Дева и плут

Глава 5

Несмело приблизившись к огромному боевому коню, Доминика протянула сестре Марии ее долю припасов, а второй сверток передала, не поднимая глаз, Спасителю. Обращаться к нему с благодарностью она была пока не готова. Сперва следовало тщательно подобрать слова.

В полдень паломники вышли в путь. Возбужденно переговариваясь, они миновали подъемный мост замка и повернули на запад, следуя за Спасителем, который вел под уздцы Рукко. В седле, свесив ноги на одну сторону, покачивалась сестра. Доминика шла по другую сторону этого внушительного животного, так что корпус коня закрывал девушку от его хозяина. Рядом, держась на безопасном расстоянии от лошадиных копыт, бежал Иннокентий.

Между замком и монастырем во всех направлениях желтели и зеленели знакомые поля. Но с каждым шагом на запад монастырь становился все дальше. Вскоре Доминика уже не узнавала местность. Над ее ухом монотонно зудела Вдова, заглушая пение жаворонков бесконечным повествованием о своих предыдущих паломничествах. После ее детального рассказа о пути через пролив до Кале Доминике почудилось, что она сама забрела во Францию — таким незнакомым стал окружавший ее пейзаж.

Ноги ее быстро устали. Впору было позавидовать выносливости Рукко, могучие мышцы которого слаженно перекатывались под рыжеватой шкурой. Она вытянула шею и нашла глазами Спасителя. Как и его конь, он шел упругим, размашистым шагом.

Пока было время, она принялась составлять в уме благодарственную фразу, с которой собиралась к нему обратиться. Конечно, удобнее было бы ее записать, но пергамента у Доминики было в обрез. Хорошо, если его хватит на записи о путешествии. Наконец правильные слова были подобраны. Несколько раз она мысленно повторила их в такт своему шагу. Осталось дождаться, когда они со Спасителем останутся наедине. Только тогда — чтобы не услышала сестра Мария — она произнесет их вслух. Монахиня не любила, когда вокруг нее суетились.

К моменту, когда Спаситель объявил о привале, Доминика взмокла под своим шерстяным балахоном, как истомившаяся в печи булочка. Он помог сестре спешиться, и она заметила у него подмышками влажные пятна. «А ему тоже жарко», — подумала она с удивлением. Кто бы мог подумать, что такая святая душа обитает в обычном грешном теле, которое потеет не меньше ее собственного.

Тайком за ним наблюдая, она увидела, как он зашел за дерево, чтобы облегчиться. Выходит, и ему приходится удовлетворять телесные нужды. Потрясенная, Доминика представила его за этим занятием, и ее щекам стало жарко, но уже не от солнца. Она поспешила прогнать греховную картинку из головы и попросила небеса о прощении.

Когда Спаситель вернулся, а сестра скрылась в зарослях кустарника, она подошла к нему и, готовая заговорить, запрокинула голову. Со своим ростом она нечасто смотрела на мужчин снизу вверх, но он был почти таким же высоким, как лорд Уильям, и намного выше аббата.

Собравшись с духом, она выпалила зазубренную благодарность:

— Спасибо за то, что уговорили сестру Марию ехать верхом. Даже в столь малом деле вы проявили себя как Спаситель.

— Никакой я не Спаситель! — процедил он сквозь зубы, кажется, еле сдерживаясь, чтобы не накричать на нее, и мельком оглянулся на остальных. — И перестаньте талдычить об этом людям.

— Но вы спасли лорда Уильяма! — К продолжению разговора она не готовилась, и слова вылетали из ее уст сумбурно. — При Пуатье, где наш доблестный Черный Принц с Божьей помощью одержал победу.

— Ну, если это Бог наслал на французов трусость… — На его лицо, как туман поутру, набежало пасмурное выражение. Почему он сердится? Что плохого она сказала?

— Но это было истинное чудо! — Доминика говорила уверенно, ибо слышала немало рассказов о той славной победе. — Нас было втрое меньше, мы были окружены, и все же французы пали, словно их поразила невидимая рука.

— Я верю только вот этим рукам. — Он предъявил ей свои ладони. Большие, квадратные, загрубевшие, они, как она уже отмечала дважды, умели быть необычайно ласковыми. — Это они, а не Бог, принесли Редингтона домой.

В ее воображении все было иначе. Доминика представляла, как над лордом Уильямом появляется ангел в белых одеждах, простирает свою тонкую длань, и тот оживает и поднимается над землей. Оказалось же, что его вынесли с поля, взвалив на плечи, как мешок с мукой.

— Пусть так, но с Божьей помощью. — Она перекрестилась. — Все это знают.

Он опустил руки и раздраженно вздохнул.

— Никто ничего не знает. На самом деле я всего лишь вернул ему долг.

Она мигнула.

— Лорд Уильям тоже воскресил вас из мертвых? — Граф, конечно, был сильным и добрым господином, но о том, чтобы он умел воскрешать людей, она не слыхала. — Я думала, он подарил вам лошадь.

Он надолго замолчал, будто переместившись мыслями в прошлое.

— Он подарил мне новую жизнь.

За раздумьями о том, не спросить ли, что он имеет в виду, Доминика не сразу заметила, как Иннокентий с лаем перебежал через дорогу и на своих коротеньких лапках погнался по полю за кроликом. Безбрежное зеленое море пшеницы мигом поглотило и кролика, и его косматого преследователя.

— Вернись немедленно! — вскричала она и подхватила юбки, чтобы броситься за ним следом, но Спаситель удержал ее за руку.

— Он терьер. Не будете же вы бегать за ним всякий раз, когда ему вздумается поиграть в догонялки. — Губы Спасителя дрогнули в улыбке.

— Но он может потеряться! Он же никогда не бывал за пределами монастыря. — Как он найдет дорогу назад, если даже его владелица не представляет, где они находятся? И половины дня не прошло, как они в пути, а окружающий мир уже пугает ее.

Лай Иннокентия затих где-то вдалеке, а Вдова, которая шла позади, засмеялась.

— Надо было наказать ему, чтобы добыл нам ужин.

— Но он так любит репу… — чуть не плача, проговорила Доминика. Вспомнив, сколько раз ее питомца заставали в огороде с носом, выпачканным в земле, она закусила губу. Вдруг он не вернется? — Где он найдет репу, если убежит?

Теплые пальцы Спасителя все еще держали ее за запястье.

— Пусть побегает на воле. Ничего с ним не станется.

— А если он не вернется? Кто будет о нем заботиться? — Скорее бы вернулась сестра. Она-то ее понимает.

— Пес, у которого оторвано ухо, в любом случае не пропадет, — ответил он, так и не отпуская ее. Под его пальцами пульс ее забился чаще.

Она с грустью вспомнила, как его единственное ушко стояло торчком, напоминая рог единорога, как оно подрагивало, когда он гонялся за своим хвостом. Если он пропадет, как ей пережить эту потерю?

Подошла сестра Мария, и пока Спаситель усаживал ее в седло, Доминика сбивчиво поделилась с ней своим горем.

— Если ему суждено вернуться, Господь приведет его назад. Лучше скажи, ты о нем помолилась?

Доминика пристыженно покачала головой. Она не знала, есть ли у Всевышнего время отвлекаться на поиски пропавших собак.

К ним приблизился оруженосец — миловидный юноша, своими белокурыми локонами напоминавший ангелов на фресках. Смерив Доминику ироничным взглядом, он выпятил грудь и подошел к Спасителю вплотную, всем своим видом демонстрируя, что он здесь не последний мужчина. Наверное, ему хочется доказать, что он уже взрослый, подумалось Доминике.

— Сэр Гаррен, нам пора идти. Мы же не будем сидеть и ждать, когда вернется собака?

Сэр Гаррен — хотя было сложно даже мысленно называть его таким именем — улыбнулся, обнаруживая терпение, которого ему хватало на всех, кроме нее.

— Мы будем сидеть здесь, покуда я не решу иначе. — В его интонации прозвучали стальные нотки — чуть слышные, но вполне ощутимые для того, чтобы и Саймон, и все остальные вспомнили, кого они выбрали главным и чьих приказов должны слушаться. — Почему бы тебе, юный Саймон, не обойти кусты и не проверить, все ли на месте?

И юный оруженосец с пылающими ушами зашагал к леску.

Не прошло и минуты после его ухода, как из молодой пшеницы высунулась лохматая запыхавшаяся мордочка со свисающим из пасти розовым языком. Подбежав к Доминике, пес волчком закружился вокруг нее, вымаливая прощение, и она подхватила его на руки и крепко прижала к груди.

— Плохой, плохой пес.

Сестра Мария, наклонившись, почесала его за ухом.

— Не надо, не хвали его, — нахмурилась Доминика. — Пусть запомнит, что убегать нехорошо.

— Вот видишь, дитя, все обошлось. Ты должна не терять веры.

В Бога или в Спасителя, который дал Иннокентию время вернуться?

— Вот. — Доминика протянула сестре кудлатый клубок шерсти. — Держи его у себя и не отпускай.

Монахиня вопросительно взглянула на Спасителя.

— Лошади не любят собак, дитя мое.

— Рукко относится к ним вполне терпимо, — ответил он. Легкая улыбка витала вокруг его губ.

— Хорошо, но до самого Корнуолла верхом он не поедет, — предупредила сестра, устраивая, однако, Иннокентия перед собой, и когда паломники продолжили путь, он утомленно раскинулся у нее на руках.

И не угадаешь, откуда ждать угрозы, думала Доминика, споро шагая вперед, словно от тревог можно было убежать. Она знала, что в путешествиях случаются ужасные напасти, вроде нападения диких кабанов или даже драконов, но и не предполагала, что может потерять Иннокентия.

Спаситель поравнялся с нею и сбавил шаг.

— Не тревожьтесь вы так за своего пса. — Голос его был согрет нотками сдержанного веселья. — Судя по его оторванному уху, рос он не в монастыре и до вашей с ним встречи многое повидал.

Украдкой на него оглянувшись, Доминика поймала себя на мысли, что чем чаще она на него смотрит, тем сложнее представлять его с ангельскими крылами за спиной.

— Как и вы.

Он не нахмурился, но его лицо переменилось, будто подернулось непроницаемой пеленой.

— Как любой солдат.

Он был далеко не «любым солдатом», однако разговоры о его особенных отношениях с Господом, похоже, раздражали его.

— Вы много поездили по свету?

— Достаточно. — Он был по-монашески скуп на слова.

— Расскажите мне о Божьем мире.

— Вы никогда не выходили за пределы монастыря?

— Только в замок. — Об этих визитах Доминика предпочитала не вспоминать. Точнее, только о тех, когда она сталкивалась с лордом Ричардом. — А это правда, что за морями живут драконы?

— Дальше Франции я не заезжал. Спросите Вдову Кроптон, у нее получается описывать дальние страны лучше меня. — Улыбка смягчила резкие черты его лица. В отличие от суровых святых, он, кажется, терпимо относился к человеческим слабостям. Только ей одной он не делал поблажек. — Но не будем об этом. С очаровательной леди не принято беседовать о войне, тем более таким погожим летним днем.

Доминика подозрительно на него покосилась. Уж не насмешничает ли он над нею? Но нет, глаза его смотрели по-доброму и уже не сердито, и тогда она — хоть и не была леди — приосанилась и перебросила косу через плечо, на миг призадумавшись, не впала ли она во грех тщеславия.

— А о чем принято беседовать с леди? — спросила она. — У нас в монастыре не дозволены праздные разговоры. — Настоятельница отчитывала Доминику всякий раз, когда она открывала рот. Когда же она писала, пергамент безропотно принимал любые ее слова.

— О красотах природы. — В его голосе появилась хрипотца. — Или о красоте ее глаз.

Изумленная, она остановилась и подняла на него голову. И натолкнулась на взгляд темно-зеленых глаз, опушенных длинными, густыми ресницами. Этот взгляд завораживал ее, проникал в самое нутро, обволакивал ее сердце.

Повинуясь инстинкту, она обратила взор на истертые камни дороги, и ноги снова понесли ее вперед.

— Матушка Юлиана называет мои глаза дьявольскими.

Он проворчал что-то неразборчивое.

— Такого не позволит себе ни один истинный рыцарь. Скорее, он сравнит ваши глаза с мерцающей синевой предрассветного неба.

— А ваши похожи на зеленую листву, сквозь которую проглядывает бурая кора деревьев.

У него вырвался резкий, как пощечина, смешок. Видимо, она опять ляпнула что-то невпопад.

— Вот уж не ожидал такого ответа, — улыбнулся он.

Ну, по крайней мере, она его не рассердила.

— Почему? Вы описали мои глаза. Разве я не должна была описать ваши?

— Нет. Вам следовало засмущаться и покраснеть.

И она засмущалась и покраснела.

— Мне редко доводилось беседовать с мужчинами, и я не знаю всех правил. Уж очень они, мне кажется, причудливые.

Он сощурился на солнце.

— Мир вообще довольно причудлив.

— Вот поэтому мое место в монастыре. Хотите, поговорим о Боге? — с надеждой спросила она. — Эта тема будет приятна для нас обоих.

— Только не для меня.

Монастырские правила касательно молчания были строгими, но позволяли избегать таких неловких ситуаций. Может, спросить о его родном доме и семье?

— Где прошло ваше детство?

Острый взгляд.

— Не имеет значения.

Она вспыхнула, но уже не от смущения. Ее обуял грех гнева.

— Я опять сказала что-то не то? Но вы сами предложили поговорить. Если краснеть да смущаться, то серьезного разговора у нас не получится.

Щекам стало жарко под его быстрым, обжигающим взглядом.

— Оно и не предполагалось.

Смысл этих слов был непонятен, как когда-то давно латынь. Она ощутила себя неуютно. И затосковала по привычному течению жизни в монастыре, где каждой минуте на протяжении дня было отведено свое дело. Где не нужно было сомневаться в словах, ибо все они воспевали Бога.

— Если мое присутствие вам неприятно, то мне лучше удалиться. Еще раз большое спасибо за вашу доброту к сестре Марии.

Отвернувшись от него, она дождалась Вдову и все оставшееся время шла рядом с нею. Та болтала без умолку, по счастью, не требуя, чтобы ей отвечали, и к вечеру Доминика знала во всех подробностях о ее путешествии от Кале до Парижа на пути к Компостеле.

А еще она долго думала, что же написать о Спасителе, но так ничего и не придумала.

«Я все испортил», — думал Гаррен, в одиночестве шагая навстречу заходящему солнцу. — «Она больше никогда не заговорит со мной».

По привычке он то и дело поглядывал по сторонам и прислушивался к незнакомым звукам, ибо даже здесь, на земле Редингтонов, паломники не были защищены от воров. Но вокруг не было ни души. Только желтоглавые лютики качались на тонких, высоких стебельках, и весело чирикали воробьи.

Никто из паломников не осмеливался к нему приближаться. Все они шли позади, скучившись вокруг Вдовы и слушая ее трескотню. До него долетел смех Доминики. Это он — он и больше никто — должен был смешить ее, но вместо этого, растеряв всю свою обкатанную во Франции галантность, повел себя как раздражительный боров и спугнул ее.

Впрочем, не он один в этом виноват. Как можно очаровать девицу, которая не ведает правил игры и непрестанно возводит очи к небесам, отказываясь замечать земные радости?

Наслаждаясь моментом покоя, он вдохнул полной грудью сладкий английский воздух. Жить сегодняшним днем — вот и все, что ему осталось. Вспоминать прошлое слишком болезненно. Что касается будущего… Никакие потуги при жизни заработать себе место в раю не принесут плодов. Господь одинаково жесток ко всем — и к грешникам, и к праведникам.

Доминика определенно была праведницей. А может, просто еще не сталкивалась с соблазном. Ничего. Скоро он это исправит. Одного взгляда на ее бездонные синие глаза было достаточно, чтобы понять: рано или поздно кто-нибудь совратит ее. Так почему не ему быть первым?

Он позволил себе развить эту мысль до конца. Ника в его объятьях, медовая река ее волос струится по его телу… Полные, налитые груди вздрагивают под его губами… Хорошо, что он идет впереди, и никому не видно, как его плоть отозвалась на эти фантазии.

Его влекло к ней. Влечение упрощало его задачу, но не было обязательным условием. Как ему самому необязательно было нравиться шлюхам, которых он покупал на Роуз-стрит. Как и они, он согласился на это ради денег.

Гаррен почувствовал себя нечистым.

Нет. Дело было не только в деньгах. В нем видели либо святого, либо грешника. Орудие Божье или жадного до наживы наемника. Он не был ни тем, ни другим. Кем бы его не считали, не деньги были ему нужны.

«Мое место в монастыре», — сказала Доминика. А где его место? Не в монастыре, это уж точно. Где прошло твое детство, Гаррен-из-ниоткуда? Гаррен Бездомный. Гаррен Никто.

Дом. Сейчас и не вспомнить, как он выглядел. Серая каменная твердыня под серыми небесами. Раскидистые кроны деревьев. Неизменный на протяжении года лес. Одна башня или две? Всегда начеку. Всегда в ожидании нападения с любой стороны нечеткой границы. Крики английских солдат вперемешку с боевым кличем шотландцев. В шесть лет он уехал и вернулся только одиннадцать лет спустя — на несколько жутких недель, когда на землю черным ливнем обрушилась Смерть.

Запах вереска иногда воскрешал в его памяти картинки из детства. Его матери нравился запах вереска. Она даже набила его высушенными цветами подушечку, сидя на которой Гаррен слушал ее рассказы о том, как Христос творил чудеса, обращал воду в вино и преумножал хлеба.

Глупые сказки. Он понял это вовремя, как раз перед тем, как ему предстояло принести обет бедности, целомудрия и послушания.

Он прогнал непрошенные воспоминания. Прошлое есть прошлое. Его не изменишь и не вернешь. Нужно жить сегодняшним днем. Он окинул взглядом земли Уильяма. Зеленые поля — каждое обсажено по краю деревьями — мягко обнимали покатые холмы. Синие, желтые бабочки густо роились над душистыми травами. Каково это — считать своим домом эту щедрую, плодородную, сладкую землю? Ее не топтали сапоги захватчиков. Реки крови не оскверняли почву. Девять поколений подряд дикие крики солдат, живых или умирающих, не заглушали щебета воробьев.

Он невольно завидовал Уильяму и мечтал однажды тоже возыметь роскошь ступать по своей земле. Быть может, потом, когда он сполна вернет Уильяму долг, когда тот умрет, а Ричард его прогонит… Может, тогда где-нибудь сыщется клочок земли, брошенной или ничейной, которую можно сделать своей, была бы воля и сильные руки.

Но это значило, что сперва нужно уложить девицу в постель. Впредь он будет с нею галантным и обаятельным, и она — как любая деревенская девчонка — не устоит. Главное, не смотреть ей в глаза, когда она раздвинет под ним ноги.

Держись вежливо и обходительно.

В сознании эхом прошлого прошелестели слова матери, и он тряхнул головой. Ему будто снова было шесть, и он, уже в седле, уже готовый двинуться в дальний путь, слушал ее последние наставления.

Как только стемнело, Гаррен, все еще погруженный в размышления, распорядился разбить около дубовой рощицы лагерь и установил среди паломников очередность ночных дежурств. Переутомлять их — и в особенности сестру Марию — в первый же день не хотелось. Впереди их ждала долгая, непростая дорога.

Поблизости нашелся ручей. Ледяной водой Гаррен ополоснул лицо и обтер шею, настраиваясь улучить момент и заговорить с девушкой.

Держись вежливо и обходительно. Всевышний приглядит за тобой.

Всевышнему предстояло за многое ответить. Но с юной Доминикой совет матери мог пригодиться.