Дева и плут

Глава 23

Непостижимо, но снаружи продолжали без устали перешептываться волны. Не доверяя своим ушам, Доминика выглянула из окна. Тучи, которые ночью застилали небо, теперь скопились на горизонте, загораживая восход. Скалу Ларины сплошь покрывали спящие чайки.

Как может мир оставаться прежним, когда ее жизнь разлетелась вдребезги?

Она вернулась к сестре. Нет. К телу, в которое сестра вернется после воскрешения. Может быть, она ошиблась. Может быть, она не умерла.

Она наклонилась ближе. Грудь сестры была неподвижна. Повинуясь глупому порыву, Доминика открыла рот и сделала глубокий вдох, как будто сестра могла последовать ее примеру и вновь задышать.

Пес, лежавший на безжизненном теле, поднял морду и моргнул несчастными глазами.

В соседнем помещении вразнобой храпели паломники. Перед посещением усыпальницы полагалось всю ночь молиться, но все они выбрали сон, в слабости своей поддавшись соблазну на несколько часов исчезнуть из земного мира. Они, в отличие от сестры, вернутся назад.

Негнущимися пальцами Доминика достала из котомки пергамент, перо и нож, и они мертвым грузом легли ей на колени. Она хотела написать что-нибудь в память о сестре, но впервые не находила слов.

И поняла, что больше никогда не возьмет в руки перо.

Внезапно она испытала острую потребность уйти. Позже она выполнит все ритуалы, которые сопутствуют смерти, поговорит со всеми, кто зайдет поздороваться и вежливо осведомиться, как сегодня здоровье сестры. Сейчас же ей нужно уйти туда, где ее слезы и всхлипывания никого не разбудят.

Она поцеловала сестру в холодный лоб. Иннокентий не пошевелился.

— Охраняй ее, — шепнула она и выскользнула из комнаты. Огибая на цыпочках спящих паломников, она даже не посмотрела, проснулся ли Гаррен.

Выйдя наружу, она набрала полные легкие соленого воздуха и по сырому песку побрела к морю. В одной руке она сжимала пергамент, а в другой нож и перо. На убывающих волнах среди скал покачивались три маленькие лодки брата Иосифа. Монах сказал, что пилигримы должны ползти. Сегодня в полдень, после утреннего покаяния, она тоже должна была встать коленями на мокрую гальку и ползти до острова, чтобы вознести молитву у могилы святой.

Но она больше не ждала знамения о том, что ей можно вступить в орден. Ниточки, которые связывали ее со знакомым миром, оборвались. С нею не осталось ни Бога, ни сестры, ни письма.

Песчаная полоса берега уперлась в груду валунов и обломков скал. Она затолкала пергамент, перо и нож в котомку и принялась карабкаться наверх. Зазубренные камни больно царапали ее ладони, но Доминика была тому только рада. Наверху предрассветный ветер охладил ее веки. Волны, разбиваясь о камни, обдавали ее брызгами и запахом водорослей.

В прошлый раз, когда она чуть не утонула, ее слова уничтожил Бог. Сейчас она расправится с ними сама.

Она открыла глаза, развернула пергамент и ударила его ножом.

Упрямый кусок кожи сопротивлялся. Лезвие прошлось по его поверхности, не причинив большого вреда. Она полоснула его еще раз, сильнее, и пробила в середине большую дыру.

Зашвырнув нож за камни, она взялась за пергамент обеими руками и попыталась разорвать его напополам. Ничего не вышло. Тогда она придавила его башмаком и резко дернула на себя. Половинка листа оторвалась и повисла в ее руке. Она бросила ее в мутные, серовато-зеленые воды.

— Ника, что вы делаете?

Услышав голос Гаррена, она вздрогнула. Он стоял, нахмурившись, внизу, на песке.

— Не надо. — Не дожидаясь ответа, он взобрался на камни и поймал ее за руку, но было поздно. Вторая половинка листа тоже отправилась в плавание по убывающим отливным волнам.

— Ника, зачем? Это же ваши записи. Частичка вас.

— Простите. Вы заплатили за пергамент большие деньги.

— Деньги ничто. В письме — вся ваша сущность.

Она посмотрела на нечеткую линию, разделявшую небо и море. Там пергамент упадет за край земли. Письма больше нет. Ничего больше нет.

— Сестра отошла к Богу. — Слова оцарапали ее горло. Плечи ее затряслись, и он притянул ее к себе, укрывая от ветра.

— Бедная моя Ника, — пробормотал он в ее волосы.

Его прикосновение отчасти заполнило кровоточащую пустоту внутри. Гаррен пронизал собой все ее существо. Гаррен изо дня в день был с нею рядом, он проник под ее кожу, слился с ее дыханием за те мили, что они прошли вместе. Гаррен подарил ей сомнения и радость.

Она прижалась к нему, упиваясь его теплом, его мужским запахом, слабея, дрожа от ощущения близости, и на сердце стало немного легче.

— Все равно, нельзя вам бросать писать. В этом вся ваша жизнь.

— Моя жизнь оказалась совсем не такой, как я себе представляла.

— Так бывает.

Я считала себя безымянным подкидышем и мечтала посвятить свою жизнь Богу. А оказалась, что я незаконнорожденная дочь графа и монахини. О чем мне теперь мечтать?

Она вгляделась в его бирюзово-зеленые глаза, жалея, что не может открыться ему и разделить с ним их обоюдную привязанность к Уильяму. То был секрет сестры, и раскрывать его у нее не было права.

Растрепанные ветром волосы щекотали ей нос, и Гаррен заправил пушистые прядки ей за уши.

— Если б я только мог спасти вас от разочарований.

Она улыбнулась, впервые за много дней ощутив в душе умиротворение и уверенность. Она знала, что ей осталось. Быть женщиной. Жить одним днем. Здесь, на земле. Хотя бы один раз. Чтобы вспоминать об этом всю жизнь, каждую ночь.

Откинувшись назад в уютном кольце его рук, она заглянула ему в глаза.

— Быть может, Господь свел нас для того, чтобы мы спасли друг друга.

Она обняла его покрепче и пробежалась ладонями по мышцам его спины, вверх, вниз, наслаждаясь острым ощущением жизни, когда он выгнулся под ее пальцами. Потом нашла губами ямку у его горла, где сходились концы кожаного шнурка с пустым реликварием, и попробовала его на вкус. Его стон завибрировал у нее на губах.

Он оттолкнул ее и спрыгнул с валуна вниз.

— Я не могу.

Она последовала за ним, спустившись по камням на сырой песок. Холодный морской воздух закружил под ее юбками. Спотыкаясь на вязком песке, она догнала его и поймала за руку.

— Carpe diem. Вы сами говорили. Завтра может не наступить.

Он высвободился.

— Ваше завтра связано с монастырем.

— Господь дал мне знамение. Я не гожусь в монахини.

— Вы так решили, потому что не смогли взлететь? Послушайте, я смогу убедить мать Юлиану…

— Господь не всегда отвечает на наши молитвы так, как мы ожидаем. Теперь я поняла это. Мой ответ — это вы.

Он ласкал ее взглядом — страстным, тоскующим, безнадежным, полным боли, которая шла из таких глубин его души, которые прежде он никогда не обнажал перед нею.

— А вы — ответ на молитвы, которые я никогда не осмеливался произнести. Увы, слишком запоздалый.

— Нет, нет. Меж нами тот дух. Я его чувствую.

Он в исступлении замахал руками, точно был готов сделать что угодно, лишь бы устоять и не дотронуться до нее.

— Поймите, нельзя отказываться от своей мечты только из-за… — Он сжал кулаки и притиснул руки к бокам. — Только из-за этого.

Из-за этого. Неправильное, мелкое слово для того, что связало их и освободило из оков ее душу. Она положила ладони ему на грудь, чтобы почувствовать биение его сердца.

— Не только.

Он стоял, недвижим, как статуя.

— Нет. Я не допущу этого. — Голос его надломился.

Она ухватила его за тунику.

— Я все равно не уйду.

— Нет, — резко сказал он. — Не сейчас. Никогда.

— Но почему? — Откуда-то изнутри, из сладких недр ее существа, которое алкало его, поднялись и исторглись из глаз слезы.

— Потому что, — сказал он, и голос его был острее ножа, — потому что Бог этого не хочет.

Ее руки взвились к небесам.

— Не говорите мне, чего хочет Бог. — Горькие слова разрывала ей горло. — Я верила Ему. Я даже думала, что смогу повлиять на Его волю. Но теперь я знаю, что Он не следит за мной.

— Следит. — Злость и радость схлестнулись на его лице. — Когда вы собирались прыгнуть с обрыва, я пообещал Ему отдать вас, если Он вас спасет.

Кровь схлынула с ее щек. И сквозь крики пробудившихся чаек она услышала, как Господь засмеялся с небес. Сжав кулаки, она ответила:

— Мне все равно, что вы Ему обещали.

— Я скажу матери Юлиане, что вам было знамение от Ларины. Вы заживете той жизнью, которую всегда хотели.

— В той жизни нет ничего из того, что я хочу сейчас. — Она улыбнулась печальной улыбкой взрослой женщины, в которую превратилась за три недели. — Я хочу вас.

Превыше своей бессмертной души.

От ее слов сердце Гаррена забилось быстрее. Оживленный восходом ветер охладил пот, блестевший над его верхней губой. Птицы закричали, перебивая друг друга, и волны забурлили у берега так же неистово, как и кровь в его венах.

Он увидел, как искорка жизни пробилась сквозь боль в ее ярких синих глазах. Когда он сам терял близких, то с каждой смертью ощущал, как постепенно умирает его душа. Он не допустит, чтобы с нею произошло то же самое.

Она протянула руку и коснулась его щеки. Он не отстранился.

— Пожалуйста.

Ее спас я, Боже. Она моя.

Она шагнула к нему, лаская заросшие щеки, трогая уши, путаясь пальцами в его волосах. Притянула его лицо к себе и поцеловала солеными от слез губами. Желание, которое скопилось внутри него за время, пока они шли рядом, прорвалось наружу, и он нежно стиснул ее в объятьях, бережно, постепенно обвивая ее руками все крепче и крепче, словно хотел слиться с нею в одно существо.

Он приник к ее сладкому рту, впиваясь в ее язык, в ее губы, ощущая, как глубоко в ее горле зарождается стон, жадно смакуя ее, словно долго голодал и теперь хотел сполна насладиться живительной пищей.

Отливная волна окатила их башмаки, унося из-под ног песок, и она, пошатнувшись, вцепилась в его плечи.

— Идем. — Он взял ее за руку и отвел на полукружье сухого песка за уступом скалы, откуда их не было видно ни с острова, ни из хижины. Потом снял балахон и расстелил его на песке.

Увидев, что она уже возится со шнуровкой платья, он остановил ее и по очереди перецеловал кончики ее пальцев.

— Тише. Не надо спешить, — проговорил он, обращаясь и к себе тоже.

Она улыбнулась с неожиданно понимающим видом.

— Все нужно делать плавно, не торопясь.

— Что?

— Так говорила мне сестра, когда я училась писать. Я слишком усердно старалась.

В животе у него сладко сжалась спираль удовольствия.

— Не надо стараться вообще.

Он задержался губами на ее ладони, дразня кончиком языка V-образные промежутки между пальцами. Потом лизнул маленькую мозоль на среднем и один за другим обмакнул все ее пальчики в рот, отчего глаза ее изумленно распахнулись и сразу же закрылись от наслаждения, которое дарили удары его языка. Плоть его налилась. Он был готов овладеть ею, но медлил, чтобы ее груди истомились под колючим шерстяным платьем, чтобы она повлажнела от желания как в ту ночь, когда исповедалась перед ним.

— Давайте сядем, — вымолвил он, удивляясь, что хватило сил заговорить.

Она села на расстеленный балахон и вытянула ноги. Расшнуровав ее промокшие кожаные башмаки, он согрел ее холодные ступни своими теплыми ладонями. Потом плавно потянул ее юбки вверх, медленно обнажая ноги. Она согнула одну в колене, и он чуть не излился раньше времени при виде ее бледных, как лунный свет, окрепших за дни пешего путешествия, ног. Его большая загорелая ладонь легла на ее колено, и он закружил большим пальцем по внутренней стороне ее бедра.

Он тронул ее губами над коленом, и она шевельнулась. Потом запуталась пальцами в его волосах, которые тугими колечками вились на шее.

— Жесткие, как чертополох, — выдохнула она, осмелившись соскользнуть ниже и забраться под ворот его туники. Ее пальцы, жадные, как и ее губы, целовали обнаженную кожу его спины. Жаркая волна пронеслась по его позвоночнику и толчками забилась в паху.

Его рука, отвечая, поднялась вверх по ее бедру и замерла у нетронутого лона. Она придвинулась к его руке, и он мягко положил ее на спину и снова прильнул к ее губам, упиваясь тем, что соприкасается с нею всем телом.

Задыхаясь, она прервала поцелуй.

— Перевернитесь на живот.

— Зачем? — шепнул он в ее полуоткрытые губы, не желая отпускать ее.

— Увидите. — Она улыбнулась, разворачивая его плечи.

Он неохотно подчинился и растянулся на животе.

— Что вы хотите сделать?

Она задрала его тунику, подставив его обнаженную спину колючему морскому ветру, и зачерпнула горсть песка.

— Ш-ш. Закройте глаза.

Он ощутил, как песок течет меж лопаток, вдоль позвоночника, по плечам. Потом она смахнула его и легко, как перышком, начала водить пальцем по спине, двигаясь слева направо. По его рукам и ногам, расслабляя, возбуждая, побежала теплая щекочущая рябь. Он немного приподнял бедра, чтобы напряженному члену не было тесно, и оглянулся.

Сквозь ресницы подглядывая за нею, он видел, как она выписывает что-то на его спине, сосредоточенно прикусив нижнюю губу. Наконец она закончила и поставила под его правой лопаткой точку в виде теплого, влажного поцелуя.

— Что это? — спросил он, приподнявшись на локтях.

Она легла рядом.

— Я написала: «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему».

Он подмял ее под себя и, просунув руку под ее талию, прижал к себе. Мягкие груди расплющились о его грудь. Моя.

— Прекрасные слова, — прошептал он ей на ухо.

— Они созданы Богом.

Он откинулся назад и недоверчиво взглянул на нее.

— Как?

— Это из книги «Песней Соломоновых». Вас что, в монастыре не заставляли читать Библию? — спросила она, усмехнувшись.

Она впервые подтрунивала над ним, и ему ужасно это понравилось.

— Чтение всегда давалось мне с трудом.

Она торжественно улыбнулась.

— Я хотела, чтобы мы чувствовали то же. — Сцепив руки за его спиной, она сжала его так, что он выдохнул, потом уткнулась ему в грудь, и следующие слова вышли смазанными. — Хотя бы один раз.

— Не один раз, — прошептал он. — Всегда.

Стыдясь своих загрубевших рук, стыдясь всего, что они творили когда-то, он позволил ладоням соскользнуть вниз по изгибу ее спины к талии, к бедрам, взметнуться вверх по рукам и лечь на ее груди, где сквозь шерстяное полотно проступали ее соски. Когда он коснулся их, у нее вырвался вздох.

Она прильнула к его губам, и он пропал в ее поцелуе, растворяясь в ней как в тумане, перестал думать о том, где он и кто он, забыл все свои обещания, включая то, что было дано Богу.

И когда он вошел в нее, то умолк даже голос, непрестанно шептавший внутри — а что, если теперь ты ее потеряешь?

Скорбные крики чаек пробудили Доминику от того, что не могло быть ничем иным, кроме как сном. То волшебство, которое произошло между нею и Гарреном, тот кошмар, в котором умирала сестра — ничего этого не могло случиться на самом деле. Но Гаррен лежал с нею рядом и был вполне осязаем, а тело ее еще не остыло после его ласк.

Она увидела, что он смотрит на нее, и в его взгляде была улыбка.

— Твои глаза стали другими.

— Да? — Он изогнул бровь. — Какими же?

— Раньше они были темными, как мох на стволе. А теперь похожи на молодую листву, сквозь которую светит солнце.

Его палец обвел ее бровь, пробежался по скуле и остановился на переносице.

— А твои больше не пронзают меня, будто кинжал.

Она легла на спину и устремила взгляд в синевато-серое, сливающееся с мутными водами, небо. Шорох волн убаюкивал, заполнял тишину.

— Кажется, я опять засыпаю.

Он рассмеялся и обнял ее, загораживая своим телом от ветра.

— Все потому, что ночью ты почти не спала, — прошептал он. — Так устала, что даже не заметила, что вся выпачкалась в песке.

Закинув руку за голову, она набрала пригоршню сухого песка и пропустила его сквозь пальцы над его шеей.

— Ну и пусть нас занесет песком. Я не против.

Он ойкнул, когда песок попал ему за шиворот и заструился по голой спине, схватил ее за запястья и перевернул на спину. Она хихикнула и поцеловала его, и он поцеловал ее в ответ, а она снова принялась изучать его тело, с удовольствием отмечая, что песок не добрался до его самых потаенных мест.

Позднее она прислушалась и попыталась расслышать, что происходит в хижине, но к ее удивлению вокруг было по-прежнему тихо, как на рассвете.

Отлив по-прежнему продолжался. Усыпальница, если выглянуть из-за уступа скалы, по-прежнему стояла на своем каменном островке. Как странно. Потратить столько усилий, чтобы прийти сюда, и не чувствовать к этому месту ничего, кроме полного равнодушия.

Она вспомнила о сестре.

Резко встала, отряхнула от налипшего песка помятые юбки и ступни ног, потом распустила косу и взъерошила обеими руками волосы, вытряхивая песок.

Пришло время вновь посмотреть в лицо смерти. И жизни. Но теперь ее жизнью стал Гаррен.

— Надо похоронить ее в таком месте, откуда видна усыпальница, — сказала она.

Он встал и обнял ее за плечи.

— Ей будет там хорошо. Ника, так жаль, что она умерла. Я тоже буду по ней скучать.

По ее щекам потекли, наконец, слезы, размывая грань между небом и морем. Горло ее сжалось, рыдания застучали в грудь, скрутили живот, и она, не в состоянии больше сдерживаться, затряслась в его объятьях, спрятав лицо у него на груди.

Он баюкал ее, прижимая к себе. Молча, без лживых рассказов о вечности в раю. Все равно теперь она бы ему не поверила.

Она рыдала, пока от слез не запершило в горле, пока опухшим глазам не стало горячо, пока не выплакала все свои слезы до конца.

— Она любила нас, несмотря на все наши заблуждения, — сказал он.

— Потому что тоже заблуждалась. — А теперь и она оказалась так же слаба, как ее мать, не устояв перед мужчиной.

От его кожи пахло теплом и свежим запахом моря. Меж ее ног и на бедрах еще не высохла влага, а в животе, верно, уже поселился ребенок. Она закрыла глаза, чтобы сохранить в памяти ощущение близости его сильного тела и плеск ленивых утренних волн по песку.

А потом выскользнула из его уютных объятий.

Присев у кромки отлива на мокрый песок, она смочила пальцы и прижала к горячим векам. Холодная соленая вода обожгла глаза. Ее крещение в новую жизнь.

Она стряхнула последние крупинки песка, приставшие к рукавам. Осталось сделать последнее. Передать священнику послание лорда Уильяма и увидеть, как Ричард будет наказан.

— Сегодня мы похороним сестру. А завтра привлечем лорда Ричарда к правосудию.

— Это очень опасно. Я все сделаю сам.

— Мы сделаем это вместе, потому что я была свидетельницей его слов. — И потому что он мой брат, но сказать это вслух она не могла. — А после…

— Я буду заботиться о тебе.

Она, онемев, кивнула и вдруг, глядя, как вокруг него кружит ветер, как на волосах поблескивают капельки росы, с ужасающей ясностью поняла, что одного раза ей будет недостаточно.