Долина смерти

31

—

ДЖЕНСЕН

Луч моего фонаря пронзает тьму, высвечивая призрачные осколки древних пещерных стен. Обри идет впереди, ее фигура то появляется, то исчезает в густой тени. Она ищет выцарапанные на камне знаки — три параллельные линии, повторяющиеся снова и снова, словно навигационная система, ведущая нас в лабиринт горы.

— Это она, — шепчет Обри, в ее голосе — смесь благоговения и горькой правды. Она проводит рукой по грубой поверхности камня. — Лейни еще не полностью потеряла рассудок, когда чертила эти знаки.

Я молчу. Вижу, как ее плечи скованы напряжением, как она пытается бороться с обрушившимся на нее горем. Дневник — это подтверждение худших опасений: ее сестра превратилась в одно из тех… существ, одержимых голодом. И где-то здесь, в этой проклятой пещере, до сих пор бродит тень того, что когда-то было Лейни. Представляю, как в ней сейчас сталкиваются ненависть и любовь, страх и желание воссоединиться.

— Эти знаки свежее, — говорю я, рассматривая новые царапины. Они выглядят светлее, чем остальные, словно вырезаны совсем недавно. — Может быть, она оставила их после…

Я не могу закончить фразу. Не хочу напоминать ей о самом страшном: после превращения, после того, как голод взял верх над всем человеческим.

— После трансформации, — договаривает Обри, словно бросая вызов тьме. — Но зачем? Зачем оставлять след, если она больше не… она?

Знаки ведут нас по все более узким коридорам. Воздух становится плотным, как саван, давит на нас с каждой секундой. Кажется, что гора хочет нас раздавить.

И вдруг — выход в гигантский зал. Он настолько велик, что луч моего фонаря не пробивает кромешную тьму. От внезапного расширения пространства после узких проходов у меня кружится голова.

— Что за черт, — шепчет Обри. Ее голос тонет в зловещей тишине.

Постепенно я различаю очертания зала. Круглая площадка, а в центре — нечто вроде поселения. Грубые хижины, построенные из мусора, окружают кострище. Повсюду следы обитания: грязная одежда, самодельные инструменты из походного снаряжения, обрывки ткани, натянутые вместо перегородок.

— Они здесь живут, — говорю я. Внутри все сжимается от ужаса. — Не просто выживают. Живут.

Обри идет к ближайшей хижине, сделанной из обломков палаток и старой ткани. Она приседает и светит фонарем внутрь.

— Посмотри на это, — зовет она, ее голос полон напряжения.

Я подхожу к ней и заглядываю в небольшое пространство. Внутри лежат грязные одеяла и тряпье, аккуратно сложенные как кровать. Рядом с ней на плоском камне бережно разложены предметы: потускневший медальон, мужские часы с разбитым стеклом, детская пластиковая игрушка — лошадка, краска на которой почти стерлась.

Напоминает Дюка.

— Вещи, — тихо говорит Обри. — Сувениры.

— Или трофеи, — возражаю я, не в силах отбросить жуткую мысль. — Память о жертвах.

Она выпрямляется и осматривает поселение лучом фонаря.

— Это говорит о том, что у них есть разум. Нэйт или Лейни. Они сохранили человечность, чтобы строить убежища, собирать вещи, которые что-то для них значат.

— Может быть, это разные стадии, — предполагаю я, осматривая кучу туристического снаряжения — разорванные рюкзаки, ботинки, сломанные палки. — Чем дольше они гниют, тем больше у них просыпается память. Хэнк и Рэд — совсем новички. А эти… Нэйт называл их «первородные». Они — другие.

Может быть, с ними можно договориться.

Может быть, в этом наше спасение.

— Некоторые из этих вещей очень старые, — замечает Обри, поднимая ржавую флягу, похожая была у моего деда. — И посмотри сюда.

Она направляет луч фонаря в дальний конец зала. Там — совсем другая картина: примитивные хижины из веток и шкур, орудия из костей и камней. Древние артефакты, указывающие на то, что здесь жили поколения существ.

— Этого не может быть, — шепчу я, приседая у глиняного горшка, украшенного символами, напоминающими те, что оставила Лейни на стенах. — Группа Доннера погибла всего 175 лет назад. А этим вещам, кажется, тысячи лет.

— Может быть, этот голод жил здесь всегда, — говорит Обри. В ее голосе слышится отстраненность, как будто она пытается защитить себя от ужаса. — Что, если не только группа Доннера столкнулась с этим? Что, если это проклятие, или болезнь, всегда было в этих горах? И коренные жители знали об этом и сторонились этого места?

Я встаю, встревоженный этими словами. Но в глубине души я не удивлен.

— Коренные предупреждали их. Говорили, что сюда нельзя приходить. Они знали, что случится. Но кто стал бы их слушать? Как всегда.

Мы бредем дальше, в самое сердце этого страшного места. Все становится только хуже. Все эти укрытия, эти вещи — все намекает на какую-то страшную иерархию. Вот и стол, а вокруг — камни, словно для посиделок.

— Что это? Место для собраний? — шепчет Обри, проводя ладонью по истертой поверхности стола.

— Скорее место для кровавых пиршеств, — говорю я, показывая на темные разводы на камне. Слишком ровные.

Обри, брезгливо сморщившись, вытирает руку о штаны.

— Фу, — шипит она. Ее маска профессионала сползает.

— Извини, — бормочу я. И мне жаль не только за эти пятна. Мне жаль Лейни, мне жаль, что мы влезли в это дерьмо, мне жаль себя. — Я должен был рассказать тебе все про Лейни сразу. Может, тогда…

— Это бы ничего не изменило, — перебивает она, стальным голосом. — Я все равно бы сюда пришла. Я все равно бы искала. Просто сдохла бы в одиночку.

Наши глаза встречаются. В тусклом свете мы понимаем друг друга без слов. Что бы ни было между нами — влечение, обман, какие-то обязательства — сейчас мы вместе перед лицом этого кошмара. Мы не должны нести это бремя в одиночку.

Мы не должны умирать в одиночку.

И вдруг — треск. А потом — гул. Кажется, земля дрожит. С потолка сыплется пыль и мелкие камни.

— Что происходит? — спрашивает Обри и инстинктивно прижимается ко мне.

— Обвал, — говорю я, хватая ее за руку и закрывая ее собой. — Нужно бежать. Живо!

Мы бросаемся к выходу, но грохот усиливается. Земля трясется так, что сложно устоять на ногах. Позади нас что-то рушится.

Я толкаю Обри вперед, к узкому проходу.

— Беги! — кричу я. — Я за тобой!

Она бросается вперед, а я бегу следом. И вдруг все рушится. Огромная глыба падает прямо передо мной, перегораживая проход. Удар отбрасывает меня назад, и я оказываюсь в облаке пыли и обломков.

На мгновение я ничего не слышу и не вижу. Но потом слышу голос Обри, пробивающийся сквозь грохот.

— Дженсен! Дженсен, ты в порядке?!

Я с трудом встаю и иду к завалу.

— Я в порядке, — кричу в ответ, прижимаясь к холодным камням. — Просто немного оглушило. Ты цела?

— Да, все хорошо, — отвечает она. Но я слышу, как сильно она напугана. — Но проход завален. Тут не пройти.

Я свечу фонарем, пытаясь оценить масштабы разрушений. Завал огромный — тонны камней перегородили проход. Сдвинуть их невозможно.

— Придется искать обходной путь, — говорю я ей, пытаясь сохранить спокойствие, хотя паника уже подступает к горлу. Мысль об Обри одной по ту сторону, беззащитной перед теми, кто может бродить по этим пещерам, пронзает меня ледяным ужасом. — Оставайся на месте.

— Нет, — отвечает она немедленно, ее тон не терпит возражений. — Это пустая трата времени. Нам нужно двигаться вперед. Должен быть другой путь с твоей стороны.

— Обри, я не брошу тебя…

— Ты не бросаешь меня, — перебивает она. — Мы оба идем к одной цели. Мы найдем друг друга. У меня есть пистолет, дневник и фонарик. Я справлюсь.

Я прислоняюсь лбом к холодному камню. Она права, но мне все равно страшно. Если я вернусь за ней, это займет много времени. А эти существа могут быть где-то рядом.

— Ладно, — говорю я, неохотно соглашаясь. — Но если что-то случится — кричи.

Я переверну весь мир, чтобы найти ее.

Ее шаги стихают, и я остаюсь один в этой пыльной пещере. Делаю глубокий вдох. Страх за Обри, злость на себя, решимость ее найти — все эти чувства переполняют меня. Но сейчас они мне не помогут. Я должен сосредоточиться.

Поворачиваюсь обратно к залу и начинаю искать другой выход. Сначала кажется, что его нет. Потом я замечаю узкую щель в стене. Она настолько узкая, что туда сложно пролезть. Но это — шанс.

Я подхожу к щели и пробую протиснуться. Получается с трудом. Я поворачиваюсь боком, втягиваю живот и начинаю медленно продвигаться вперед. Камни царапают спину и грудь. Проход уходит вниз, пол скользкий.

Мне кажется, что я иду уже целую вечность. Иногда проход становится шире, но чаще всего мне приходится протискиваться. В замкнутом пространстве становится трудно дышать. Я снова чувствую этот странный металлический запах, но теперь он сильнее.

И вдруг оказываюсь в другом зале. Он меньше, чем тот, что мы видели раньше, но все равно достаточно большой. Воздух здесь тяжелый, с приторно-железным запахом, от которого меня тошнит.

Я свечу фонарем и вижу что-то странное у дальней стены. Подхожу ближе и замираю от ужаса: это кости. Тысячи костей. Человеческих костей. Они свалены в огромную кучу. Черепа, ребра, позвонки — все перемешано. Жуткий памятник смерти.

— Боже, — шепчу я, отступая назад.

Среди костей разбросаны вещи: старая одежда, кошельки, детские игрушки. Все это — свидетельства того, что здесь погибли люди. Они стали жертвами этих тварей. Десятки лет. Или даже столетия.

Это — место, где они пируют.

А здесь — остатки их трапезы.

С трудом заставляю себя посмотреть. Ищу хоть что-нибудь, связанное с Лейни. Хоть какое-то подтверждение, что она умерла здесь, а не превратилась в это чудовище. Почему-то думаю, что смерть была бы для нее лучше.

Но, увы, ничего не нахожу. Никаких зацепок.

Стараясь отогнать от себя страшные мысли, я отступаю от кучи костей. Передо мной — три прохода. Куда идти? Каким путем я смогу найти Обри? И что ждет меня впереди?

Пока стою в нерешительности, из левого прохода доносится звук. Настолько тихий, что я едва его слышу. Затаив дыхание, я пытаюсь расслышать его.

И вот, снова.

Голос.

Женский голос, поющий тихую, мелодичную колыбельную.

Слов не разобрать, но мелодия кажется мне до боли знакомой.

Где-то я ее уже слышал.

32

—

ОБРИ

Тьма обступает меня, словно живая. Тяжелая, гнетущая, она словно липнет к коже. Луч моего фонарика тускнеет с каждым шагом — батарейки садятся, оставляя меня в крошечном пузыре света, пока я пробираюсь по этому бесконечному проходу.

В голове — хаос из страха и отчаянной решимости. Каждый шаг отдаляет меня от Дженсена, все глубже погружает в неизвестность. Каменная стена кажется непреодолимой преградой, целым континентом. Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой, такой оторванной от всего, что знаю и люблю.

— Соберись, тряпка, — бормочу себе под нос, и мой голос — слабое эхо в этой давящей тишине. — Двигайся дальше. Ищи выход.

Проход извивается и сужается, вынуждая меня протискиваться боком, царапая куртку о грубые камни. Скрежет отзывается неприятным эхом в тесноте. Стараюсь не думать о давящей толще горы, о тоннах камня, готовых обрушиться в любой момент, как это случилось тогда, отрезав меня от Дженсена.

И я стараюсь не думать о пауках. Боже, это место, наверное, кишит ими.

В который раз проверяю пистолет. Знакомая тяжесть в руке — слабое утешение против того, что меня может ждать. Пара патронов — капля в море против пещеры, полной голодных тварей, но эта рутина — проверить магазин, щелкнуть предохранителем — занимает руки, не дает мозгу отключиться. Почти получается убедить себя, что я снова на задании. Господи, лучше бы сейчас штурмовала притон и искала пропавшую девчонку, чем это. Что угодно, только не это.

Внезапно проход расширяется, переходя в пещеру. Она не такая огромная, как лагерь, но достаточно большая, чтобы свет моего фонарика в ней попросту терялся. Воздух здесь другой — теплее, с каким-то неуловимым запахом. Что-то землистое, знакомое, почти…

Домашнее.

Эта мысль словно пригвождает меня к месту. Здесь пахнет нашим старым домом. Лавандовыми саше, которые мама раскладывала по шкафам и комодам. Этот запах мгновенно переносит меня в прошлое, воспоминания настолько яркие, что перехватывает дыхание.

Что за чертовщина?

— Эй? — кричу я, хотя и понимаю, что это глупо. Мой голос тут же тонет во тьме. — Здесь кто-нибудь есть?

В ответ — только тишина, но чувство, что за мной наблюдают, усиливается, по коже бегут мурашки. Медленно поворачиваюсь, водя лучом фонаря по пещере. Свет выхватывает причудливые каменные изваяния, отбрасывающие на стены странные, человекоподобные тени.

И тут я слышу это. Сначала едва различимое. Мягкое гудение, мелодичное и до боли знакомое. Мелодия без слов.

Мамина колыбельная.

Вот что это.

Ту, которую она напевала мне и Лейни, когда мы были маленькими, до того, как болезнь отняла у нее память. Теперь я узнаю ее безошибочно.

— Кто здесь? — в моем голосе слышится сила, рожденная из страха и невозможной надежды. — Покажись!

Гудение продолжается, становится немного громче, но я не могу определить, откуда оно исходит. Акустика пещеры искажает звук, создавая впечатление, что оно повсюду и нигде одновременно.

Я двигаюсь вглубь пещеры, следуя за мелодией, луч моего фонарика судорожно мечется от тени к тени. Гудение приводит меня к небольшой нише в дальней стене — ее едва заметно, пока я почти не оказываюсь вплотную к ней.

Свет падает на нишу, и в полумраке я вижу движение. Кто-то сидит там, свернувшись калачиком, колени поджаты к груди, лицо спрятано за спутанными светлыми волосами.

Сердце на мгновение останавливается, а потом бешено колотится.

— Лейни? — шепчу я, и это имя звучит как молитва.

Гудение обрывается.

Фигура медленно, невыносимо медленно поднимает голову.

И я вижу ее.

Элейн Уэллс.

Моя сестра.

Ее лицо осунулось, скулы неестественно острые под бледной, почти прозрачной кожей. На коже, как реки на старой карте, проступают темные вены, отчетливо пульсирующие в такт сердцу. В глазах отражается неестественный синий отблеск, такой же, как у голодных, но я все еще узнаю их — тот же разрез, тот же умный взгляд.

Она изменилась, ее словно перекроили, но не до конца. Не как Хэнка или Рэда. В ней еще что-то осталось от прежней Лейни, что-то, запертое в этом промежуточном состоянии между человеком и… чем-то другим.

— Обри, — говорит она. Голос хриплый, но это точно ее голос. — Ты пришла.

У меня перехватывает дыхание. Три года поисков, надежды, которая почти умерла, кошмаров и вины — все это ради этого невероятного момента встречи.

— Лейни, — шепчу я, и голос дрожит. — О, Лейни. Я нашла тебя. Я наконец-то тебя нашла.

Она встает, и в этом движении есть что-то одновременно знакомое и чужое. Слишком быстро, слишком легко для той сестры, которую я помню. При свете фонаря я вижу и другие перемены: ее ногти стали длинными, острыми, как когти, зубы кажутся слишком большими, когда она приоткрывает рот, осанка изменилась, как будто ее позвоночник перестроили.

Но это она.

Все еще она.

— Не надо было приходить, — говорит она. В ее голосе нет злости, только глубокая, невыразимая печаль. — Здесь опасно. Я оставила дневник, чтобы ты поняла. Чтобы ты перестала меня искать.

— Я должна была, — отвечаю я, заставляя себя стоять на месте, хотя каждая клеточка тела кричит: «Беги!».

Потому что это она… и нет.

— Я не могла тебя бросить, — добавляю я. — Не зная, что с тобой.

На ее лице появляется болезненная улыбка, обнажая слишком острые зубы.

— Ты всегда защищала. Всегда хотела исправить то, что сломано. Ты совсем не изменилась, Обри.

Я делаю неуверенный шаг вперед, потом еще один. Лейни не двигается, она смотрит на меня своими светящимися глазами, позволяя подойти ближе. Когда я оказываюсь совсем рядом, протягиваю дрожащую руку, не решаясь прикоснуться к коже.

— Можно…?

Ты меня укусишь?

А может, я и не буду против.

Она кивает, все еще улыбаясь этой печальной улыбкой.

Я осторожно касаюсь пальцами ее щеки, наполовину ожидая, что она окажется чужой, неправильной. Но это просто кожа — холодная, да, холоднее, чем должна быть, но все еще человеческая.

Лицо моей сестры под моей ладонью.

— Что с тобой случилось? — шепчу я, слезы застилают глаза. — Дневник не объяснил всего. Как ты… ты? Другие ребята, которых я видела… они изменились полностью. Они потеряли себя. Но ты…

Лейни отступает, моя рука соскальзывает с ее щеки. Она подходит к плоскому камню и садится, приглашая меня сесть рядом. Я сажусь, оставив небольшое расстояние между нами, не заглушив до конца сигнал тревоги, который звучит в голове.

— Я больше не я, — тихо говорит она. — Уже нет. Не совсем. Голод всегда здесь, Обри. Всегда грызет меня изнутри, требует, чтобы его накормили. Иногда он берет верх. Иногда я теряю себя, — она смотрит на свои руки, на длинные ногти, поблескивающие в свете фонаря. — Это особый голод. Я могу есть. Птиц, крыс, кроликов… Я могу наполнить желудок, но голод остается. Желание того, что мне действительно нужно, не исчезает. Но я могу с этим справляться лучше, чем другие. Хотя бы иногда.

— Из-за нашей крови, — говорю я, и вдруг все становится на свои места. — Потому что мы потомки Джозефины МакАлистер.

Она кивает, и на ее лице мелькает удивление.

— Ты знаешь об этом?

— Нэйт приходил, — объясняю я. — Я прочитала твой дневник. И, конечно, Дженсен.

— Дженсен, — повторяет она и хмурится. — Дженсен МакГроу. Ковбой. Он жив? Он выжил?

— Да. Он здесь со мной. Я наняла его, чтобы найти тебя, но нас разделил обвал, — я бросаю взгляд на проход, из которого вышла, и думаю о том, где он сейчас, в безопасности ли. — Лейни, что случилось три года назад? Записи в дневнике внезапно оборвались. Там только сказано, что ты меняешься, что Адам меняется.

При имени Адама ее словно передергивает — реакция говорит сама за себя.

— Адам никогда не был тем, кем казался, — резко говорит она. — Он всегда пытался меня контролировать. Когда я начала изучать историю нашей семьи, когда узнала о связи с МакАлистерами, с этими горами, он пытался меня остановить. Говорил, что я одержима, что я схожу с ума.

— Как мама, — тихо добавляю я.

— Как мама, — соглашается она, и в ее глазах мелькает боль. — Никому не нравится слышать, что ты сумасшедший. Но я не слушала. Он был лишь временным явлением в моей жизни, полной потребности. И тогда он изменил тактику. Решил поехать со мной в горы. Я думала, что он наконец-то меня поддерживает, но на самом деле он просто хотел контролировать меня, следить за тем, что я делаю.

Она встает и начинает ходить по пещере — движения стали слишком плавными, нечеловеческими.

— Мы наняли Дженсена в качестве проводника. Он был… добрым. Понимающим. Не считал меня сумасшедшей, когда я рассказывала о семейной связи, о снах. Он будто понимал меня, а это было редкостью, — уголок ее губ трогает слабая улыбка. — Он мне нравился.

В груди поднимается сложное чувство — ревность, собственничество? Я отгоняю его и сосредотачиваюсь на ее рассказе.

— Что случилось потом?

— Мы нашли вход в пещеры. Дженсен предупредил нас, чтобы мы не заходили слишком глубоко, но я хотела. Адам настоял, чтобы пойти со мной, несмотря на все предостережения, — ее лицо темнеет от воспоминаний. — Мы изучали пещеры несколько часов, когда столкнулись с ними. С голодными. Мы пытались убежать, но их было слишком много, а проходы — слишком запутанными.

Она останавливается и обхватывает себя руками, словно ей холодно.

— Адама укусили первым. Я видела это своими глазами: как он менялся, как голод захватил его. Но вместо того, чтобы напасть на тех, кто нас окружил, он набросился на меня. На собственную девушку, — ее голос слегка дрожит. — Хотя, чего тут удивляться? Он и раньше был не лучше. Он укусил меня за плечо, за шею… Я думала, что умру.

Я вспоминаю Рэда, Хэнка и Коула.

— Но ты не изменилась, как они, — говорю я. — Не до конца. Ты не потеряла себя.

— Кровь МакАлистеров… она делает нас другими. Превращение идет медленнее, не так необратимо. Я могу бороться с этим, контролировать себя… Иногда. Но не всегда, — она смотрит своими синими глазами. — Мама тоже могла с этим справляться. Я думаю, что ее приступы… это и была борьба с голодом. Лекарства не лечили, они просто приглушали голод. Никто не воспринимал ее всерьез. Так всегда, да?

Эти слова ранят меня. Все эти годы я наблюдала, как мама сходит с ума, думая, что это шизофрения, психоз. А она просто боролась с проклятием.

— Почему она нам не рассказала? — спрашиваю я, и старая боль поднимается во мне.

— Ты бы поверила? — тихо спрашивает Лейни. — Кто бы поверил? Даже если она была психически больна, это было удобно — заткнуть ее и спрятать подальше. Никто не хочет слушать о нашей травме. Никому не нужна правда.

— А что с Адамом? — спрашиваю я. Мне нужно знать все.

Лицо Лейни каменеет, в ее глазах появляется страх.

— Адам отдал себя превращению целиком. Он наслаждался этим. Голод сделал его сильнее, злее… А он и раньше не отличался добротой. Теперь он их вожак. Он управляет голодными, как стаей волков.

— Значит, это он нас вел сюда? — догадываюсь я.

— Да, — она берет мои руки в свои, и я ощущаю ее ледяную кожу. — Он все еще хочет меня, Обри. Хочет, чтобы я отдалась голоду, чтобы стала его… парой. У него остался разум, скорее всего, потому что он выпил мою кровь в самом начале. Когда я сопротивляюсь, он приходит в ярость. Он наказывает меня за это. Снова и снова, — она замолкает на мгновение. — Он до сих пор жаждет моей крови. Он хочет забрать мою силу.

Я смотрю на ее руки и замечаю шрамы, которых раньше не видела. Следы насилия, жестокости. Ярость захлестывает меня.

— Я убью его, — говорю я, и это не пустые слова. — За все, что он с тобой сделал.

Лейни качает головой, и на ее губах появляется грустная улыбка.

— Ты не сможешь. Сейчас он слишком силен, слишком защищен. И… — она замолкает, в ее голосе звучит обреченность. — Я не знаю, как долго смогу сопротивляться. Голод становится сильнее с каждым днем. Иногда я теряю счет времени, дни, недели… Прихожу в себя вся в крови и не помню, что натворила.

— Должно же быть лекарство, — настаиваю я, сжимая ее руки. — Способ остановить это.

— Я ищу уже три года, — тихо говорит она. — В этих пещерах есть секреты, древние знания о проклятии, но ничего о том, как его снять. Лучшее, что я нашла — это способ временно подавить голод — смесь определенных минералов и грязи, найденной глубоко в системе пещер. Это дает мне время, ясность, но это не лекарство.

— Тогда мы найдем его, — говорю я с решимостью, которая удивляет даже меня. — Вместе. Или хотя бы способ лучше контролировать его. Ты выживала так долго. Должен быть способ.

Он должен быть.

Лейни изучает мое лицо, что-то вроде надежды мерцает в ее неземных голубых глазах.

— Ты не ненавидишь меня? Не боишься? После того, как увидела, кем я стала?

— Ты моя сестра, — говорю я просто. — Я три года тебя искала. И не собираюсь сдаваться сейчас только потому, что все сложнее, чем я ожидала.

Намного сложнее, чем я ожидала.

Звук эхом разносится из глубины системы пещер — странный, высокий зов, от которого по моей коже бегут мурашки. Лейни сразу напрягается, ее голова резко поворачивается в сторону звука, тело напрягается от настороженной боевой готовности.

— Они идут, — шепчет она, отпуская мои руки и отступая. — Адам. Остальные. Они знают, что ты здесь.

Конечно, знают.

Это был их план с самого начала.

33

—

ДЖЕНСЕН

Следую за эхом голоса Лейни по петляющим проходам, луч фонарика скачет по влажным каменным стенам. Воздух становится холоднее с каждым шагом, принося с собой металлический привкус, который, кажется, сильнее ощущается в глубине. В голове роятся вопросы, не укладывается в голове то, что я услышал. Лейни Уэллс, жива после трех лет в этих пещерах. Не просто жива, а поет — явное свидетельство остатков человечности, в разительном контрасте с тем, во что так быстро превратился Хэнк.

Проход немного расширяется, позволяя двигаться быстрее. Каждый инстинкт кричит: «Поторопись, найди Обри прежде, чем это сделает что-то другое. Прежде, чем Лейни — или кем она стала — найдет ее первой. Вина, которая была моим постоянным спутником на протяжении трех лет, усиливается с каждым шагом. Мне не следовало позволять им входить в эти пещеры. Не следовало соглашаться быть их проводником. После их исчезновения надо было искать упорнее, дольше.

Я выскакиваю из-за поворота, и оказываюсь в каком-то зале. В луче фонаря вижу две фигуры, стоят друг напротив друга. Обри я сразу узнаю, держит пистолет, лицо сосредоточенное. А вторая…

— Лейни? — еле слышно выдыхаю ее имя.

Обе поворачиваются на мой голос. У Обри на лице просто все написано — облегчение. Но вот реакция Лейни меня просто парализует. Лицо у нее, конечно, изменилось, но ее все еще можно узнать. И вот она как будто начинает перебирать все эмоции сразу: удивление, узнавание и что-то такое, что я даже понять не могу.

— Дженсен МакГроу, — произносит она, мое имя в ее устах вызывает дрожь. Ее голос одновременно знаком и странен, тембр изменён, вероятно, из-за той трансформации, которую она претерпела. — Ты вернулся.

Я осторожно делаю шаг вперед, мой свет полностью освещает сцену. Лейни стоит рядом с Обри, близко, но не касаясь ее, ее поза кажется одновременно защитной и хищной. Изменения в ней сразу бросаются в глаза — неестественная бледность кожи, синий оттенок глаз, едва заметные изменения пропорций лица и конечностей. Но в отличие от Хэнка или Рэда, она все еще узнаваема как тот человек, которого я помню.

— Я никогда не переставал винить себя, — мне удается выдавить из себя. — Лейни, мне так жаль. Я должен был…

— Не надо, — перебивает она меня, поднимает руку, а у нее пальцы какие-то слишком длинные, а когти острые. — Ты не мог знать.

Обри ко мне подходит, берет меня за руку, сжимает ее. Просто, но сразу в реальность возвращает.

— Она борется, Дженсен, — тихо говорит Обри, и в ее голосе слышится надежда. — Борется с этой… трансформацией. У нее получается контролировать, ну, иногда. Как у Нэйта. Это все из-за крови МакАлистеров. Потому что они первородные.

Я смотрю на Лейни и пытаюсь понять, как эта женщина, которая стоит передо мной, та же самая испуганная туристка, которую я вел в горы. Как она может быть похожа на этих чудовищ, которых мы тут встретили. Они двигаются, как зомби, в них ничего человеческого не осталось. А Лейни… Она совсем другая. Двигается плавно, но в глазах у нее есть сознание, которого у других нет.

— Как? — только и спрашиваю я.

— Нелегко, — отвечает Лейни, и её губы растягиваются в подобии улыбки, а зубы у нее слишком острые. — Я контролирую себя… почти всегда.

— Почти? — переспрашиваю я, и в животе как-то все сжимается, несмотря на то, что я нашел ее живой. — А что происходит в остальное время?

Что-то мелькает на ее лице — стыд ли, угрызения совести.

— Я теряю контроль, — тихо признается она. — Голод захватывает меня. Потом я просыпаюсь и не помню, что сделала, кого… — она замолкает, не в силах договорить. Из одного из проходов, ведущих в пещеру, доносится низкий, хриплый призыв, вызывающий мурашки по коже. Лейни замирает, наклоняя голову, словно животное чует опасность. — Они идут, — шепчет она. — Адам. Остальные. Надо уходить.

— В каком направлении? — спрашиваю, тревожно смотря на несколько выходов.

Лейни ведет к узкой щели за камнем.

— Сюда выход на поверхность.

Я медлю. Годы выживания в горах борются с необходимостью доверять нашему единственному, казалось бы, союзнику в этом кошмаре. Лейни замечает мою нерешительность, её изменившиеся глаза слегка сужаются.

— Ты мне не доверяешь, — констатирует она.

— Я хочу, — отвечаю честно. — Но ты только что призналась, что не всегда можешь контролировать голод. Что иногда он берёт верх полностью.

— Дженсен, — резко говорит Обри, вставая между нами. — Она моя сестра. Она помогает нам.

— Она тоже одна из них, — возражаю я, сохраняя голос тихим, но твёрдым. — Одна из существ, что разорвали Коула, что убили бы нас в хижине, если бы мы не сбежали. Я не говорю, что она лжёт о желании помочь — я говорю, что она может быть не в состоянии контролировать себя, помочь нам или навредить.

Лейни наблюдает за этой перепалкой с тревожной неподвижностью, не защищая себя и не отрицая мои опасения. Когда она наконец говорит, в её голосе звучит смирение, которое почему-то более страшнее, чем гнев.

— Он прав, — говорит она Обри. — Я опасна. Непредсказуема. Голод может взять верх в любой момент, и если это произойдёт, когда я буду с вами… — она качает головой. — Требуется так много энергии и сил, чтобы сдерживать его. Но сейчас я всё ещё я. И сейчас я — ваш единственный шанс выбраться из этих пещер живыми.

Голоса становятся все громче, они доносятся уже с разных сторон. Холодный ужас сковывает меня.

— Они нас окружают, — говорю я, оглядывая проходы. — Наступают со всех сторон.

Лейни мрачно кивает.

— Адам руководит ими. Он теперь знает эти пещеры не хуже меня. Знает все пути отхода. Мы должны двигаться. Немедленно.

Её отчаяние убеждает меня. Что бы там ни было, Лейни сейчас — меньшее из зол. С ней хотя бы можно попытаться договориться. И она всего одна.

Надеюсь, до этого не дойдёт.

Я киваю.

— Веди нас.

Облегчение мелькает на ее лице, но тут же исчезает, сменяясь решимостью. Она проскальзывает в щель первой, Обри — за ней, не раздумывая ни секунды.

С топором на боку я протискиваюсь в трещину, как раз когда гортанный рык эхом разносится из зала позади меня. Пространство тесное, заставляющее меня поворачиваться боком, моя более широкая комплекция затрудняет продвижение больше, чем для женщин. Впереди я слышу их движения, голос Лейни дает тихие указания Обри.

— Осторожнее с головой…аккуратно спускайся…ещё немного…

Проход неожиданно выводит в узкий, но проходимый туннель, позволяя двигаться свободнее. Я догоняю Обри и Лейни, ждущих меня. Лучи фонариков отбрасывают тени.

— Как далеко до поверхности? — спрашиваю я, вставая рядом с Обри. В одной руке у меня топор, в другой — винтовка.

— Скоро, — отвечает Лейни, обернувшись. — Но легко не будет. Вертикальный подъем, а потом — водный тоннель.

— Водный тоннель? — удивляется Обри.

— Да, часть пещеры затапливает, особенно когда тает снег, — объясняет Лейни. — Они боятся воды, особенно проточной. Придется проплыть немного, но это ведет прямо к тайному выходу, на восточном склоне.

Туннель начинает подниматься вверх, тропа становится круче, земля под ногами превращается из гладкого камня в грубую, предательски осыпающуюся под каждым шагом. Продвижение замедляется, мы осторожно пробираемся вверх, используя не только ноги, но и руки, чтобы преодолеть вертикальный рельеф.

— Сколько их? — спрашиваю я, вопрос, который не даёт мне покоя с тех пор, как мы увидели поселение.

Лейни слегка замедляет шаг, её молчание затягивается настолько, что начинает беспокоить.

— Больше, чем ты думаешь, — наконец говорит она. — Превращение происходит в этих горах уже не одно поколение, и не только со времен группы Доннера. Некоторые из старейших голодных живут здесь уже несколько веков.

От этих слов у меня кровь стынет в жилах. Сколько пропавших без вести туристов, пионеров и местных жителей, сколько нераскрытых исчезновений? Сколько людей превратились в монстров, зараженных голодом, который передается через кровь и укусы?

— Пришли, — объявляет Лейни, останавливаясь перед гладкой стеной. Она поднимает фонарь, и я вижу вертикальную дыру, уходящую в темноту. Едва хватает места, чтобы пролезть. — Лезем вверх. Там будет водный тоннель.

Я с сомнением смотрю.

— И как высоко лезть?

— Около десяти метров, — отвечает она. — Выступы есть, но их не видно сразу. Просто делай как я.

Не дожидаясь ответа, она начинает подниматься, двигаясь с неестественной ловкостью. Она словно течет вверх по стене, находя опору там, где её не видно.

Обри смотрит на меня, в её глазах решимость и страх.

— Давай ты первый, — говорит она.

Я качаю головой.

— Нет, ты иди. Я буду страховать, если вдруг сорвешься.

— Ладно, но я не сорвусь.

Она поворачивается к стене и начинает подъем. Ее движения не такие плавные, как у сестры, но уверенные. Видно, что она умеет это делать. И хотя я мало знаю про подготовку агентов ФБР, у меня в голове всплывает Кларисса Старлинг из «Молчания ягнят». Надо будет потом спросить, насколько это реалистично и вдохновил ли ее этот фильм на выбор профессии.

Если мы выберемся отсюда.

Жду, пока она не поднимется метров на три, потом поднимаюсь сам. Стараюсь держаться достаточно близко, чтобы подхватить ее, если сорвется, но и не слишком наседать. Подъем сложный, но терпимый. В камне оказалось больше выступов, чем можно было подумать.

Откуда-то снизу и сзади нас эхом разносится визг по туннелю — голодные нашли наш след. Звук отражается от каменных стен, кажется, что он исходит отовсюду сразу.

— Быстрее! — кричит Лейни сверху.

Мы ускоряем темп, пальцы царапаются о камень, мышцы горят огнем. Я слышу прерывистое дыхание Обри надо мной, вижу дрожь в ее руках. Она, может, и хорошо обучена, но это тяжело даже в лучших обстоятельствах.

— Почти добрались, — подбадриваю я ее, хотя сам не вижу вершины.

Снизу раздается еще один визг, теперь ближе, сопровождаемый царапающими звуками — когти по камню.

— Они лезут за нами! — кричу я, глядя вниз и видя движение в темноте — бледные фигуры ползут вверх по стене с ужасающей скоростью, намного быстрее, чем мы.

— Здесь! — голос Лейни доносится сверху, а потом звук плеска. — Я добралась до водного прохода. Обри, давай, ты почти у цели.

Я смотрю вверх и вижу, как Обри исчезает за краем туннеля. Облегчение накрывает, давая новые силы уставшим мышцам. Еще несколько метров. Еще немного.

Ближайший из голодных приближается, его движения неестественно быстры и уверены. Я слышу его дыхание, резкое и голодное, вижу вспышку голубых глаз, отражающихся в тусклом свете.

Я добираюсь до верха и подтягиваюсь на узкий выступ. Передо мной — темный бассейн, уходящий вглубь пещеры. Обри и Лейни ждут меня, их лица напряжены от беспокойства.

— Они прямо за мной! — выдыхаю, поднимаясь на ноги.

— В воду! — призывает Лейни, уже стоя по колено в воде. — Сначала неглубоко, но потом сразу обрыв. Течение сильное, просто плывите по нему. Не сопротивляйтесь.

Обри следует без колебаний, доверяя своей сестре безоговорочно. Я задерживаюсь лишь на мгновение, чтобы увидеть, как первый из голодных появляется— существо, которое когда-то могло быть человеком, а теперь превратилось во что-то чудовищное, его голубые глаза устремлены на меня с единственной целью — сожрать.

Я поворачиваюсь и ныряю в воду. Холод пронизывает все тело. Перехватывает дыхание. Течение тут же подхватывает меня и уносит от выступа, от голодных. Но в то же время я теряю свет — мой фонарик гаснет в воде.

Тьма поглощает меня полностью, подземная река тянет глубже в сердце горы, Обри и Лейни где-то впереди, в кромешной темноте. Голодные остались позади… пока что.

Но в этих пещерах я понял, что ничего не остается позади надолго. И не все опасности исходят от врагов, которых можно увидеть. Пока вода несет меня в темноте, я думаю, что страшнее — Адам и его стая голодных или Лейни, разрывающаяся между человечностью и инстинктом, способная помочь нам или убить в любой момент.

В любом случае, обратного пути нет.

Течение не оставляет нам выбора. Только вперед. В неизвестность.

34

—

ОБРИ

Холодная, непроглядная тьма тянет меня за собой, я беспомощно кувыркаюсь в ледяной воде. Не понимаю, где верх, где низ, могу лишь отдаться бешеному потоку, уносящему меня в глубь мрака. Легкие жжет от нехватки воздуха, пальцы немеют от стужи, рев воды заглушает все, кроме бешеного стука моего сердца.

Но вот, когда кажется, что больше не выдержу, голова выныривает на поверхность. Я жадно глотаю воздух, мои изголодавшиеся легкие наполняются живительной влагой, руки отчаянно ищут опору в кромешной тьме. Но поток неумолим, он несет меня вперед по узкому каналу, кажется, каменные стены царапают плечи.

— Обри! — кричит Лейни где-то впереди, ее голос едва слышен сквозь шум воды. — Держись! Там свет!

Я изо всех сил пытаюсь разглядеть хоть что-то во тьме, ориентируясь на ее голос. И вот — сероватый свет, настолько слабый, что я почти сомневаюсь, не мираж ли это. Гребу к нему, из последних сил удерживая голову над водой, все тело онемело от холода.

Канал немного расширяется, течение ослабевает, и я могу хотя бы контролировать движения. Свет становится ярче — лунный свет сочится сквозь какое-то отверстие впереди. Силуэт Лейни появляется на его фоне, её изменившиеся глаза отражают свет, как у ночного животного.

— Почти, — подбадривает она, стоя на мелководье у выхода. — Еще чуть-чуть!

Я толкаюсь вперед, мышцы кричат от изнеможения, пока мои ноги, наконец, не находят твердую землю. Меня шатает, вода льется с одежды, меня дико трясет в холодном и сыром воздухе пещеры.

— Дженсен? — задыхаюсь я, оглядываясь назад. — Где Дженсен?

— Здесь, — его голос доносится из темноты. Затем он выходит из воды, как древнее существо, кашляя и отплевываясь, его крупное тело двигается удивительно грациозно, несмотря на очевидное истощение.

Я инстинктивно тянусь к нему, помогая встать на ноги, когда он добирается до мели. Его рука сжимает мою, и успокаивает, несмотря на все.

— Ты в порядке? — спрашивает он, голос хрипит из-за проглоченной воды.

— Пока дышу, — говорю я, стуча зубами. — Ты?

— Бывало и лучше, — признается он, откидывая мокрые волосы с лица.

Лейни стоит в нескольких шагах, наблюдая за нами с каким-то выражением. В отличие от нас, она, кажется, едва почувствовала ледяную воду — не дрожит, не задыхается. Еще одно напоминание о том, как она изменилась.

Но это все еще она.

— Нам нужно идти дальше, — говорит она, показывая на отверстие впереди. — Голодные не пройдут через воду, но обойдут нас. Они всегда так делают.

Она ведет нас к выходу, узкой трещине в скале, которая выходит в ночь. Мы протискиваемся один за другим, выходя на заснеженный склон, залитый лунным светом.

Холод обрушивается на нас с удвоенной силой за пределами пещеры, ветер режет мокрую одежду, словно ножами. Я топаю ногами и растираю руки, пытаясь согреться, зная, что переохлаждение — реальная угроза сейчас, и у нас с Дженсеном нет спальника.

Дженсен быстро берёт себя в руки, осматривая окрестности опытным взглядом. — Я знаю, где мы, — говорит он, спустя мгновение, и в его голосе слышится удивление. — Мы почти сделали круг. До домика охотника, не знаю, меньше мили в ту сторону, — он указывает вниз по склону, в сторону леса.

— Мы доберёмся? — спрашиваю я, зубы неконтролируемо стучат. — Не замерзнем?

— Мы должны попытаться, — мрачно отвечает Дженсен. — Там укрытие, и, возможно, остались припасы. Камин. Там ещё есть мебель, которую можно сжечь, и керосин.

Лейни соглашается, кивая, но что-то мелькает в её преображённых чертах — краткий спазм боли, быстро подавленный.

— Тогда домик — наш лучший вариант, — говорит она, и в её голосе чувствуется напряжение. — Но нам нужно спешить.

Мы отправляемся в путь по снегу, и наша мокрая одежда тут же начинает коченеть от леденящего холода. Я иду между Дженсеном и Лейни, и все мы двигаемся так быстро, как позволяют наши измученные тела. В лесу стоит жуткая тишина, слышны только наши тяжёлые вздохи и хруст снега под ногами.

Примерно через десять минут мучительного пути Лейни внезапно останавливается, и её пробивает дрожь.

— Лейни? — спрашиваю я, обеспокоенно шагая к ней. — Что случилось?

Она отступает от меня, обхватывая себя руками, словно от боли.

— Мне нужно немного времени, — говорит она изменённым голосом, каким-то более грубым. — Идите. Я догоню.

Дженсен предостерегающе кладёт руку мне на плечо.

— Обри…

Я отталкиваю его, приближаясь к сестре, несмотря на его безмолвное предупреждение.

— Лейни, что происходит?

Её лицо искажается от агонии, дыхание становится прерывистым. Когда она поднимает на меня взгляд, её глаза меняются — синий цвет стал более насыщенным, более чужим, последние следы человечности исчезают.

— Это голод, — задыхается она, с трудом говоря. — Он становится сильнее. Я не могу… Я слишком устала.

— Борись с ним, — умоляю я, протягивая руку к ней, несмотря на резкий вдох Дженсена за моей спиной. — Ты боролась с ним три года. Сможешь и сейчас. Ради меня.

Горький смех срывается с её губ, и этот звук совсем не утешает.

— Это так не работает, Обри. Я недостаточно сильна. Слишком устала. Слишком замерзла, — ещё один спазм сотрясает её тело, и она сгибается пополам, из её губ вырывается стон. — Вы должны уйти от меня. Оба. Сейчас же.

— Мы тебя не бросим, — настаиваю я, хотя и отступаю на шаг, инстинкт наконец берет верх над эмоциями.

— Тогда я должна вам кое-что сказать, — торопливо произносит она, явно борясь за контроль. — Пока еще могу. Их очень сложно убить. Пули не помогут — только замедлят. Даже тяжелые раны со временем заживают. Можно отрубить голову, но это непросто. Только огонь уничтожает их полностью. Сжигает дотла, без шанса на выживание, — ее взгляд перемещается на меня, полный мольбы и напряжения. — Помнишь мамину боязнь огня? Это было больше, чем фобия.

Пазл складывается в голове — необъяснимый страх моей матери перед открытым огнем, ее отказ даже зажигать свечи в доме. Она знала, как-то, что огонь — единственное, что может по-настоящему уничтожить то, что живет в ее крови.

— В домике есть керосин, — говорит Дженсен. — Достаточно топлива, чтобы развести приличный костер, если понадобится.

Лейни кивает, затем еще одна сильная дрожь проходит по ее телу. На этот раз, когда она поднимает взгляд, ее лицо еще сильнее меняется — черты стали более резкими, хищными, зубы заметно удлинились. Она падает на колени в снег, сжимая голову руками.

— Уходите, — выдыхает она. — Пожалуйста.

Я опускаюсь перед ней на колени, игнорируя руку Дженсена на плече.

— Лейни, посмотри на меня. Сосредоточься. Ты можешь бороться.

Она с трудом поднимает голову, и на миг в этих чужих глазах я вижу сестру — испуганную, страдающую, но еще здесь. Еще борется.

— Обри, — шепчет она, ее голос почти прежний, хотя это стоит ей огромных усилий. — Милая Обри. Я должна попросить тебя об одном… об ужасном.

Горло сжимает от предчувствия.

— О чем угодно.

— Покончи со мной, — говорит она. — Пока я — это я. Пока не стала одной из них. Пока не сделала тебе больно.

Это как удар в живот, перехватывает дыхание.

— Нет! — мотаю головой. — Нет, Лейни. Я не могу, не буду…

— Ты должна, — говорит она, сжимая мою руку когтями. — Я боролась три года. Я так устала, Обри. Устала быть никем. Хочу покоя. Хочу мира. Я хочу к маме и папе.

Слезы застилают глаза, замерзая на щеках от жгучего холода.

— Должен быть другой выход. Мы можем найти больше минералов, о которых ты говорила, сделать смесь сильнее. Мы можем разработать лекарство…

— Лекарства нет! — перебивает Лейни, прежде чем ее сбивает приступ кашля, и она выплевывает черную кровь. — Я искала в этих горах три года, изучила все, что голодные знают о своем состоянии. Обратного пути нет. Только вперед, к полной трансформации, или… — она умолкает, и намек становится ясен.

— Я не убью тебя, — мой голос срывается. — Я только что нашла тебя. Я не могу потерять тебя вот так.

— Тогда ты увидишь, как я стану чудовищем, — отвечает она, и в её голосе звучит отчаяние. — Существом, которое будет охотиться на тебя, причинять тебе боль, не помня о том, что я твоя сестра. А потом ты умрёшь. Так лучше?

У меня нет ответа. Оба варианта невыносимы, невозможно даже представить. Найти Лейни, чтобы снова потерять её — будь то от смерти или полной трансформации — кажется жестокой насмешкой судьбы.

Ещё один спазм пронзает её, более сильный, чем прежде. Она падает вперёд, опираясь на руки, её тело неестественно изгибается, и из неё вырывается звук, нечто среднее между человеческим криком и звериным рычанием, её позвоночник дергается вверх и вниз.

— Начинается, — задыхается она. — Я больше не могу это сдерживать, — она смотрит на меня в последний раз, и её глаза на мгновение проясняются, моя сестра видна сквозь чудовище, которым она становится. — Пожалуйста, Обри. Отпусти меня. Дай мне умереть собой, а не одной из них.

Я безмолвно качаю головой, парализованная невозможным выбором, стоящим передо мной. Позади себя слышу металлический щелчок — это Дженсен проверяет свою винтовку.

— Дженсен, — говорю я, не оборачиваясь, и мой голос едва слышен. — Не надо.

— Она страдает, — тихо отвечает он. — И она права. После завершения трансформации Лейни больше не будет. Она станет одной из них.

— На какое-то время. Потом она снова станет собой.

— Но потом ты умрешь! — выкрикивает Лейни, разбрызгивая слюну.

— Я не могу, — шепчу я, и слёзы текут ручьём. — Я не могу сжечь свою сестру.

— Тебе и не придётся, — отвечает Дженсен, и в его голосе звучит нежная решимость. — Я уже однажды подвёл её. Не подведу снова.

Прежде чем я успеваю что-либо предпринять, он поднимает винтовку, целясь в голову Лейни. Наши глаза встречаются на одно короткое, напряжённое мгновение — в его глазах извинение и решимость, в моих — ужас и недоверие.

Выстрел прорезает ночь, как гром, эхом отдаваясь в горах.

Лейни оседает, маленькая, аккуратная дырочка появляется у неё во лбу, а задняя часть черепа взрывается, окрашивая чистый снег. Её тело падает на бок, безжизненные глаза все ещё открыты, но неестественный синий цвет уже меркнет, когда смерть забирает ее.

— НЕТ! — крик вырывается из моей груди. Я бросаюсь вперед, подхватывая ее тело, прежде чем оно полностью коснется земли, прижимая ее голову к себе, не обращая внимания на кровь, пропитывающую мою и без того замерзшую одежду. — Нет, нет, нет…

Мир сужается до её лица, всё ещё узнаваемого, несмотря на частичную трансформацию, изменения, которые начали захватывать её черты. Я нежно укачиваю её, не зная, что говорить, горе настолько велико, что раздавливает мою грудь.

— Прости, — говорит Дженсен откуда-то издалека, хотя он не двигался. — Она была права, Обри. Это единственное милосердие, которое мы могли ей оказать. Она заслужила это.

— Ты даже не предупредил меня, — выдавливаю я дрожащим голосом. — Ты просто… убил ее.

— Если бы предупредил, ты бы позволила это сделать? — спрашивает он, и его голос охрип от собственной скорби. — Ты бы просто отошла в сторону?

У меня нет ответа. Он прав, и я ненавижу его за это. Ненавижу за то, что он сделал то, что не смогла я, за то, что прекратил страдания Лейни, когда я бы эгоистично продлила их, лишь бы не отпускать её.

Странное тепло распространяется по моим коленям, и я смотрю вниз и вижу, как кровь Лейни растекается по снегу, от неё поднимается пар. Её кровь горячее, чем должна быть человеческая кровь, ещё один признак трансформации.

— Нам нужно ее сжечь, — тихо говорит Дженсен. — Как она хотела. Чтобы убедиться…

— Чтобы убедиться, что она не вернется, — заканчиваю я. Ужас от всего этого слишком велик, мой разум пытается переварить произошедшее.

Я смотрю на лицо Лейни. Сестра, которую я потеряла, нашла и снова потеряла всего за несколько часов. Я убираю прядь спутанных волос с ее лица, вспоминая, как я делала то же самое в детстве, когда она просыпалась от кошмара с криком.

— Прости, — шепчу я ей. — Прости, что не смогла тебя спасти. Прости, что мне не хватило сил самой даровать тебе покой, — рыдание застревает в глотке. — Я люблю тебя, Лейни.

На мгновение мне кажется, что я вижу слабую улыбку на ее губах, хотя я знаю, что это невозможно, просто игра лунного света и моя собственная отчаянная скорбь. Тем не менее, я цепляюсь за этот образ, за надежду, что где бы она сейчас ни была, она в покое. Свободна от голода, который мучил ее так долго.

По крайней мере, на время.

— Нам нужно двигаться, — тихо говорит Дженсен, его силуэт тёмный на фоне залитого лунным светом снега. — Выстрел привлечет внимание. Нам нужно добраться до хижины, согреться, подготовиться.

Я механически киваю, не в силах спорить, не чувствуя ничего, кроме гнетущей боли утраты.

Дженсен протягивает мне свой топор, затем наклоняется и поднимает тело Лейни, его движения осторожны, нежны, как будто она может его чувствовать. Он поправляет винтовку и поворачивается в сторону хижины, виднеющейся темной вершиной вдали.

— Если мы сожжем ее, — говорит он четко, с решимостью. — То сожжем их всех. До последнего голодного в этих горах. Начиная с Адама.

Я следую за его взглядом к хижине, затем обратно к телу Лейни, маленькому и неподвижному в его руках. Соответствующая решимость формируется внутри меня, прорываясь сквозь туман скорби с поразительной ясностью.

— Да, — соглашаюсь я, и мой голос впервые после выстрела звучит ровно. — Мы сожжем их всех.

Ночь простирается вокруг нас, холодная и неумолимая. Где-то в этих горах Адам и его стая голодных продолжают охотиться, не подозревая, что в своем преследовании они создали себе заклятого врага. Они отняли у меня все — мою сестру, мой покой, мое будущее.

Мне больше нечего терять.

И есть за что мстить.

35

—

ДЖЕНСЕН

Ночь окутывает меня тенями, пока я тащу тело Лейни. Её вес — дополнительное бремя. Обри идёт рядом, сжимая топор и пистолет. Мы молчим; говорить больше не о чем. Выстрел, оборвавший страдания Лейни, всё ещё эхом отдаётся в моей голове.

Её больше нет, пока что, но её покой будет недолог.

Как и наш.

На лице Обри — маска сдержанной скорби, слёзы, застывшие на щеках, поблёскивают в лунном свете. Превращение из агента ФБР в скорбящую сестру и обратно произошло в считанные секунды, после первого шока. Теперь она двигается с механической точностью человека, который отгородился от эмоций, чтобы справиться с задачей. Я знаю этот приём — я использовал его сам чаще, чем хотелось бы помнить.

Но сейчас я понимаю, что так нельзя жить.

Впереди, сквозь деревья, маячит силуэт хижины, как тёмная метка на фоне лунного света. Окна зияют чернотой, из трубы не идёт дым.

Мы осторожно приближаемся к нашей хижине, с оружием наготове. Дверь приоткрыта, качается на ветру, окна разбиты голодными, когда они ворвались внутрь. Я жестом показываю Обри прикрыть меня, затем продвигаюсь вперёд, чтобы распахнуть дверь, держа винтовку наготове.

Внутри темно и пусто, огонь давно погас, оставив только холодную золу в очаге. Больше беспокоят верёвки, брошенные на пол рядом с койкой, где мы держали Элая, прежде чем сбежать через окно на чердаке. Он сбежал, как я и ожидал.

Я опускаю Лейни на койку, затем осматриваю хижину, оценивая, что осталось. Керосиновая лампа стоит на полке, почти полная, рядом бутылка с керосином. Наши оставшиеся припасы не тронуты — несколько протеиновых батончиков, фонарики, аптечка.

Обри садится рядом с телом сестры, ее рука легко покоится на холодной руке Лейни. Её выражение лица отстранённое, скорее задумчивое, чем скорбящее. Когда она наконец говорит, в её голосе звучит решимость, которая удивляет меня, хотя она и дрожит от холода.

— Она говорила, что только огонь уничтожит их полностью.

— Раз есть такая возможность, — говорю я, разжигая огонь в очаге тем, что осталось от наших дров. Нам нужен огонь самим, чтобы снова бороться с переохлаждением. Маленькие языки пламени отбрасывают танцующие тени на внутреннюю часть хижины.

— Там их по меньшей мере десятки, возможно, больше, — указываю я в сторону двери. — Они быстрее нас, сильнее, знают эти горы лучше, чем кто-либо. Как ты предлагаешь сжечь их всех?

На лице Обри появляется просчитывающий взгляд, когда она осматривает хижину.

— Нам не нужно гоняться за ними по горам, — медленно говорит она. — Мы приманим их к себе. К огню.

Понимаю ее план, когда прослеживаю её взгляд по маленькому строению. Сама хижина может стать костром — ловушкой, чтобы заманить и уничтожить голодных.

— Мы используем хижину в качестве приманки. Заманим их как-нибудь, запрем…

— И сожжем их всех дотла, — заканчивает она, и в глазах видна безжалостность. — Вместе с Лейни, как она и хотела. Дадим ей покой, о котором она просила, и уничтожим как можно больше этих тварей.

План складывается мгновенно. Керосиновая лампа — отличный катализатор, деревянная хижина вспыхнет быстро. Мы ищем другие горючие материалы — остатки мебели, бумаги, тряпки — и раскладываем их так, чтобы пламя разгорелось как следует. Дымоход закрыт, чтобы огонь не ушел в трубу. Дверь слегка приоткрыта, словно приглашая, а книжный шкаф, распиленный на части, не даст им выбраться.

— Как мы их заманим? — спрашиваю я, обдумывая все возможные варианты.

Она смотрит мне прямо в глаза.

— Кровь. Моя кровь.

— Даже не думай.

После короткого спора приходим к компромиссу — наша кровь, смешанная вместе, оставит кровавый след, который приведет голодных к хижине. Так никому из нас не придется жертвовать слишком многим, учитывая наше и без того скверное состояние. Еще крики и вопли должны их привлечь.

Работаем вместе, превращая хижину из укрытия в погребальный костер. Остатки керосина обильно льются на деревянный пол и стены — нужно, чтобы загорелось все. Огонь вспыхнет, когда я подбегу к двери и забаррикадирую ее снаружи книжными шкафами, поджигая тряпки, пропитанные керосином. Обри встанет под окном, через которое мы выбрались из мансарды, и бросит внутрь самодельную огненную смесь.

В финальной стадии подготовки я стою возле тела Лейни, изучаю лицо женщины, которая пережила три года адских мучений, борясь с голодом, что в конечном итоге поглотил всех, кого коснулся. Сестра этой женщины пришла в горы в поисках ответов и утешения, а нашла нечто, ужаснее любых представлений.

История не исчезает. Она просто ищет новые способы преследовать тебя.

— Прости, — шепчу я, зная, что она не слышит. — За то, что оставил тебя с ним. За то, что не нашел тебя раньше. За такой конец, — горло сжимает от эмоций, которые невозможно передать. — Но обещаю: я защищу твою сестру. Я положу конец этому кошмару, чего бы это ни стоило.

Чья-то рука легко касается моего плеча. Обри подошла бесшумно, пока я был погружен в разговор с ее мертвой сестрой. В ее глазах отражается отблеск огня, и сейчас решимость горит ярче скорби.

— Пора, — говорит она просто.

В последний раз взглянув на Лейни, я киваю в знак согласия. Мы завершаем последние приготовления, ножом выцеживая небольшое количество крови из ладоней и смешивая её в одной из пустых бутылок из-под воды. Этот запах будет неотразим для голодных, неумолимо заманивая их в нашу ловушку.

По крайней мере, мы на это надеемся.

Снаружи ночь становится всё темнее, облака почти полностью заслонили луну и звёзды, оставляя лишь свет наших фонариков, рассеивая окружающую тьму. Температура продолжает падать, и наше дыхание превращается в густые клубы пара, застывающие в неподвижном воздухе. Идеальные условия для того, чтобы огонь быстро охватил сухие брёвна хижины.

— Помни план, — говорю я, готовясь разойтись. — Кровавый след — широкой дугой, прямо к хижине. Оказавшись внутри, они, скорее всего, пойдут к Лейни. Это даст нам время обойти их с тыла, поджечь фитиль, забаррикадировать их, а затем ты бросишь бомбу в мансарду. Потом мы спускаемся вниз, стараясь как можно дальше уйти от этого места.

Обри кивает, в последний раз проверяя свой пистолет.

— Если что-то пойдёт не так…

— Всё пройдёт как надо, — уверяю я её, хотя мы оба знаем, что это ложь. В этом плане может пойти не так всё, что угодно, и множеством разных способов. Но это наш единственный шанс положить всему конец, уничтожить как можно больше этих голодных тварей, прежде чем они успеют распространить свою заразу дальше.

И всё же я притягиваю её к себе и целую глубоко и страстно.

— Не умирай, городская штучка, — шепчу я ей в губы.

— И ты береги себя, ковбой.

Мы расходимся, Обри движется на запад, а я — с восточной стороны. Кровь мы льём экономно — капли разлетаются с наших пальцев прямо на снег, создавая ароматный след, перед которым невозможно устоять.

Когда следы проложены, мы занимаем позиции по обе стороны хижины и ждём в полной темноте прибытия нашей добычи. Минуты тянутся словно часы, холод пробирает меня до костей сквозь промокшую одежду, несмотря на все усилия, затраченные на подготовку. И когда я уже начинаю думать, что наш план провалился, в тишине ночи раздаётся звук — хруст сломанной ветки, скорее намеренный, чем случайный.

Они нашли след.

Из-за огромной сосны я вижу движение в лесу — бледные фигуры, двигающиеся с той неестественной грацией, которая отличает голодных от людей. Они идут по кровавому следу, опустив головы, ноздри раздуваются, словно они выслеживают добычу по запаху.

Первый из них появляется на небольшой поляне вокруг хижины — фигура, которую я узнаю с вспышкой горя и ужаса. Элай, его трансформация почти завершена, лишь малейшие признаки человечности остались в его движениях. За ним идут другие — Хэнк, Рэд, незнакомые лица, но все они несут на себе те же признаки превращения: восковая бледность, слишком плавные движения, маниакальный голод в глазах.

Эти чёртовы глаза…

Они нерешительно останавливаются на краю поляны, словно чувствуя ловушку. Но тут вперёд выходит фигура, которую я узнаю сразу — Адам, теперь полностью преобразившийся и явно командир. Он жестом указывает на хижину и остальные немедленно реагируют, направляясь к ней с единственной целью.

Затаив дыхание, я смотрю, как они один за другим входят внутрь. Десять, пятнадцать — больше, чем я ожидал. Их бледные силуэты исчезают в темном чреве хижины. Адам сначала стоит в стороне, наблюдая, как его стая входит внутрь. В его позе видна расчетливая уверенность, отличающая его от остальных. Он ждет, наблюдает, посылает подчиненных вперед, а потом следует сам.

Умный лидер. Опасный.

Краем глаза замечаю движение — Обри обходит хижину, держась в тени, двигаясь с впечатляющей скрытностью, несмотря на усталость. Она приседает там, наблюдая за мной.

Мы ждем, пока последний из голодных не войдет в хижину. Это наш момент — лучший шанс, чтобы поджечь ловушку с максимальным эффектом.

«Сейчас», — думаю я, и машу Обри. Я бегу к двери, задвигаю планки и закрепляю их. Этот звук привлекает рычание и шаги изнутри, и у меня едва хватает времени, чтобы поджечь пропитанную топливом ткань. Яркая вспышка на мгновение освещает крыльцо, прежде чем я ныряю обратно в темноту.

Огонь мчится по фитилю, как яркий змей ползет к хижине с голодным намерением. Взрыв оказывается сильнее, чем я ожидал, — от воспламеняющегося топлива чуть не срывает дверь с петель. Пламя охватывает вход за считанные секунды, быстро распространяясь по пропитанной керосином древесине, голодные языки пламени взбираются по стенам и тянутся к крыше.

В то же время я слышу, как разбивается стекло, и еще один взрыв с другой стороны хижины — Обри бросает свою бомбу с горючей смесью внутрь мансарды.

Голодные реагируют с мгновенной паникой — нечеловеческие крики наполняют ночь, когда они обнаруживают, что оказались в ловушке в этом аду. Некоторые пытаются сбежать через горящую дверь, но их отбрасывает назад интенсивность пламени. Другие карабкаются к окнам, царапая доски, которые мы закрепили, чтобы не замерзнуть. Несколько пытаются пролезть через те, которые они уже сломали, пытаясь добраться до нас, но их так много, что они толпятся, корчатся, застревают, а пламя охватывает их сзади.

— Это работает, — выдыхает Обри рядом со мной, ее лицо освещено разгорающимся пламенем. В ее выражении нет триумфа, только мрачное удовлетворение, когда огонь поглощает хижину — и тело ее сестры вместе с существами, которые ее изменили. Элай, Рэд, Хэнк, может быть, и Коул тоже.

Крыша загорается, и вся постройка превращается в маяк в ночи, отбрасывая дикие тени на заснеженную поляну. Крики изнутри становятся все более безумными, а затем начинают стихать, когда голодные поддаются единственному, что может их по-настоящему уничтожить.

На наших глазах горящая крыша полностью обрушивается, отправляя фонтан искр и углей в ночное небо. Главная конструкция рушится следом, стены падают внутрь, вся хижина превращается в горящую груду бревен.

— Нам пора, — говорю я. — Спустимся вниз, пока не взойдет солнце. Найдем помощь.

Она кивает и собирается что-то сказать, когда громкое рычание прорезает рев пламени.

36

—

ДЖЕНСЕН

Этот звук — первобытный и голодный. Обри и я одновременно разворачиваемся в его сторону, сжимая оружие в руках. Там, освещённый адом, которым когда-то была хижина, стоит Адам — его бледная фигура отчётливо видна на фоне танцующего пламени, а глаза отражают неестественный голубой свет.

— Его не было внутри, — выдыхает Обри, и в её голосе слышится неверие. — Он понял, что это ловушка.

Или сбежал.

Но сейчас нет времени думать о провале нашего плана. Адам бросается к нам с неестественной скоростью, преодолевая расстояние за считанные секунды. Я толкаю Обри в сторону и уклоняюсь, едва избежав его первой атаки, когтистые руки рассекают воздух в том месте, где я только что стоял.

— Беги! — кричу я и вскидываю винтовку.

Обри проворно вскакивает на ноги, и её пистолет уже наведён на Адама, который разворачивается для следующей атаки. Её первый выстрел пронзает ночную тишину, попадая ему в плечо. Удар разворачивает его, но не замедляет.

— Нам нужен огонь! — кричу я.

Адам растягивает губы в усмешке, обнажая зубы, слишком острые. В отличие от бессмысленных рычаний других голодных, в его глазах видна сообразительность. Он хищно кружит вокруг нас, горящая хижина за нашими спинами, он использует её в качестве щита против любых попыток загнать его в пламя.

— Лейни сражалась с тобой три года, — говорит Обри, её голос ровный, несмотря на ужас, который, я знаю, она чувствует. — Мы закончим то, что она начала.

При упоминании имени Лейни лицо Адама искажается, из глубины его груди вырывается утробное рычание. В его чертах мелькает что-то, что можно было бы назвать горем, если бы оно не было настолько извращено голодом. Он наклоняет голову тем неестественным образом, который я уже привык ассоциировать с голодными, изучая Обри с хищным вниманием.

— Ты издевался над ней, — рычу я, и гнев, который я всё это время сдерживал, наконец находит выход. — Контролировал её. Превратил её в чудовище. И теперь ты сгоришь, как и все остальные. Я надеюсь только на то, что она обретёт истинный покой.

Я стреляю ему по коленным чашечкам, надеясь замедлить его, выиграть немного времени, чтобы подумать. Пуля разрывает его колено, кровь и кости разлетаются в стороны, и он ненадолго теряет равновесие. Обри пользуется этим моментом и отбегает к упавшему дереву, чтобы хоть немного скрыться.

Адам резко вскидывает голову, его ноздри раздуваются, и он яростно втягивает воздух. Его взгляд с бешеной яростью приковывается к Обри. Кровь МакАлистеров… Он чует её запах в ней.

— Мы покончим с этим прямо здесь и сейчас! — произносит она ледяным тоном, прицеливаясь ему прямо в голову.

В ответ Адам издаёт жуткое рычание и снова готовится к нападению. Я крадусь к упавшей ветке — если мне удастся поджечь её в пламени, то у меня хотя бы будет какое-то оружие.

Он видит мои намерения, его ледяные глаза следят за каждым моим движением. И бросается вперёд, но на этот раз на Обри… Возможно, он просто считает, что она представляет большую угрозу, ведь она умеет обращаться с оружием. А может быть, им движет только безумная жажда крови МакАлистеров, которая течёт в её венах.

Обри стреляет, попадая ему прямо в глаз. Удар шатает Адама, черная жидкость брызжет из того, что осталось от глазного яблока, но он продолжает идти. Она уклоняется в последний момент, перекатываясь по снегу.

Я понимаю, что это мой шанс. Хватаю обломок ветки и несусь к догорающей хижине. Если я смогу её поджечь, у нас появится шанс — пылающее оружие, способное нанести необратимый урон монстру, стоящему перед нами.

Но Адам чертовски быстр. Он разворачивается, чтобы перехватить меня. Его когтистая рука рвет мою куртку, и я лечу на землю, как тряпичная кукла. Я падаю, воздух выбивает из легких от удара, ветка вылетает из моей хватки.

— Дженсен! — кричит Обри, уже бросаясь на помощь.

Адам нависает надо мной, его неестественные голубые глаза горят голодом и триумфом. Его вес вдавливает меня в снег. Я пытаюсь вырваться, глотнуть воздуха, найти хоть малейшее преимущество. Его руки сжимают мою шею, когти царапают кожу, и кровь мгновенно испаряется на морозе.

В глазах темнеет. Я задыхаюсь, но вижу, как Обри бросается на Адама. Она не стреляет, боится попасть в меня. Вместо этого она прыгает ему на спину, пытаясь задушить его.

Адам ревёт, отпуская меня, чтобы разобраться с новой угрозой. Он бросается назад, пытаясь раздавить Обри между своим телом и землей. Она предугадывает этот ход, отцепляясь в последний момент, чтобы откатиться в сторону, выхватывая нож, поднимается в боевую стойку.

Я жадно хватаю воздух, с трудом поднимаясь на ноги, в то время как Адам переключает свое внимание на Обри. Она бросается вперед, клинок сверкает в свете огня, задевая предплечья Адама, когда он поднимает его, чтобы защититься. Рана едва замедляет его.

— Нож, — хриплю я, мой голос хрипит от удушения. — Нагрей его в огне!

Она понимает. Отвлекает Адама, и когда он бросается на неё, она разворачивается, используя его инерцию, чтобы добраться до хижины. Тычет клинком в пламя.

Когда она вытаскивает его, металл раскален. Оружие, которое может нанести длительный ущерб голодному существу перед нами. Адам осознает угрозу, колеблясь впервые, фактически отступая, когда она идет к нему с нагретым лезвием.

— Уже не такой смелый? — насмехается она, держа светящийся нож перед собой, как талисман.

Я двигаюсь сзади него, хватая свою упавшую винтовку. Внимание Адама приковано к Обри и горящему ножу. Лезвие быстро теряет тепло, но это первое, что вызвало у Адама настоящий страх.

Адам рычит, ярость берет верх. Он бросается на нее. Обри отступает в сторону, рассекая раскаленным клинком, когда он проносится мимо. Нож задевает его лицо, и впервые его плоть не заживает мгновенно. Рана дымится, черная жидкость шипит там, где раскаленный металл прижег порез на его щеке.

Вопль боли вырывается из глотки Адама — звук скорее звериный, чем человеческий. Он спотыкается, хватаясь за рану, которая отказывается затягиваться, его черты искажены шоком и агонией.

Я пользуюсь моментом, чтобы схватить еще одну ветку, на этот раз меньше, но удобнее. Втыкаю её в пламя, лижущее обрушившиеся стены хижины, поджигая конец, превращая его в самодельный факел. Двигаюсь, чтобы обойти Адама с другой стороны, зажимая его.

Его голова мечется туда-сюда, оценивая варианты, просчитывая шансы. На мгновение мне кажется, что он готов сдаться неизбежному, признать поражение.

Вместо этого он бросается прямо на меня. Пылающее дерево попадает ему в грудь, когда мы сталкиваемся, поджигая его рваную одежду, но его инерция сбивает нас обоих на землю.

Я теряю хватку на факеле, когда мы падаем, горящая ветвь отлетает в снег, где шипит и гаснет. Вес Адама обрушивается на меня во второй раз, его горящая одежда обжигает мою кожу, его когти раздирают куртку и рубашку до самой плоти.

Боль взрывается во мне, жгучая и мгновенная. Я слышу крик Обри, но он тонет в реве крови в моих ушах. Искаженное лицо Адама нависает в нескольких дюймах от моего, зубы оскалены в триумфальном рыке, глаза горят неестественным синим.

Выстрел прорезает ночь. Прицел Обри точен, несмотря на хаотичную борьбу. Пуля попадает Адаму в затылок, смертельный выстрел для любого нормального человека. Его дергает от удара, он на мгновение замирает, черная жидкость брызжет из раны.

— Я думал, у тебя кончились пули, — хриплю я.

— Мне повезло, — говорит она.

Этого везения достаточно. Я подпираю его ногами и толкаю изо всех оставшихся сил, сбрасывая его в сторону. Перекатываясь, ползу к горящим останкам хижины, к единственному, что может положить конец этому кошмару навсегда.

Адам слишком быстро приходит в себя, уже поднимаясь на ноги, несмотря на дымящуюся рану в черепе. Теперь он поворачивается к Обри, возможно, осознавая, что она представляет собой более непосредственную угрозу.

Она стреляет снова, но слышен только пустой щелчок.

— Черт, — говорит она, и тут же бросается бежать.

Я добираюсь до горящих останков, жар обжигает мое лицо и руки, когда я хватаю пылающее бревно из костра. Дерево обжигает ладони, но я почти не чувствую боли — слишком сосредоточен на том, чтобы добраться до Обри раньше Адама.

Она спотыкается о скрытый под снегом корень и с грохотом падает. Пистолет вылетает из ее рук, исчезая в темноте за пределами света костра. Адам набрасывается на нее в мгновение ока, когтистые руки смыкаются на ее горле, поднимая ее в воздух с нечеловеческой силой.

— Обри! — не имя отчаянно срывается с моих губ.

Я бросаюсь вперед, подняв горящее бревно, как дубину. Адам поворачивается на звук, все еще держа Обри в воздухе, ее ноги болтаются, когда она борется за глоток воздуха. Наши взгляды встречаются через расстояние — его бесчеловечно голубые, мои дикие от ярости и страха.

Этот ублюдок улыбается, безмолвно обещая, что будет дальше. Борьба Обри становится слабее, ее лицо бледнеет.

Расстояние между нами кажется бесконечным, мои ноги двигаются по снегу, который внезапно кажется зыбучим песком. Хватка Адама на горле Обри усиливается, ее глаза начинают закатываться. В эти вечные секунды я вижу, как рушится наше будущее — хрупкая связь, которую мы установили, возможность чего-то за пределами этих гор, за пределами этого кошмара — все это умирает вместе с ней.

Только не снова.

Только не как Лейни.

Только не как все остальные, кого я не смог спасти.

Только не она.

С моим собственным ревом — таким же первобытным и диким, как произносили голодные — я преодолеваю последнее расстояние. Горящее бревно врезается в спину Адама с сокрушительной силой, отбрасывая его вперед, от Обри, которая оседает на землю, жадно глотая воздух.

Адам разворачивается, чтобы встретиться со мной, его спина дымится там, где пламя охватило его изодранную одежду, опалило бесчеловечную плоть под ней. Черная жидкость сочится из раны, шипя и испаряясь в ледяном воздухе.

Я усиливаю натиск, размахивая горящим бревном широкими дугами, которые заставляют его отступать, сдавать позиции. Каждое попадание заставляет его вздрагивать, отшатываться от пламени, которое может нанести непоправимый ущерб его регенерирующей плоти.

— Это за Лейни, — рычу я, оттесняя его еще на шаг. — За Коула, — еще один взмах, еще одно отступление. — За Хэнка и Рэда.

Адам отходит к горящей хижине, похоже, не осознавая ловушку, которую он сам себе устраивает. Его внимание полностью сосредоточено на пылающем оружии в моих руках, на том, чтобы любой ценой избежать прикосновения. Позади него обрушившаяся конструкция продолжает гореть, как погребальный костер, ожидающий последнего подношения.

Краем глаза я вижу, как Обри шатаясь поднимается на ноги, ее движения неуверенные, но решительные. Берет другое горящее бревно, создавая свое собственное огненное оружие.

Голова Адама мечется туда-сюда, просчитывая шансы, слишком поздно понимая, что он зажат между нами и адским пламенем за его спиной. Впервые его уверенность, кажется, колеблется, его движения становятся более отчаянными, чем расчетливыми.

Обри и я наступаем в унисон, оттесняя его назад шаг за шагом, наши огненные орудия создают стену пламени, которую он не может пробить без ущерба для себя.

Пять шагов до горящей хижины.

Три.

Два.

Адам делает ложный выпад в сторону, пытаясь обойти меня, найти брешь в нашей обороне. Я предугадываю этот ход, пресекая его, мое горящее бревно задевает его по груди. Его одежда снова вспыхивает, пламя распространяется по торсу с неестественной скоростью.

Вопль агонии вырывается из его глотки, когда он вцепляется в горящую ткань, в свою опаленную плоть. Звук больше не человеческий — высокий, заунывный вой, который отзывается в моих костях.

— Сейчас! — кричу я Обри. Вместе мы бросаемся вперед, наши горящие орудия одновременно врезаются в грудь Адама, отбрасывая его назад с объединенной силой.

Он спотыкается, руки бешено молотят воздух, пытаясь удержать равновесие. Еще один шаг назад — прямо в самое сердце горящих останков хижины. Пламя бросается навстречу, охватывая его в обжигающих объятиях.

Крик Адама поднимается до невозможной высоты, когда огонь поглощает его — не только его одежду, не только плоть, но и сам голод. Его борьба становится безумной, бесчеловечной, его тело мечется против неизбежного.

Затем, внезапно, он замирает — почерневший силуэт на фоне бушующего огня, руки протянуты, словно в последней мольбе. Затем, наконец, он падает в самое сердце огня, смешивается с дымом, возвращаясь в горы, которые его создали.

Я поворачиваюсь к Обри, испытывая облегчение.

— Мы сделали это, — выдыхаю я. — Все кончено.

Но когда я тянусь к ней, земля под нашими ногами резко сдвигается. Интенсивный жар от огня ослабил снежный покров, вызвав обвал на склоне.

— О, черт. Бежим! — кричу я, хватаю ее за руку и тяну параллельно склону.

Мы мчимся прочь от горящей хижины, снег обрушивается вниз в неудержимой волне. Рев оглушает, словно на нас несется товарный поезд. Я тяну Обри за собой, мы оба продираемся сквозь снег по колено к линии деревьев.

Я рискую взглянуть и вижу стену белого, несущуюся вниз, догоняющую нас с ужасающей скоростью.

Нам не успеть.

Обри спотыкается, ее усталость от битвы, наконец, настигает. Я хватаю ее за руку, пытаясь подтолкнуть вперед, но задержка стоит нам драгоценных секунд. Передний край лавины почти у ног.

— Беги! — кричит она, отталкивая меня. — Дженсен, беги!

Вместо этого я толкаю ее к огромной сосне прямо впереди.

— Лезь! — приказываю я, подталкивая ее в последний раз, прежде чем повернуться лицом к снежной волне, как будто одно мое тело может каким-то образом защитить ее от ярости природы.

Лавина обрушивается на меня, швыряя. Мне удается схватить ствол сосны, когда снег проносится мимо. Но Обри не так повезло. Хотя она и добралась до нижних веток, огромная сила снега срывает ее, прежде чем она успевает забраться выше.

— Обри! — кричу я, когда ее уносит в бушующей белой массе.

Когда первый натиск проходит, я вырываюсь и шатаюсь в направлении, где в последний раз видел ее. Ландшафт преобразился. Даже хижины больше нет.

— Обри! — снова зову я, отчаяние нарастает, когда в ответ лишь тишина. Я отчаянно ищу, высматривая хоть какой-нибудь знак. Пятно цвета на белом привлекает мой взгляд — край ее черной куртки, едва видимый под сугробом. Я копаю голыми руками, игнорируя боль, когда кристаллы льда рвут мою кожу.

Она без сознания, когда я откапываю ее, кровь течет из раны на виске. Ее грудь поднимается и опускается с неглубоким дыханием, но кожа уже приобретает синеватый оттенок от холода и нехватки кислорода.

— Останься со мной, — бормочу я, беря ее безжизненное тело на руки. — Не смей умирать у меня на руках, Обри Уэллс.

Я могу только надеяться, что она умеет выполнять приказы.

37

—

ОБРИ

Я сплю.

Я с Лейни, мамой и папой. Это год до маминой смерти, наш последний семейный отпуск. Мы едем в Санта-Круз впервые и в последний раз. Мы с Лейни так взволнованы: набережная, пирс, аттракционы и сладкая вата! Я только что посмотрела «Пропащие ребята» по телевизору и мечтаю встретить настоящих вампиров.

Но папа тормозит у обочины на горном серпантине. Перед нами — залив, океан, уходящий за горизонт. Небо в нежных красках заката. Я не помню, чтобы мы здесь останавливались.

— Здесь мы тебя оставим, малышка, — говорит папа.

Мама выходит и открывает заднюю дверь «Вольво». Я вылезаю, в замешательстве. Лейни уже у каменной стены смотровой площадки, протягивает мне руку.

Я иду к ней, не понимая, что происходит.

Она берет меня за руку.

Ее кожа холодная.

— Видишь эти облака? — говорит она. — Там мы будем.

Папа и мама присоединяются к нам, стоят по обе стороны, положив руки мне на плечи.

Их кожа тоже холодная.

— Куда вы? — спрашиваю я.

— Туда, где наше место, — говорит мама, нежно улыбаясь мне. — Мы увидимся там тоже, однажды, но не сейчас. Сейчас еще рано. У тебя слишком много работы.

— Работы? — говорю я. Но я же просто ребенок. У меня нет никакой работы, разве что она говорит о домашнем задании.

— Ты хорошо справляешься, — говорит папа, сжимая мою руку. — Я знаю, это нелегко, но ты помогла стольким людям.

О чем он говорит? Почему они все такие холодные? Почему мы не едем в Санта-Круз?

— И мне, — говорит Лейни, обнимая меня. — Ты, наконец, помогла мне освободиться.

— Я так горжусь тобой, милая, — говорит мама, целуя меня в макушку. — А теперь иди и проживи остаток своей жизни.

Затем они все поворачиваются и идут к машине. Я хочу побежать за ними. Я пытаюсь, но словно замерла на месте. Могу только смотреть, слезы катятся по моим щекам, как они садятся в машину: папа за рулем, мама рядом с ним, Лейни на заднем сиденье.

Они все машут мне, посылают воздушные поцелуи.

— Мы любим тебя, — кричит Лейни из опущенного окна. — Увидимся позже, аллигатор.

Они уезжают по шоссе, теперь совершенно пустому, исчезая из виду.

И я понимаю, что произошло.

Куда они направляются.

И почему я должна остаться.

***

Я сплю.

Идет снег.

Монстры.

Голубые глаза.

Лейни.

Кровь.

Открываю глаза и вижу ночное небо. Звезды и луну. Верхушки деревьев.

«Не оставляй меня, не оставляй меня», — звучит голос.

Я улыбаюсь и смотрю в ночь, пока все не погружается во тьму.

***

— Обри, — поет голос моей сестры. — Обри-обрикосик, — говорит она мое прозвище. — Пора просыпаться.

Я выныриваю из тьмы, но за моими веками яркий свет. Я не хочу открывать глаза.

— Лейни, — шепчу я.

— Спокойно, — звучит голос. Женский голос, но я его не узнаю. — Просыпайся медленно.

— Кто вы? — шепчу я, поворачивая голову набок. Потом вспоминаю.

Я вспоминаю ковбоя.

— Где Дженсен?

— Я здесь, — слышу его хриплый голос, чувствую, как его рука нежно сжимает мою, и вижу его лицо. Мне нужно несколько раз моргнуть, дабы убедиться, что он реален. На нем нет шляпы, борода подстрижена, и, несмотря на царапины, порезы и синяки, он выглядит невероятно красивым.

— А это Маргарет, — говорит он. — Ты в надежных руках.

— Где…? — начинаю спрашивать я, но когда пытаюсь сесть, комната начинает кружиться, кровь стучит в ушах. Дженсен мягко опускает меня обратно.

— Расслабься, — успокаивает женщина. — Никаких резких движений. Ты еще не выбралась из леса, так сказать.

Женщина — Маргарет — маячит на краю моего зрения. Ей около пятидесяти, с седыми прядями в темных волосах и серьезным видом человека, привыкшего иметь дело со сложными пациентами.

— Ты на ранчо «Потерянный след», — объясняет она, с ловкостью проверяя капельницу в моей руке. — Дженсен привез тебя сюда четыре дня назад.

Четыре дня. Сначала эти слова не имеют смысла. Я пытаюсь собрать вместе свои последние четкие воспоминания — горящую хижину, смерть Адама, рев снега, несущегося на нас, крик Дженсена, зовущего мое имя, когда тьма поглотила.

— Что случилось? — мой голос охрипший. — После лавины… я не помню.

Дженсен и Маргарет обмениваются взглядом, не говоря ни слова.

— Ты провалилась, — произносит Дженсен ровным голосом, стараясь не выдать своих чувств. — Черепно-мозговая травма, три сломанных ребра, перелом лодыжки. Я вытащил тебя из-под снега без сознания.

Я касаюсь головы, ощущая тугую повязку. Отсюда и пульсирующая боль, и словно сквозь вату доносящиеся звуки. Нога под одеялом зафиксирована, и каждый вдох вызывает резкую боль в груди.

— Как мы вернулись? — этот вопрос вырывается сам собой, хоть я и не знаю, почему он так важен.

— Это долгая история, — мягко прерывает Маргарет, что-то настраивая на капельнице. — Сейчас тебе нужен отдых.

Дженсен, кажется, видит мой страх.

— Мы в безопасности, — говорит он, успокаивающе проводя большим пальцем по моей руке. — Все позади.

— Как тебе удалось нас вытащить? — не отступаю я, пытаясь собрать обрывки воспоминаний. — Эти горы…

— Потом, — обещает Дженсен, но в его тоне чувствуется участие. — Я все тебе расскажу. Но Маргарет права. Тебе нужно отдохнуть.

Лекарство из капельницы берет свое, и веки становятся нестерпимо тяжелыми. Последнее, что я вижу, погружаясь в темноту — лицо Дженсена. Он выглядит уставшим, но в его глазах — нечто похожее на нежную заботу.

***

Следующее пробуждение — яркий солнечный свет, пробивающийся сквозь незнакомые занавески. Секундная паника — где я? — сменяется воспоминаниями.

Ранчо «Потерянный след».

Дом Дженсена.

Я одна в комнате. Должно быть, это его спальня. Спальня Дженсена. Странное чувство охватывает меня, пока я лежу в его постели, в окружении его вещей. На стенах — фотографии. Портреты людей, возможно, Джейка и Евы МакГроу. Семейные фотографии Дженсена с теми, кого я принимаю за его родителей. Старые черно-белые снимки ранчо. На прикроватной тумбочке — стакан воды и несколько аккуратно расставленных пузырьков с лекарствами.

Проверяя свои силы, я сажусь. Комната немного качается, но быстро приходит в норму. Прогресс. Капельницы больше нет, на сгибе локтя аккуратная повязка. Ребра отзываются резкой, колющей болью, но приглушенной, терпимой.

Дверь тихо открывается, и появляется Маргарет с подносом.

— О, хорошо, ты проснулась, — говорит она, ставя поднос на комод. — Как боль, от одного до десяти?

— Четыре, — отвечаю я автоматически. На самом деле ближе к семи, но я никогда не умела признавать свою слабость.

Она смотрит на меня с сомнением.

— Значит, восемь. Пора принять лекарство.

Пока она дает мне таблетки и воду, я внимательнее ее изучаю.

— Вы были медсестрой его матери.

— Да. Но я давно дружу с этой семьей, — в ее голосе появляется упрек. — Хотя я не ожидала увидеть его в больнице с женщиной, которая выглядит так, словно провела десятки лет в горах.

Она знает. Она должна знать

О голодных.

О том, что произошло там, наверху.

— Что Дженсен вам рассказал? — осторожно спрашиваю я. — О том, что случилось там, наверху?

— Достаточно, — она занята проверкой моих повязок. — МакГроу уже сталкивались с этими существами раньше. Сара рассказывала мне истории много лет назад. Я просто никогда не думала… — ее голос затихает, она качает головой. — У семьи Дженсена сложные отношения с этими горами. Но он крепкий парень.

Она показывает на старинные портреты на стене.

— Ева и Джейк МакГроу впервые столкнулись с голодными в 1852 году. И выжили, чтобы рассказать об этом. После этого они переехали в Орегон, но в конце концов вернулись сюда. Джейк якобы сказал, что теперь они хранители этой земли, что они обязаны следить за тем, чтобы история не повторилась. Думаю, они неплохо справлялись, но нельзя слишком часто тыкать медведя палкой, ведь он нападет. А Дженсен всегда любил тыкать медведя.

— Где Дженсен? — спрашиваю я.

— Встречается с шерифом, — голос Маргарет нейтрален. — Они обсуждают официальную версию того, что там произошло.

Официальная версия. Верно. Четверо пропавших без вести, считаются погибшими. Женщина с серьезными травмами. Как все это объяснить, не упоминая монстров?

— Не волнуйся, — говорит Маргарет, читая мое выражение лица. — Дженсен умеет ладить с властями. И то, что ты из ФБР, к лучшему.

«Бывший агент ФБР», — чуть не поправляю ее, но тут же понимаю, что мой статус все еще активен. Еще одна проблема. Нет сомнений, если меня привезли в больницу, если Дженсен разговаривает с этим чертовым шерифом, то Карлос и Диана знают, что со мной случилось.

Мне влетит по полной.

— Вы уверены, что ему стоит разговаривать с властями? — спрашиваю я, бросая на нее взгляд, который говорит, что я знаю все о проделках Маркуса.

— Тебе нужно поесть, — говорит Маргарет, игнорируя мой вопрос, и берет поднос. Овсянка, тост, нарезанные фрукты. Простая еда для восстанавливающегося тела. — А потом больше отдыхать. Так сказал врач.

— А где врач? — спрашиваю я. — Почему я не в больнице?

— Ты была там, только чтобы проверить голову. Но они передали тебя мне. У меня двадцатилетний опыт работы медсестрой в травматологии.

— Что вы им сказали?

— Правду. Ты попала в снежную лавину. Это все, что им нужно знать.

Никто не поверит в остальное.

— Спасибо, — говорю я искренне. — За то, что помогли нам.

Выражение лица Маргарет смягчается.

— Этот мальчик и так натерпелся. Я просто рада, что вы оба в порядке.

Прежде чем я успеваю ответить, она ставит поднос мне на колени.

— Ешь. Потом спи. Дженсен вернется, когда ты проснешься.

***

— …лавина снесла восточный хребет, — низкий, хриплый голос Дженсена вырывает меня из сна. — Шериф говорит, что поисково-спасательные работы начнутся не раньше, чем через неделю, может быть, и дольше.

Я открываю глаза и вижу, что он сидит у окна, сосредоточенно разговаривает по телефону. Когда он замечает, что я смотрю на него, его лицо смягчается.

— Я перезвоню, — прощается он и отключается. — Привет, — говорит он мне, откладывая телефон и пересаживаясь на край кровати. — Как себя чувствуешь?

— Лучше, — говорю я, и это почти правда. Туман в моей голове немного рассеялся, хотя каждое движение по-прежнему отдает болью в ребрах. В ближайшее время я, наверное, не сяду в седло.

При мысли о Дюке я смотрю на него широко раскрытыми глазами.

— Лошади!

— С ними все в порядке.

— Дюк!

— Дюк вернулся. Как и Джеопарди и остальные. Все, кроме Ангуса.

Я прижимаю руку к груди.

— О нет.

— Да ладно, с Ангусом все в порядке, — усмехается Дженсен. — Он не вернулся сюда, а оказался во дворе у кого-то на озере Доннер. Гостил в шикарном домике. Попозже мы вернули его задницу сюда.

Я откидываюсь назад с облегчением.

— Хорошо. Ладно, а теперь ты должен рассказать мне, что произошло со мной. Как я здесь оказалась?

Он смотрит на меня серьезно.

— Когда сошла лавина, тебя засыпало. Мне удалось удержаться за дерево, но тебя унесло, — его голос остается ровным, но его рука крепче сжимает мою. — Когда я нашел тебя, ты не дышала. Я думал… — он обрывает себя, его челюсть напрягается. — Но потом ты вздохнула, и я понял, что у нас есть шанс.

Я ничего этого не помню — ни лавины, ни того, как меня засыпало, ни того, как Дженсен меня нашел. Последнее четкое воспоминание — смерть Адама.

— Ты нес меня? Всю дорогу вниз по горе? Как?

— Вернулся к хижине, разобрал часть стены, из которой был сделан туалет. Сделал сани. Тащил тебя, пока мы не вышли на лесную дорогу возле Шуга Боул, — он пожимает плечами, как будто тащить раненую женщину по дикой местности — это пустяк. — Там был знакомый, Джефф. Я заставил его отвезти нас в больницу, где позвонил Маргарет.

— Так какая официальная версия? — спрашиваю я. — Для Коула, Рэда, Хэнка, Элая?

— Лавина, — отвечает Дженсен. — Шериф уже пишет отчет. Необычная буря, неустойчивый рельеф. Они знают, что погода была плохой, и у них есть доказательства лавины возле хижины. Четверо пропавших без вести, считаются погибшими, тела не будут найдены до весенней оттепели, — безрадостно улыбается. — К тому времени не останется никаких доказательств, противоречащих этой истории.

— А Маркус? — вопрос не дает мне покоя, как незакрепленная нить в нашей хрупкой безопасности. — Он будет тебя искать.

Выражение лица Дженсена становится жестче.

— Недолго. Я заключил сделку с ФБР.

Это застает меня врасплох.

— Сделку?

— В обмен на показания, — объясняет он, его голос тщательно нейтрален. — Все о его операции — отмывание денег, наркоторговля, имена, даты, счета. Достаточно, чтобы посадить его на десятилетия.

Я перевариваю эту информацию, сразу понимая ее значение.

— Твоего слова против его будет недостаточно.

— Это не только мое слово, — тень удовлетворения появляется на его лице. — Я собирал доказательства годами. Аудиозаписи, финансовые документы, фотографии. Хранил все это в банковской ячейке в Рино.

— Умно, — признаю я. — Ты все продумал. Когда ты это организовал?

— Позвонил твоему боссу, Карлосу, из больницы, пока тебе делали КТ. Осмотрел твою машину, нашел твой значок, остальные визитки. Сказал, что у меня есть информация об организации Маркуса Торна, но я хочу гарантий, — большой палец Дженсена нежно рисует круги на моей руке, контрастируя с напряжением в его голосе. — Защиту свидетеля, если понадобится. Они согласились в течение часа. Сейчас они за ним следят, наверное. Но мы в безопасности.

Скорость, с которой было заключено соглашение, говорит мне о том, как сильно Бюро хотело добраться до Маркуса.

— Что будет дальше?

— Ты отдохнешь, — твердо говорит Дженсен. — Восстанавливай свои силы.

— А после? — вопрос охватывает гораздо больше, чем просто мое выздоровление. Что будет с нами? С тем, что между нами есть. То, что началось с вражды и переросло в нечто, чего ни один из нас не ожидал?

Дженсен подвигается ближе, от веса матрас проседает.

— Чего хочешь ты, Обри? — его голос тихий, серьезный.

— Не знаю, — признаюсь я. — Мне нужно вернуться в Сакраменто, разобраться с Бюро. Они захотят полный отчет. Сомневаюсь, что мне вообще разрешат вернуться после этого.

— Ты расскажешь им все? — в его вопросе нет осуждения, только любопытство.

— Не все, — некоторые истины принадлежат только нам.

— Ты расскажешь им о Лейни?

Я пожимаю плечами, хотя это вызывает острую боль.

— Не знаю, смогу ли. Я не могу объяснить им, что на самом деле с ней произошло. Даже если бы я обвинила во всем Адама, чего бы я очень хотела, нет никаких доказательств…

Внезапно я вспоминаю дневник Лейни и документы. Я выпрямляюсь.

— У меня ведь остался ее дневник?

Я пытаюсь вспомнить, но мой мозг работает слишком медленно. Он был в кармане моей куртки, но мы упали в воду, а потом…

Дженсен кивает на стол.

— Несколько дней просыхал.

Мое сердце радостно трепещет. У меня все еще есть частичка ее, хотя я все равно не могу использовать это в качестве доказательств.

— Она останется нераскрытым делом, — говорю я в итоге. — Но, по крайней мере, теперь я знаю правду.

Он кивает, принимая это.

— А после того, как ты разберешься со своей работой? Какие у тебя планы?

Вопрос повисает между нами, полный возможностей. Я думаю о своей пустой квартире, о жизни, которую я построила вокруг поиска Лейни. Теперь этот поиск окончен — болезненно, но хоть как-то.

Что дальше?

Я смотрю на Дженсена, на человека, который пронес меня через ад и вернул обратно, который сейчас смотрит на меня своими желто-зелеными глазами.

— Не знаю, — честно признаюсь я. — Но я хотела бы это выяснить.

Его рука снова находит мою, переплетая пальцы.

— Вместе?

В этом слове содержится обещание, которое ни один из нас пока не готов полностью объяснить. Но это начало.

— Вместе, — соглашаюсь я, и в моей груди что-то успокаивается — не сильно, не после всего, что мы видели, но что-то близкое к этому.

Основа, на которой можно строить, когда все уляжется.

За окном вдалеке возвышаются горы, их вершины все еще покрыты снегом и неприступны. Теперь они хранят наши секреты, похороненные глубоко в пещерах и темноте. Но здесь, в этой комнате, с теплой рукой Дженсена в моей руке, чудовища кажутся далекими.

На данный момент этого достаточно.

38

—

ОБРИ

Воздух теплый и наполнен тяжелым ароматом жасмина, пока я сижу на балконе своей квартиры в Сакраменто, а передо мной на маленьком столике разложены материалы дел. Мое заявление об увольнении, напечатанное и подписанное сегодня утром, лежит сверху. Вид его все еще вызывает легкое беспокойство в животе — ощущение, с которым я близко познакомилась за последние четыре месяца.

Четыре месяца с тех пор, как мы сбежали из гор. Четыре месяца с тех пор, как я нашла свою сестру и снова ее потеряла. Четыре месяца кошмаров и исцеления, попыток вернуться к какой-то версии нормы, которой больше не существует.

Мой телефон вибрирует, приходит сообщение от Дженсена.

Как прошло?

Три простых слова. Он знает, что сегодня я планировала подать заявление об увольнении. Я смотрю на экран, мой палец зависает над клавиатурой. Я еще не сделала этого. Письмо лежит в моей сумке, ждет. Часть меня все еще не может поверить, что я увольняюсь с работы, которой буквально жила.

В процессе, — отвечаю я.

Кладу телефон и откидываюсь на спинку стула, закрывая глаза от полуденного солнца. Каждый день в течение последних четырех месяцев мы разговаривали. Иногда короткие сообщения, чтобы узнать, как дела, иногда многочасовые телефонные звонки, затягивающиеся до глубокой ночи, иногда секс по видеосвязи, когда разговоров было недостаточно. Раз в месяц я ездила на ранчо, проводя выходные в его спальне, помогая по хозяйству.

Мы не дали названия тому, что происходит между нами. Не давали обещаний и не строили планов. Но что-то изменилось, успокоилось. Призраки, преследовавшие его — Лейни, Маркус, его собственная вина — начали исчезать. А мои собственные демоны — те, которых я так долго заглушала — больше не кричат так громко.

Кошмары подходят к концу.

Я снова беру заявление об увольнении, обводя свою подпись кончиком пальца. Карлос не удивился, когда я попросила о встрече сегодня. Думаю, он ждал этого с тех пор, как я вернулась с историей о лавинах и преступных предприятиях, в которой тщательно опускалось все сверхъестественное. Мне нужно было сделать все возможное, чтобы защитить Дженсена и вытащить его из-под влияния Маркуса Торна.

Так что Бюро организовало сделку по предоставлению Дженсену иммунитета в обмен на его показания против Маркуса — сделку, которая в настоящее время защищает Дженсена от преследования, но подвергает его пристальному вниманию. По крайней мере, это держит Маркуса и его приспешников за решеткой.

Мой телефон снова вибрирует.

Дюк скучает по тебе.

Я невольно улыбаюсь. Конь, который пронес меня через ад, стал неожиданной привязанностью. Во время моего последнего визита я провела часы с ним в круглом загоне, выполняя упражнения, которые показал мне местный иппотерапевт из Траки. Дженсен тихо и задумчиво наблюдал из-за ограды, пока я объясняла свою идею о реабилитационных программах для людей, переживших травму.

Для таких, как моя сестра.

И, может быть, для таких, как я. Хотя я и не ощущаю свою травму, она всё ещё здесь, ждёт своей очереди.

«Ты отлично ладишь с лошадьми», — сказал Дженсен тем вечером, его тело согревало мое в ночной темноте. «Гораздо лучше, чем многие, кто всю жизнь в седле».

Я не призналась, что всерьез думаю об этом как о новом деле жизни. Не решалась даже озвучить мысль.

Громкий стук вырывает меня из раздумий. Я никого не ждала.

Ударяют снова, настойчивей, отчего внутренности сжимаются от волнения.

Подхожу к двери, проверяя глазок, прежде чем открыть ее. Мое сердце замирает, когда я вижу, кто там.

Дженсен стоит в моем коридоре, выглядя странно неуместно в своих поношенных джинсах и рубашке на пуговицах, ботинки слегка запылены, как будто он приехал прямо из загона. Его волосы короче, чем в последний раз, когда я видела его две недели назад, его борода сбрита до щетины. Он такой красивый. Крепкий. Настоящий.

Я открываю дверь, на мгновение лишаясь дара речи.

— Привет, Блонди, — говорит он, робко улыбаясь.

— И тебе привет, ковбой, — я отступаю, чтобы впустить его, мучительно осознавая беспорядок в квартире, материалы дел разбросаны по всем поверхностям. — Ты не говорил, что приедешь.

— Хотел поздравить лично с тем, что ты снова гражданская, — он входит, окидывая взглядом царящий хаос с приподнятой бровью. — Но теперь я понимаю, что, наверное, должен был подождать.

— Не могу пока, — говорю я. — Я должна была сделать это уже давно. Тянула время.

Дженсен проходит дальше в квартиру, и его присутствие заполняет небольшое пространство. Он берёт в руки фотографию в рамке с полки — мы с Лейни много лет назад в Сан-Франциско.

— Иногда кажется, что это было не по-настоящему, — тихо произносит, ставя ее обратно.

— В какие-то дни кажется более реальным, чем в другие, — это правда. — Хотя кошмары случаются реже.

Он кивает. Понимает. Мы оба боролись с одними и теми же демонами в темноте: синие глаза, горящие нечеловеческим голодом, скрежет в окна, кровь на снегу.

— И все же… — начинаю я, отгоняя эти мысли. — Ты приехал ради меня?

— А как иначе? — говорит он, шагая ко мне, его взгляд сосредоточен на моих губах. — Устал от телефонных звонков, Обри. Устал от совместных выходных, которые заканчиваются слишком рано, — он протягивает руку, его мозолистые пальцы с неожиданной нежностью убирают прядь волос с моего лица. — Устал притворяться, что не скучаю по тебе каждый чертов день. Что ты не нужна мне каждый чертов день.

Прежде чем я успеваю ответить, он целует меня, и я вжимаюсь в него, как будто тону, а он мой первый глоток воздуха. Его руки обхватывают меня, прижимая к себе. Я чувствую вкус кофе и мяты и чего-то уникального, и это похоже на возвращение домой.

Когда мы отрываемся друг от друга, я задыхаюсь и цепляюсь за его плечи.

— Это довольно необычное приветствие.

Яркая улыбка озаряет его лицо, отчего он кажется моложе.

— Думал об этом с тех пор, как сел в свой грузовик сегодня утром.

— Долгая поездка ради поцелуя. Что-то еще хотел? — спрашиваю я.

Его лицо меняется, становится серьезным.

— Есть кое-что.

Он лезет в карман и достает маленькую бархатную коробочку. Сердце замирает в горле.

— Дженсен… — успеваю выдохнуть я.

— Это не то, что ты думаешь, — спешит он, открывая коробочку, а там ключ. — Пока что, во всяком случае.

Я смотрю на него, не понимая.

— Это ключ от дома на ранчо, — объясняет он. — Я хочу, чтобы ты переехала ко мне.

Эти слова повисают между нами. Я делаю шаг назад, нуждаясь в пространстве, чтобы подумать.

— Переехать? Но… как же моя работа? — это первое, что приходит в голову.

— Работа, с которой ты вот-вот уволишься? Не говори, что ты передумала.

Я запускаю руку в волосы, наконец, озвучивая страх, который держал меня в оцепенении.

— Нет, я просто… не знаю, кто я без работы. Это была вся моя жизнь. Это была вся я.

Дженсен берет мои руки в свои.

— Я знаю, кто ты, — его голос тихий, уверенный. — Ты женщина, которая выжила во всех кругах ада и стала только сильнее. Ты упрямая, как мул Ангус, и храбрее и умнее, чем все, кого я встречал. Ты видишь людей насквозь и все равно продолжаешь верить в лучшее. Ты человек, которого хочется держать рядом. Всегда.

Его слова обволакивают меня, как одеяло, теплое и надежное.

— И, — продолжает он, — ты женщина, в которую я влюбился.

Это признание лишает меня дыхания. Мы никогда не произносили этих слов, хотя они живут внутри меня уже несколько месяцев, обжигая сердце.

— Я люблю тебя, Обри, — шепчет Дженсен. — Агент ФБР ты или нет. Мне все равно, чем ты занимаешься. Я просто хочу быть с тобой, и уверен в этом уже давно.

Слезы щиплют глаза, я моргаю, чтобы их прогнать.

Не могу спрятать эти чувства, как бы ни старалась.

Я сглатываю, глядя на него снизу вверх.

— Ты ведь знаешь, что я тоже тебя люблю, да?

— Теперь знаю, — говорит он, прежде чем улыбнуться и нежно коснуться моих губ. — Могла бы сказать и раньше, конечно. Твои слова — как пища для голодного.

— Ты тоже мог бы сказать и раньше, — отвечаю я в его губы, но потом хихикаю, когда он обнимает меня. — Но я все еще не знаю, чем, черт возьми, буду заниматься в Траки.

— Ну, работа на ранчо — это не рай, конечно, но зато не так опасно, — говорит он. — Но почему бы не заняться тем, о чем ты говорила?

— Что именно?

— Работать с Дюком. Иппотерапия. Мы могли бы превратить ранчо в центр реабилитации.

Я моргаю, глядя на него.

— А что насчет твоего скота?

— Они тоже могут пройти терапию, если захотят, — говорит он с кривой улыбкой. — Не волнуйся о коровах. Ранчо останется ранчо, но это сделает его лучше. Думаю, отцу бы это понравилось. И даже маме, ей общение с лошадьми идет на пользу. Я верю, у тебя все получится, Блонди.

— Я бы не хотела навязываться…

Он качает головой.

— Ни за что. У нас есть место, все необходимое. Можно и больше построить.

Сердце пропускает удар.

— Ты действительно этого хочешь? Превратить «Потерянный след» во что-то другое?

— В «Потерянном следе» было достаточно тьмы, — он касается ладонью моей щеки. — Пришло время принести туда свет.

Будущее раскрывается передо мной внезапно и ясно — утро, когда просыпаюсь рядом с Дженсеном, дни, посвященные созданию чего-то значимого, ночи под звездами, не заслоненными городскими выхлопами. Возможность изменить этот мир к лучшему более честным способом.

Я беру ключ из коробочки, металл теплый. Чувствую, что так и должно быть.

— Мне нужно сначала закончить здесь дела. Подать заявление об уходе по всем правилам. Собрать вещи. Сдать квартиру, чтобы у нас всегда был источник дохода.

— Городская штучка, — улыбается он. — Не торопись. У меня есть время.

— Дай мне две недели, — говорю я.

Улыбка Дженсена ослепляет. Он притягивает меня к себе, поднимая в объятиях, отчего я громко смеюсь. Когда он опускает меня на пол, в его глазах появляется легкость, которой я раньше не видела.

— Так, когда ты хочешь сообщить об этом в Бюро? — спрашивает он.

Я смотрю на свою сумку.

— Лучше сейчас.

Достаю письмо, держа его.

— Пойдешь со мной? Тебе придется остаться в приемной, конечно, но мне нужна поддержка.

Он кивает, понимая важность момента. Это мое решение, но его присутствие рядом делает это не концом, а началом.

Мы вместе выходим из квартиры, я сжимаю заявление об увольнении в руке. Весенний воздух приятно согревает лицо, когда мы выходим на улицу. Сакраменто простирается передо мной в золотом свете дня. Я буду скучать по этому месту, но оно совсем рядом, за Сьерра-Невадой.

Но сначала — завершение. Сначала — последние шаги от одной жизни к другой.

Рука Дженсена находит мою, когда мы идем к «Дюранго». Его хватка сильная, уверенная. Он обещает без слов. Что бы ни случилось дальше, мы встретим это вместе.

Над нами простирается бесконечное голубое небо. Впереди будущее, которое никто из нас не мог представить, когда я впервые приехала на ранчо «Потерянный след», ища свою сестру и найдя нечто совершенно иное.

Не идеальный конец — таких не бывает вне сказок. Но хороший. Настоящий.

И когда я сжимаю руку Дженсена, чувствуя ответное давление его пальцев, я знаю, что этого достаточно.

Более чем достаточно.

Это все.

ЭПИЛОГ

—

ДЖЕНСЕН

Два года прошло, а я все еще просыпаюсь раньше солнца.

Привычки не отпускают, но сейчас это даже к лучшему. Стараюсь не шуметь, когда встаю, чтобы не разбудить Обри. Она спит на боку, раскинув руку на моей половине, волосы разметались по подушке. Даже во сне она сильная. Непоколебимая. Женщина, которая смотрела в лицо кошмарам и выжила.

Женщина, ставшая моей женой.

Кольцо на пальце иногда кажется новым, хотя мы уже полтора года женаты. Его блеск в предрассветном свете напоминает мне, как сильно все изменилось. Как много мы создали из пепла прошлого.

Натягиваю джинсы и рубашку, спускаюсь босиком вниз. Наш дом стал другим — теплее, живее. Книги Обри повсюду, ее ботинки рядом с моими у двери, фотографии в рамках.

Сначала кофе. Потом работа. Ритм ранчо остается прежним, независимо от того, что происходит в мире.

На улице осенняя прохлада. На горизонте высятся горы, их вершины в лучах первого света. Прекрасные издалека. Мы так и держимся — любуемся со стороны, избегая тех высот, где до сих пор могут прятаться кошмары.

У каждого своя история проклятых гор, но есть вещи, которые должны остаться в прошлом. Их нужно похоронить.

В конюшне тишина, только тихое ржание приветствует меня, когда иду по проходу. Наш центр начнет работу только в девять, а у меня есть время подготовиться. За этот год мы расширились: три новых стойла, крытая арена для зимних тренировок, пандусы и оборудование.

Дюк высовывает голову из стойла, приветственно поднимая уши. Возраст берет свое, конечно, но глаза все такие же умные и живые. Наш главный конь-терапевт. Что-то в нем тоже изменилось после гор — он стал терпеливее, мягче, что идеально для работы с детьми, пережившими травму.

— Доброе утро, старина, — говорю я и протягиваю ему мятную конфету.

Он осторожно берет ее и толкает меня носом, требуя добавки. Кое-что остается неизменным.

Слышу звук машины. Слишком рано для клиентов и сотрудников. Вижу машину Маргарет, она подъезжает к дому. Мама переехала к ней в дом в прошлом году, когда ее состояние улучшилось и она смогла вернуться из клиники. Хорошо, что они обе здесь — для меня, для Обри и для наших подопечных.

Мама уже никогда не восстановится полностью после инсульта, но она вполне может помогать по хозяйству. И, как оказалось, работа с детьми дает ей тот же стимул, что и всем нам. Удивительно, как исцеление работает — помогая другим, исцеляешься сам.

Заканчиваю кормить лошадей и иду к дому. Задерживаюсь у вывески: «Центр иппотерапии Потерянный след», вырезанная из кедра, с логотипом Обри — силуэтом руки и лошади. Ее мечта, воплощенная за два года. От агента ФБР до иппотерапевта — неожиданный поворот, но Обри никогда не была предсказуемой.

На кухне тепло и пахнет едой. Обри стоит у плиты, волосы собраны в пучок, на ней моя фланелевая рубашка поверх пижамы.

— Ты рано встала, — говорю я, обнимая ее.

Она прислоняется ко мне, переворачивая блинчики.

— Услышала, что ты встал. Не смогла заснуть.

Целую ее в шею, вдыхая ее запах: травяной шампунь, тепло кожи, и что-то неуловимое, что есть только у Обри.

— Кошмары?

Она качает головой.

— Просто переживаю. Сегодня новый клиент.

Кошмары отступают. У нас обоих. Время лечит не все, но боль притупляет.

— Ветеран? — спрашиваю, наливая кофе. Она варит его таким крепким, что нужно растворять, но я привык.

— Бывший командир. Обеих ног нет. Маргарет с ним уже несколько недель работает, а сегодня первое занятие с Дюком. Она гордится. Программа для ветеранов — лучшая в центре, клиенты со всех штатов едут.

— Он в надежных руках, — говорю я.

Завтракаем на крыльце, смотрим, как горы меняют цвет с восходом солнца. Лодыжка Обри, хоть и зажила, но на погоду ноет. Шрам на виске почти не видно, только тонкая серебряная полоска, если присмотреться.

— В следующем месяце суд по УДО у Маркуса, — говорит она, не отводя взгляд от гор.

Киваю. Напряжение опять сковывает.

— Да, Родригес звонил. Хотят, чтобы я опять свидетельствовал.

Она берет меня за руку.

— Не обязательно.

— Обязательно, — провожу пальцем по ее кольцу. — Он не должен выйти. После всего, что было.

Мои показания два года назад упекли Маркуса на двадцать лет. С тех пор адвокаты пытаются его вытащить. Пока все суды мы выиграли. Так и будет дальше.

— Я поеду с тобой, — говорит Обри. Это не вопрос.

— Ты всегда рядом, — целую ее пальцы, загрубевшие от работы на ранчо. От жизни, которую мы построили.

К дому подъезжает машина, наши работники приехали. Скоро тишина закончится, начнется суета, детские голоса, стук копыт. Центр, где люди ищут исцеление, всегда полон жизни.

У нас нет детей. И не будет. Мы так решили. Обри никогда не хотела детей, а после того, как мы узнали про род МакАлистеров, мы не захотели рисковать. Да и хватает тех, кому нужна помощь. Этого более чем достаточно.

— Готов к работе? — спрашивает Обри, вставая с тем самым взглядом, от которого у меня до сих пор сердце замирает.

Я поднимаюсь и обнимаю ее. Вижу горы, где мы чуть не погибли, где нашли друг друга, где все еще могут прятаться кошмары. Но здесь, на ранчо, мы построили то, что сильнее страха. Что-то настоящее.

— Готов, — говорю я и целую ее еще раз. Идем начинать новый день в «Потерянном следе». Месте, где можно найти себя.

Как это сделали мы.

ОТ АВТОРА

Как некоторые из вас, возможно, знают, идея написать хоррор-вестерн-роман о группе Доннера и зомби впервые пришла мне в голову в 2013 году, под сильным влиянием компьютерной игры «Red Dead Redemption: Undead Nightmare. Эта книга называлась «Donners of the Dead», которую я опубликовала в 2014 году, но она больше не издается (я сняла ее с публикации в 2020 году из-за некоторого материала, о котором я, будучи начинающим автором, в то время не знала).

Некоторое время я лелеяла идею переписать «Donners of the Dead», и когда я приступила к написанию «Долины Смерти», это и было моим планом. Просто переписать. Однако, когда я ее планировала, «Долина Смерти» стала совершенно другой книгой, действие которой происходит в новый период времени, с новыми персонажами, и в итоге стала своего рода продолжением «Donners of the Dead».

Так что, если вы читали «Donners of the Dead» раньше, обратите внимание, что единственное, что похоже, это тема (и тот факт, что Джейк МакГроу и Дженсен МакГроу — родственники). Если вы не читали «Donners of the Dead», то книги мало что связывает, за исключением того, что в обеих фигурируют зомби и группа Доннера. Ах да, и несколько довольно горячих ковбоев.