Что я сделала ради любви

Глава 27

Его потрясенное лицо ясно показывало, что Джорджи была последним человеком на Земле, которого он ожидал… или хотел увидеть. Лицо самой Джорджи было белым, как мел от усталости и бессонницы, глаза ввалились, но он выглядел идеально — хоть сейчас на обложку «Джи-Кью». Стрижка новая: совсем короткая, как во времена «Скип и Скутер», — и Джорджи могла поклясться, что он сделал маникюр.

— Чаз больна, — коротко пояснила она. — Я приехала посмотреть, что с ней. Сейчас уезжаю.

Расправив плечи, она двинулась к веранде, но не успела коснуться дверной ручки, как Брэм оказался рядом.

— Ни шагу дальше.

— Не устраивай спектаклей, Брэм. У меня на них нет сил.

— Мы актеры. Кому же, как не нам, устраивать спектакли? — Он схватил ее за плечи и повернул к себе: — Я прошел через все это не для того, чтобы ты ушла от меня.

Ярость, которую она, как считала, успела погасить, вспыхнула нестерпимо жгучим пламенем.

— Прошел через что? Через что именно? Посмотри на себя! Чист, аккуратен, красив, подтянут. Да ты наслаждаешься каждой минутой своего существования!

— Вот как ты это видишь?

— Ты продюсируешь и играешь в отличном фильме. Все твои мечты сбылись.

— Не все. Я ранил тебя — главного в своей жизни человека!

Брэм прижал Джорджи к стеклянным дверям.

— И теперь пытаюсь это исправить.

— Каким образом? — презрительно фыркнула она.

Он смотрел на нее. В потемневших глазах отражались все муки истерзанной души — неплохая актерская школа.

— Я люблю тебя, Джорджи.

Перед ее глазами вспыхнул фейерверк.

— С чего это вдруг?

— Потому что люблю. Потому что ты — это ты.

— Выглядишь искренним. И голос — сама искренность, — бросила она, отшвыривая его руку. — Но я не верю ни единому слову.

Кто-то менее циничный мог бы посчитать, что самая настоящая боль стянула уголки его губ.

— То, что случилось тогда на пляже… — начал Брэм. — Я понимаю, как уродливо все это выглядело. И тем не менее в тот день на меня снизошло озарение, которого я не ожидал, но в котором так нуждался.

— Вот это чудо!

— Я знал, что ты не поверишь, и не могу тебя винить. — Он сунул руки в карманы. — Послушай, Джорджи. Мы нашли актрису на роль Элен. Дело сделано. Какие еще скрытые мотивы могут у меня быть?

Больше никаких молчаливых страданий, сопровождавших ее развод с Лансом. Поэтому она выложила все:

— Давай начнем с твоей карьеры. Три с половиной месяца назад я была человеком, готовым на все, лишь бы сохранить свой имидж. Совсем как ты сейчас. Твое сомнительное прошлое встало на пути твоего будущего, и ты использовал меня, чтобы все исправить.

— Это не…

— «Дом на дереве» не единственный твой проект в этой жизни. Скорее первая часть тщательно спланированной стратегии утвердить себя в глазах публики в качестве респектабельного актера и продюсера.

— В честолюбии нет ничего дурного.

— Есть, если ты намерен использовать меня, чтобы получить титул «Господин Надежность».

— Это Голливуд, Джорджи! Земля обетованная для разведенных. Кому, черт возьми, кроме Рори Кин, конечно, интересно, останемся мы семейной парой или нет?!

— Рори Кин! Точно!

— Не думаешь же ты, что я хочу вернуть тебя, чтобы не упасть во мнении Рори?

— А разве нет? Разве не таковы были твои намерения?

— Именно, что были. Но все это кончено. Я более чем счастлив строить карьеру на своей работе, не на своем браке.

Похоже, сердце Джорджи обросло мозолями, потому что она по-прежнему не верила ни единому его слову.

— Ты скажешь все, что угодно, только бы избежать публичного разрыва, но мне осточертело притворяться. Я прикажу Эрону прекратить эти трогательные заявления для прессы. И на этот раз позабочусь о том, чтобы он выполнил мой приказ.

— Черта с два.

Холодный расчет, светившийся в его глазах, сменился упертой решимостью. А потом у него, кажется, поехала крыша. Он больно прижался губами к ее губам, после чего сначала подтолкнул, а потом потащил Джорджи к заднему коридору.

— Ты пойдешь со мной.

Она споткнулась, но он крепко держал ее, не давая упасть.

— Отпусти!

— Я беру тебя на прогулку, — отрезал он.

— Можно подумать, ты предлагаешь что-то новенькое!

— Заткнись.

Он волоком втянул ее в гараж. Нет, грубым он не был, но и нежности особой не наблюдалось.

— Тебе пора понять, как высоко я ценю свою респектабельность.

Сейчас Брэм походил на буйного дикаря из их прошлого.

— Я никуда с тобой не поеду!

— Посмотрим! Я сильнее тебя. А твои отчаяние и злость никак не сравнятся с моими.

Джорджи задохнулась от гнева.

— Если ты так отчаялся, почему не попытался поговорить со мной, когда нашел актрису на роль Элен? Почему ты…

— Потому что сначала мне требовалось кое-что сделать.

Он впихнул ее в машину, и не успела Джорджи оглянуться, как они уже мчались к воротам. Два черных мини-вэна пустились за ними в погоню.

Брэм включил кондиционер на полную мощность, и Джорджи, в своих шортах и тонкой футболке, быстро замерзла, однако не попросила уменьшить силу холодной струи. Она вообще не желала говорить с Брэмом. Он вел машину как маньяк, но Джорджи была слишком обозлена, чтобы волноваться. Опять ему понадобилось разбить ей сердце!

Они выскочили на бульвар Робертсона, где сегодня, в субботу, было полно потенциальных покупателей. Джорджи подалась вперед, когда машина, визжа тормозами, остановилась на стоянке перед «Айви», вторым домом папарацци.

— Зачем мы приехали сюда?

— Появиться перед репортерами в рекламных целях.

— Шутишь?

Один из репортеров заметил их и попытался сфотографировать через ветровое стекло. Джорджи выехала из пляжного домика без макияжа. Волосы растрепаны, футболка именно того оттенка голубого, который совершенно не сочетается с бирюзовыми шортами, и вместо босоножек она второпях натянула пляжные тапочки.

— Я не покажусь им в таком виде.

— По-моему, это ты решила не заботиться о своем имидже.

— Существует огромная разница между равнодушием к своему имиджу и походом в приличный ресторан в грязных шортах и тапочках.

Еще трое фотографов напирали на машину. Остальные пробирались между мчащимся по мостовой транспортом, чтобы добраться до добычи.

— Мы не идем в ресторан, — заверил Брэм. — И по-моему, ты выглядишь прекрасно.

Он выскочил из машины, передал пачку банкнот швейцару и пробился через толпу вопящих фотографов, чтобы открыть дверь для Джорджи.

Футболка и шорты, всклокоченные волосы, никакого макияжа… и муж, который, возможно, любит ее, но скорее всего — нет.

Окончательно потеряв чувство реальности, Джорджи вышла.

И тут разразилось столпотворение. Парочку так давно не видели вместе, что все папарацци принялись немедленно их «расстреливать».

— Брэм! Джорджи! Сюда!

— Где вы были все это время?

— Джорджи, скажите, Мел Даффи солгал насчет вашей встречи?

— Вы беременны?

— Вы все еще вместе?

— Что это с вашим костюмом, Джорджи?

Брэм обнял ее за талию и повел через толпу к крыльцу отеля.

— Дайте нам вздохнуть, парни! Сделаете вы свои снимки, Только не толпитесь!

Пешеходы пялились на них, обедающие вытягивали шеи, а тройка безупречно одетых дизайнеров сумок прервала разговор, чтобы уставиться на парочку. Джорджи уже подумывала, не позаимствовать ли у них помаду, но было нечто безумно раскрепощающее в том, чтобы стоять в таком виде перед всем миром.

— Кому нужны пресс-конференции, когда у нас есть «Айви»? — прошептал ей на ухо Брэм.

— Брэм, я…

— Слушайте все! — Он повелительно поднял руку.

У Джорджи голова шла кругом, и все же она каким-то образом умудрилась скривить губы в ухмылке Скутер, однако тут же взяла себя в руки. Никакого притворства. Она была рассержена, взбудоражена и изнемогала от боли в желудке, но ей плевать, если об этом узнают все.

Поэтому она позволила всем своим чувствам отразиться на лице.

Толпа затопила тротуар. Защелкали затворы камер. Непрерывно трещали вспышки.

Брэм снова заговорил, перекрывая шум:

— Все вы знаете, что три месяца назад мыс Джорджи поженились в Лас-Вегасе. Но вот чего вы не знаете…

Она понятия не имела, что он задумал, и ей было безразлично. Пусть мелет все, что придет в голову. Всякая ложь будет на его совести.

— …Вы не знаете того, что мы стали жертвами пары коктейлей, сдобренных наркотиками, и что до памятной вечеринки мы люто ненавидели друг друга. С тех пор нам пришлось изображать влюбленных.

Джорджи вскинула голову. Может, она ослышалась? Брэм готов стоять на крыльце «Айви», разоблачая их заговор?!

Оказалось, что так оно и есть. Он рассказал все — в сжатой форме, разумеется, — не упустив ни единого факта, даже гнусной сиены на пляже.

Она рассматривала его решительно выдвинутый подбородок и невольно вспоминала постеры с великолепными киногероями, что висели на стене его офиса.

Папарацци привыкли чаще иметь дело с ложью, чем с правдой, и не поверили ни единому слову.

— Решили навешать нам лапши на уши, верно?

— Ничего подобного, — покачал головой Брэм. — Джорджи вбила себе в голову, что отныне должна вести честную жизнь. Должно быть, насмотрелась ток-шоу Опры[29].

— Джорджи. Это вы подбили Брэма на такое?

— Нет, конечно!

Они нападали, как стая шакалов, трусливых и злобных, но Брэм сумел перекричать всех:

— Отныне мы говорим вам только правду, но не рассчитывайте, что станем исповедоваться как на духу. Мы скажем вам только то, что хотим сказать, даже если возникнет необходимость продвигать картину и нам понадобится реклама. Что же до будущего этого брака… Джорджи хочет уйти от меня. А я люблю свою жену и из кожи вон лезу, чтобы уговорить ее передумать. Пока это все, что вам удастся услышать от нас обоих. Понятно?

Репортеры буквально обезумели. Каждый старался протолкнуться вперед. Брэму каким-то образом удалось отшвырнуть двоих. При этом он обнимал Джорджи так крепко, что оторвал от земли и она потеряла один из шлепанцев. Швейцару удалось открыть дверь машины, и Джорджи скользнула внутрь.

Отъезжая, Брэм едва не задавил двух фотографов, повисших на капоте.

— Не желаю больше слышать ни слова о скрытых мотивах, — прорычал он. Мрачная физиономия и угрожающие нотки в голосе не оставляли места возражениям. — Собственно говоря, я вообще не желаю разговаривать.

Что же, ее это устраивает, тем более что она вообще не знает, что сказать.

Целая кавалькада машин проводила их до дома. Брэм открыл ворота пультом, промчался к гаражу и выключил зажигание. Тишину в машине нарушало только тяжелое дыхание Брэма. Он открыл «бардачок» и вынул DVD.

— Вот поэтому я не смог прийти к тебе раньше. Вот это еще не было готово. Я хотел отвезти тебе сегодня. — Он положил диск ей на колени. — Посмотри его, прежде чем станешь принимать глобальные решения относительно нашего будущего.

— Не понимаю. Что это?

— Полагаю… можно сказать, что это… мое любовное послание тебе.

Он вышел из машины.

— Любовное послание?

Но Брэм уже исчез за углом дома.

Джорджи взглянула на диск и прочла надпись: «Скип и Скутер, уходящие под землю».

«Скип и Скутер» закончился на сто восьмой серии, но на диске было отмечено, что это сто девятая серия.

Прижимая DVD к себе, Джорджи скинула второй шлепанец и босиком побежала в дом. У нее не хватило терпения возиться со сложным оборудованием в кинозале, поэтому она отнесла импровизированное любовное послание наверх и сунула в DVD-плейер в спальне Брэма, а сама уселась на кровати, обхватила руками колени и с сильно колотящимся сердцем подняла пульт.

Сначала она увидела две пары маленьких ножек, шагающих по яркой зелени газона. На одних были черные лакированные тупоносые туфельки и кокетливые белые носочки. Другие были обуты в блестящие черные «оксфордские» туфли со шнуровкой, над которыми нависали обшлага черных брюк. Наконец ноги остановились и повернулись к кому-то, кто стоял сзади.

— Папа… — прошептала малышка.

Джорджи поежилась.

— Ты сказала, что не будешь плакать! — свирепо прошипел мальчик.

— Я не плачу, — пропищала девочка. — Я хочу к папе.

В кадр вошла третья пара туфель. Черных, мужских, узконосых.

— Я здесь, солнышко. Нужно было помочь твоей бабушке.

Джорджи вздрогнула, когда в кадре появилась мужская рука. На безымянном пальце поблескивало платиновое обручальное кольцо. Рука сжала ладошку девочки.

Ее лицо крупным кадром. Похоже, ей лет семь-восемь. Светлые волосы обрамляют ангельское личико. На шейке поблескивает тонкая жемчужная нить. Девочка одета в черное бархатное платье.

Камера отъехала. Мрачный мальчик приблизительно того же возраста взял мужчину за другую руку.

Вид сзади: высокий худой мужчина и двое маленьких детей бредут по ухоженному газону на фоне тенистых деревьев. Снова деревья. Какие-то камни.

Крупный план.

Это не камни.

Кладбище?

И неожиданно экран заполнило лицо мужчины — Скипа Скофилда. Он был старше, более представителен и очень ухожен, как все Скофилды. Короткие волнистые волосы, черный костюм от дорогого портного, респектабельный темно-красный галстук и белоснежная сорочка. Глубокие борозды скорби рассекают красивое лицо.

Джорджи недоверчиво покачала головой. Не может же он…

— Я не хочу, папа! — вскрикнула девочка.

— Знаю, милая.

Скип подхватил дочь одной рукой, а другой обнял худенькие мальчишечьи плечи.

«Это ситком! Ему полагается быть смешным!» — хотела за вопить Джорджи.

Теперь все трое стояли у свежевырытой могилы. На заднем фоне маячили друзья и соседи, тоже в черном. Мальчик уткнулся лицом в пиджак отца.

— Я уже скучаю по маме, — пробормотал он.

— Я тоже, сынок. Она так и не узнала, как сильно я ее любил.

— Нужно было сказать.

— Я пытался. Но она мне не верила.

Священник начал заупокойную службу. Голос показался Джорджи знакомым. Она прищурилась.

Конец церемонии. Крупный план гроба. Пригоршня земли, разбившейся о полированную крышку. Три большие пушистые гортензии.

Скип. Рядом с ним священник, который не имел права играть эту роль.

— Мои соболезнования, сын, — произнес он, похлопав Скипа по спине.

Крупный план: Скип и двое рыдающих детей. Одни у могилы. Скип падает на колени и прижимает ребятишек к себе. Глаза зажмурены от боли.

— Слава Богу, — выдыхает он. — Слава Богу, что вы у меня есть.

Мальчик внезапно отстраняется. Мстительная ухмылка. Злые глаза.

— Только вот нас у тебя нет!

Девочка подбоченивается:

— Мы воображаемые, ты забыл?

— Мы дети, которых ты мог бы иметь, если бы не был таким идиотом!

Джорджи еще ничего не успела понять, но дети уже исчезли. Мужчина совсем один. Измученный. Отчаявшийся. Он вынимает из венка гортензию и подносит к губам:

— Я люблю тебя. Всем сердцем. Это навсегда, Джорджи.

Экран темнеет.

Джорджи долго сидела, не в силах пошевелиться. Наконец опомнившись, она вскочила и вылетела в коридор. Ну и ну! Такого она не ожидала!

Она скатилась вниз, помчалась по веранде, по дорожке, ведущей к гостевому дому. И сквозь стеклянные двери увидела Брэма. Он сидел за письменным столом, глядя в пустоту. Когда она ворвалась в комнату, он словно взметнулся из-за стола.

— И это — любовное послание?! — завопила она.

Брэм нерешительно кивнул. Лицо его было бледным как полотно.

Она уперла руки в бока:

— Ты меня прикончил?!

Брэм с трудом сглотнул: очевидно, язык ему не повиновался.

— Ты… же… не думала… что я прикончу себя?

— И мой отец! Мой собственный отец хоронил меня!

— Он хороший актер. И… и поразительно порядочный тесть.

Джорджи скрипнула зубами.

— Я заметила пару знакомых лиц в толпе! Чаз и Лора…

— Обеим, похоже… — он снова сглотнул, — церемония понравилась.

Джорджи воздела руки к небу:

— Не могу поверить, что ты убил Скутер!

— У меня не было времени поразмыслить над сценарием. Лучшего ничего не придумалось, тем более что пришлось снимать без тебя.

— Еще бы!

— Все было бы сделано вчера, но твоя фиктивная дочь с лицом ангелочка повела себя как примадонна. Хуже чирья на заднице. Не представляю, как мы будем с ней работать. В «Доме на дереве» она играет ребенка, над которым издевается садист-отец.

— Великая маленькая актриса, значит, — протянула Джорджи, скрестив руки на груди. — Присмотрись, у меня слезы на глазах.

— Если у нас когда-нибудь родится ребенок, который станет так себя вести…

— Значит, во всем будет виноват отец?

Брэм от удивления онемел, но Джорджи еще была не готова снять его с крючка, хотя в душе бурлили колючие пузырьки счастья.

— Клянусь Богом, Брэм, это был самый глупый, пошлый, банальный кинематографический мусор…

— Я подозревал, что тебе понравится.

Судя по виду, он не знал, что делать со своими руками.

— Тебе ведь понравилось? Это был единственный способ показать тебе, что я отчетливо сознаю, как обидел тебя в тот день, на пляже. Ты ведь поняла, правда?

— Как ни странно, да.

Его лицо исказилось.

— Тебе придется помочь мне, Джорджи. До тебя я никого не любил.

— Даже себя, — спокойно добавила она.

— Что там было любить? Пока ты не полюбила меня в ответ. — Он сунул руку в карман. — Я не хочу снова ранить тебя. Никогда больше. Но я уже сделал это. Принес в жертву то, что ты больше всего хотела. — Он снова скривился. — Элен тебе никогда не сыграть. Контракт подписан. Знаю, эта роль значила для тебя все и из-за меня ты ее не получила, но больше я ничего не смог придумать. У меня не было другого способа доказать, что мне нужна только ты, а не твое участие в картине.

— Мне все ясно.

Джорджи вспомнила о ранах, которые наносили люди себе и друг другу во имя любви, и осознала, что настало время признаться в том, что сама поняла совсем недавно:

— Я рада.

— Да нет, какая тут радость? Я ничего не могу исправить, милая, как и загладить свою вину.

— Нечего тут заглаживать.

Она впервые сказала это вслух.

— Я режиссер, Брэм. Режиссер-документалист. Именно это я и хочу делать в жизни.

— О чем ты?! Ты актриса. Это твое призвание!

— Мне нравилось играть Энни. Я обожала роль Скутер, потому что тогда нуждалась в похвалах и аплодисментах, но больше мне это ни к чему. Я стала взрослой и хочу рассказывать публике истории других людей.

— Это все прекрасно, но… твоя проба? Изумительная игра?

— Ни единого слова не вырвалось из сердца. Голая техника. — Она тщательно выбирала слова, подгоняла одно к другому, как в пазле, пытаясь попасть в самую точку. — Подготовка к пробе должна была стать самой волнующей моей работой, но на деле оказалась тяжелой нудной обязанностью. Я возненавидела Элен и тот ад, в который она меня тянула. Больше всего мне хотелось взять камеру и сбежать.

Брэм изогнул бровь и сразу стал больше походить на себя прежнего.

— И когда же ты это поняла?

— Наверное, знала с самого начала, но думала, что это реакция на наши непростые отношения. Я честно репетировала, а когда больше не смогла этого выносить, брала камеру и принималась донимать Чаз или отправлялась брать интервью у официанток. Я столько твердила о том, что следует начать новую карьеру, и не понимала, что уже сделала это. — Джорджи улыбнулась. — Погоди, вот увидишь то, что я наснимала: истории Чаз, уличных ребятишек, матерей-одиночек. Все в фильм не войдет, однако, думаю, я многому научусь при монтаже.

Брэм наконец подошел к ней.

— Ты говоришь это для того, чтобы меня не загрызла совесть?

— Шутишь? Я просто обожаю, когда тебя грызет совесть. Так мне легче завлечь тебя, заставить потерять голову и приковать к себе.

— Ты уже приковала, — хрипло пробормотал Брэм. — И надежнее, чем можешь себя представить.

Он не мог отвести глаз от ее лица. Джорджи никогда не чувствовала себя такой любимой и желанной.

Они смотрели в глаза друг друга. В души друг друга. И никому не приходило в голову отпустить остроту.

Брэм поцеловал ее, нежно, как молодую девственницу. Сладчайшая встреча губ и сердец. Все происходившее было постыдно романтичным… но не таким постыдным, как их влажные щеки.

Они крепко обнялись: глаза закрыты, сердца колотятся… души обнажены. Каждый знал недостатки другого так же хорошо, как свои собственные, а сильные стороны — даже лучше. И это делало момент еще слаще.

Они долго разговаривали. Джорджи ничего не скрывала и даже рассказала о своем звонке Мелу Даффи и о том, что едва не сотворила.

— Я не стал бы винить тебя, если бы ты сделала, как намеревалась, — вздохнул Брэм. — И почаще напоминай мне никогда не подпускать тебя к оружию.

— Я хочу снова выйти замуж, — прошептала Джорджи. — По-настоящему.

Он поцеловал ее висок.

— Правда?

— Закрытая церемония. Прекрасная и интимная.

— Согласен.

Его рука скользнула к ее груди, и похоть, едва тлевшая между ними, взорвалась. От Джорджи потребовалось немало усилий, чтобы отстраниться.

— Можешь представить, как мне трудно это сказать? — Она поднесла его руку к губам и поцеловала. — Но я хочу брачную ночь.

Брэм застонал.

— Пожалуйста, только не то, о чем я думаю.

— Ты так решительно возражаешь?

— Да, — кивнул он, хорошенько поразмыслив.

— Но все равно согласишься, верно?

Он сжал ладонями ее лицо.

— Ты ведь не даешь мне выбора.

— Не даю. Мы скованы одной цепью.

Брэм улыбнулся и обнял ее за бедра.

— У Поппи есть ровно двадцать четыре часа, чтобы организовать свадьбу твоей мечты. Я же позабочусь о медовом месяце.

— Двадцать четыре часа? Мы не успеем.

— Успеем.

Поппи все смогла организовать, хотя ей потребовалось не двадцать четыре часа, а сорок восемь; и потом, несмотря на все старания, бедняге не позволили присутствовать на церемонии, что совсем ей не понравилось.

Они поженились на закате, на уединенном клочке пляжа, в песчаной бухте, в присутствии всего пятерых гостей: Чаз, Эрона, Пола, Лоры и Мег, которая пришла одна, потому что ей не позволили привести спутника. Саша и Эйприл не успели к началу, и Брэм отказался их ждать. Джорджи хотела пригласить Рори, но Брэм сказал, что она ужасно его нервирует, отчего Джорджи зашлась хохотом, и это, в свою очередь, вынудило Брэма зацеловать ее до умопомрачения.

Провести церемонию они попросили Пола. Джорджи сказала, что это самое малое, что он может сделать для дочери, после того, как похоронил ее. Когда он напомнил, что не рукоположен в священники, его не захотели слушать. Формальности были соблюдены несколько месяцев назад. Эта церемония соединяла два сердца.

Мультяшный закат обрамлял пляж в этот вечер. Букеты дельфиниумов, ирисов и душистого горошка, перевязанные лентами, трепетавшими на теплом ветерке, стояли в простых оцинкованных ведрах. Хотя Джорджи запретила Поппи воздвигать брачную беседку или рисовать сердца на песке, все же забыла упомянуть о песчаном замке, поэтому жених с невестой стояли рядом с шестифутовой копией замка Скофилдов, украшенной раковинами и цветами.

На Джорджи было простое желтое хлопчатобумажное платье. В волосы были вплетены цветы. Брэм женился босым.

Предварительно написанные каждым и произнесенные от всего сердца обеты выражали то, что они знали, чему научились и что обещали.

После церемонии все уселись вокруг костра и ели крабов, приготовленных Чаз. Пол и Лора не сводили друг с друга глаз. И пока дрова в костре весело потрескивали, Лора ненадолго отошла от Пола, чтобы спросить Джорджи:

— Не возражаешь насчет твоего отца и меня? Я знаю, все это слишком быстро… но…

— Я просто счастлива!

Джорджи обняла Лору, не замечая, как Чаз и Эрон встали и куда-то и побрели по песку.

Брэм смотрел в прекрасное лицо жены, светящееся в пламени костра, и понимал, что паника, бывшая его безмолвным компаньоном с тех пор, как он себя помнил, бесследно исчезла. Если такая мудрая женщина, как Джорджи, согласилась принять его, со всеми недостатками, значит, ему давно пора принять самого себя.

Это изысканное, нежное, доброе, чудесное создание принадлежит ему. Может, ему следовало бояться подвести ее, но он не боялся. Потому что всегда будет рядом.

Когда солнце зашло, Джорджи заметила, что со стоявшей на якоре яхты спустили шлюпку.

— Что это?

— Мой сюрприз, — прошептал Брэм ей в волосы. — Я хотел, чтобы наша брачная ночь прошла на яхте. Нужно же как-то загладить вину за первый раз.

— Ты давно это сделал, — улыбнулась Джорджи.

Гости провожали их, осыпая бурым рисом, принесенным Мег. Пока они плыли на яхту, Брэм крепко обнимал жену. Он хотел, чтобы брачная ночь запомнилась ей на всю жизнь. Ланс увез ее в экипаже, запряженном шестеркой белых коней, и Брэм не хотел отставать.

Когда они поднялись на борт, он провел Джорджи в самую большую каюту.

— Добро пожаловать в медовый месяц, любимая.

— О, Брэм…

Все было как он пожелал. Белые высокие свечи отбрасывали мерцающие отблески на деревянные панели и роскошные ковры.

— Так прекрасно… — прошептала Джорджи мечтательно, и Брэм понял — она напрочь забыла об экипаже и белых конях. — Я все здесь люблю. И люблю тебя. — Взгляд Джорджи упал на постель, и она разразилась смехом: — Неужели простыни усыпаны розовыми лепестками?

— Слишком много? — улыбнулся Брэм, уткнувшись носом в ее волосы.

— Больше чем много.

Она обхватила его руками.

— Это просто сказка!

Брэм медленно раздел ее, целуя все, что открывала одежда: изгиб плеча, холмик груди, живот, бедра, ноги, отчетливо сознавая, что счастливее его нет на земле человека.

Джорджи раздевала его так же медленно…

Когда уже больше не было сил выносить эту сладкую пытку, Брэм увлек ее на кровать, усыпанную розовыми лепестками.

Он снял лепесток с ее губ.

— Эти поганцы лезут во все места.

— И не говори. Даже сюда попали. — Она раздвинула ноги. — Сделай что-нибудь, хорошо?

Так что, возможно, розовые лепестки были не такой уж плохой идеей.

Яхта слегка покачивалась на волнах. Они снова и снова любили друг друга, надежно укрытые в своем маленьком чувственном мирке, на этот раз давая обеты не словами, а телами.

Наутро Брэм проснулся первым и долго лежал, обнимая жену, вдыхая ее запах, благодаря Небо… и думая о Скипе Скофилде.

«Тебе придется помочь мне, дружище. У меня совсем нет опыта… и я не умею быть таким же чувствительным, как ты».

«Мог бы для начала обойтись без сарказма», — ответил воображаемый Скип.

«Тогда Джорджи перестанет меня узнавать».

«По крайней мере сдерживайся хоть иногда».

Это ему по силам.

Джорджи прижалась к нему. Брэм положил руку ей на бедро.

«Наконец-то мы сравнялись, Скиппер. Ты навеки связан с маленькой Скутер Браун. А я… — Брэм поцеловал мягкие волосы жены. — Я здесь, с Джорджи Йорк».

Джорджи пошевелилась, открыла глаза, но не позволила мужу поцеловать ее, пока он не почистит зубы. Когда она, так и не одевшись, вышла из ванной, он увидел прилипший к соску увядший розовый лепесток и протянул руку.

— Иди сюда, жена. Давай сделаем тебе ребенка.

Но, к его полному потрясению, Джорджи отмахнулась:

— Позже.

Брэм снова лег, настороженно наблюдая, как из чемодана, привезенного на яхту она вытаскивает камеру.

— Говорила мне Чаз, — вздохнул он.

Джорджи улыбнулась и устроилась в изножье постели, лицом к нему. Утреннее солнце, врывавшееся в иллюминаторы, золотило ее темные волосы. Брэм приподнялся на локте. Джорджи навела на него объектив:

— Начни сначала. Расскажи обо всем, что тебе нравится в жене.

Кажется, она его поддразнивает?

Но Брэм не захотел вступить в эту игру. Он прислонился спиной к изголовью, сжал в руке маленькую ступню Джорджи и сделал так, как просила жена.