Дочь Мента

Глава 17

— О боже…. ай, божечки, болит.

Переворачиваюсь на бок, подтягиваю под себя колени. Ноет, режет, и, кажется, у меня в животе что-то разорвалось. Дышать тяжело, скрючило всю в бублик.

Распахиваю глаза: уже давно утро, скоро придет преподша, я буду изучать право. Сейчас снова будет штудировать со мной законы, а я не то что не хочу – я не могу встать.

Виктория точно меня чем-то вчера накормила. Она может. Я стараюсь вообще не пересекаться лишний раз с этой змеюкой, ну ее.

Держась за живот, кое-как поднимаюсь и тут же падаю. Живот болит просто невероятно.

Быстро натягиваю халат и иду в ванную. Благо этот слизняк Костик уже на учебе, Виктория еще дрыхнет, а Сергея давно дома нет. Он сваливает раньше всех, чему я тоже несказанно рада.

Принимаю душ и реву, не понимаю, как это случилось. У меня нет пулевого ранения, тогда откуда эта дикая боль, почему я, ну почему…

У кого спросить, не знаю. Что делать, тоже без понятия.

Что со мной… почему так больно? Это не месячные, я бы точно поняла, но это не они.

У меня что, в кишечнике пробка? Лопнуло что-то, я помираю или как?!

Я не врач, и я понятия не имею, почему у меня ТАМ такая боль.

Возвращаюсь в спальню — боль не проходит. Еще и тошнит меня, ноги как ватные стали, жарко.

Первая мысль — позвонить Сергею. Ну а что, он и так ждет, когда я того. Может, и ждать уже не придется, сама копыта отброшу, ему станет легче, так?

Что делать, вот что?..

Слышу копошение на кухне.

Виктория. Выползла, наконец, из своей норы. Видеть ее мне не хочется, но, с другой стороны, она ведь мама. Она должна знать.

Какое-то чувство подсказывает мне, что все не так уж и плохо. Может, так нормально, фиг его знает, я вообще не в теме. Мы с отцом про здоровье бесед не водили.

— Доброе утро.

Подхожу к Виктории, не знаю, как начать, стыдно. А боль такая, что дышать тяжело, слезы то и дело застилают глаза, живот просто каменный.

Она точно знает, что со мной. Женщина ведь, мама, вся из себя хозяюшка. Да и вообще – вдруг я все себе напридумывала и жена Волкодава не такая уж и дрянь?

— Можно спросить?

Еще попытка, но Викуля не отвечает. Заваривает себе чай с печеньем, садится за стол. На меня ноль просто внимания, но я уже привыкла.

Мы с ней не общаемся, точнее, она игнорирует меня. Только при Сергее хорошая, а когда мы наедине, я для нее ничем от стены не отличаюсь.

Сначала это было странно, но я быстро поняла расклад. Мы игнорируем друг друга, но сейчас мне реально не у кого больше спросить, только она дома, да и телефона Сергея у меня нет.

— Виктория, вы можете врача вызвать? Скорую там…

Наконец она переводит на меня свои выпученные глаза, щедро хлюпает мед в чашку.

— Что тебе надо?

— В больницу. У меня очень живот болит. Он стал таким твердым. И тошнит. Я… я не знаю, что это! Пожалуйста, вызовите врача.

Смотрю на нее, держась обеими ладонями за живот, и так меня всю скрючило – не разогнуться.

Надежда. Крошечное зернышко, которое эта тетка давит ногой. Она закатывает глаза и поправляет свои светлые волосы пухлыми пальцами.

— Дурочка ты. Так это все! Врач уже не поможет.

— В смысле? – говорю онемевшими губами. Страшно, больно, непонятно. Я почему-то другого ответа ждала.

— У тебя рак кишечника, Мила! Только он такие симптомы дает. Это не лечится.

— Я же умру так.

— Ну и что? Выживают сильнейшие. Ты в их число не входишь. Все, иди, не мельтеши тут, времени нет на тебя.

От этих слов Виктории у меня все мелькает перед глазами, и, ухватившись за стену, я медленно ползу к себе. Умирать.

Забираюсь в кровать, отворачиваясь к стене, всхлипываю. Слезы стекают по носу, приземляясь на подушку рядом.

Вот я дура. Боже, лучше бы я к Вике вообще не подходила, ну зачем. Незнание порой лучше самой страшной правды.

У меня рак. Сколько мне осталось? Я не освободилась, я ничего не смогла.

И как Вика это сказала. Уголки ее губ дернулись, она была рада этому, клянусь.

Я думала, ну не знаю, думала, Вика хоть слово доброе скажет, но ей было все равно. Плевать просто. Я ошиблась, она мне никакая не приемная тетя и быть ею не собирается.

Я не нужна ей. Ни как племянница, ни даже как гостья. Она чужая мадама для меня, только и ждет, когда я сдохну.

Держу пари, Вика будет только рада, когда меня не станет. У них все станет как прежде. До меня.

Я никому не нужна. Ни отцу, ни Виктории, ни Сергею. Волкодав особенно сильно меня ненавидит. За все и больше всех на свете.

Я вижу, как он смотрит на меня. Как на врага, на дочь мента, смотрит свысока, ничуть не дружелюбно. Он мечтает о том, чтобы я… не знаю, отдала ему что-то важное. Свою жизнь, например. Он хочет мести.

Могу только надеяться, что Сергей прикончит меня, как лань. Пусть холодно, безжалостно… но зато быстро.

Мы эти дни с Сергеем почти не говорили. Он не входил в мою комнату, а я не выходила, когда он дома. Мы виделись только на ужинах. Это такое правило у них дебильное, чтобы все на ужине были за столом, хотя кому оно надо, семьи тут и близко нет. Точнее, есть какое-то подобие, но это маски-шоу, не больше.

Не знаю, почему я сделала такой вывод. Моя семья была в тысячу раз хуже, просто у меня хотя бы все с отцом честно было, а тут одно только притворство.

Сергей Вику не любит. Я не знаю как, просто чувствую. Они хорошо друг к другу относятся, не скандалят, но и любви там просто нет. Мыльный надутый пузырь, цветной снаружи, но пустой внутри, надави – он тут же развалится.

И я не дочь, не племянница, даже не гостья. Я вообще тут неясно кто. Сижу как птица в клетке, ах да, Волкодав еще и учиться меня заставляет! Зачем – фиг поймешь. Я и так все знаю. Наверное, хочет, чтобы я померла с красным дипломом вышки на груди.

Он всегда будет меня ненавидеть, потому что всегда будет видеть во мне моего отца, и хуже всего то, что его грехи уже ничем не смоешь. Разве что кровью.

Всхлипываю, подтянув ноги к животу. Болит, болит, больно.

У меня рак, я умираю, и это все так быстро. Как, за что, почему…

Страх накрывает лавиной, будущее размывается, и я чувствую себя загнанным в угол зверьком.

И такая жалость у меня к себе нападает, я так ни разу тут не рыдала за все эти дни жизни под его крышей, а тут как пробрало.

Тихонько вою в подушку, слезы горошинами катятся по лицу. Мне страшно, и в горе своем я одна.