Цветы из бури

Глава 24

— Девочка-Мэдди, девочка-Мэдди, — Жерво крепко обнял ее и усмехнулся. — Все хорошо. Там никого нет. Никого.

В его руках ее конвульсивная дрожь утихала. Мэдди почувствовала себя очень глупой. Никого там не было. Конечно, никого.

— Собака зарычала, — объяснила она все еще надломленным голосом. — Дьявол вглядывался в темноту.

Еще одна волна дрожи пробежала по ней. Мэдди глубоко вздохнула, пытаясь собраться с силами. Дьявол забрался на кровать и улегся там с абсолютно невозмутимым видом.

По щекам Мэдди покатились слезы. Жерво начал стирать их.

— Прости! — сказала девушка. — Я знаю, там… никого нет! Я такая… глупая! Ночью… в своей комнате… я слышала шаги!

Герцог крепче прижал ее к себе.

— Девочка-Мэдди. Извини. Это моя вина, — он продолжал обнимать ее. — Идем. Давай посмотрим, что это было.

— О нет. Лучше не надо!

Но Жерво повел Мэдди к двери. Свеча, которую она бросила на пол в коридоре, еще горела. Герцог поднял ее. Фитиль свечи снова ярко вспыхнул. Жерво зажег от него факел. Не отпуская от себя Мэдди, он зажег еще один факел. Так коридор стал ярко освещаться по мере их продвижения вперед. Собаки то забегали вперед, то уступали им дорогу.

Наверху лестницы Жерво пристроил свечу к стене и вытащил последний факел из гнезда. Теперь уже по хорошо освещенной лестнице они начали спускаться.

Как бы ярко ни горел факел, темнота зала поглотила свет. Герцог отдал факел Мэдди, а сам подошел к огромной рукоятке в стене.

Факел высветил две огромные, массивные сверкающие люстры, которые начали опускаться сверху. Когда они были уже в пределах досягаемости, герцог взял факел и, переходя от свечи к свече, начал зажигать все ярусы. Огромное помещение постепенно стало освещаться. Из темноты появились золотистая кожа Жерво, его волосы, темные, как тени в углах. Наконец он отступил с факелом в руках. Языческий Бог в голом зале.

— Так лучше? — спросил герцог.

Мэдди уже очень давно начала чувствовать себя глупо.

— О да, — ответила она. — Спасибо тебе.

Дьявол вдруг погнался за тенью, спрыгнувшей с балкона для музыкантов. Началась погоня, но кошка сделала отчаянный рывок и скрылась в нише внутри камина всего в дюйме перед носом Дьявола.

— Призрак, — сказал Жерво.

Молодой лакей появился на пороге двери под галереей. Герцог посмотрел на него.

— Мы справимся… сами, — сказал он. Когда лакей вошел в зал, Жерво вытянул вперед факел. — Снимешь нагар. Свечи… до… утра.

Лакей поклонился. Жерво подошел к Мэдди.

— Спасибо. Я вела себя глупо. Наверное… мне нужно идти к себе, — проговорила она.

Герцог обнял ее за плечи и повел к лестнице, которая вела к его спальне. Собаки побежали впереди. Мэдди подумала о темной галерее, залах и лестницах, отделяющих ее от своей спальни. Она подумала о шагах. Девушка не верила в призраков, но в таком месте, как это, все же лучше было иметь рядом собак и огромного, сильного мужчину.

Призраки… Кристиан положил руки под голову и усмехнулся в темноту. Девочка-Мэдди — его милая, стойкая, практичная девочка-Мэдди боялась призраков.

Конечно, они имелись в замке Жерво. В любом количестве. Ему пришлось солгать, чтобы успокоить ее. Его любимым был тот, который спал перед огромным камином накануне Сочельника. Жерво сам видел его однажды холодной ночью после мессы, когда еще Джеймс был жив. Они подумали, что это заблудившийся бродяга проник в замок, но когда окликнули его, существо поднялось, потянулось и исчезло прямо сквозь деревянные панели, которыми был обшит коридор. Считалось, что подобное появление призрака приведет к тому, что хозяйка замка вскоре благополучно произведет на свет потомство. Но, действительно, в следующем году родилась его младшая сестра Катерина и сейчас все двадцать пять лет находилась в полном здравии, в отличие от его других трех братьев и двух сестер. Кристиан вздохнул, подумав о Джеймсе. И о Клейр, Анни, милом Уильяме Франсуа. У его матери были причины увлечься религией. Вероятно, им нужно было подкладывать баранью ножку, чтобы почаще заманивать к себе призрака.

Жерво не говорил Мэдди об этом призраке. Он сообщил ей только маленький кусочек правды — что над ее спальней находится Тропа Черной Охраны. Герцог даже не стал рассказывать девушке связанную с этим историю. Достаточно было одного названия.

Жерво улыбнулся. Теперь Мэдди должна остаться с ним. Мэдди устремилась к постели герцога. Она была в одной рубашке, но все же ей было тепло и она была в безопасности. Дьявол и Касс, посапывая, лежали у кровати. Ей было уютно, но она не заснула. На кровати было несколько подушек, и Мэдди нашла среди них ту, на которой явно спал Жерво. Она положила на нее голову, вдыхая его запах.

Помимо правильной Архимедии Тиммс и стихии плотского искушения, появилось что-то новое для нее: он, любивший красивые наряды, ласки, поцелуи. И подушка напоминала о человеке, который спал в другой комнате, близко, так что он сможет спасти ее от призрака.

Сейчас страх уже почти прошел, но Мэдди вспоминала, как крепко он схватил ее, когда она, сломя голову, влетела в спальню. «Здесь нет привидений», — это сказал Жерво. Дьявол ворчал на кошку, а герцог зажег огни во всем замке, показав, что есть на самом деле, и сам он рельефно выделялся в свете двухсот свечей.

Мэдди прислушалась к дыханию в той комнате. Дверь была почти закрыта: он оставил для нее щелочку, но слышала она только спокойное дыхание собак.

Мэдди лежала, уставившись в темноту. И тут она решилась на сумасбродство. Она поднялась и слезла с высокой кровати. Огонь догорал и осветить уже ничего не мог, но путь к двери она запомнила. Мэдди встала на пол босыми ногами, нащупывая дорогу. Вот стена, а вот и дверь. Она остановилась.

— Жерво, — прошептала она.

Если бы Кристиан спал, то не услышал бы. Но он сразу отозвался.

— Мэдди?

Она вздохнула.

— Я… — Она не умела лгать и просто сказала: — Мне страшно.

Это была в какой-то мере правда. Она дрожала от холода и возбуждения. Скрипнула его койка, а потом в дверях, как теплая тень, появился он сам. Он взял ее за руку и обнял:

— Испугалась?

Мэдди ничего не ответила, только прильнула к нему. Грудь его по-прежнему была голой, и она почувствовала свою вину за то, что ему пришлось отказаться от прежнего комфорта.

Мэдди хотела поцелуя, и он поцеловал ее, мягко и нежно коснувшись языком ее губ.

— С… тобой вместе? — спросил Кристиан, увлекая ее за собой в большую комнату. Мэдди шла за ним, сама не зная точно, чего он хочет, ухватившись за свой хрупкий предлог, оправдывающий поцелуи. Герцог шел рядом, почти касаясь ее. — Испугалась? — повторил он, давая ей возможность оправдаться. — Остаться с тобой.

Мэдди снова задрожала. Он тихо усмехнулся.

— Бедная девочка! Пойдем со мной.

Когда герцог обнял ее, его голая кожа показалась такой теплой и нежной. Когда он повел ее к кровати, она пошла за ним. В темноте Кристиан ориентировался лучше. Дойдя до кровати, он сел на нее. Собаки зашевелились и зафыркали на Мэдди, когда он подал ей руку.

— Прочь! — приказал им герцог, и они отошли от кровати. Мэдди видела лишь нечеткий силуэт Жерво на фоне постельного белья.

Он довольно улыбнулся:

— Здесь тепло… Это ты, Мэдди.

Она подошла к кровати, нервная и нерешительная, так как все шло помимо ее намерений. Кристиан привлек ее к себе. Казалось, что его тело как бы сливается с ее телом, его спина прижалась к ее спине, его нога к ее ноге. Он наклонился и поцеловал ее в плечо и шею. Потом он стал поднимать рукав ее рубашки. Пальцы его скользили по коже, ища грудь. Он водил языком возле ее уха. В его ласках была смелость и сила.

— Ты говорил, — сказала она едва слышно, — ты согласился…

Кристиан замер, положив свою руку на ее руку. Тихо вздохнув, он положил голову на ее плечо, но через мгновение лег на спину. Мэдди уставилась в темноту. Она почувствовала одновременно разочарование и облегчение. Ей было чего бояться и без привидений.

Вдруг Кристиан обнял ее и прижал к себе, стал тереться щекой о ее волосы. Тут она в изумлении поняла, что он совсем раздет и находится в состоянии возбуждения. Жерво ослабил свои железные объятия. С глубоким вздохом он положил руку под ее голову, и она почувствовала тепло его руки. Он стал убаюкивать ее. Они пролежали так довольно долго.

— Жерво, — позвала она.

— Меня зовут… — она почувствовала тепло его дыхания. — Кристиан. — Он наклонился к ней. — Жена моя.

Мэдди почувствовала стыд и вину. Это не он требовал расторжения брака. Это не он встал среди ночи и пришел к ней. Он не двигался. Он не задавал никаких вопросов. Просто бесстрастно лежал рядом. Мэдди понимала, что она наделала, — она уступила слабости своего земного «я». Она дала ему возможность решать, и он, человек чести, держался своего обещания больше, чем она была искренней.

Кристиан задумался о том, что если люди его круга ставили под сомнение его ум, то для них было интересно увидеть его сейчас, когда он обнимал женщину, которую считал своей женой, которую он хотел после нескольких дней соблазнительного общения, но при этом он бездействовал. Он вдыхал запах ее волос, ощущал изгибы ее тела, нежного девичьего тела, едва прикрытого полотном… Он чувствовал, что вся его кровь закипает, как будто бы пульс стучал: моя, моя! Он хотел ее, хотел обладать ею. И она хотела его. Он ведь чувствовал это. Не было ни отчужденности, ни враждебности. Он знал, когда женщина обозлена, а когда играет в негодование. Здесь не было ни того ни другого. Здесь было черт знает что. Он мог бы дать ей столько удовольствия благодаря накопленным за эти дни силам! Ведь она сама рискнула разыскать его, разрешить ему лечь рядом, так что он вполне имел на это право. Да, полное право.

К черту ее религию и ее «друзей»! Какая разница, какому богу они там молятся! Разве ее замужество вероломство? Разве она выходит замуж за падишаха, у которого двести жен! Он был обыкновенный человек, прекрасно знавший о своих грехах, но хотеть настоящей жизни с собственной женой — это ли грех? Она — его жена. Она — его.

Он обнял ее и произнес:

— Ты скажи… когда остановиться. Скажи… когда не хочется.

Пламя, пылавшее в ней, было медленным, но глубоким. Он хотел как бы разжечь от нее собственный огонь, чтобы не было ни городов, ни соборов, ни общественных зданий, чтобы в мире остались только он и она — одна плоть.

Мэдди заметила перемену прежде, чем он договорил. Она почувствовала напряженную энергию в своем теле, почувствовала, как напряглись и мускулы его руки у нее под головой. И вот он требует от нее слов. Скажи, когда остановиться. Он приподнялся и наклонился над ней. Сказать — не целуй меня, не шепчи о своих чувствах, не касайся губами моей шеи. Сказать? Не надо тяжести твоего тела. Не надо рук. Не надо гладить мои руки.

Она не могла. Нет, не могла.

Сказать «не надо», когда я так хорошо знаю твое лицо даже в темноте. Твои глаза, возбужденно глядящие на меня, темно-синие, как тучи, закрывающие звезды, смеющиеся без слов. Больше не надо? Больше не надо ласкать подбородок? Губы. Виски. Соблазнительно и опасно. Не надо, чтобы мои руки ласкали твое лицо, чтобы ты все теснее прижимался ко мне и целовал меня нежно и страстно? Остановиться? Нет, это невозможно. Это как стихия. Как столкновение миров. Остановить это, где все так тяжело и так сладостно, так порочно и так надежно? Сказать — «хватит»? Теперь, когда его обнаженная кожа прижимается к ее обнаженному телу, а его рука скользит по ее бедру, когда он крепко прижался к ней и когда мечта, кажется, становится явью. Она видела, как родятся дети, она выхаживала больных мужчин, она, затаив дыхание, слушала, как замужние женщины ведут нескромные разговоры. Но о том, что поразило ее, она не слышала от них. Да и как об этом расскажешь! О том, как он своим языком ласкает ее грудь и как каждое прикосновение как бы сжигает ее. О том, как он, обняв ее за бедро, прижимает ее к себе и в то же время ласкает ей грудь, а она, обняв его за плечи, всхлипывая отвечает ему. С глубоким стоном он еще сильнее прижался к ней. Затем своим указательным пальцем стал водить по ее торсу, животу, по самым укромным местам ее тела.

Остановись. О, остановись, не надо больше целовать меня. О, откуда ты знаешь все то, что приносит такие пронзительные ощущения, так что я вздрагиваю и извиваюсь под тобой, вся в огне. Она тяжело дышала в этой страстной муке. Она впилась ногтями в его кожу, как будто молча умоляя его остановиться. Но ей хотелось, хотелось, хотелось…

Он не остановился, отвечая ее телу, тому что оно говорило ему: да! Его пальцы скользили по ее телу, вызывая новые сладострастные ощущения. И снова его рот потянулся к ее груди. Она почувствовала, что теряет разум. Из ее горла вырвался какой-то звук. Он заставил ее узнавать все новую боль и все новое сладострастие, так что она тихо вскрикивала.

Не надо… пожалуйста, не надо… Он приподнялся. Она лежала под ним. Теперь она могла говорить «не надо», «я больше не хочу», «оставь меня».

Он входил в нее, содрогающей страстью и болью, он, ее муж, со всем жаром своего темного пламени, изощренный человек, знавший всякие сладострастные светские штучки, чье красивое тело играло с ее телом, одновременно вызывая боль и успокаивая ее, пока она не закричала на высшей точке.

— О, нет! — шептал он, целуя ее в губы. — Ничего, милая Мэдди, ничего. — Голос его был таким, словно ему самому было больно. Дыхание его было тихим и быстрым. Он полностью овладел ею, и желание вызывало легкую дрожь в его руках.

Она глотнула воздуха, напряженные мускулы расслабились. Она поняла, что острая боль ушла. Она долго и облегчением вздохнула. Словно ожидая этого, он нагнулся к ней и поцеловал ее тяжело и страстно.

Он начал снова, и боль возобновилась. Мэдди в испуге стиснула его руки. Он прошептал ей что-то, чего она не расслышала. Он был погружен в себя. Он целовал ее и всасывал ее кожу, словно хотел поглотить ее, войдя в ее тело. Боль потонула в его чувственном порыве. Обжигающее глубокое чувство больше было похоже на удовольствие. Она прижала его к себе и обняла, чтобы усилить возникшее чувство. Он качал головой, стонал, старался прижаться к ней еще теснее, словно ему не хватало близости. И это мучило его. Он хотел, чтобы они слились воедино. Он прижимался к ней. И из его груди вырвался стон. Она чувствовала его. Отвечала ему, наполнявшему ее своей жизненной силой. Она сама старалась прижаться к нему все теснее по мере того, как он повторял свои порывы. Она едва могла обнять его за плечи, настолько он был больше ее. И все же он прильнул головой к ее губам, как любящий ребенок.

— Мэдди! — шептал он, прерывисто дыша, — тебе будет хорошо, клянусь!

Она гладила его по плечам и спине. Она чувствовала, как бьется его сердце.

— Я принес тебе радость, — сказал он. Она закусила губу. Он прижался лицом к ее лицу еще теснее.

— Со мной тебе никогда не будет страшно, — сказал он тихо.

Остановись. О, остановись же. Но слишком поздно. Слишком поздно, потому что, прости меня, Боже, я люблю тебя больше, чем собственную жизнь.

Мэдди открыла глаза, чувствуя внутреннюю теплоту. Она лежала в его объятиях, а волосы ее, как день назад, были уложены в двойные косы. Она лежала тихо, прислушиваясь к его дыханию. Это ее муж. Теперь ничто им не помешает. Когда Мэдди повернула голову, Кристиан уже проснулся и, тихо лежа на боку, куда-то смотрел. В утреннем свете, который пробивался сквозь шторы, волосы Жерво казались черными. Выражение его лица трудно было разобрать. Потом он посмотрел на нее. Оба они молчали. Все изменилось. Целая пропасть была между вчера и сегодня. Кристиан повернулся и вздохнул, положив голову на руки, затем искоса посмотрел на нее.

— Ты жалеешь? — в его словах был вызов. Мэдди искала в своем сердце сожаление, упреки, но не находила ничего. Только испуг из-за того, что проявила слабость. Только чувство невероятной величины.

— Я, — сказал он, — нарушил… уговор.

— Но я же не просила тебя остановиться?

Кристиан снова посмотрел на Мэдди.

— Моя жена, — сказал он. Это было подчеркнуто близостью его тела, его весомой реальностью. Его колено касалось ее ноги так высоко, где ее больше никто не касался.

— Да, — прошептала Мэдди, — воистину, я твоя жена.

Жерво сел на постели, разогнав собак. Мэдди наблюдала, как он стал ходить по комнате, полной роскоши, со всеми этими гобеленами и картинами. Шторы с шумом открылись, и яркое солнце затопило комнату. Кристиан обернулся к ней и улыбнулся.

— Моя жена, — сказал он. — Прекрасно. — Он стоял и отдыхал, похожий на полутеневой силуэт в потоках солнечного света. Его жена. Она моргнула и отвела глаза, потому что смотреть на Кристиана было больно.