Дочь куртизанки

2

В маленьком политом водой дворике доктора Рафика стояли несколько кресел и журнальный столик, накрытый клетчатой скатертью. Немного в стороне — еще стол, чуть побольше первого. На нем — настольная лампа, несколько книг и письменные принадлежности.

В одном кресле, откинувшись на спинку, сидел сам хозяин, а на краешек другого присел Юсуф и что-то читал ему, а тот внимательно слушал. Когда Юсуф кончил, Рафик выпрямился в кресле и сказал:

— Прекрасный доклад. Но что ты имел в виду, настойчиво подчеркивая слово «индивидуальность»?

— Вам не понравилось слово или сама постановка вопроса? — улыбнулся Юсуф.

Хозяин засмеялся.

— Мои студенты всегда заранее знают, какие слова мне не нравятся. Ты прав, мне не нравится это слово. Но неверна и сама мысль, утверждающая, будто мы должны сбросить со счетов личность как индивидуум. Я хочу спросить: можем ли мы отрицать сам факт, что порой люди, во всем согласные с принципами организации, из-за своего эгоизма, догматизма, отсталости, любви к броским словам, то есть в конечном счете из-за своей индивидуальности, наносят ей вред? Хотя нет оснований сомневаться в их преданности делу.

— Бывает и так.

— А такие, кто ради личных интересов, или для того, чтобы прикрыть свою трусость, или из-за своих упрощенческих взглядов возводят на Ассоциацию[8] самые различные обвинения. Ведь есть такие?

— Конечно.

— Некоторые совсем бросили учиться. А отговариваются тем, что сейчас, дескать, «нет никакого общественного движения, поэтому и душа не лежит к учебе». Ответь мне: не являются ли они — сознательно или бессознательно, виновниками слабости нашего движения?

— Все это так, но объективные критерии?

— Критерием в литературе может быть только творчество писателя, его конкретное произведение. Я знаю писателей, имеющих право жаловаться на Ассоциацию. Но тем не менее они и сейчас с нею, и происходит это потому, что они настоящие писатели. Никогда они не переставали писать, никогда не продавали свое перо…

— Если только индивидуальное творчество остается критерием для оценки деятельности писателя, то зачем организованное движение литераторов и их Ассоциация?

— Видишь ли, Юсуф, если ты считаешь, что Ассоциация может сама по себе сделать кого-то писателем или поэтом, ты глубоко ошибаешься. Дело в том, что в наше время без организации вообще немыслимо разбудить трудящийся класс. А кто трудится больше писателя любой организации более заметную роль играют или больше уважают тех, кто отличается наивысшим сознанием долга, кто достигает больших успехов в своем труде. Такое же положение должно быть и в писательской организации. Я не могу признать образцом для студентов неуспевающего студента. Не смогут и не захотят объединяться писатели, создающие пустые, безжизненные, низкие и реакционные произведения. Я хочу привести пример. Ты так заискивал перед Фахми, ты привел его к нам. Он прочел свои рассказы. Был среди них хоть один стоящий? А ведь именно он больше всех рассуждает о свободе личности в литературе! Что он создал, пользуясь этой свободой?

— Когда возобновились собрания Ассоциации, их основной целью… — улыбнулся Юсуф.

Улыбнулся и Рафик, но тут же совершенно серьезно заметил:

— Юсуф, конечная цель может быть запланирована в политике и не может — в искусстве. В тот день вы не дали мне выступить. Но я заявляю совершенно определенно, что не могу больше терпеть болтовню… Когда всякий мусор подают под видом новой литературы…

Юсуф собрал бумаги и положил их в папку. Поднимаясь, он спросил:

— Так вы будете читать статью на следующем заседании?

— Не обещаю. Она еще не закончена. Если бы ты…

В наружную дверь постучали, и кто-то громко позвал:

— Рафик-сахиб!

— Ох, кажется, это Номан соизволил пожаловать, — испуганно проговорил Рафик. — Юсуф, встреть-ка его. Ты ведь знаешь, он все время кричит, что выполняет важную работу и везет за всех…

Рафик встал с кресла. Пересел к письменному столу и, перебирая бумаги, беспокойно посматривал на дверь. Юсуф не успел дойти до двери — она распахнулась, и вошел Номан. Это был человек небольшого роста. Юсуф отошел в сторону. Номан, отдуваясь, протиснулся вперед и, вытирая пот с лица и шеи, тяжело опустился в кресло.

Рафику не оставалось ничего другого, как пересесть поближе. Усаживаясь, он сделал знак Юсуфу, чтобы тот остался. Юсуф положил свою папку на стол и снова сел на то же место, где сидел раньше.

Номан протянул руку и, не спрашивая разрешения, взял со столика пачку сигарет. Там оставалась одна сигарета, но это его не смутило. Он закурил и, попыхивая дымом, совсем не замечая Юсуфа, командным голосом произнес:

— Товарищ! Приближаются выборы в Фаизпуре.

Рафик незаметно взглянул на Юсуфа, скромно сидевшего в стороне.

— Номан, позвольте вас познакомить. Это Юсуф, мой студент с последнего курса и секретарь здешнего отделения Ассоциации писателей. Очень способный юноша.

Юсуф вежливо поклонился.

— Прекрасно! — покровительственно ответил Номан. — Ассоциация писателей! Писатель и его ассоциации… — Он произнес это откровенно небрежно, словно хотел сказать: «Видно, вы и впрямь совершенно бесполезный для мира человек, если связались с этим жалким кружком…»

По правилам хорошего тона Юсуфу надо было что-то ответить, и он сказал:

— Сейчас у нас полоса заседаний. Вы видели, очевидно, в газетах мои отчеты о последних собраниях Ассоциации. На прошлом собрании присутствовало около сорока человек. Читали неплохие вещи.

— Да, да, — подтверждал Рафик.

На лбу у Номана вздулись жилы. Он подвинулся вперед, глубоко затянулся сигаретой и заговорил, описывая в воздухе круг правой рукой:

— Уважаемые, ну будем же наконец серьезными. Что могут сделать эти несколько человек? Даже если их сорок. До тех пор, пока вы не поймете народ, не станете ближе к массам, вы ничего не добьетесь. Проводите собрания в городских кварталах, и народ…

Доктор Рафик неожиданно встал и ушел в дом. Номан сидел спиной к двери, а Юсуф видел, как Рафик сделал в комнате несколько кругов, потом вернулся и молча уселся на свое место.

— …Сколько раз вы пытались создавать ассоциации, организации, — говорил Номан, — а все впустую. Почему? Да потому, что у вас, литераторов, нет связи с народом, вы не знаете народ, не знаете нужд и стремлений простых людей. До тех пор, пока вы не осознаете этого, этой ошибки, вы будете топтаться на месте.

Юсуф наблюдал, как лицо доктора Рафика стало сперва розовым, потом покрылось густым румянцем и, наконец, совсем побагровело. Доктор рывком поднялся, положил руки на спинку кресла, в котором сидел Юсуф, и, наклонившись вперед, взволнованно заговорил:

— Послушайте, Номан, я понимаю, что мы сделали большую ошибку, мы положились на вас, догматиков, в вопросах литературы. Но я заверяю вас, что впредь эта ошибка не повторится. А вообще, неплохо бы и вам поглубже поинтересоваться вопросами литературы.

Готовясь к схватке, Номан выпрямился в кресле.

— Рафик, постарайтесь правильно понять меня. Дело в том, что…

— Я все понимаю, Номан. Из сказанного вами следует, что мы, литераторы, не знаем народа, а вы знаете. Я живу в этом городе уже пятнадцать лет, мы состоим в одной ячейке. Но хоть бы раз вы мне сказали: мы проводим митинг в таком-то районе, прочтите там свой рассказ или статью. Скажите, предлагали вы мне такое, ну хоть раз?

Номан важно откашлялся и с апломбом заявил:

— Дело в том, что у нас очень плохо с кадрами. Мы подчас не справляемся со своей непосредственной работой, где уж нам браться за литературные собрания. — Он снова, не спрашивая разрешения, взялся за пачку сигарет, но она была пуста. Он с сожалением положил ее на стол.

— А если так, зачем же предъявлять претензии нам, литераторам? Для того чтобы приблизиться к народу, нам вовсе не обязательно украшать собственной персоной литературные собрания. На обычном собрании, где говорят о дороговизне и требуют прибавки к зарплате, найдется место для писателя. Конечно, тогда лично вам, Номан, придется сократить свои речи и выкроить время для выступления писателя. — Он наклонился к Юсуфу. — Юсуф, на столе у окна лежит зеленая папка. Там моя чековая книжка. Пойди принеси, пожалуйста.

Юсуф принес чековую книжку, взял с письменного стола ручку, открыл ее и подал все это Рафику. Номан принял чек так, будто делал Рафику одолжение, прочел его и, нахмурившись, спросил:

— Сто рупий?

— Вам, вероятно, известно, что я сам получаю всего триста. Правда, я холост, но расходов набирается порядочно. — Рафик бросил чековую книжку на стол, закрыл ручку и пододвинул ее Юсуфу.

— Я полагал, что вы… гм… собрали это. У вас ведь большой круг знакомств…

— Верно, у меня много знакомых. И я часто собираю среди них пожертвования. Но почему, Номан, вы вспоминаете обо мне лишь тогда, когда ячейка нуждается в деньгах? Вы полагаете, что для чего-либо другого я не гожусь, что в других случаях мне не нужно ваше общество? В прошлом месяце я тяжело болел, Номан. Я бы умер, наверное, если бы не мои знакомые-«буржуи» и не мои ученики. Я сообщал вам об этом, но вы не соизволили даже навестить меня.

Номан встал.

— Вы говорите так, словно не считаете себя одним из нас. Ошибочен сам базис такого понимания.

— Если бы я не считал себя «одним из нас», — спокойно, не вставая с кресла, ответил Рафик, — я не стал бы отдавать ячейке заработанное своим трудом. А что касается базиса, то да, есть «ошибка» в базисе. Именно поэтому Индия больше какой бы то ни было другой страны созрела для революции.

Нахмурившись, Номан вышел из комнаты. Доктор Рафик взглянул на Юсуфа, и они рассмеялись.

— Подумай, пожалуйста, на досуге, — сказал Рафик, — над незавидным положением тех, кому дома приходится драться со своими друзьями, а вне дома — с врагами.