут рванется в воздух его последний на этой проклятой московской земле самолет…