Цветы из бури

Глава 6

Что говорить, все аргументы разбежались в разные стороны при виде краснокожей Обезьяны и невозмутимой Мэдди. Кристиан не мог за ними угнаться. Он удивился, когда человек, управлявший всем, — низенький, толстый, с бесцветным маникюром — раскрыл дверь. Он изумился, когда она одна вошла к нему. Она казалась немного испуганной. Возможно, у нее были на то причины, но ему это не понравилось. Не вреди, никогда не причиняй вреда женщине, черт побери!

После минутного колебания она пересекла комнату. Ее рука удивила его: она словно взялась из ниоткуда. Взрыв. Звук. Неожиданный шум. Не знал. Спрятать вещи. Раз — и нет. ПОЧЕМУ! Он разозлился. Он испугался. Он хотел, чтобы все вещи оставались на своих местах.

Он посмотрел на нее. Рукопожатие, мужское, правой рукой. Но он не шелохнулся. Он стоял беспомощный, чувствуя растерянность и обиду, сжимая и разжимая пальцы правой руки. Он заглядывал ей в глаза. Ненормальная неподвижность. Будучи не в состоянии объяснить, он тяжело дышал, с усилием напрягаясь, чтобы заставить свое тело подчиниться его намерениям.

Потом она крепко сжала его руку, подняла ее вверх. Потом опустила.

Он ощутил ее пальцы, мягкие и прохладные, как туман, поднимающийся из-за горизонта. Он знал, что хотел сделать нечто более галантное: он поднес ее руку к своим губам и запечатлел легкий поцелуй, слегка пожимая ее пальцы.

Скромная девушка покраснела. Какие красивые глаза…

Он улыбнулся ей. Она облизнула губы. Обезьяна что-то предостерегающе зашипела. Кристиан посмотрел через ее плечо, сквозь решетки и понял, что вывел своего тюремщика из равновесия. Настанет время, когда он поплатится за это.

Другой, кровавый медик… Кровь. — Другой, он только стоял рядом с выражением заинтересованности и отеческой заботы. Кристиан догадался, что его проверяют. Он снова переключил внимание на Мэдди, напряженно изучая ее, не желая упустить свой шанс. Обезьяна был снаружи. Она — внутри. Он не мог позволить себе упустить такую возможность.

Когда она сделала ему знак садиться, он сел. Когда предложила воду, он выпил. Когда она заговорила, он уставился на ее губы и попытался вникнуть в смысл слетающих с них слов.

Его разозлило, что он ничего не мог сделать. Все злило, злило с тех пор, когда он вынырнул из темноты и бессилия. Без слов. Без самого себя. Он с трудом сдерживался. Хотелось схватить что-нибудь и бросить. Но бросать было нечего. Они вынесли отсюда все, что можно сдвинуть с места.

Мэдди — девочка — мягко, с ожиданием посмотрела на него. Он вовремя спохватился, что теперь не должен давать волю своим желаниям.

Когда появился поднос с невыносимым бараньим рисовым супом, хлебным пудингом и простой водой, он сел и долго смотрел на еду, в душе яростно протестуя. Она стояла рядом, потом взяла в руки ложку.

Нет. Нет, этого он не вынесет. Он чуть не швырнул поднос с супом и всем остальным через всю камеру. Что-то сдерживало. Вместо этого он протянул руку, схватил ее за кисть и стал неподвижно держать ее. Просто держать, а потом как мог спокойнее начал опускать ее вниз, пока ложка не очутилась на подносе.

Она разжала руку и выпустила ложку. Он поднял ее и съел их плебейский харч. Как разглядываемое животное в зоопарке! Его душа до самого донышка так наполнилась злобой и отвращением, что каждый глоток давался ему в борьбе с самим собой. Но он сделал это. Сделал, чтобы удержать ее и досадить Обезьяне единственным возможным ему способом.

Это тоже было испытанием. Он прошел его. Впервые с тех пор, как он очнулся от наркотического оцепенения, в котором они доставили его сюда, он добровольно сел и поел как человек.

Он подумал о своем поваре у себя дома, о блюдах, названия которых проносились у него в голове. О любимом шоколаде.

Он вспомнил жирный бараний суп и чуть не поперхнулся ненавистью.

Но Мэдди улыбнулась, это заставляло его чувствовать себя сердитым и довольным одновременно. Он мог простить ее. Бедняжка! Она лучше ржаного пудинга с пивом.

Квакер. Да, квакер, но он не мог сказать этого вслух, да и не собирался этого делать.

Он выдержал их проклятое испытание, и очи позволили ей остаться с ним, сидя за пределами его камеры. Дрожащие от слабости мускулы… его одолела усталость. Он навалился на решетку, не желая терять ее из виду. Говори… Не могу… Скажи, Мэдди-девочка… Останься. Останься.

Хотя бы до ночи, когда вернется Обезьяна. Кристиан побаивался, он не хотел давать повода для применения силы. Он лежал на своей узкой койке, словно послушная собака.

Ожидая подходящего момента… Он и Обезьяна знали это.

Утром она снова пришла вместе с «кровавым». Говорят какую-то тарабарщину… Писать книгу? Что в этой книге? Ложь. Ложь. Справочник. Течет кровь? Ванна? Боже, спаси меня…

Пришли еще двое тюремщиков, и он понял, что ему предстоит принять ванну. Он бросил взгляд на Мэдди, всего один взгляд, вкладывая в него страстную мольбу.

Она ободряюще улыбнулась.

Она не знала. Ему оставалось поверить, что она не имела ни малейшего понятия о том, что будет происходить, когда он подумал об этом, ему не хотелось, чтобы она все видела.

Обычно с ним находились трое тюремщиков, но сейчас он контролировал себя. Он позволил связать ему руки кожаными ремнями. Обыкновенно использовали смирительную рубашку, но если он будет спокоен, у них не возникнет повода для подобных действий на глазах этого наманикюренного докторишки. Кристиан знал. Он стал знатоком ожидания. От плохого к худшему. Кожаные ремни. Наручники. Кресло. Смирительная рубашка. Койка.

Он не стал смотреть на Мэдди. Мысленно он перенесся отсюда. В этом была единственная надежда продержаться здесь. Вместе с тюремщиками он спустился по ступеням в подвал, позволил им надеть на лицо кожаную маску, раздеть его, вслепую провести и оставить в бесконечном ожидании, когда его толкнут прямо в ванну.

Лед! Леденящий душу, обжигающий холод! Они окунули его несколько раз, металлический прут, придерживал голову под водой. В третий раз прут удерживал его под водой до тех пор, пока у него не стеснило грудь, а руки не стали судорожно цепляться за края. Он по-настоящему испугался. Долго. Когда он вынырнул, Обезьяна заглянул в прорези для глаз.

Кристиан встретился с ним взглядом. Маска плотно облегала его рот и нос. Он задыхался от холода. Тело сводило судорогой. Его вытащили из воды. Дрожа он стоял, прислушиваясь к разговору. Безмолвный, не видя ничего, кроме полоски света перед собой.

Обезьяна что-то произнес за спиной Кристиан и накинул полотенце ему на плечи. Кристиан тяжело шагнул назад, развернулся вполоборота и толкнул Обезьяну плечом.

Его тюремщик попытался сохранить равновесие, но его пальцы скользнули по мокрой коже Кристиана, и он с криком упал в воду. Ледяные брызги полетели в разные стороны. Ванна оказала на Обезьяну такое же действие, как на Кристиана. Двое других тюремщиков сочли происшествие забавным, по подвалу прокатилось эхо хохота. Кристиан стоял неподвижно, не улыбаясь даже под маской. Он остался на месте, чувствуя Обезьяну за своей спиной. Вода капала на каменный пол. Металлический прут ударил его поперек спины, вызвав взрыв боли, перебив дыхание, заставив его потерять равновесие… — Тюремщики остановили Обезьяну, чем предотвратили настоящее избиение.

Они следили друг за другом. Они знали, что Кристиана сегодня продержали под водой слишком долго. И в конце концов, пациент тоже может пошутить. Кристиану, вернувшемуся в свою камеру, пришлось воспользоваться услугами Мэдди в качестве камердинера.

Кристиан посмотрел на одежды, приготовленные для него. Он не крестьянин.

— Нет, — сказал он и скрестил руки, пытаясь не стучать зубами от холода, сдержать дрожь тела и стерпеть боль, отзывающуюся по всей спине.

Обезьяна позвал бы подмогу, связал бы его и напялил смирительную рубашку. Кристиан решил посмотреть, что сделает Мэдди. Он пытался скрыть дрожь, возникающую при каждом вздохе. Волосы были мокрыми, он продрог до костей. Ему совсем не хотелось сражаться и добиться появления Обезьяны. Ему была отчаянно необходима Мэдди-девочка. Ее спокойная, выпрямленная фигура, сидящая в кресле по ту сторону камеры. Белая фигура… Шапочка… Покой.

— Не то? — спросила она. Он нахмурился. Не то? Что она хочет сказать?

Подходящую одежду! Хотелось ему произнести. Это грубое, плохо сшитое тряпье!

Он схватил белье, пытаясь показать неуклюжие швы, неровные петли… Но не смог сделать этого. Он просто держал в руках белье. Растерянность. Разрыв между намерением и результатом.

Зарычав, он швырнул одежду. Его тело снова содрогнулось в сильных конвульсиях.

— Что с вами? — спросила Мэдди.

Она коснулась его руки. Он не мог стоять неподвижно, не мог унять дрожь и отвлечься от невыносимой боли. Он отдернул руку и подошел к окну, прижавшись к решетке, казавшейся обжигающе горячей под его замерзшими пальцами.

Долгое время она молча стояла у него за спиной. Он знал, что она заметила дрожь. Какая разница? Он попытался расслабиться.

Латунная рукоятка, соединенная со звонком, заскрипела. Кристиану захотелось повеситься, но они все предусмотрели. Они занимались этим годами. Тупоголовый тюремщик, вроде Обезьяны, обладал сверхъестественной способностью ожидать сопротивления и противостоять ему. Кристиан был выше, быстрее, моложе. Одному Богу было известно, но он надеялся, что у него сохранилось больше мозгов. Зато Обезьяне все было известно. Бритва и инцидент в ванной стали первой реальной победой Кристиана. Его спина пульсировала болью там, где ее коснулся железный прут, вызывая резкие содрогания, когда он шевелился. Он услышал в коридоре голос Обезьяны и напрягся. Его мускулы вновь стали конвульсивно сокращаться. Но звука открываемой двери не последовало.

Мэдди заговорила, Обезьяна стал возражать, но потом неохотно согласился. Шаги стали удаляться.

Кристиан обернулся. Мэдди-девочка смотрела на него, немного морщась и покусывая нижнюю губку. Встретившись с ним глазами, она быстро улыбнулась.

— Я послала за углями, — сказала она.

Послала за углями?

Она указала на пустой камин, обняла себя руками и задрожала.

Угли. Угли. Огонь, да. Да, они не делали этого прежде.

Ему захотелось поблагодарить ее, но он не смог. Только кивнул.

Она подняла брошенную одежду и предложила ему одеться. Кристиан попробовал что-то сказать, шевеля пальцами.

— Не понимаю, — она беспомощно смотрела на него.

Он заскрипел зубами и вздрогнул. Ладно. Попытайся снова. Он дотронулся до ее рукава, проведя пальцами по шву. Потом он провел рукой по шву на рубашке.

Она посмотрела на свою руку, потом на него.

— Простите, — она покачала головой. — Не понимаю.

Он сдался. Показал жестом, чтобы она ушла. Мэдди продолжала стоять. Он взял ее за плечо, развернул и подтолкнул к двери.

Она упрямо продолжала стоять. Пришел Обезьяна, принес совок углей. Кристиан немного подался назад. Загорелся огонь, они о чем-то невнятно заговорили. Обезьяна пожимал плечами, кивал, соглашаясь с ней, бросая на Кристиана нейтральные взгляды и, уходя, прикрыл дверь.

Кристиан уставился на нее. Не думать… Ради Бога… Одеваться перед ней!

Но она осталась. Она подошла к нему, коснулась пуговиц на его халате и принялась расстегивать их, словно занималась этим всю жизнь.

Кристиан перехватил ее руку и оттолкнул ее, издав звук негодования. Он указал на дверь и снова слегка подтолкнул ее.

— Позвать Ларкина? — спросила она.

Он глубоко вздохнул, пытаясь подобрать слова.

— Не… е…

Она, казалось, не понимала всей глубины его привязанности к ней. Он опять попытался заговорить с ней.

— Ларкина? — снова спросила она, протянув руку к звонку.

Вдруг он понял, что она собирается вызвать Обезьяну.

— Нет! — он покачал головой. — Нет!

— Я сиделка, — она ткнула себя в грудь. Он задрожал. Он старался держаться от нее на почтительном расстоянии.

— Сестра, — сказала она. — Сиделка. Сестра.

Ах, сестра? Нянька, сиделка. Значит, он должен позволить ей раздеть его, как инвалида?

Мэдди втайне испытала облегчение, когда в уголках его рта заиграла знакомая ироническая улыбка. Ясно было, что герцог испытывает ее. Если Ларкин и кузен Эдвардс вернутся и увидят его неодетым, станет ясно, что она не может справиться с подопечным.

Пока кузен Эдвардс не принял окончательного решения по поводу Жерво, ей предстояло во что бы то ни стало показать, что герцог под ее вниманием не становится менее управляемым.

Это оказалось сложнее, чем она ожидала. Очень трудно было помнить о том, что его поведение выпадает за рамки обыкновенной логики. В чем состоял интерес к его платью и его вещам в то время, когда ему было холодно? Ей захотелось одеть его потеплее и высушить волосы, а потом, позже вечером, когда ее место займет Ларкин, она собиралась изучить особенности терапевтических ванн.

На этот раз, когда Мэдди взяла в руки рубашку и шагнула вперед, Жерво стоял, не шевелясь, позволив ей приблизиться. Мэдди одевала отца тысячу раз, она привыкла и выработала целую систему. Жерво не возражал, когда она повернулась к кровати, хотя при этом слегка поморщился.

Мэдди снова принялась расстегивать халат. Когда она справилась с первой пуговицей, то заметила, что он внимательно за ней наблюдает. Его лицо находилось совсем рядом. Дойдя до третьей пуговицы, Мэдди сообразила, что этот человек — не ее отец… К шестой пуговице его дыхание, тихое и равномерное, стало казаться более интимным, чем соответствовало ситуации.

Она подняла глаза. Он протянул руку и провел указательным пальцем по ее подбородку, слегка приподняв его. Их глаза были на одном уровне, на расстоянии всего нескольких дюймов.

Его — темно-синие.

Мэдди отклонилась и выпрямилась. Ее туфли громко стукнули по деревянному полу. Жерво объявил себя хозяином положения. Он встал, не сказав ни слова, слегка приподнял брови, словно спрашивая, желает ли она продолжения. Мэдди взглянула на распахнувшийся халат и отвела глаза. Он повел плечами. Халат соскользнул и упал к его ногам. Он протянул руку за рубашкой.

Мэдди действительно имела огромный опыт сиделки. Она купала и переодевала немало пациентов, причем не только женщин. Ее часто приглашали, когда кому-то из членов Собрания требовалась помощь. И, естественно, она всегда заботилась об отце.

Он не был ее отцом. Он не был ни ребенком, ни больным, ни старым. В такой ситуации Мэдди оказалась впервые. Рядом был мужчина — рослый, крепкий, сильный, стоявший совершенно обнаженным, с рукой, протянутой к рубашке.

Каждая клеточка в ней хотела швырнуть ему одежду и выбежать из комнаты.

Но Мэдди видела усмешку, издевательскую и злую. Его фигура казалась внушительной в маленькой комнате. Широкоплечий, могучий, он производил впечатление на нее.

И знал это.

Жерво добился своего. По крайней мере, чувство, которое она испытала, немного напоминало страх. Она увидела силу, но также увидела и симметричность, и великолепные мускулы. В ее смятении была доля простого восхищения тем, каким высоким, стройным и надменным создал его Господь.

А Бог действительно славно потрудился. Казалось, любоваться им было не более грешно, чем восхищаться полетом ястреба над полями. Ястреб для нее, городской жительницы, был чудом, а обнаженная фигура мужчины — не менее романтична.

Мэдди подала ему рубашку. Он натянул ее, издав легкое шипение. Белый хлопок свободно ниспадал до бедер. Он прошел мимо, словно она не существовала, и взял чулки и бриджи.

Мэдди отвернулась к окну, ясно поняв адресованное ей послание. Она сложила руки, переплетя пальцы, испытывая желание извиниться, но слишком раздосадованная, чтобы сказать первое слово.

Мирское высокомерие и жестокость не были теми качествами, которые ее учили уважать. Но, с другой стороны, было прекрасно, что, несмотря на пребывание в подобном месте, на болезнь, Жерво с презрением относился к тому, что его раздражало. Он был не просто человеческим существом, он был герцогом и не позволял никому оспаривать это. И уж тем более какой-то обыкновенной квакерской сиделке.

Мэдди ждала, пока все звуки за ее спиной стихнут. Когда она собралась повернуться, он положил руку ей на плечо.

Жерво более или менее оделся. Жилет, бриджи и незастегнутый камзол. Манжеты, казалось, затерялись где-то в рукавах камзола. Он стоял, хмуро глядя на нее. Затем отступил назад и протянул вперед руки.

Это был до странного ранимый, неуклюжий и вынужденный жест. Он смотрел не на нее, а на свои запястья, оскорбленный и рассерженный одновременно. Мэдди скользнула пальцами в рукава, вытащила одну за другой непокорные манжеты и застегнула их. Потом посмотрела на герцога.

«Нет», — как будто сказал он, порывисто кивнув. Она приняла его жест за согласие, решив, что поступила верно.

Бриджи застегивались по бокам. Мэдди подождала, пока Жерво на этот раз попросит ее. Она усвоила урок. Герцог попробовал застегнуть пуговицу с левой стороны, но издал хриплое восклицание и схватил Мэдди за руку. Она шагнула ближе, быстро застегнула пуговицы с обеих сторон, заправила в бриджи рубашку и отступила назад.

За свою работу она заслужила еще один кивок. Его высокомерие развеяло всякий намек на личные отношения. Он взял со стола галстук и подал ей.

Мэдди завязала его, встав на цыпочки, а он стоял, наклонив голову. Когда она закончила, Жерво потрогал узел — простой, как она завязывала своему отцу, — и нетерпеливо покачал головой.

— Я не умею по-другому, — Мэдди развела руками.

На мгновение она испугалась, что он рассердится. Лицо герцога исказила зловещая гримаса, но затем рот расслабился. Жерво поднял раздраженный взгляд к потолку и, показав на распахнутую жилетку, потребовал, чтобы ее также застегнули.

Мэдди сделала это. Одежда плохо сидела на нем, была ужасно сшита и даже не подходила по размеру. Мэдди сразу подумала, что герцога, видимо, это должно сильно раздражать.

Жерво, казалось, уже ни на что не обращал внимания, а отвернулся от Мэдди, взял полотенце, чтобы высушить волосы, и щетку, лежавшую рядом с металлической раковиной.

Причесав левую половину головы левой рукой, он остановился, положив расческу на стол, и замер на мгновение, рассматривая ее. Потом посмотрел на Мэдди, сгибая и разгибая пальцы. Затем закрыл глаза, нащупал расческу, поднял ее правой рукой и причесал правую половину головы.

Единственным разумным объяснением столь странного ритуала было его смущение. Он снова посмотрел на нее, с вызовом подняв подбородок, и бросил расческу, со стуком упавшую на стол.

Мэдди сделала вид, что не видела ничего странного в его действиях. Она указала на огонь, наконец-то разгоревшийся и начавший согревать помещение.

— Присядь и согрейся, Друг мой…

Немного поколебавшись, что, казалось, было присуще всем его реакциям на ее действия, он придвинул к камину стул и сел на него верхом, подпер рукой подбородок, словно скучающий носильщик, ожидающий дальнейших приказаний.

Мэдди открыла деревянную дверь и прошла в длинную комнату, расположенную рядом с камерой Жерво. Чистое постельное белье стопкой лежало прямо за дверью. Мэдди заправила кровать, удивляясь, зачем тут были ремни и наручники, которые приходилось все время отодвигать в сторону, пока она меняла белье. Она знала, что он наблюдает за ней. Вместо того чтобы положить «путы» поверх застеленной кровати, как это обычно делалось, Мэдди подняла матрас и запихнула их под него, не без некоторого отвращения.

Когда она встала, поправляя выбившиеся из-под капора волосы, улыбка Жерво вознаградила ее за труды. Он скрипнул зубами и произнес:

— Обезьяна!

Потом он попытался еще что-то сказать, издавая полузвуки и проглатывая начальные слоги. Наконец он издал возглас отчаяния, сделал движение, будто его силой волокли к кровати:

— Вон!

Мэдди села на матрас. Она пожала плечами.

— Пусть отрабатывает.

Жерво отдал ей честь и улыбнулся. При этом он казался несколько развязным.

— Не хотите ли чаю?

— Чай… — повторил он.

— Хотите?

Он не смотрел на нее.

— Чай… Чай… Чай…

Он прикрыл глаза.

Чай? Чай. Линии на перевернутой плоскости. Дело в том, к чему все это? Линия — это узкая полоса. Ее оконечностями являются точки. Прямая линия — линия с равно расположенными на ней точками. Чай… Чай… Чай…

Он открыл глаза и, облизнув губы, посмотрел на нее. Его челюсти снова напряглись.

— Ха-а-а… а!

Он с силой выдохнул воздух. Где-то вдалеке пронзительно завопил пациент, застучав по металлу, требуя, чтобы доктор Тиммс и Святой Дух пришли сразиться с ним.

Жерво сжал спинку стула и прижался к ней лицом.

«Он в своем уме, — упрямо твердила Мэдди. — Он абсолютно в своем уме…»

Она собрала грязное постельное белье, и, взяв банный халат и полотенце, направилась к двери. Замок громко щелкнул, когда она повернула ключ. Решетка зазвенела, когда Мэдди захлопнула дверь. Жерво не пошевелился, не поднял голову, но его пальцы, сжимавшие спинку стула, побелели от напряжения.

В его портфеле лежало пятнадцать писем от леди де Марли и шестьдесят одно от герцогини, его матери. Мэдди просмотрела большинство из них. Герцогиня писала сыну каждый день, и, казалось, ее слова с поразительной легкостью слетали с кончика пера. Она писала о своей евангелистской деятельности, о помыслах и молитвах. Герцогиня не сомневалась, что сын поправится. Она выражала абсолютную уверенность в надежности моральной терапии доктора Тиммса и говорила, что лечение Кристиана в Блайтдейле для нее утешение. Она просила сына подумать о последствиях своей озлобленности, умоляла вернуться на тропу истины, преодолеть гордыню, тщеславие и леность, отречься от соблазнов. Все письма герцогини были написаны в том же духе. Возразить что-либо против наставлений матери сыну было невозможно, но письма между тем разозлили Мэдди.

Она сочла леди де Марли более рассудительной. Ее письма адресовались не Жерво, а доктору, причем в каждом леди интересовалась состоянием здоровья герцога и прогнозировала будущее. В четвертом письме, которое Мэдди читала, удалось найти то, что нужно: упоминание о сопровождавшем герцога багаже и прилагаемый список его гардероба.

Она отнесла список кузену Эдвардсу. Он в кабинете заканчивал свои ежедневные записи.

— Он тих, — сказал доктор, не объясняя, о ком идет речь. — Я заглядывал к нему, пока вы обедали. — Кузен Эдвардс со вздохом откинулся на спинку стула. — Что я думаю? Возможно, это только совпадение. Я не чувствую облегчения, оставляя вас один на один с таким тяжелым пациентом…

Мэдди решила проигнорировать оттенок нерешительности в его голосе.

— Я закончила заполнять счета. Ты будешь диктовать?

— Да, да, конечно. Но разве ты не выполняешь других обязанностей?

— Я буду делать все, что необходимо. Я не возражаю против работы по вечерам, пока меня отец не попросит о помощи.

— Мне это не нравится. Не нравится.

Мэдди молчала.

— Я удивлен, даже шокирован, что твой отец поддержал это решение. Глубоко поражен, учитывая, что тебе будет постоянно грозить опасность.

— Папа очень привязан к Жерво.

— Боюсь, того Жерво, которого он знал, больше нет. Он умер. Мои объяснения ни к чему не привели. Вы с отцом одинаково упрямы.

Мэдди снова промолчала.

— У Блайтдейла есть определенная репутация. Если пациент причинит тебе вред… Ты понимаешь, о чем я говорю? — Его лицо густо покраснело. Он вытащил ключ из кармана жилета и принялся внимательно его разглядывать. — Кузина, это может погубить меня.

— Мне очень жаль, — искренне сказала Мэдди. — Но я… Как я могу отвергнуть Участие? Я никогда не думала… Я никогда не испытывала столь глубокого и сильного стремления. Все прежнее кажется… бездуховным.

Кузен Эдвардс выдвинул ящик стола, пошарил в нем и вытащил трубку, набил ее табаком и закурил. Сладковатый запах наполнил комнату.

— Хорошо. Возьми эту тетрадь, — резко произнес он. — Я хочу, чтобы ты записала все дневные наблюдения. Понаблюдаем еще немного. Будь осторожна, Мэдди. Прошу тебя, очень осторожна.

— Обещаю.

Он глубоко затянулся.

— Вскоре он отправится в Лондон на освидетельствование.

— Освидетельствование?

— Да. Это необходимо для пациентов, у которых есть собственность. В зависимости от решения компетентной комиссии его должны объявить недееспособным и назначить опекуна. Конечно, приятного мало. Больные, как правило, становятся буйными, оказавшись на публике и слушая многочисленные вопросы. Скажу тебе честно, не представляю, что с ним будет. Я слышал, сегодня утром он опрокинул Ларкина в ванну. Его необходимо наказать.

— Опрокинул? — Мэдди закусила губу. — Ты уверен?

— Конечно. Неужели ты думаешь, мои сотрудники способны соврать?

— Жерво очень замерз, когда его привели в камеру. Он весь дрожал.

— Ничего удивительного. Он принимал холодную ванну.

— Не думаю, что такая мера полезна для его здоровья…

Кузен Эдвардс отложил трубку в сторону.

— Когда получила свое медицинское свидетельство, кузина Мэдди?

Она решила, что не в ее интересах отвечать на вопрос доктора. Сейчас ей не хотелось оставлять за собой последнее слово.

Он вычистил трубку серебряным крючком и подозрительно посмотрел на нее.

— Возможно, если в ближайшее время ничего не случится, ты будешь сопровождать нас в Лондон. Думаешь, с ним можно справиться?

— Да, — ответила она в надежде, что эта уверенность пришла откуда-то свыше. От более великой силы.

— Хотя без Ларкина мы не обойдемся.

Мэдди протянула список, обнаруженный в папке.

— Его семья прислала одежду. То, что на нем сейчас, не годится.

— Мы не выдаем буйным пациентам дорогую одежду. Они могут разорвать ее.

— Только в том случае, если она не подходит им.

Кузен Эдвардс покачал головой.

— Когда-нибудь ты все узнаешь. И далеко не все будет утешительным. Можешь одеть его в эти дорогостоящие одежды.