Чудеса на седьмом этаже

7. Папа моей мечты и работа над ошибками

Мы с Яриком на пару висим на балконных перилах и разглядываем прохожих внизу. Скоро я у него, кажется, все привычки позаимствую.

А, хотя ладно. У меня сегодня отличное настроение — я наконец-то дописала несчастный роман, давшийся мне потом и кровью, но, к сожалению, не теми, что у Булгакова, скорее, сейчас Донцова икает, перебирая тех, кто может ее так долго вспоминать добрым словом. Дописала, отправила в издательство вместе с прощальным письмом и неподписанным договором.

Не знаю, какое они примут решение — пойдут на мои условия или пошлют куда подальше, но у меня на душе как-то бесшабашно хорошо и спокойно. Словно удавку с шеи сорвала и теперь могу свободно дышать. Будущее выглядит туманным и расплывчатым и оттого неожиданно прекрасным. Давно я себя так не чувствовала — будто и правда начала жизнь с чистого листа.

— Вот теперь я наглядно вижу демонстрацию выражения: «Сиять, как начищенный пятак», — замечает с довольной улыбкой Ярик, жмуря глаза от солнца. Погода стоит великолепная — в такую на моря, конечно, надо ехать или озера! Что несколько удивительно: обычно начало июня у нас бывает дождливым.

— Да… — тяну. — Жизнь хороша и жить хорошо! Эй, смотри! — киваю ему на высокого парня под тридцать с сигаретой в руках, показавшегося на балконе противоположного нашему дома-близнеца.

— Ну? — насупился Яр. — И что?

— Подожди, — не обращаю внимание на его ревнивые нотки в голосе — Ярик в последнее время блюдет меня, аки Цербер на посту в царство Аида. Меня это забавляет: все к встрече с папой готовит, Купидон недоделанный.

Я, конечно, не против, но как человек взрослый и все-таки кое с каким опытом за плечами понимаю, что это, скорее, останется неким шапочным знакомством: из серии… Честно говоря, понятия не имею, из какой серии, потому что: «А я да, я дружу с вашим сыном» звучит как-то стремно. И если Ярик считает меня клевой, то Николай Валентинович может иметь свои представления о «клевости», и вряд ли в них впишется разведенная бабенка без работы, одевающаяся, как подросток, которая к тому же курит и любит до утра сидеть за компьютером в полной оторванности от реальности. Плюс ко всему, он все-таки мужчина в статусе, хорошо зарабатывает… Думаю, и без меня найдутся претендентки — помоложе, посимпатичнее и понахрапистее. Мне хоть и интересно взглянуть на него и пообщаться, но притворяться идеальной женщиной — лень. Пройденный этап.

В корне неверная позиция, гарантирующая мне веселую одинокую старость, но… Не знаю, может, я еще просто от развода с Мишаней и его мозговыноса не отошла.

— А теперь смотри! — киваю на соседний от меня балкон, куда вышла девушка лет двадцати пяти с кружкой кофе. Она опирается на перила, замечает нас, кивает, здороваясь, и переводит взгляд на парня из соседнего дома. Тот, увидев ее, вдруг улыбается и салютует. Ее губы тоже расплываются в улыбке — она показывает ему кружку с кофе. Парень — отставленный большой палец, мол, класс! И так они стоят некоторое время, обмениваясь смешливыми взглядами, после чего девушка пожимает плечами, мол, пора идти. Ее визави прощально вскидывает руку и тоже покидает балкон.

— И что это была за пантомима? — интересуется Яр.

— Не знаю, — усмехаюсь, — но я наблюдаю такую картинку едва ли не каждый день. Они выходят каждый на свой балкон, вот так вот молчаливо общаются и расходятся. Все. И, похоже, даже не знакомы.

— Так напиши рассказ, где они познакомятся, и дело с концом, — зевая, подает идею Ярик.

У него началась пора выпускных, а затем — сразу вступительные в университет, и он жутко не высыпается — готовится. Поэтому, в отличие от меня, сильно не в духе последние дни. Нервничает — боится отца подвести и провалиться. И вроде по-прежнему целыми днями торчит у меня, но, как правило, сидит в гостиной на полу, обложенный учебниками и конспектами, и отвлекается только на поесть. Я-то ему ничем помочь не могу — разве что по русскому языку и литературе поднатаскать да морально поддержать — в точных науках не сильна, а на них у него упор идет. И жалко мне мою дитятку великовозрастную, но понимаю, что это важный этап становления его как личности, и ему все равно надо пройти через него.

— Какой смысл в этих «гляделках»? — спрашивает Ярик скептически.

— Романтика? — предлагаю свой вариант. — Познакомятся и выяснится, что они друг другу не интересны, а так… Каждый день начинается со сказки!

— Кто-то меня поучал, что недосказанность — это плохо, — напоминает Яр.

— А кто-то обещал заговорить с Агатой, — шпилю его в ответ.

— Я заговорю… Я вчера… почти поздоровался с ней, — бормочет он, мило покраснев.

— Почти — это как? — ехидничаю.

— Ну… Она шла навстречу, и я ей… кивнул.

— Кивнул с сердитой мордой, засунув руки в карманы, и, небось, еще и ускакал сразу бешеным мустангом в туман, не дождавшись ответа? М? — уточняю, толкая его вбок.

— Что-то вроде того, — признается виновато Ярик.

— Ладно, будем считать — первый блин комом, — обнимаю его за плечи. — Ты главное пробуй, пробуй! В следующий раз рискни улыбнуться там, открыть рот и сказать: «Привет, Агата!»

— Да хватит тебе издеваться! — бурчит мой приятель, а я смеюсь. — Слышь, а что это там такое? — он указывает пальцем на набережную реки, где недавно открылось новое летнее кафе. — Бассейн, что ли?

— Да, — киваю. — Надо же, — присматриваюсь, — и лежаки с зонтиками!

— Пойдем, а? Пойдем? — принимается скулить Яр. — Купаться-купаться-купаться! А то я с ума сойду от этой учебы!

— Коктейль под зонтиком… — выдыхаю. — Пошли! Тебе и правда не помешает немного отвлечься.

Кафешка оказалась фантастической: вдоль набережной стоят ротанговые столики с плетеными креслами и льняными циновками на них, под парусиновыми навесами, по центру — два бассейна: для взрослых и малышни с небольшими водяными горками, джакузи, вокруг — лежаки с зонтиками и низкими столиками с подставками под стаканы и бокалы… Официанты бегают, с кухни пахнет чем-то вкусно жаренным на гриле, чисто, опрятно, а территория огорожена не забором, а цветущими кустарниками. Красота!

— Шашлык будешь? — спрашиваю у мгновенно повеселевшего Ярика.

— Да! — хрюкает от вожделения Яр, уже стягивая с себя футболку и переминаясь с ноги на ногу перед заманчиво голубой, прохладной водичкой. Я невольно окидываю взглядом его стройное, поджарое тело, но еще с подростковыми угловатостями. Если распускать себя не будет — вскоре превратится в очень красивого мужчину.

— Нам две порции шашлыка из свинины, один безалкогольный «Мохито», а второй… алкогольный! — тощенький официантик в симпатичной форме понимающе кивает, улыбается и исчезает.

Яр встает на изготовку, чтобы занырнуть в бассейн, как вдруг начинает трезвонить его мобильный.

— Да, пап! Привет! — его голос теплеет. — Нет, я рядом. В окно выгляни! Видишь, кафе с бассейном? Мы с тут с Аней! Придешь, да, придешь? — разве что виляющего хвостика не хватает. Фыркаю, качнув головой, разоблачаюсь до купальника, но тут же заматываюсь на манер греческой туники в парео.

— Прикинь! Папа официально в отпуске! — радостно заявляет Ярик. — Будет помогать мне с поступлением! Специально подгадал!

— Это хорошо, — киваю, укладывая свою стонущую от наслаждения тушку на лежак.

— Он сейчас придет к нам! — возбужденно добавляет мой приятель.

— Угу, — киваю… И вдруг сажусь ровно. — Что, значит, сейчас придет?

— Ну, с нами посидеть… Надо ему тоже шашлык заказать! — и машет, паршивец, рукой официанту, а я растерянно поправляю оранжевую панамку с широкими полями. Нет, ну кто так делает! Я без макияжа — даже ресницы не накрашены, купальник у меня — так себе, средней паршивости, парео это… идиотское. Панамку лучше вообще не снимать — на голове полный бардак. Я же из дома вышла по принципу: «В тапочках на босу ногу до ближайшей помойки»!

Яру-то моих душевных мук не понять — вон, бултыхается в бассейне как ни в чем не бывало… Сволочь малолетняя! Ладно, чего уж теперь… Замираю на лежаке в картинной позе, спрятав глаза под солнечными очками.

Жду! Николая Валентиновича!

— Па! — орет Ярик, неожиданно вылезая из бассейна и вприпрыжку бросаясь к…

Ээээ… Ммммм… Н-да.

Я даже про позу красивую забыла и очки от удивления приспустила, приподнявшись с лежака, потому что… Кхм, этот «Николай Валентинович» максимум тянет на Николая без всяких отчеств, и рослым породистым мужчиной в дорогом костюме там не пахнет вообще!

К нам навстречу подпрыгивающей походкой, чуть косолапя (зуб даю!), идет нечто с каштановыми, как у Яра (и на этом их сходство заканчивается), волосами, почти достигающими плеч, заложенными за уши, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами, из-под которой виднеется черная растянутая футболка с изображением — вот сейчас сядьте — Дарта Вейдера с подписью на русском языке (!): «Люк, ай эм ёр фазер!» и в узких (у сына, что ли, одолжил?) темных джинсах, сплошь облепленных опилками. Ах да, еще он в кедах. Со звездочками. И этому мужчине за сорок??? Он директор???

— Пап, знакомься, это Аня! — представляет меня Яр своему отцу. — Аня, это мой папа Коля!

Мы замираем с «папой Колей» друг напротив друга, вперившись изучающими взглядами, и вот благожелательности от человека напротив я не ощущаю. Скорее, наоборот — меня сканируют с откровенным недовольством. Что меня задевает, поэтому я также бесцеремонно смотрю в упор на него.

В общем… Папа Яра, скажем так, ростом не вышел — глаза у нас на одном уровне оказались, с косой саженью в плечах тоже не задалось — телосложением он чуть крупнее меня. И сын на него мало похож. Видимо, в маму уродился. Ибо Ярик, может, и не красивый, как модель с обложки, но определенно хорошенький: с правильными чертами лица, глазюки большие, темные, резко очерченные брови, ровный нос, губы аккуратные, у Николая же внешность — сложная.

Широкие татарские скулы, брови вразлет, нос как будто высокомерно задран и при этом слегка… ммм, крючковат, тонкие поджатые губы, глаза… Пожалуй, выдающиеся: чистого лазоревого цвета и пронзительные. Под их прицелом мне как-то сразу неуютно становится. Я даже на секунду отвожу взор, но тут же возвращаюсь к ним. Гипнотизируют, если честно. Наверное, вот ими он и способен покорить. Если бы не смотрел на меня сейчас с молчаливым осуждением.

А я что? А я ничего. Сам тоже… не Дэвид Бэкхем. Поправляю на автомате парео, но оно предательски скатывается вниз. «Папа Коля» ползет по мне взглядом вслед за поганой тряпкой, застревая где-то в области груди. Ну… Она у меня есть, для интересующихся — размер второй, полноценный.

— Добрый день! — наконец решаюсь прервать затянувшуюся паузу. — Приятно познакомиться, — и протягиваю руку.

— Ну вы тут общайтесь! Я купаться! — бросает Ярик и снова плюхается в бассейн.

— Что вам нужно от моего сына? — неожиданно приятным баритоном задает отец Ярослава не совсем понятный мне вопрос.

— То есть? — отступаю на шаг назад и тянусь за парео. Что-то мне не нравится его тон.

— Он еще мальчик, а вы — взрослая женщина! Вам сколько? Тридцать пять? Тридцать шесть лет? Неужели нельзя было постарше кого-нибудь себе найти! — проговаривает Николай тихим голосом с нотками едва сдерживаемого бешенства. А я от такого хамства хлопаю растерянно глазами? Тридцать пять??? Мне?

— Вообще-то, — отвечаю ему, злясь, — мне двадцать семь! — вот зачем вру, а? — И ничего мне от вашего сына не нужно! — соображаю, что возраст — фигня, а вот то, что он мне предъявляет…

— Значит так, давайте, я вам дам денег, и вы отстанете от Ярослава. Навсегда, — несет дальше ужасающую ахинею Николай.

— А давайте я вам денег дам! — вспыхиваю. — И вы на эти деньги ко врачу сходите — голову подлечить! Вы, вообще, соображаете, что несете? — ставлю руки в боки. — В отличие от вас, Ярик — нормальный, здоровый парень с правильными ориентирами по жизни. И мы с ним просто дружим, потому что вам, видимо, до него дела нет! А пацан, вон, без вас все время скучает!

— Да что вы можете знать о наших с сыном взаимоотношениях? — вдруг морщится отец Яра, словно от сильнейшей боли.

— Я? Я все знаю! Потому что он только о вас и трындит целыми днями, а вы… вы… такое… про него думаете! — я аж захлебываюсь и словами, и эмоциями.

— Да что это за дружба такая — между мальчиком и… вами? — продолжает гнуть свою линию Николай.

— Обычная! А если вас это так сильно беспокоит — что ж вы раньше не озаботились, а?

— Аня… Папа… Все в порядке? — к нам подходит мокрый Ярик и озадаченно смотрит на наши разъяренные лица.

— Да, Яр, все в порядке, — отвечаю. — Вы тут отдыхайте с папой, а я пошла. Не буду вам мешать! — и зыркаю гневно из-под очков на Николая. Подбираю парео, натягиваю шорты и майку и удаляюсь с гордо поднятой головой под слабые возражения расстроенного Ярика.

— Дебил! Придурок! Кретин! — бормочу себе под нос, а у самой слезы на глаза наворачиваются. Познакомилась, блин…

Но чем ближе подхожу к дому, тем острее осознаю, что, в общем, Николая тоже понять можно. Наверное, наша дружба с Яром и правда со стороны выглядит странной. Но как вот объяснить ему, что ребенок его чудесный от одиночества у меня спасается. И между нами никогда не было и нет никакой двусмысленной недосказанности: ну что я, не различу, когда ко мне личность противоположного пола интерес сексуального характера испытывает?

Бред. И по ходу Ярика я не скоро увижу. Если вообще увижу. А ведь привыкла к нему, оккупанту. Но в данном случае лучше пусть с папой общается. Во всех смыслах полезнее.

Вздыхаю. А день так хорошо начинался!

Настроение писать рассказ про влюбленных на балконе пропадает. Извините, ребята, сегодня мне не до роли вершителя судеб. И почему в моей жизни все не как у людей? Вечно наперекосяк.

И ведь… Вспоминаю Николая и его смешную футболку… Потом глаза. И понимаю, что он мне понравился. Очень. Видно же, что человек не без чувства юмора, без претензий и пафосных замашек и в душе, наверное, действительно «тот еще рок-н-ролльщик». Ведь классно же, что дядька в его возрасте и статусе может позволить себе выглядеть так прикольно. Я и сама такая: никогда не понимала, почему, взрослея, обязательно нужно обряжаться в бабские тряпки! Если в душе мне семнадцать!

Зря я, конечно, тему его отношений с сыном затронула — явно по больному прошлась. Ведь если бы все было плохо, разве бы Ярик его боготворил, обожал так?

Тоска.

Зачем-то лезу в папку на рабочем столе с названием: «Письма». Иногда я их перечитываю. Они обращены к парню, которого я когда-то любила. Как раз, когда мне исполнилось семнадцать. С ним вот тоже не сложилось с самого начала и стремительно покатилось под откос.

А что если все исправить?

С азартом копирую письма и формирую их в рассказ, переделывая. Вдруг, исправив прошлое на листе бумаге, я хоть немного подправлю свое настоящее. Не хочется мне, чтобы знакомство с Николаем закончилось таким образом.

Просто не хочется.

Анины истории

Письма

Первое

«Когда думаю о тебе — сердце сжимается. Я начинаю чувствовать странную тоску и необъяснимое беспокойство человека с нарушенной психикой. Мне кажется, что нечто очень важное проходит мимо меня, и вся моя жизнь после расставания с тобой — это жалкая попытка совершить хоть один решительный шаг.

Уже три лета подряд я не нахожу себе места оттого, что где-то поблизости есть ты. Да, ты приезжаешь и вновь переворачиваешь всю мою почти упорядоченную жизнь с ног на голову. Господи, ты уже давным-давно отвел мне в своем сердце скромную роль приятельницы, которую нужно по приезде в родной город навестить, отдав тем самым дань романтическому прошлому. Конечно, когда-то, в другой, уже нереальной жизни, я была оправданием твоего существования. Но та пьеса закончилась, на сцене идет новая, где мне кто-то по ошибке или из насмешки отдал твою роль — роль страдающей от неразделенной любви героини.

Какая чушь! Прости, что смею писать подобное. Я не имею такого права, но все-таки пишу, потому что ты — единственная доступная мне мечта, остальные мне не по силам. В моей жизни осталось так мало романтики, что любое, самое мимолетное общение с тобой, уже спасение, пускай и на короткое время.

Я пишу от отчаяния.

Раньше ты искал встреч со мной, в каждой увиденной девушке надеясь найти меня. Теперь я, безошибочно различая тебя издалека в толпе, понимаю, что ты меня не замечаешь, не видишь. Если бы ты только знал, сколько раз ты проходил рядом со мной, почти обдавая меня своим парфюмом, и не чувствовал моего присутствия, не слышал учащенного биения моего сердца, не видел моей заблудившейся в пустоте улыбки.

«Почему же ты с другим?» — спросишь ты. Потому что боюсь. Боюсь остаться одна. Вот и цепляюсь за сложившиеся отношения с человеком, который всем меня представляет как свою будущую жену. Ведь ты приехал и уехал, а я по-прежнему здесь. Да и нужна ли я тебе? Знаешь, как глупо сидеть и тщательно продумывать то, что я тебе скажу по телефону, ловить мгновения, когда можно увидеться с тобой… Ненавижу это, но поделать с собой ничего не могу.

А ты мне не звонишь.

Уезжай поскорее и оставь мою больную душу в покое, освободи мое израненное бесплодными мечтами воображение!

В свое время я причинила тебе много боли и страданий, но ты мне уже отомстил. Поверь, нет ничего хуже на свете, чем быть развенчанным идолом».

Второе

«Перед тобой то самое письмо, которое я тебе обещала когда-нибудь отослать. Если, прочитав его, ты захочешь остаться тем, к кому обращен монолог, то оно по-прежнему останется письмом. Если же тебе все равно, то считай, я тебе прислала рассказ.

Кто-то из известных сказал, что события — это не документальные факты, не то, что имело место быть на самом деле, а то, что спустя какое-то время останется в памяти, то, что чувствуешь при попытке воспроизвести произошедшее, то, что останется на бумаге, то, что воспримет потом прочитавший написанное. Конечно, это не цитата, а ее вольное воспроизведение, а доказательством пусть служит монолог Ники, изучающей узоры на потолке…

Я рисую картину. Некоторые используют в качестве инструмента краски, карандаши, чернила, тушь, угольные стержни и даже собственные испражнения. Все зависит от мастера, от творца, от его видения. Я могу воспользоваться одним инструментом — словом, поэтому буду рисовать сочетанием букв и звуков. Эту картину, твой портрет, я дарю тебе.

Темные, взъерошенные волосы, зеленые… Зеленые? Нет, карие. Да, должны быть карими глаза. Черт побери, оказывается, я никогда внимательно не смотрела в твои глаза, потому что не помню или не знаю, какого они цвета. Наверное, боялась. Прости меня. При следующей нашей встрече, а она обязательно будет, иначе нельзя, иначе прощай, мечта, я изучу их с усердием дотошного исследователя.

Я отвлеклась. Продолжаю.

Упрямая лента сердитых губ, но в уголках притаилась улыбка. Ты не поверишь. Посмотри сам. Уголки твоих губ приподняты вверх в любом, даже самом депрессивном настроении, а значит, тебе больше нравится смеяться, чем тосковать… Но я знаю, какими могут быть твои губы еще. Мягкими, нежными, сексуальными, возбуждающе-волнующими, податливыми, умопомрачительными, влажно-теплыми… И самое важное — моими.

Не знаю, что ты чувствуешь, когда я прикасаюсь к ним. Увы, эти моменты в нашей общей истории так мимолетны — они остались в прошлом. Возможно, навсегда, превращаясь в обрывки прекрасного, но уже растворившегося в реальности сновидения. Да, не знаю. Но зато знаю, что каждое прикосновение твоих губ заставляет мое тело… трепетать? О, нет! Пошлый романный штамп. Мое тело начинает жить по своим законам, не подчиняясь разумному контролю. Оно требует других прикосновений, жаждет быть целиком и полностью в твоей власти. И только одна мысль отрезвляет меня и возвращает к жизни.

Это вопрос: хочешь ли этого ты?

Палящее солнце. Море. Соленый ветер. Музыка медноволосой почти тезки в ушах, в захлебывающемся от переполняющей душу романтики сердце, во всем разнеженном июнем теле. И ты. Рядом. Такой близкий. И недоступный. Ведь так? Ведь ты не хотел или боялся лишний раз притронуться ко мне… Наверное, из принципа, или… Да я не хочу знать!

Какое путаное повествование! Извини. Мысли перескакивают с одной на другую, сама едва успеваю следить за ними. Впрочем, такой уж подарок получается, поэтому можешь с каждой мыслью разбираться отдельно, а можешь, не читая, выбросить их все в мусорную корзину.

На чем я остановилась? Губы. Хорошо. Продолжим постепенное воссоздание тебя.

Открою тебе секрет из тех, за которые не лишают жизни под пытками. Если дотронуться слегка кончиком языка до мочки моего уха (любого, какое больше нравится), то мои ноги сразу же покрываются мурашками. Ты же знаешь это, да? Я чувствительная и… чувственная. А ты? Что будет с тобой, если прикоснуться губами к твоей шее?

Увы, мне кажется иногда, что ты знаешь обо мне все, а я…

Вторник. Идет дождь. Уже почти сутки вода льется беспросветным душем с неба, вызывая зависть интенсивностью напора, который дома не так часто увидишь в ванной. Холодно. Хмуро. А мне, несмотря на безобразие раскапризничавшейся погоды, все равно радостно. Я еду к тебе в гости. Но автобус еле-еле ползет, застревая, благодаря не очень-то расторопному водителю, во всех возможных пробках.

Нервничаю. Вдруг ты решишь, что я уже не приеду и уйдешь? Да еще, как назло, чем медленнее идет автобус — тем быстрее передвигаются стрелки на циферблате, сокращая мгновения нашего свидания. Я боялась, что ты уйдешь с остановки, так как в этом случае не знала, куда идти: мне неизвестны название твоей улицы, номер твоей квартиры и местоположение твоей комнаты… Я ведь ни разу не была в доме твоих родителей.

Ты ждал.

У тебя очень красивое тело… Без изъянов, без излишностей. Оно мне знакомо. Но сейчас я могу его только угадывать. А это вредно для здоровья. Отвлекает от чтения, просмотра сериала и раскладывания пасьянса.

Твоя комната. Шампанское почти выпито, конфеты почти нетронуты. В голове — легкий хмель и желание сделать глупость, о которой потом не буду жалеть.

Помнишь, ты как-то спрашивал о глупостях, которые я могу совершить в нетрезвом состоянии? Надеюсь, сейчас ты догадаешься, о чем я… Ты устроился на кровати, подперев щеку рукой. Я стараюсь на тебя не смотреть. У меня это не получается. Глаза предательски возвращаются к бесстыжему оцениванию твоей внешности и цепляются за одну деталь: майка на тебе немного задралась, оставив незащищенными от моих нескромных глаз несколько сантиметров твоего загорелого торса. Такая плавная, чувственная линия, ограниченная с одной стороны ремнем джинсов, а с другой — изнаночной каймой майки…

Да, еще я могу быть такой… Ведь я помню, помню жар телесных объятий! Наши ночи. Прости, я не должна об этом вспоминать.

Ты удивлен такому откровению? Но я не могла тебе этого сказать при встрече или по телефону. Я могу тебе это только подарить на бумаге. Остальных возможностей я лишена. Ты — не мой, ты — независим, ты — вне пределов моей досягаемости. Ты — на территории моей мечты. Ты волен оставаться там, сколько угодно.

Прости за эти метафоры.

У тебя стремительная походка человека, который не любит ходить медленно. У тебя упрямый подбородок, свидетельствующий о твоем нежелании принимать компромиссы. У тебя внешность западного человека, не вписывающегося в ландшафт провинциального города. Даже в толпе друзей у тебя одинокий вид.

Ты можешь быть разным, выбрав себе любую роль: Дон Жуана, меняющего несколько девушек за вечер, фотографа, принимающего рамки только безрамочного творчества, сумасшедшего шахтера, хорошего друга, страстного влюбленного, поклонника группы «Magic stars», приятеля всех детей, задумчивого созерцателя, шизофреника с раздвоением личности, человека, у которого замерзли ноги и который может в течение нескольких часов без устали слушать мою болтовню… Но единственная роль тебе не по зубам — роль простого серого обывателя.

Теперь ты отвергаешь любовь, как явление, и я, возможно, тому виной. Вероятно, я для тебя являюсь просто фикцией, плодом твоего воображения. Ты живешь в городе моей мечты (боже, как пафосно это звучит, но я не изменю слов), у тебя там своя, совсем отдельная от меня жизнь, о которой я опять-таки ничего не знаю, так же, как и у меня здесь — далекое от тебя существование, заеденное бытом.

Но где-то в твоем/моем сознании живет мой/твой образ, иногда всплывающий на поверхность и заставляющий тебя/меня чувствовать что-то иное и думать совсем о другом.

Не знаю, чем все это закончится».

Третье

«Пока ты был здесь, то подарил мне надежду. А теперь ты уехал, и вместе с твоим отъездом жизнь для меня остановилась. И мне больше не за что зацепиться, ведь на мои письма ты не отвечаешь так, как мне бы того хотелось. Ты вообще не отвечаешь.

Который день хожу в состоянии полной растерянности. С ним я рассталась. Не испытываю к нему даже сочувствия. Как и к себе. Нет на это никаких сил.

Костя, извиняться я больше не буду — нет смысла. Ты знаешь все сам. У нас нет будущего. Наша история любви свершилась. Я все испортила сама. Это я тоже знаю.

Недавно я сидела на скамеечке напротив дома твоих родителей, где мы провели вместе не одну ночь…

Я живу прошлым.

Знаешь, и я… Больше не могу.

Ведь ты приедешь летом?»

Четвертое

«Приеду.

И останусь».

Я откатилась на кресле от рабочего стола, уставившись в окно. Забавно, как много в моей жизни упущенных возможностей, людей, к которым я испытывала пылкие, искренние чувства, ощущала с ними особую близость, но проводила время с другими. Жила с другим… Пять лет.

В чем проблема? Что за несносное несовпадение желаний и возможностей?

Ладно, к чему теперь эти изыскания? Пусть хоть в этих письмах влюбленная Ника получит своего Костю, который с железобетонной выдержкой дождался, когда у его дамы сердца встанут мозги на место!

Утром просыпаюсь от настойчивого звонка в дверь. Подскакиваю на кровати.

Неужели Ярик? Только он может так усердно жать на кнопку!

Накидываю халат и выскакиваю в коридор. И как он с папой, интересно, решил проблему? Может, не все так плохо?

Распахиваю дверь и замираю с открытым ртом.

На пороге стоит Николай. Коротко постриженный (!), начисто выбритый, в белой футболке с треугольным вырезом, отлично сидящих на нем, немного неформальных брюках, правда, в тех же кедах. Со звездочками, но с букетом роз в руках и растерянным выражением на лице.

— Доброе… утро, — бормочу, запахивая плотнее халат.

— Д-доброе, — кивает Николай и резко сует мне под нос цветы. Затем, помявшись, добавляет:

— Я пришел… извиниться.