Декаданс

Глава 2

Арт-пространство «АлИн», как уже упоминалось, было не слишком большим, но в нем, помимо экспозиционных залов, имелась пара мастерских и помещение для мастер-классов, перфомансов, камерных концертов, поэтических вечеров. Инга привлекла к этому многих художников и педагогов, которые получили дополнительный заработок, а также привлекли свою сплоченную аудиторию в качестве зрителей и участников.

Но идея задействовать такой контингент принадлежала именно Алику. Он и после окончания учебы много общался с вышедшими на пенсию или уволенными преподавателями и старался им помочь. Инга время от времени устраивала выставки их работ, чтобы разбавить молодежный авангард, но жених убедил ее, что бывших наставников следует вовлекать в новую активность, а не только стряхивать пыль с холстов и эстампов, созданных зачастую еще в прошлом столетии.

И надо сказать, старожилы художественного круга Петербурга не только преподавали, но и учились сами у молодежи. Этот формат Инга называла «дневной» программой, руководство которой доверила Алику, а концепция «ночной» части принадлежала ей самой. В этом и состояла наиболее пикантная особенность арт-пространства. Инга давно интересовалась сферой душевных расстройств — творчеством психически больных художников, взаимосвязью отклонений и таланта и даже историей психиатрии в целом. Ей даже удалось получить у городской власти грант на проект, посвященный исследованию и продвижению творческого потенциала душевнобольных. Много сотрудничая с психоневрологическими диспансерами, Инга сама отыскивала наиболее способных пациентов — медицинские учреждения давно практиковали арт-терапию и устраивали внутренние выставки. Но медики рассматривали это как часть лечения и досуг для больных, а Инга считала, что пиар такого творчества посодействует оздоровлению общества, которое никак не может отказаться от деления на «нормальных» и «ненормальных».

В этом отношении девушка была очень активна, и не только на творческой почве: мимо нее не прошла ни одна скандальная история об ущемлении прав людей с ментальными особенностями. Она всегда называла их именно так, категорически отвергая более откровенные термины, в то время как Алик, относясь скептически к ее убеждениям, выражался гораздо бесцеремоннее. В арт-пространстве Инга поначалу читала лекции и устраивала кинопоказы, посвященные безумию в искусстве и массовой культуре, а потом основала проект с выставками и перфомансами, в которых принимали участие люди с определенными диагнозами. Проект получил название «Любой художник немного безумен».

На взгляд Инги, нотка больного и воспаленного придавала творчеству гораздо больше жизненной силы и правды, чем гармония и спокойствие. К «безумному» искусству она причисляла не только направление «ар брют», но и многие жанры, основанные на скрытой борьбе со страхами через воспевание ужаса, крови и порока. Например, старые народные сказки, где любой простой крестьянин или торговец мог стать жестоким убийцей, не нуждаясь ни в каких казенных «смягчающих обстоятельствах».

В своеобразном «манифесте» к проекту девушка изложила следующие мысли: «Мы, называющие себя „нормальными“, живем в сплошном лицемерии, боясь всего: от своих пищевых и сексуальных пристрастий до высшей воли, выдумываем себе идеалы и ориентиры, без которых шагу не способны ступить. И только у этих людей развязаны руки и душа, они способны искренне чувствовать, желать, достигать и творить. Они не меньше других жаждут любви, ласки и понимания и порой добиваются этого такими же бесцеремонными путями, как дети. Вспомните, как это умиляет взрослых, и посмотрите на них именно с такого угла! Почти любая история болезни в так называемых богоугодных заведениях — это прежде всего история о жестокости и равнодушии внешнего мира, родителей, которые бросают таких детей, сверстников, которые издеваются над ними, медицинского персонала, который часто ведет себя хуже тюремщиков. Портит не болезнь, а людское непонимание».

В кругу старых знакомых Инга однажды рассказала, что загорелась идеей развивать таланты таких пациентов еще в подростковом возрасте, когда по соседству с их семьей жила девочка с серьезными отклонениями. Она, по словам девушки, вечно искала контакта с ровесниками, но те либо боялись ее, либо откровенно издевались. А вот Инга прониклась к ней теплотой, причем даже не знала, что ее притягивало в этой беззащитной девочке, — «она словно была из тех, кого хочется любить, с кем все понимаешь без слов, кому знаешь что сказать и чего не говорить, и как молчать». Потом, как с грустью поведала Инга, ее семья купила квартиру в другом районе, так что больше она не видела эту девочку и не знала, как сложилась ее жизнь.

Тогда этот рассказ впечатлил Полину, будто сокурсница невзначай приоткрыла какой-то потайной, уязвимый уголок души. Но спустя некоторое время, уже в арт-пространстве, она как-то разговорилась с Аликом, вспомнила об этом случае, и тот неожиданно сказал, странно усмехнувшись:

— Поля, я эту мелодраму знаю давным-давно, и нестыковок там наберется на отдельный литературный анализ. Все это Инга в каком-нибудь фильме подсмотрела, или вовсе из головы придумала.

— Инга сама говорила тебе, что это неправда? — изумленно спросила Полина.

— Ага, разбежалась она! Я не удивлюсь, если сейчас Инга сама уже верит в свои легенды, потому что они стали хорошо продаваться. А если бы этот проект затух на первом этапе, фиг бы она о них вспоминала.

— Так из-за чего же она стала помогать душевнобольным? — недоумевала девушка.

— А кто говорит, что она им помогает? — невозмутимо сказал Алик. — Да Инга за все время этого меценатства не купила для больниц ни одного матраса и не помогла ни одной семье с умственно отсталым ребенком выбить соответствующую группу инвалидности, чтобы те вообще без штанов не остались. Она же у нас против «стигматизации»! Инга просто хороший импресарио и знает, что публика любит смотреть на чужие дефекты. К тому же, сейчас это во всем мире модно.

— Да что ты, Алик? — растерялась Полина. — По-моему, ты на нее наговариваешь! Я видела, как Инга беседует с этими больными художниками, и мне казалось, что она очень сердечно к ним относится. Если она и использует их в своих целях, они получают взамен хоть немного человеческого общения. Что же тут плохого?

Алик ответил, одновременно набирая текст на планшете:

— Да пока ничего, что и говорить, хотя лично я считаю, что многим из них это общение нафиг не упало. Гораздо больше в нем нуждаются адекватные, но выкинутые на обочину люди, вроде педагогов на нищенской пенсии. А насчет Инги — понимаешь, Поля, она все-таки еще и неплохой художник, а не только предприниматель. Поэтому у нее есть склонность к фантазиям, к экзальтации, к зыбкому пониманию реальности, что ли... Словом, я не уверен, что Инга всегда отдает себе отчет в своих симпатиях.

Тут юноша осекся и перевел разговор на другую тему, однако Полине этот случай запомнился, и она сделала для себя кое-какие выводы — в частности то, что дела в этой красивой паре совсем не такие гладкие, как казалось на первый взгляд.

Одним из тревожных симптомов было то, что у Алика стала усугубляться привычка, которая имела место еще в вузе. А именно — юноша, увы, иногда выпивал лишнего. Это еще не отразилось сполна на его приятном моложавом лице, веселых глазах и здоровой улыбке, но внутри скрывалось нечто более сложное. У Алика не было запоев или ежедневных возлияний, но на вечеринках он мог злоупотребить пивом или текилой и даже в легком опьянении у него странно менялось поведение. Он становился раздражительным и резким, отпускал недобрые замечания и остроты в адрес других ребят, в том числе и невесты, и даже провоцировал ее. До буйства и скандалов, к его чести, не доходило никогда, он будто в ювелирной точности знал свою «меру». Но Ингу это мало успокаивало — в кругу девчонок она часто сетовала на его привычку, напоминая, что отец Алика давно страдает от нее и наследственность никто не отменял. А ей, современной и уважающей себя женщине, нужен был «равноценный партнер, а не непутевое дитятко» (об этих словах Полине однажды рассказала Катя Савелкина).

И сейчас Полина все чаще замечала у Алика круги под глазами и нервно подергивающиеся губы. Он ни разу не позволил себе прийти на работу в неухоженном виде или с запахом перегара, но до ребят доносилось, как Инга отчитывала его за «безответственность», а он не считал нужным отчитываться и тем более каяться.

К радости Полины, сегодня Алик был в порядке, тем более что во второй половине дня предстояло важное мероприятие. Поспешно допив чай, она отправилась в мастерскую. В ее регулярные обязанности входила реставрация и декор мелких изделий вроде шкатулок, заколок, пеналов, гребешков, обрамлений для зеркальца или пудреницы, причудливых старомодных украшений. В основном эта продукция продавалась через их сайт, но лучшие образцы выставлялись и в самом арт-пространстве.

Эта работа со временем очень затянула девушку. Конечно, в ней не было той ауры старины и таинственности, как в печатных техниках, но ей нравился процесс очистки и шпаклевки материала, нанесения фоновых цветов, рисования мелких деталей, инкрустации и смазывания блестками. Лакировать Полина тоже умела, но в этом ей частенько помогал Игорь Евсин.

У него самого было маленькое помещение для цифровой и ручной печати фотографий с необычным эффектом царапинок, потертостей, пылинок и прочих оживляющих деталей. Также он отвечал за фоторепортажи с мероприятий и размещение их на страницах арт-пространства в соцсетях.

С Полиной мастерскую делили Катя и Яся, когда не были заняты по административным обязанностям. Еще пару помещений Инга арендовала для вышивок, варки декоративного мыла, литья свечек. Из этих аксессуаров формировались подарочные наборы с какой-нибудь символикой — их охотно покупали туристы, а порой поступали и заказы от города или солидных частных лиц.

Сегодняшний день, 8 июня, был Днем соцработника, к тому же круглая дата с момента учреждения. Государство не выделяло этот праздник и не особенно баловало тех, кому полагалась данная честь, поэтому энтузиасты вроде Инги брали это на себя.

Члены арт-пространства поехали в психоневрологический интернат в Зеленогорске, где уже бывали с выездными мастер-классами. Конечно, другие творческие люди Петербурга тоже не обделяли его вниманием, наряду с детскими домами или онкологическими больницами, но предприятие Инги Жарицкой работало под девизом родства между художниками и душевнобольными, что привлекало внимание прессы, интернет-сообществ и известных в городе гуманистов. И соответственно, приносило определенную выгоду.

Художники привезли подарки для работников реабилитационного отделения, выступили с мастер-классом по лепке, коллажу, лоскутному шитью и другим незамысловатым техникам, а также прочли несколько поздравительных лекций. После этого Инга сообщила своей команде, что навела справки о наиболее одаренных пациентах, которых можно задействовать для будущих выставок и перфомансов.

— А перфомансы-то зачем? — с недоумением спросил Алик. — Ну ладно они будут рисовать да лепить, а мы это у себя экспонируем и продадим — в пользу больницы, ясное дело. Но к чему их тащить в публичные места? Что им там делать? Кривляться и на руках ходить, как в стародавних «цирках уродов»?

— Алик, да что ты болтаешь? — раздраженно отмахнулась Инга. — Опять не в духе? По-твоему, мы им одолжение делаем, что позволяем в бирюльки поиграться, а за пределы заведения — ни-ни?

— Так это не по-моему, Инга, это так и есть. Но даже умственно нормальный человек редко бывает благодарным, а ненормальный вообще не понимает, что ему, так сказать, причинили добро, вот и подумай об этом.

— Слушай, твоя ирония, конечно, артистична, но неуместна и непонятна. Это такие же люди, и они не меньше любого из нас заслуживают права быть в публичных местах. Или ты забыл, сколько раз инвалидов не пускали туда, где «отдыхает приличная публика»? Я просто хочу подать так называемым здоровым людям человеческий пример! Истинно здоровое общество воспитывается именно в отношении к тем, кто обделен.

— А ты, воспитательница наша, не вали в одну кучу теплое с мягким! Одно дело когда в ресторан не пускают инвалида-колясочника с ясным рассудком, тут я сам готов заступиться. А какой-нибудь олигофрен в ресторане может захотеть поиграть с вилочками, ножичками и бутылочками. Тебе не кажется, что разрешать ему это чуть-чуть неосмотрительно?

— Вообще-то Алик прав, — вдруг заметил Игорь. — Я тоже считаю, что эти перфомансы нам совсем ни к чему. А если уж очень хочется, то любой студент за символическую сумму сможет изобразить безумного так, что от зрителей отбоя не будет.

Инга поморщилась, не скрывая раздражения:

— Что вас потянуло умничать, ребята? Вот что ты начал, Алик? Ты же не медик и даже не знаток-любитель, чтобы разбираться в таких вещах!

— Ну да, я скорее пациент. Будущий, — мрачно усмехнулся парень, и тут всем присутствующим стало совсем не по себе.

Тут девушка перекинула сумочку через плечо, развернулась и быстро пошла к стойке администрации, бросив на ходу:

— Задолбал уже! Когда тебе охота выпить, с тобой вообще невозможно разговаривать! Ведешь себя как баба с ПМС...

Ребята заметно смутились. Игорь ободряюще потрепал Алика по плечу и отвел его в сторону, а девчонки сгруппировались у выхода.

— Да, дела, — пробормотала Катя. — Поедем отсюда, посидим в кафе на станции? Инге все равно будет не до нас.

У Полины было скверно на душе и она бы предпочла отправиться домой, но поскольку Яся охотно согласилась, то и ей стало неловко возражать. К тому же, по дороге Катя сказала, что есть и приятные новости.

— Нехорошо получилось, что и говорить, — вздохнула та. — Видно, Алик все-таки успел перехватить чего-нибудь крепкого. Пятница же...

Затем, уже в кафе, Катя поведала с таинственным видом:

— Знаете, девочки, на днях я от Инги слышала, что она собирается организовать для нас творческий тур за границей. А вот где именно — молчит, хочет сделать сюрприз.

— А с нас что-то причитается? — спросила Яся.

— Как я поняла, платить нам ничего не надо, а вот поработать придется, — сказала Катя. — Ну, пейзажи с натуры, зарисовки городской жизни, фотоэтюды... Инга говорит, что в июле предстоит большой фестиваль на тему путешествий и межкультурного общения, и там, мол, все это окупится.

— И где мы будем жить? — поинтересовалась Полина.

— Инга забронирует места в гостинице, конечно. Никаких больше молодежных лагерей, не волнуйся! — улыбнулась Катя. — А что, Поля, у тебя дежа вю? Ты все еще от той поездки не отошла?

Здесь стоит заметить, что Катя, отчасти против воли Полины, оказалась в курсе ее чувств к Алику еще когда они студентами ездили на практику. Она была наблюдательной девушкой, они вместе с Полиной и Ясей жили в комнате и ели в столовой, и понемногу о чем-то Катя догадалась сама, а остальное Полина выложила ей в порыве отчаяния. Катя невозмутимо заверила ее, что это всего лишь детская болезнь, а они проходят сами, когда «физиология свое берет».

Тогда Полина, обычно тихая и бесстрастная, почему-то рассердилась и ответила:

— Знаешь, Катя, если парни на меня смотрят как на пустое место, то физиология может хоть наизнанку вывернуться, толку не будет!

— Да ладно, будь проще, и люди к тебе потянутся, Поль, и парни в том числе, — безмятежно ответила Катя. — А если будешь носиться с несчастной любовью, у тебя точно в личной жизни ничего не получится!

Правда, гнев Полины все-таки возымел какое-то действие, поскольку на следующий день Катя подошла к ней и сказала с неожиданной робкой задумчивостью:

— Слушай, Поля, я тебе, похоже, вчера лишнего наболтала. Ну ты не обижайся, я же сама знаю, что у меня не язык, а помело! Мир, ладно?

Разумеется, Полина не хотела ссориться, и они полюбовно закрыли эту тему до самого окончания учебы. Катя знала, что у сокурсницы ничего не менялось в личном плане, но об Алике никогда больше не заговаривала.

И вот назревало нечто похожее, хотя Полина почему-то чувствовала себя иначе, чем тогда. У нее не то чтобы появились какие-то надежды на Алика, но его связь с Ингой уже не казалась такой незыблемой. Порой девушке казалось, что отношения Алика и Инги держатся именно на конфликтах, вечном напряжении и даже его дурном пристрастии, будто они взаимно подпитываются каким-то нездоровым вдохновением. Вроде бы они нуждались друг в друге, но не как любящие парень и девушка, а как противоречивые творческие натуры, тянущиеся к саморазрушению. А простые, понятные, обывательские радости вроде общего дома, свадьбы и воспитания детей никак не вязались с их союзом.

Зато Полина искренне мечтала именно о такой радости, и порой ей казалось, что мысли Алика созвучны с этим. Поэтому она все чаще думала, что работа у Инги может привести ее к чему-то очень важному и судьбоносному. Вдруг она угодила в этот переплет по некой потусторонней воле? И у нее есть еще шанс оказаться в жизни Алика кем-то иным, нежели безмолвным и страдающим наблюдателем?