Завтра у него день рождения. Ему исполняется двадцать девять лет. Я придумала поездку в Москву якобы за учебниками, на самом деле — чтобы купить подарок. Долго ходила по магазинам, а в конце концов забрела в Дом книги на Новом Арбате. Здесь я купила альбом «Леонардо». Мы еще не говорили о живописи, но, думаю, этот художник ему по душе.
Бродила по переулкам и нервничала. Вдруг завтра приедут гости или меня ушлют по делам, тогда не смогу попасть на Черную дачу. Надо придумать что-то заранее. И я решилась на отчаянную ложь. Позвонила Лизе Потехиной и, о чудо, застала ее дома. Лиза ведь тоже проводит лето на даче.
— Когда ты приедешь в гости? — спросила она.
— Может быть, завтра, — ответила я.
— Обманываешь! — закричала Лиза.
— Но это неточно.
Она подробно объяснила, как ехать. Вернувшись домой, я объявила, что получила внезапное приглашение от Лизы, справляющей день рождения брата.
— Но это далеко, — сказала мама, — как же ты будешь возвращаться?
— Пусть едет с ночевкой, — легкомысленно предложил папа.
Собрался целый семейный консилиум. Наконец меня отпустили с целым сводом инструкций. Не пить шампанское, от которого у меня якобы болит голова, не гулять в незнакомом лесу одной, не садиться в такси. В случае, если день рождения затянется, позвонить в Москву тете Тусе, а она специально там будет, и остаться ночевать у Лизы. На следующий день явиться на дачу не позже чем к обеду. Вот так!
Забежала к Алексею, и мы составили список приглашенных лиц, предварив его девизом «Гости съезжались на дачу...».
Максимилиан Блютнер — венский музыкант.
Джей Гетсби — майор, известный как Великий Гетсби.
Томас Глан — лейтенант, охотник и любитель уединения.
Александр Пушкин — чиновник десятого класса, поэт.
Джил Флемминг — моя подружка.
Последнюю решили позвать потому, что уж слишком много мужчин, а кроме того, моя Джил сама забредала в покинутые дома, так что ей не в новинку таинства.
22.30. Ужасно волнуюсь, как все получится завтра. Понравится ему мой «Леонардо»?
I.Цветы
Повесив голову прозрачную на грудь,
молчал в стакане белый гладиолус.
Он позабыл свое лицо и голос,
а в зеркало напротив не умел взглянуть.
Тюльпан, протяжно красный от страданья,
о Фландрии хранил в себе преданье
и, нежно задыхаясь от тоски,
сжимал в ладонях сумрачных виски.
Нарцисс, кавалергардский офицер,
раскинув руки, созерцал пространство.
Мундиром белым, тонкостью манер
он комнате напомнил иностранца.
А бравые казацкие гвоздики!
А розы в кринолинах золотых!
Здесь все толпятся, танцы многолики,
здесь бал, шептанье, листья и цветы...
Но синих нет. Лишь глупый василек
кружится под окном, как синий мотылек,
заглядывает и в гостей по-детски
бросает горсти синевы простецкой.
А запахи! О как медоточивы
пустые лопотанья лепестков,
поклонов хоровод неторопливый,
порхание надушенных платков.
От их соседства счастливы и немы,
мы не в себе, но знаем наперед,
как слабой болью горечь хризантемы
по сумрачному августу плывет.
II. Сад
Так вот.
Я ночью выбежал, была
какая-то на небе жалость,
и стадо яблонь к дому жалось,
перед луной немея добела.
И как-то странно яблоки висели,
калитка выходила не туда,
я вспоминал мучительно —
ах да!
Меня позвали, подняли с постели.
Но что-то передвинулось в природе,
а я остался. Кто меня позвал?
Я долго просыпался, опоздал.
Куда теперь? Теперь я непригоден.
Я сел на траву. Здесь гудело дно.
Кузнечик раздувал свое горнило,
луны горело круглое окно,
оно слепило, но не говорило.
Какой томительный волшебный сон .
окутал сад! Мои деревья
стояли в нем то колесом,
то амфорой, то арфой древней.
То, как подсвечник, каждый куст
держал звезду на тонкой ветке,
то тень и свет плели беседки,
скользя по листьям наизусть.
То лесом свай казался сад,
и ночь стояла непреклонно
на нем который век подряд,
как византийская колонна...
Так до утра. Оно меня вернуло.
Прошел сосед, с которым я знаком,
пришла корова и меня лизнула
своим шершавым теплым языком.