Дочь куртизанки

5

По соседству с полицейским участком в Вазиргандже стоит бывшая усадьба Ладла-наваба. Внутрь ведут высоченные ворота, по обе стороны которых тесно жмутся друг к другу домишки, крытые переходы, коридоры, пристройки и галереи. В домах как будто все на месте — окна, двери, светильники, но все это поломано, побито или пришло в ветхость. Там висит сломанная решетка, здесь села дверь, во многих окнах стекла выбиты и рамы заделаны картоном, газетами, а то и просто заткнуты тряпьем. Усадьба обнесена высокой стеной из обожженного кирпича. Известь и раствор, скреплявшие кирпичную кладку, давно выветрились. Старожилы Лакнау говорят, что эти стены не смогли разрушить даже пушки англичан, где уж времени справиться с ними? Но время справляется. Стены поросли травой, покрылись зеленым мхом, на них выступила плесень. Но кирпичи еще по-прежнему крепки.

Внутри усадьбы к стене прислонились отдельные домики, которые при жизни наваба предназначались для его учеников, ремесленников и домашней челяди. Сейчас в них живет самый разный люд: рикши, дхоби[11], конторские служащие, полунищие студенты, безработные молодые люди, отставные полицейские. Есть здесь крошечная неопрятная чайная, лавчонка с зеленью и два ларька, где торгуют сигаретами, паном и прочим.

Когда проходишь мимо этих домишек, взгляд невольно обращается на один, самый крепкий из них, с пристроенным к нему сооружением, крытым черепицей и несколько напоминающим веранду. Домик привлекает внимание еще и потому, что кажется удивительно чистым среди окружающей грязи и мусора. В единственной комнате этого домика на стене висит календарь, на полу разостланы коврики. Свешивающиеся в проемах галереи циновки защищают комнату от палящих лучей солнца.

На одном из деревянных столбов, поддерживающих крышу веранды, прибит кусок грубого картона, на нем большими буквами написано: «Мисс Суман Кумари, машинистка и преподаватель английского языка».

За домиком мисс Кумари двор становится несколько чище. Посреди него даже разбит небольшой сквер с бездействующим фонтаном в центре. В окружающей фонтан чаше бассейна валяется сухая листва от нескольких кустов и огромного дерева чуть поодаль.

Справа виднеется часовенка, позолота которой потускнела и вовсе сошла. На резных решетках и узорах дверей осела толстым слоем пыль, притолоки дверей из крепких толстых брусьев расшатались, но запоры прочны, как и раньше. На всех дверях висят огромные, покрытые ржавчиной замки.

Слева стоит полуразрушенное здание с лестницами, ведущими наверх. Внизу семь или восемь комнат и длинная галерея, на которую выходят двери. В одной из комнат — маленькая чайная, в другой — государственный магазин, где по карточкам продаются нормированные продукты, на третьей прибита вывеска: «Фахруддин — торговец мебелью». Остальные три комнаты смежные. Перед ними — маленький дворик, окруженный кирпичной стеной. Последнюю комнату занимает парикмахерская, украшенная вывеской: «Бомбейский салон — бритье и стрижка». На обращенной к дворику стене смежных комнат висит табличка: «С. К. Номан, М. А., Л. Л., Б.»[12].

Дверь одной лестницы, ведущей на крышу, закрыта на замок. Если же подняться на десять-двенадцать ступенек по второй, то попадешь на площадку, на которую выходят двери еще четырех комнат: двух больших, одной поменьше и одной совсем маленькой, почти кельи.

Посреди большой комнаты стоит тахта. В беспорядке расставлено несколько кресел, поближе к стене — две кровати, поверх которых натянуты пологи от москитов. У этой же стены стоит и дорогой шкаф с зеркалом в рост человека. Позади тахты на стене прибита полочка, а на ней вполне профессионально написанный портрет красивого, представительного человека, одетого в шелковый халат и шапку. На полке — Коран в старинном сафьяновом переплете и рядом с ним — серебряный подсвечник.

На тахте сидит худенькая седая женщина со светлым лицом. Черты лица говорят о том, что она была красавицей, но годы не пощадили ее, и она состарилась раньше времени. На ней белые широкие шаровары, длинная муслиновая рубашка и белое кружевное покрывало, на лице — очки в тонкой золотой оправе. На среднем пальце руки — кольцо с рубином и бирюзою, в ушках — маленькие жемчужные серьги. Женщина держит белое муслиновое сари и вышивает его золотой нитью.

Из кухни напротив выходит девушка в белых шароварах, рубашке и накинутом на плечи шарфе. Она почти белая, и черты ее лица свидетельствуют, какой была в молодости пожилая дама. Волосы девушки в беспорядке разбросаны, глаза красны от дыма. Она держит ложку с кусочком мяса на ней.

— Мама, попробуй, готово ли?

— Ахтар! Ты совсем сожжешь себе лицо! Даже в каникулы ты все лезешь на кухню. Оставь это Кариман. Юсуф ест все, что ему подадут. Он ведь никогда не жалуется на еду. А нам с тобой и надо-то по одной лепешке.

— Мамочка, ну что умеет Кариман? С тех пор как умерла тетушка Фирози, мы уже забыли о вкусной пище. Кариман. В горло не лезет ее стряпня. Вспомни, как она вчера приготовила кебабы. Мы привыкли есть другое… Помнишь, как готовил наш повар?

— Наш повар брал пятьдесят рупий в месяц. И чем плохи показались тебе кебабы? По-моему, они были очень вкусно приготовлены. А кроме того, приходится соизмерять свои вкусы с достатком. Иначе произойдет то же, что с моей старшей сестрицей Тадж…

Постучали в дверь.

— Это Юсуф. Кариман, посмотри-ка, не братец ли пришел, — крикнула Ахтар, выходя на площадку.

Юсуф поднялся по лестнице, легонько шлепнул Ахтар и, не выпуская из рук узелка и связки с книгами, пошел к матери. Ахтар шла за ним следом.

Юсуф положил узелок перед матерью, книги поставил на полку и только тогда сказал:

— Суман просила передать вам этот узелок.

Ахтар нахмурилась, как только услышала о Суман.

— Что это она повадилась останавливать вас? — спросила она.

— Она никогда не останавливает меня, — ответил Юсуф. — Она здоровается со мной, разве это плохо?

— Не защищай ее, братец. Нам все видно сверху, вот с этой площадки.

— Вот как, — Юсуф поймал ее за ухо, — значит, ты шпионишь за мной? Отвечай-ка. А все эти детективные романы, которые ежедневно приносят твои несчастные подружки! — Он отпустил ее ухо, снял пиджак и аккуратно повесил его на вешалку. Госпожа Асаф развязала узелок. Там было немного сластей и маленькая записка: «Здравствуйте, многоуважаемая госпожа! Я узнала, что господин Юсуф сдал экзамены по первому разряду. В газетах результаты будут объявлены, очевидно, завтра или послезавтра. Примите от вашей покорной слуги поздравления по поводу блестящих успехов вашего сына. Преданная вам Суман».

— Юсуф, — она протянула ему записку, — смотри, сынок, что она пишет. Это правда?!

Юсуф повесил пиджак, присел на край тахты и стал снимать носки. Он протянул руку, чтобы взять записку, но тут подскочила Ахтар и выхватила ее у матери. Она быстро прочла ее, бросила на пол, обхватила плечи брата и зарыдала.

— Дорогой братец, милый мой братец, ты закончил по первому… — Дальше она не могла говорить. Госпожа Асаф повернулась к стоящему на полке портрету и тоже всхлипнула. Юсуф подобрал с пола записку, прочел.

— Чего вы разревелись? — Но и у него на глазах показались слезы. Юсуф положил на тахту записку и крепко обнял мать. — Мама, моя прекрасная мама!

— Она пишет «господин Юсуф»? — сказала Ахтар.

— А что она должна была написать, «сынок»? — усмехнулся он и понес в угол туфли и носки.

— Почему не написать «братец Юсуф»?

— Хватит того, что я тебе братец…

— Тетя пришла! — сказала госпожа Асаф, показывая вниз, на лестницу, и тщательно вытерла платком глаза.

По лестнице, с трудом неся отяжелевшее тело, задыхаясь и ворча, поднималась, придерживая рукой широкие штанины шаровар, госпожа Тадж ун-Ниса. Войдя в комнату, она тяжело опустилась на тахту и, ответив на приветствие госпожи Асаф, заговорила быстро и плаксивым голосом:

— Что стали выделывать эти водоносы! Пусть бы их занесло туда, где они сами не увидят воды. С самого утра звала, только сейчас соизволил явиться. И всякий раз у него готов ответ: «Некогда!» Что только за времена настали? У этих несчастных, которых мы выкормили своим же куском хлеба, не стало на нас времени. Неблагодарные!

Юсуф и госпожа Асаф не проронили ни слова. Только из кухни доносился недовольный голос Ахтар, выговаривающей служанке за испорченные лепешки.

Тадж ун-Ниса вытащила завернутое в уголок черного платка письмо и протянула его сестре, а сама взяла коробочку с паном, приготовила себе листок, положила за щеку и сообщила:

— Сестрица уже приехала в Найниталь.

— Да, — госпожа Асаф занялась письмом.

— Что ты поддакиваешь? Почитай вот дальше. Она пишет, что чистильщик хлопка, который увез дочь Нуруддина, а потом женился на ней… Как его зовут? Там написано, что начинается как-то с Дин…

— Да-да, читаю, — машинально ответила госпожа Асаф, не отрываясь от письма.

— Да что там читать? Его сын стал каким-то начальником по налоговой части, приехал, мерзкий, в Найниталь, явился к брату. Возомнил о себе! А тот пил с ним чай… Ну и времена настали!

— Что ж тут страшного? — Юсуф вытер стакан и поставил его на скатерть, разостланную на тахте.

— Я не с тобой разговариваю, молодой человек. Я принесла письмо, чтобы его прочла твоя мать и помнила о такой молодежи, как ты! Смотри, что там еще пишет сестрица. Будто сейчас готовится такой закон, по которому на службу станут принимать все касты: башмачников, кожевенников, ткачей, чистильщиков хлопка… Вот времена настали: скоро благородные навабы сами вынуждены будут чистить себе обувь.

Улыбаясь, Юсуф поставил на скатерть тарелку и, выложив на вазу принесенные от Суман сласти, пододвинул их тете.

— Кушайте, тетя, и бросьте эти разговоры. Я закончил университет. Послезавтра в газетах будет сообщение.

Тадж ун-Ниса даже приоткрыла рот. Она забыла обо всем на свете и принялась расхваливать племянника.

— Пусть хранит тебя Аллах! Да отведет он все трудности от тебя. Вот дожил бы почтенный Асаф до такой радости. — И она тут же расплакалась, повернув лицо к портрету на полочке.

— Тетушка, кушайте сладкое. Потом когда-нибудь соберетесь и поплачете от души. — И Юсуф пододвинул ей тарелку.

Тетушка высморкалась, всхлипнула еще несколько раз, вытерла слезы и радостно заговорила:

— Пусть хранит тебя Аллах! Ведь ты единственный светильник нашей семьи, один среди сестер. Пусть даст тебе бог купаться в молоке и взрастить многих сыновей! — Продолжала она, засовывая сласти в рот.

— А где вы это покупали? — спросила она.

Госпожа Асаф побледнела и озабоченно посмотрела на сына. Тот ответил совершенно спокойно:

— Это прислала Суман, дорогая тетушка.

— Суман? Кто такая? Что за странное имя! Откуда она?

— Просто человек, — ответил Юсуф.

— Кушайте, сестрица, она мусульманка, — попыталась успокоить ее госпожа Асаф и выразительно посмотрела на Юсуфа.

— Нет, сестрица, не стану я есть. — И Тадж ун-Ниса положила все, что держала в руке, обратно на тарелку. — Твой Юсуф хочет, видно, осквернить мою веру. Да простит его бог. Кариман, эй, Кариман! Принеси-ка воды, я выполощу рот. Тьфу-тьфу! Ну и времена наступили!

Юсуф засмеялся:

— Неужели всю религию, всю веру можно проглотить с кусочком сладкого теста! Невелика же она!

— Замолчи! Не зубоскаль! — возмутилась госпожа Асаф.

Ахтар внесла блюдо с горячими лепешками.

Тадж ун-Ниса тяжело вздохнула и стала рассказывать, что подавали на стол в домах навабов в дни ее юности.

Госпожа Асаф осторожно взглянула на сына, улыбнулась и взяла лепешку, произнеся при этом имя Аллаха.