Долина смерти

10

—

ОБРИ

Резкий стук вырывает меня из очередного кошмара, полного льда и крови. Я резко сажусь, сердце колотится, и морщусь от боли в боку. Приподнимаю подол своей майки, чтобы взглянуть на безобразную красную метку возле ребер. Это действительно произошло. Чертов дикий конь напал на меня прошлой ночью, пытаясь вырвать кусок кожи, как какой-то бешеный волк.

«И не только это произошло», — напоминаю я себе, и снова морщусь.

Стук в дверь повторяется, теперь громче, как раз в тот момент, когда моя голова начинает пульсировать в унисон. Конечно, как без похмелья.

Я осторожно выбираюсь из постели, надеваю халат, все еще немного влажный на плечах от вчерашнего снега, и иду к двери. Выглядываю в щель между шторами и вижу Дженсена по ту сторону. Как всегда — угрюмый и красивый.

— Солнце встало, — говорит, когда я открываю. Ни намека на прошлую ночь в его голосе, ни признания того, как блуждали него руки по моей коже, как его губы…

Я резко обрываю эту мысль.

— Шторм утих. Снег тает. Погода — самое то, — машет рукой в сторону гор. — Собирайся. Через час выдвигаемся.

— Вот так сразу?

— Да, — его глаза на секунду встречаются с моими и он тут же отводят взгляд.

— Лошадь не повредила кожу, так что ты сможешь ехать. Хотя, возможно, тебе стоит выпить немного обезболивающего, — он делает паузу, и что-то проскальзывает в его взгляде, словно он напоминает себе о необходимости проявить заботу. — Как ты себя чувствуешь?

— Как будто я выпила слишком много виски, и на меня напала бешеная лошадь.

А еще меня ласкал угрюмый ковбой, но я оставляю эту последнюю часть при себе.

— Мы можем отложить поездку, если хочешь, дадим тебе еще один день, чтобы восстановиться и оклематься.

— Нет, — быстро говорю. — Я в порядке. Мы едем.

— Рад слышать. Неизвестно, как долго будет хорошая погода. Надо ловить момент. Встретимся через час в конюшне.

— Буду, — говорю, но он уже уходит с крыльца.

Я останавливаюсь на мгновение, чтобы проводить его взглядом и осмотреться вокруг. Солнце еще прячется за деревьями, но воздух свеж, небо бледно-голубое. Снег покрывает землю, с крыш капает. Трудно поверить, что все это произошло прошлой ночью, когда все вокруг кажется таким другим.

«Но это произошло», — говорю я себе.

Произошло.

Я просто не могу понять, что все это значит.

Трясу головой и начинаю собираться. Мое отражение в зеркале в ванной выглядит уставшим, но решительным. По крайней мере, у меня хватило здравого смысла остановиться прошлой ночью, прежде чем все зашло слишком далеко. Последнее, что мне нужно, это осложнять все сексом, каким бы соблазнительным ни был Дженсен, когда он прижал меня к стене, целовал мою шею, сильными пальцами входил в меня…

«Сосредоточься, Уэллс».

Но проблема в том, что если я не думаю о Дженсене, я думаю об этой дикой лошади. Он сказал, что некоторые тут совсем дикие, но, несмотря на страх (который теперь зашкаливает), я кое-что понимаю в лошадях. И знаю, что эта вела себя неадекватно. Обычно лошади пугаются и убегают от хищников, а люди — это хищники. Лошадь нападает только, когда защищает себя, семью или стадо. А вчера она была одна и нашла меня. Она бежала за мной. Как будто… охотилась.

Еще эти глаза… неестественно синие.

Меня передергивает. Быстро одеваюсь в несколько слоев — майка, термо-водолазка, фланелевая рубашка, мои самые удобные джинсы и замшевая куртка с подкладкой из овчины. Все практичное, ничего, что могло бы выдать то, кем я являюсь на самом деле. Мой пистолет по-прежнему надежно спрятан в сумке, застегнутой на молнию внизу. Проверяю его, убеждаясь, что магазин полон, прежде чем прячу обратно.

Пора проверить, стоили ли чего эти уроки верховой езды.

Когда я добираюсь до конюшни, парни уже в седле, их лошади нетерпеливо переминаются с ноги на ногу в утренней прохладе. Дженсен сидит прямо на своем коне, Джеопарди, красивом темно-сером жеребце с длинной гривой. Дженсен выглядит как опытный следопыт в своей потертой кожаной куртке и темной шляпе, надвинутой низко на глаза. Он едва бросает на меня взгляд, когда я подхожу.

— Что-то долго ты собиралась, городская барышня, — говорит Рэд, сидя на своем пегом коне. — Я думал, что ты передумала.

— Не дождешься, деревенщина, — поправляю сумку, стараясь казаться спокойной, хотя сердце колотится, как бешеное. Дюк оседлан, ждет рядом с мулом², нагруженным припасами.

— Это Ангус, — говорит Элай, увидев, как я смотрю на мула. — Он повезет вещи. Давай, я возьму твою сумку.

— Нет! — отступаю и смеюсь, чтобы замять неловкость. — Сама справлюсь.

Дженсен прищуривается, но ничего не говорит. Спешивается одним движением и подходит к Дюку.

— Помнишь, как садиться? — спрашивает сухо. Как будто его руки не трогали меня вчера.

— Думаю, справлюсь, — ставлю сумку на землю и перехожу к левой стороне Дюка, стараясь не обращать внимания на протест моих мышц. Синяк на боку пульсирует, когда я ставлю ногу в стремя.

— Твоя сумка нарушит равновесие, — говорит Коул со своего места на массивном черном жеребце. — Лучше пусть Ангус ее понесет.

— Он прав, — тихо говорит Дженсен. — Ты все еще учишься. Нельзя рисковать падением в горах.

Я нерешительно останавливаюсь, положив руку на луку седла.

— Хорошо, — киваю на сумку, лежащую на земле. — Но обращайтесь с ней осторожно. Там у меня кое-какие… личные вещи. Женские штучки.

Дженсен берет сумку и прикрепляет ее к тюку Ангуса, к счастью, не комментируя «женские штучки». Когда он поворачивается обратно, его выражение лица становится деловым.

— Садитесь в седло. Надо разбить лагерь, пока еще светло.

В этот раз мне удается залезть в седло без посторонней помощи, хотя я бы не отказалась снова почувствовать сильные руки Дженсена на себе…

Дюк дергается подо мной, возвращая меня в настоящее. Мне нужно сосредоточиться на том, чтобы доехать в целости и сохранности. Мысли о прошлой ночи слишком отвлекают, будь то Дженсен или нападение бешеной лошади. Хотя я на самом деле удивлена, что это не вернуло мой страх перед лошадьми.

Мы выезжаем один за другим, Дженсен и Джеопарди впереди, за ними Элай, затем я на Дюке, а Рэд, Коул и Хэнк замыкают колонну. Ангус медленно тащится рядом с Хэнком, груз скрипит с каждым шагом. Моя сумка — надежно закреплена наверху, и я постоянно ловлю себя на том, что хочу оглянуться. Только это вызовет подозрения.

Утро ясное и свежее, шторм смыл влажность, оставив воздух настолько резким, что он обжигает легкие. Мы едем по грунтовой дороге, которая вьется через заросли сосны пондерозы, стволы которых все еще мокрые от тающего снега, и кора блестит, как медь в лучах утреннего света. Кучки снега все еще лежат в тени.

— Через двадцать минут выедем на нормальную тропу, — кричит Дженсен. — Она идет по частным и общественным землям, подальше от этих коттеджей.

Дженсен постоянно сканирует местность, землю — словно что-то ищет. И хотя логика подсказывает, что через три года следов не найти, он смотрит так, как будто хочет увидеть свежие следы.

Дорога широкая, поэтому я подталкиваю Дюка вперед, пока не обгоняю Элая и не оказываюсь рядом с Дженсеном.

— Ты всегда такой наблюдательный? — спрашиваю я. — Или ты действительно что-то видишь?

Он не смотрит на меня.

— Когда долго ходишь по следам, учишься читать землю. Все оставляет след. Все рассказывает историю.

— И какую историю ты уже наблюдаешь?

Он замирает, словно обдумывает что-то, а потом, когда мы проезжаем мимо, показывает на упавшее дерево.

— Видишь зарубки? Медведь. Свежие, совсем. Наверное, вчерашние, — его палец указывает на желтеющие осины. — Заметила, как примята трава? Здесь часто олени устраиваются на лежку. Важно знать, где собирается дичь. Это может подсказать, где рыщут хищники.

Я пытаюсь смотреть на лес его глазами, замечать то, что видит он. Но все, что я вижу — это как трепещут на ветру золотые листья осин, и как горы становятся все ближе с каждым шагом, неприступные и словно покрытые сахарной пудрой.

Мы едем в тишине, и я изо всех сил стараюсь не думать о прошлой ночи. Иногда я ловлю его взгляд, а потом он отворачивается, и я задаюсь вопросом, а он тоже об этом думает?

Он откашливается.

— Дальше тропа идет в гору и становится сложнее. Держись позади.

Я так и делаю, снова оказываюсь позади Элая. Даже немного горжусь собой, что так легко управляю Дюком. Может быть, ездить верхом не так уж и плохо.

Тропа становится круче, когда мы поднимаемся в гору, она извивается сквозь густой лес, который словно сдавливает нас, закрывая солнце, даже когда оно поднимается выше. Мои бедра горят, Дюк тяжело дышит, его бока ходят ходуном. В конце концов, сосны снова сменяются осинами, и солнце пробивается сквозь кроны деревьев, играя пятнами на земле, когда мы начинаем спускаться. Я потеряла счет времени — здесь оно словно замедляется.

И вот, когда я уже не могу больше сидеть в седле, Дженсен поднимает руку, останавливая наш небольшой караван. От этой остановки мои измученные мышцы словно оживают.

— Разобьем лагерь там, — говорит он, кивая в сторону небольшой поляны между соснами. — За деревьями — ручей Доннера. Там можно набрать пресной воды для готовки и для лошадей. Но сами не пейте, пока не прокипятите и не добавите таблетку для очистки.

Теперь, когда мы остановились, я слышу звук воды — как тихий и постоянный шепот под вздохом ветра в соснах. Этот звук одновременно успокаивает и почему-то кажется немного грустным, словно полузабытая колыбельная.

— Окей, пап, — шутит Коул, и мы подводим наших лошадей к поляне.

Рэд слезает с лошади, ворча что-то себе под нос.

— Хорошее место, МакГроу. Защищено от ветра.

Я наблюдаю, как остальные спрыгивают, стараясь запомнить их движения, чтобы не выглядеть совсем уж некомпетентной. Дженсен спешивается с Джеопарди с отработанной легкостью, его ботинки мягко касаются земли, усыпанной хвоей. Когда он поворачивается, чтобы помочь мне, я качаю головой, решив справиться самостоятельно.

Оказалось, что слезть с Дюка сложнее, чем я думала. Мои ноги, затекшие от долгой езды, немного подкашиваются, когда я встаю на землю. Хватаюсь за седло, чтобы не упасть, надеясь, что никто не заметил.

— Первый день всегда самый трудный, — добродушно говорит Элай, проходя мимо и ведя свою лошадь к крепкой сосне, где Коул уже готовит привязь. — Скоро привыкнешь. Ты хорошо справилась.

Я украдкой потягиваюсь, пытаясь вернуть чувствительность в нижнюю часть тела и одновременно осматриваюсь вокруг. Поляна небольшая, но ровная, окружена высокими соснами, которые обеспечивают естественное укрытие. Пятна снега все еще остаются в тенистых местах, хотя земля, где мы стоим, в основном сухая. Воздух здесь прохладнее, чем на ранчо, он наполнен свежим запахом сосен и землистым мускусом оттаивающей почвы, но солнце приятно греет мое лицо.

Дженсен уже достает снаряжение из Ангуса, тихо и эффективно распределяя тюки с оборудованием и палатки. Моя сумка лежит среди припасов, и я чувствую укол беспокойства, зная, что мой пистолет все еще спрятан внутри, далеко от меня.

— Ты умеешь ставить палатку? — спрашивает Дженсен, протягивая мне сверток нейлона и алюминиевых стоек.

— Конечно, — вру я. Что тут сложного?

Он изучает меня мгновение, скептически приподняв бровь, потом бросает палатку к моим ногам.

— Хорошо. Поставь ее там, где земля ровная. Тебе понадобится тент от дождя, даже если небо чистое. Температура здесь быстро падает после захода солнца, и никогда не знаешь, когда набегут тучи.

Я беру ткань, стараясь излучать уверенность, которой не чувствую. Это проверка, не так ли?

Когда я двигаюсь к указанному им месту, замечаю, что Дженсен обходит периметр, изучая землю с той напряженной сосредоточенностью, которую я начинаю узнавать. Он останавливается на краю поляны, присев, чтобы рассмотреть что-то в грязи.

— Что-то нашел? — кричит Коул, закрепляя лошадей.

Дженсен выпрямляется, вытирая руки о джинсы.

— Просто старые следы. Очень старые.

Но в его голосе есть что-то странное. Он видит больше, чем говорит. Я наблюдаю за тем, как он продолжает обход поляны, двигаясь легко и ничего не упуская.

— Твоя сестра когда-нибудь говорила о походах в этом районе? — спрашивает Элай, появляясь рядом со мной с другой палаткой. Он начинает собирать ее с отработанными движениями, на фоне которых мои неуклюжие попытки выглядят жалко.

— Нет, — говорю я, вспоминая, что о Лейни и маршруте подробно говорили только мы с Дженсеном. — Но это не значит, что она тут не была.

Элай задумчиво кивает.

— Дженсен упоминал о ее помешательстве.

Ага, значит, он все-таки знает.

— Это хорошее место для начала, — продолжает он, оглядываясь. — Прямо там находится дорога для повозок 1863 года. Тропа Доннера пересекалась с ней в некоторых местах, хотя они были проложены в разное время. Просто повторяли естественный рельеф местности. Здесь прошло много пионеров. Любой фанат Доннера захотел бы побыть в этом районе.

Я бросаю взгляд на Дженсена, который сейчас осматривает ствол огромной сосны на краю поляны.

— Ты знаешь историю не хуже его.

— Он знает лучше большинства, — соглашается Элай, понизив голос. — Эти горы…они говорят с некоторыми людьми. Зовут их, — он смотрит на меня, его выражение лица нечитаемо. — Возможно, твоя сестра тоже слышала этот зов.

Прежде чем я успеваю ответить, подходит Рэд, бросая охапку дров рядом с нами.

— Лучше поставь эту палатку до наступления темноты, — тянет он, оценивая мой жалкий прогресс. — Если только ты не хочешь спать под звездами. Конечно, сегодня ночью ожидается похолодание ниже нуля, — он фальшиво улыбается. — Но я уверен, что Дженсен тебя согреет.

Жар приливает к моим щекам. Боже мой, неужели они знают, что произошло прошлой ночью?

— Я справлюсь, — говорю я сухо.

Рэд усмехается.

— Ну, если он не сможет, я помогу.

Я злобно смотрю на него, а Элай бросает на него сердитый взгляд.

— Заткнись, Рэд.

Рэд снова смеется, похотливо оглядывая меня, прежде чем уйти.

— Не обращай на него внимания, — говорит Элай, а затем кивает на мою палатку. — Ты уверена, что тебе не нужна помощь?

— Абсолютно, — отвечаю я. Он кивает и начинает разводить костер, оставляя меня бороться со стойками и тканью, которые все сильнее путаются.

Солнце начинает садиться за горы, отбрасывая длинные тени на нашу поляну, температура уже падает. Поднимается ветер, несущий с собой ледяной холод снега и заунывный звук ручья за деревьями.

После десяти мучительных минут с этим бардаком под названием палатка я готова признать поражение, когда пара обветренных рук забирает ее у меня.

— Вот так, — тихо говорит Дженсен, умело раскладывая запутанный набор стоек. — Сначала углы, потом перекрестия.

Я наблюдаю, как он превращает хаос в функциональное укрытие менее чем за две минуты, его движения быстры и точны. В его лице нет осуждения, только спокойная сосредоточенность.

— Спасибо, — выдавливаю я, стараясь не чувствовать себя совершенно бесполезной. — Я несколько раз ходила в походы в детстве, но папа все делал за меня.

Он выдавливает слабую усмешку.

— У нас были очень разные отцы, — закрепляет последний колышек, затем указывает в сторону ручья. — Там есть тропа через сосны. Она ведет к хорошему месту, где можно наполнить фляги водой из ручья, — он протягивает мне металлическую флягу из своего рюкзака. — Нам понадобится пресная вода для приготовления пищи. Я бы пошел с тобой, но мне нужно проверить периметр до наступления темноты.

— Это я смогу сделать.

Его взгляд встречается с моим, теперь он серьезен.

— Оставайся в пределах слышимости лагеря. Иди по тропе, не блуждай. Пять минут и обратно.

— Я не ребенок, Дженсен.

— Нет, — соглашается он, его голос становится тише, грубее. — Ты точно не ребенок.

Что-то в его тоне заставляет мой пульс участиться. Я беру флягу и поворачиваюсь к деревьям, чувствуя его взгляд на себе, когда ухожу.

Тропа узкая, но отчетливая, она вьется между древними соснами, чьи ветви переплетаются наверху, словно узловатые пальцы. Лесная подстилка пружинит под ногами из-за десятилетий опавших иголок, приглушая мои шаги. По мере того, как я углубляюсь в деревья, звук ручья становится громче, хотя я все еще не вижу его из-за густого подлеска.

Воздух здесь кажется другим, каким-то более тяжелым, заряженным чем-то, что я не могу назвать. Я замечаю, что двигаюсь медленнее, осторожнее, прислушиваюсь к каждому хрусту веток и шелесту листьев. Рациональная часть моего мозга знает, что это просто обычные лесные звуки, но что-то более первобытное шепчет предостережение, похожее на то чувство, которое я испытывала прошлой ночью перед появлением лошади.

Я почти дохожу до ручья, когда замечаю небольшую пирамиду из сложенных камней. Семь гладких речных камней, расставленных по убыванию. Лейни в детстве так делала в походах, отмечая особые места, которые она хотела запомнить.

Мое сердце начинает биться быстрее, когда я приседаю, чтобы рассмотреть. Камни старые, покрытые лишайником, но сама структура выглядит относительно недавней. Кто-то поддерживал ее, не давал упасть.

Я тянусь, чтобы прикоснуться к ней, когда за моей спиной хрустит ветка.

Оборачиваюсь, чуть не уронив флягу, и вижу Дженсена, стоящего в нескольких шагах от меня. Закат отражается в его глазах, заставляя их блестеть в сгущающихся сумерках.

— Уже отвлеклась? — говорит он тихим голосом.

— Просто… — начинаю я.

— Скоро стемнеет, — обрывает меня Дженсен, проходя мимо меня к звуку воды. — Ручей там.

Я следую за ним сквозь рощу к реке Доннер, рассекающей лес. Она шире, чем я ожидала, и с грохотом несется по поросшими мхом валунами, образуя белую пену. Берега здесь крутые, усыпанные гладкими камнями, которые темнеют в тусклом свете.

Дженсен приседает, наполняя флягу уверенным движением. Я опускаюсь рядом, копируя его, до боли ощущая его присутствие.

— Ты видел ту груду камней, вдалеке? — спрашиваю я, мой голос тонет в шуме течения.

Он не поднимает головы.

— Видел.

— Лейни могла это построить?

Теперь он смотрит на меня. В сгущающейся тьме сложно понять, что он думает.

— Нет. Здесь ничего не продержится так долго, три года. Кто угодно мог сделать. Туристы. Охотники, — он решительно закручивает крышку фляги. — Пора обратно. Попрошу Элая набрать воды позже.

— Мы обсудим то, что произошло прошлой ночью? — вырывается у меня.

Он тяжело вздыхает и встречается со мной взглядом. Он смотрит так пристально, что я застываю на месте.

— Разве это наш план?

— Просто я… — начинаю, отводя взгляд. — Не хочу, чтобы у нас все было неловко.

— У нас? — повторяет он. — Никаких «нас» не существует, мисс Уэллс.

Вот черт. Я чувствую, как краснею.

— Я имела в виду наше… ну, сотрудничество, клиент и… проводник. Я знаю, что прошлой ночью была пьяна, напугана и не хотела, чтобы мы пересекли… границы.

— Но ты хотела, чтобы ее пересекли, не так ли?

Я сглатываю.

— В тот момент, да.

— Хочешь сделать это сейчас? — спрашивает он хриплым голосом. — Я хорошо переступаю границы.

— Я вижу, — шепчу я.

— Просто чтобы ты понимала, чего я хочу, — говорит он, вставая. Протягивает руку, чтобы помочь мне, и я принимаю ее, поколебавшись. — Можешь сказать, что это все из-за лощади, которая тебя атаковала. Если захочешь найти оправдание.

Его ладонь горячая и шершавая. Сильная. На мгновение никто из нас не двигается.

Затем он отступает.

— Лучше вернуться. Держись рядом.

Когда мы возвращаемся на поляну, остальные уже развели костер, и пламя отбрасывает мерцающие тени на наш небольшой лагерь. Палатки образуют неровный полукруг вокруг кострища, а лошади привязаны на противоположном конце поляны. Запах кофе смешивается с дымом костра, неожиданно уютное ощущение появляется в этом диком месте, хотя мне нельзя пить кофеин на ночь.

Я устраиваюсь на упавшем бревне, которое притащили поближе к огню, благодарная за тепло в надвигающейся ночи. Лес, кажется, подступает ближе во тьме, а пространства между деревьями заполняются глубокими тенями. Иногда я замечаю какое-то движение на краю света костра — вероятно, просто ветви раскачиваются на усиливающемся ветру, но мое воображение подбрасывает более зловещие варианты.

— Проголодалась? — спрашивает Элай, протягивая мне жестяную кружку с чем-то дымящимся.

Я с благодарностью принимаю её, согревая ладони. Насыщенный аромат говяжьей тушенки поднимается из кружки, вызывая урчание в животе. До этого момента я и не осознавала, насколько изголодалась.

Дженсен садится по другую сторону костра, его черты резкие и загадочные в танцующем свете костра. Он не смотрит на меня, но я ощущаю его внимание, словно нечто осязаемое, натянутое между нами сквозь дым и пламя.

Я хорошо переступаю границы.

Да уж, он чертовски хорош в этом.

Ночь сгущается, и разговоры стихают. Рэд заступает на первую вахту, исчезая в темноте за пределами нашего лагеря с винтовкой за плечом. Говорит, нужно убедиться, что медведи не приблизятся к нам, поскольку в это время года их здесь много. Коул и Хэнк рано укладываются спать, а Элай остается у костра, методично вырезая что-то из куска сосны своим ножом. Дженсен ухаживает за лошадьми и мулом.

Я должна быть измотана, но сон кажется невозможным с этой тяжестью невысказанных слов, повисших в воздухе. Непрерывный шум ручья просачивается сквозь деревья, иногда напоминая шепот. Я думаю о прошлой ночи, и мой пульс учащается. Как же это похоже было на голос моей сестры. Почему я тогда выбежала в метель? И почему лошадь напала на меня…

А потом остановилась?

Когда я, наконец, ухожу в свою палатку, то лежу без сна, прислушиваясь к звукам леса — потрескиванию и шипению догорающего костра, тихому ржанию спящих лошадей, бесконечному шепоту реки Доннер в темноте.

А под всем этим — какая-то более глубокая тишина, настороженная и ожидающая.

Палатка Дженсена всего в нескольких шагах от моей. Я стараюсь не думать о нем, лежащем там в темноте, стараюсь не вспоминать тепло его рук или тот пронзительный взгляд, когда он смотрел на меня. Когда он спросил меня, хочу ли я снова переступить черту.

Стараюсь не думать о том, какие другие секреты он скрывает, и не разрушит ли их раскрытие нас обоих.

Или что-то в этих горах разрушит меня быстрее.

11

—

ДЖЕНСЕН

Первые лучи рассвета пробиваются сквозь полотно палатки, но я уже не сплю. Привычка. Годы в этих горах научили мое тело просыпаться с солнцем, быть начеку, готовым ко всему. Замираю на мгновение, прислушиваюсь. Птицы начинают свои утренние песни. Вдали журчит ручей. Мерное дыхание моей команды в палатках.

Но что-то не так.

Вылезаю из спальника, натягиваю джинсы.

Утренний воздух холодит, когда я проскальзываю через полог палатки, осматривая лагерь. Палатки Коула и Рэда все еще плотно застегнуты. У входа в палатку Элая видны его ботинки, один упал на бок. Все выглядит нормально.

Кроме палатки Обри.

Полог распахнут, внутри виден спальник. Пусто.

Сердце бьется чаще, но я уговариваю себя, что волноваться не стоит. Она просто вышла подышать свежим воздухом. Но инстинкт берет свое, и я хватаю пистолет, засовывая его за пояс. Обхожу лагерь.

Ни следа.

Следов борьбы тоже нет, и это меня успокаивает. Иду по тропинке к ручью. Четко вижу ее следы, ведущие к воде. Никто не шел за ней. Никто ее не тащил.

Чувствую облегчение, но тут же злюсь на себя. Она взрослая женщина, вышла на прогулку, а не какая-то дурочка, которая не может о себе позаботиться. Хотя остальные, наверное, так и думают. Но я все равно иду к ручью, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.

Слышу плеск воды.

За поворотом ручей расширяется, образуя небольшой бассейн.

И вижу ее.

Обри стоит по пояс в воде спиной ко мне, утреннее солнце делает ее мокрую кожу золотой.

Вода стекает по ее плечам, она медленно намыливает руку мылом. Ее волосы зачесаны назад, видна изящная шея и изгиб спины.

Вот черт.

Надо развернуться. Дать ей побыть одной.

Так будет правильно.

Но я не правильный мужчина.

Не двигаюсь.

Не могу.

Вид ее не дает мне двинуться с места. Капли воды поблескивают на плечах. Ручей едва касается плавных линий ее бедер. Когда она поворачивается, чтобы смыть мыло, я замечаю краешек груди, округлой и безупречной.

Тело откликается привычно и мгновенно. Кровь приливает к паху, напоминая о тесноте джинсов и напряжении в них.

Но прежде, чем я успеваю отступить, она смотрит через плечо. Наши взгляды встречаются. Я жду возмущения, упрека за вторжение. Но вместо этого уголки ее губ слегка приподнимаются в тихой, понимающей улыбке.

— Любуешься, ковбой? — ее голос тих и наполнен легкой насмешкой.

Стоило бы извиниться. Уйти.

Вместо этого отвечаю:

— Как тут не любоваться.

Улыбка ее становится чуть шире.

— Вода бодрит. Холодно, но солнце греет.

Это похоже на приглашение. Я жду, чтобы она одумалась, послала меня куда подальше. Но она просто поворачивается обратно, продолжая купаться, не обращая внимания на мое присутствие и пристальный взгляд.

И черт, я действительно смотрю. Рассматриваю, если быть точным.

Не успеваю подумать, как срываю с себя рубашку, скидываю сапоги. Кладу пистолет сверху на одежду, чтобы был под рукой. Джинсы — последними, и я чувствую, как сильно возбужден, когда захожу в воду.

Она права, вода холодная, но терпимо. Впрочем, я почти не замечаю. Все мысли об Обри, я иду к ней, останавливаясь на почтительном расстоянии.

— Не как в горячей ванне, да? — мой голос звучит грубее, чем я ожидал.

Она поворачивается ко мне, не пытаясь прикрыться. Соски напряжены, как розовые бусины, будто сжимаются от моего взгляда. Вода едва прикрывает грудь, почти не оставляя места фантазии.

— Иногда нужно остудиться.

Ее глаза скользят по мне, оценивая с той же откровенностью, как и я ее, задерживаясь на моем стоячем члене. В ее взгляде вспыхивает жар, и он никак не связан с утренним солнцем.

— Не думала, что ты встаешь так рано, — произносит она с усмешкой.

— Всегда, — отвечаю я хриплым голосом.

— Хочешь? — она протягивает мне кусок мыла, вопросительно приподняв бровь.

Я сокращаю дистанцию, холодная вода плещется вокруг ног, член покачивается впереди, когда беру мыло из ее руки.

— Повернись, — тихо говорю. — Я помою тебе спину.

Она колеблется лишь мгновение, а потом поворачивается. Маленький знак доверия, который я не могу не заметить. Намыливаю ладони и кладу руки ей на плечи.

Тихий, сдавленный вздох вырывается у нее, когда я начинаю мыть ее спину, касаясь твердо, но осторожно. Под моими грубыми ладонями — гладкая кожа, лопатки двигаются, когда она подается навстречу. Я веду руки ниже, вдоль позвоночника, болезненно ощущая наготу и то, как легко было бы притянуть ее к себе.

И как сильно я этого хочу.

До чертовой боли.

— Теперь твоя очередь, — говорит она, забирая мыло. — Поворачивайся.

Я повинуюсь, и почему-то чувствую себя беззащитным, поворачиваясь к ней спиной. Ее руки меньше моих, но удивительно сильные, уверенно движутся по плечам и спине. Она останавливается около татуировки МакГроу на моем плече.

— Это твой личный знак? — спрашивает она. — Я его видела на ранчо.

— Именно. Если этим клеймом отмечен наш скот, то справедливо, что оно есть и у меня.

Она опускает руки ниже.

— Ты напряжен, — тихо говорит она, нажимая большими пальцами на узлы вдоль позвоночника.

— Издержки профессии, — мой голос звучит сдержанно.

— Издержки работы на ранчо? Или чего-то ещё?

— Жизнь полна напряжения, не так ли? — спрашиваю я.

Напряжение между нами меняется. Это уже не просто похоть, а что-то более сложное. Мне меньше всего хочется, чтобы Обри начала что-то подозревать о том, что происходит на ранчо на самом деле. И чтобы поняла, что Рэд и Коул совсем не те, кем кажутся.

— Нам пора возвращаться, — говорю я, хотя это последнее, чего сейчас хочу. — Пока остальные не проснулись.

Она кивает, но мы оба стоим на месте. Вода омывает наши тела, утреннее солнце греет лица. Мы застряли в моменте, который может привести как к чему-то хорошему, так и к полному краху.

— Дженсен…

Мое имя на ее губах звучит вопросом, как шанс на спасение.

Я делаю шаг вперед, не в силах больше сдерживаться. Я даю ей возможность уйти, но она этого не делает.

Мы вместе выходим из ручья, вода стекает по нашим телам. Я беру полотенце, брошенное на плед, и протягиваю его Обри. Она закутывается в него, и я задерживаю руки на ее плечах чуть дольше, чем нужно. Она смотрит на меня снизу вверх, на ресницах блестят капельки воды, губы слегка приоткрыты.

Я стараюсь сопротивляться.

Она отпускает полотенце и надевает кофту с длинными рукавами.

И теперь это кажется ошибкой.

После того, что было прошлой ночью, я обещал себе, что этого больше не повторится.

Я стараюсь держать обещания. Особенно те, что даю себе.

Моя рука касается ее шеи, и я притягиваю Обри к себе и целую ее. Ее губы холодные, но быстро согреваются. На мгновение она замирает, словно сомневается. Возможно, она тоже дала себе обещание.

Но потом она отвечает на мой поцелуй с такой силой, что у меня перехватывает дыхание.

Я прижимаю ее к себе, и она обнимает меня в ответ. Я чувствую вкус ручья и чего-то сладкого.

Когда мы отрываемся друг от друга, то оба тяжело дышим. Зрачки Обри расширены.

Некоторое время мы просто смотрим друг на друга.

— Нам надо идти, — шепчет она, но не отстраняется.

— Да, — отвечаю я. — Надо.

Но я не отпускаю ее. Пока нет. Не сейчас, когда держать ее в руках кажется первым правильным поступком, который я совершил за последние годы.

Заслуживаю ли я этого? Нет.

Но я хочу еще.

Я тяну ее на землю, расстилая плед под нами. Мы падаем на него вместе, переплетаясь конечностями, снова соединяя губы в голодном поцелуе, который больше нельзя откладывать. Она извивается подо мной, прижимаясь ко мне, и я теряюсь во вкусе и ощущениях от нее.

Когда спускаюсь ниже по ее телу, осыпая поцелуями влажную кожу и находя все места, от которых она задыхается, она тянет меня за собой, чтобы мы лежали бок о бок. Ее рука скользит по моей груди, ниже, пальцы обхватывают мой член с уверенностью, от которой у меня плывет в глазах. Мой рот находит ее грудь под влажной кофтой, пока она ласкает меня, и ее стон посылает волну жара по моей крови.

Затем она снова извивается подо мной, пока я не оказываюсь на спине, а она сверху.

Оседлав меня, ее сочная задница оказывается прямо перед моим лицом.

Дерзкая, смелая и немного жадная.

От одного её вида у меня перехватывает дыхание. Я хватаю её за бедра, чтобы удержаться, и притягиваю промежность ее к своему рту.

Черт, она на вкус как чистая сладкая вода.

Она вскрикивает, когда мой язык находит ее клитор, бедра напрягаются, прежде чем расслабиться в ритме, который я задаю. Она пристраивается, наклоняясь вперед, и теперь е рука снова обвивается вокруг моего члена, направляя себе в рот.

Берет меня так глубоко, что голова кружится. Никогда и ничего не было так хорошо, так правильно, так безумно.

Я забываю обо всем, кроме влажного жара ее рта и ее вкуса на моем языке. Она двигается теперь с полной отдачей, вторя каждому толчку моих бедер своим собственным, и мы сливаемся воедино.

Мир сужается до ощущений — тепла и влажности, и давление нарастает невероятно быстро — и затем она содрогается, крича, когда кончает. Я чувствую вкус ее оргазма и теряю рассудок, стону в ее кожу, когда нахожу свое освобождение, извергаясь в ее рот.

Она проглатывает, но я продолжаю извергаться, пока не чувствую, что опустошен.

Обри отодвигается от меня, падая на плед рядом со мной, тяжело дыша. Через несколько минут, когда мир кажется снова реальным, я откидываю ее влажные волосы назад, чтобы увидеть ее лицо.

Она смотрит на меня с чем-то похожим на изумление. Мое сердце начинает биться чаще.

В них я вижу отражение собственной погибели.

Я боюсь, что отдал ей частичку себя.

12

—

ОБРИ

Вода капает с моих волос, оставляя холодные дорожки на коже, несмотря на то, что утреннее солнце греет лицо. Дженсен идет впереди, рубашка местами еще влажная — он даже не потрудился вытереться. Мы молчим с тех пор, как оделись и ушли из заводи, с тех пор, как я увидела в его глазах тень… сожаления?

Надеюсь, что нет. Я знаю, он сказал вчера, что «нас» не существует, но мне бы не хотелось, чтобы между нами воцарилось напряжение и неловкость. Хочу, чтобы наши короткие встречи было просто… способом выпустить пар. И получить… что-то большее.

— Надо пройтись по тропам, пока не вернемся, — наконец произносит он.

Я подтягиваю лямку рюкзака на плече, приказывая телу забыть его прикосновения.

— Ладно.

Перевожу свое внимание на окружение. Лес полон жизни: солнечный свет пробивается сквозь сосновые ветви, легкий ветер доносит до меня пение птиц. Не верится, что мы ищем останки моей сестры в таком мирном месте. Не верится, что здесь может случиться что-то плохое.

Но я знаю, что может.

Дженсен резко останавливается, наклоняя голову, словно изучая землю. Я чуть не врезаюсь в него, останавливаясь в последний момент. Он приседает, пальцы его рук застывают над чем-то, чего я не вижу.

— Что там?

— Здесь что-то не так, — его голос становится сосредоточенным, как у профессионала. Это уже не тот мужчина, который целовал меня двадцать минут назад.

Я опускаюсь на колени рядом с ним, пытаясь разглядеть, что он увидел, наши плечи почти соприкасаются.

— Животное?

— Нет, — он указывает на что-то, что для меня выглядит как обычная земля. — Видишь, как лежат сосновые иголки? Слишком аккуратно. Кто-то пытался замести следы.

— Давно?

Он внимательно осматривает лесную подстилку, будто видит что-то, что недоступно моему взгляду.

— Сложно сказать. Но следы ведут от тропы в сторону скал.

Я смотрю в том направлении, куда он показывает. Небольшой гранитный хребет возвышается над склоном холма, примерно в полумиле от нас.

— Возможно, ничего особенного, — говорит он, но уже идет в ту сторону быстрым, решительным шагом. — Но стоит проверить.

Я следую за ним, стараясь не смотреть на то, как перекатываются мышцы его спины под рубашкой, стараясь сосредоточиться на цели нашей поездки. На Лейни. А не на том, что Дженсен МакГроу пахнет сосной, речной водой и чем-то диким, неуловимым.

— Думаешь, это может быть связано с Лейни? — спрашиваю я, стараясь идти в ногу с ним.

— Не-а, — отвечает он. — Но мы разбили лагерь здесь прошлой ночью, поэтому стоит проверить, не было ли здесь кого-то еще… поблизости.

Я заметила, он всегда осторожен, не питает меня ложными надеждами. Никогда не обещает того, чего не сможет выполнить. Это должно вызывать больше доверия. Но вместо этого я задаюсь вопросом: в чем еще он так осторожен?

Тропа, по которой идет Дженсен, едва видна, скорее он чувствует ее, чем видит. Не понимаю, как ему это удается, но нельзя не заметить его сосредоточенность и внимание к деталям, которые я бы просто не заметила.

— Смотри, — говорит он после нескольких минут молчания. — Полемониум.

Мое сердце замирает, а затем начинает бешено колотиться от увиденного. Группа сине-фиолетовых цветов колышется на ветру, прижавшись к гранитной скале, к которой мы направлялись. Они нежные, но крепкие, те дикие цветы, которые выживают в суровых альпийских условиях, где мало что еще растет.

— Лейни их любила, — шепчу я, прижимая руки к груди, словно пытаясь удержать сердце внутри, и меня захлестывает грусть.

Дженсен поворачивается ко мне, нахмурив брови. — Неужели?

— С самого детства. Папа однажды взял нас в поход возле горы Шаста, и там были целые поля этих цветов. Она называла их своими «горными друзьями», — от воспоминания у меня в горле появляется ком. — Она даже пыталась выращивать их дома, но они не прижились.

Он смотрит на цветы, потом на меня, и в его взгляде не прочитать, что он думает.

— Полемониум в естественных условиях растет только выше трех тысяч метров. Мы находимся недостаточно высоко. Они не должны здесь быть.

— Что ты хочешь сказать?

— Кто-то посадил. Недавно. Они не успели укорениться, чтобы размножаться сами.

Я подхожу ближе к нежным синим бутонам, мои пальцы слегка дрожат, когда я тянусь, чтобы коснуться одного из них. — Ты думаешь… — начинаю я, и моя надежда становится почти осязаемой. — Лейни могла посадить их три года назад?

— Не знаю, — говорит он. — Мог кто угодно.

Невысказанный вопрос повисает между нами. Если не Лейни, то кто? И почему ее любимые цветы здесь, сейчас?

Дженсен поднимает взгляд на скалу.

— Давай осмотрим эти камни. Похоже, там кто-то мог укрыться.

Я следую за ним, когда он обходит гранитную скалу. С дальней стороны, скрытой от главной тропы, скалы образуют естественную нишу. Защищенная от ветра, она могла бы стать неплохим местом для лагеря.

— Здесь кто-то был, — говорит Дженсен, указывая на небольшой, тщательно обустроенный костер. — Несколько раз.

Он действует с отработанной эффективностью, осматривая каждый дюйм этого места. Я смотрю на его руки — те самые руки, которые рисовали огненные следы на моей коже, теперь осторожно сметают сосновые иголки, переворачивают обгоревшие камни, читают истории, которые я не могу увидеть.

— Дженсен, — зову я, заметив что-то, застрявшее в трещине между двумя валунами. — Здесь что-то есть.

Он оказывается рядом со мной в мгновение ока, его близость вызывает прилив тепла, несмотря на серьезность момента. Осторожно он извлекает предмет.

Плетеный кожаный браслет, который делают в летних лагерях и на ярмарках ремесел. Простые коричневые шнурки с амулетом, маленьким металлическим диском с выгравированной горной вершиной.

У меня перехватывает дыхание.

— Это… это моей сестры.

Дженсен молча отдает его мне, наблюдая, как я переворачиваю его в ладони. Кожа полопалась, но сохранилась в целости и сохранности.

Но сейчас, когда я держу его в руках, я не уверена.

— Он выглядит точно так же, как тот, что я подарила ей на шестнадцатый день рождения, — говорю почти шепотом. — Я купила его, потому что она любила горы. Она носила его постоянно… а потом перестала. Я думала, она его потеряла.

Только я почти уверена, что металл был золотым, а не серебряным, а на амулете было две горные вершины, а не одна.

Дженсен смотрит мне в глаза, и я вижу в них… тревогу? Сочувствие?

— Обри…

— Может быть, она была здесь, — мой голос звучит увереннее, во мне нарастает убежденность. — Разве это не слишком большое совпадение? Это было ее особое место, Дженсен. Она выбрала это место. Она посадила эти цветы.

Он не спорит, но я чувствую его сомнение. Я знаю, о чем он думает. Я вижу только то, что хочу видеть.

И он, вероятно, прав.

— Вопрос в том, зачем прятать браслет таким образом?

Я провожу большим пальцем по амулету.

— Может быть, она не прятала. Может быть, он сломался и упал. Или…

— Или кто-то другой положил его туда, — заканчивает Дженсен за меня.

Эта мысль посылает неприятный холодок по моей спине, несмотря на теплый день. Я осматриваю небольшую поляну, пытаясь увидеть ее глазами Лейни — уединенное место в дикой природе, место, где можно соединиться со своей одержимостью. Место, где никто не услышит ее крик.

Адам сделал это?

Адам убил ее и попытался скрыть улики?

Я пытаюсь посмотреть по-другому.

Как на место преступления.

Дженсен идет вглубь пещеры, где темнее.

— Здесь что-то еще есть.

Я иду за ним, пряча найденный браслет в карман. В полумраке я вижу на стене какие-то отметки, рисунки и что-то похожее на зарубки. Одни более старые, другие совсем свежие.

— Может, это записи группы Доннера, — тихо говорит Дженсен. — Некоторые из этих отметок совпадают с теми, что были найдены в местах их стоянок, где они вели счет дням. Но вот эти… — он указывает пальцем на свежие царапины, не касаясь камня. — Им не больше пяти лет.

Зарубки сгруппированы, некоторые перечеркнуты, другие нет. Под ними странные символы, геометрические узоры, которые повторяются.

— Что это значит? — спрашиваю я.

Дженсен сжимает челюсти.

— Трудно сказать. Может, кто-то проводил здесь исследования. Или это историческая реконструкция. Или…

— Или что?

Он колеблется.

— Группа Доннера занималась не только выживанием. Ходили слухи… легенды о том, что с ними произошло. О том, кем они стали.

— Ты говоришь о каннибализме? — я слышала эту историю от Лейни.

— Местные племена говорили, что употреблять в пищу человеческое мясо — это табу. Что это меняет человека. Не только духовно и морально, но и физически, — его голос становится тише, почти благоговейным. — Говорят, что у гор есть сила… что они сохраняют то, что должно быть потеряно, и превращают то, что не должно меняться.

Поднимается ветер, по коже бегут мурашки. В гроте вдруг становится тесно и темно, словно мы в ловушке.

— Говорят, там был младенец, — продолжает Дженсен. — Джозефина МакАлистер. Ее мать, Амелия МакАлистер, умерла. О родах никто не знал, а семья МакАлистеров отдалилась от остальных, построив свой дом в миле от них. Они стали подозрительными, набожными. Может, из-за каннибализма, может, из-за внутренних ссор. Но ходили слухи, что младенец выжил. Спасатели нашли его, но девушка, которая его отдала, была слишком юна, чтобы быть матерью и не говорила им, чей это ребенок, а только то, что это Джозефина, хотя люди вскоре это выяснили. Прежде чем они успели помочь ей, она убежала в лес и больше не появлялась.

Я вспоминаю свой сон.

Младенец на руках у Лейни.

Глаза того же цвета, что и у лошади.

— Так и не смогли доказать, что Джозефина была дочерью Амелии МакАлистер, — продолжает он, — хотя, похоже, девушкой, которая отдала ребенка, могла быть Нора, ее племянница. Как бы там ни было, ходят легенды, что ребенок никогда не был нормальным. Он был травмирован вещами, которые ни один ребенок не должен помнить.

Я моргаю, глядя на него.

— Какое отношение все это имеет к нашей истории?

Он пожимает плечами.

— Прямого — никакого, но эта история похоронена и мало кому известна. Все легенды имеют под собой реальную основу, Блонди. Может, твоя сестра искала именно это.

Я качаю головой, пытаясь понять.

— Даже если Лейни и знала какую-то легенду о младенце, она никогда не говорила мне об этом.

— Я говорю это к тому, что существуют гораздо более страшные истории, чем те, что мы знаем, и я думаю, что твоя сестра искала что-то, выходящее за рамки официальной версии, — он замолкает, потирая губы. — Одержимость может сломать человека. Но она может и привести к правде.

Я удивлена. Только что он был сдержанным и логичным, а теперь, кажется, верит в мифы.

— Ты слышал об этом в своей семье? Ты знаешь правду?

— Я слышал вещи, от которых ты обмочишь штаны, — говорит он таким тоном, что у меня по коже бегут мурашки.

— И ты расскажешь мне? — спрашиваю я недоверчиво.

— Если придет время. И если ты будешь готова.

Теперь я злюсь. Хочу сказать ему, что он несет чушь, но он отворачивается и осматривает пещеру.

— Пора уходить. Нас, наверное, уже ищут.

Несмотря на то, что он меня раздражает, я не хочу уходить. Я чувствую себя ближе к Лейни, чем когда-либо.

— А как же фотографии? Мы же должны задокументировать это место.

— Я все уже сделал, — он показывает на телефон в кармане. — Пока ты разглядывала браслет.

Эффективно. Чего еще можно было ожидать?

Я в последний раз смотрю на цветы. Синие лепестки поворачиваются к солнцу. Цветы Лейни. Посаженные там, где им не место, и вопреки всему растущие.

— Как ты думаешь… она ещё жива? — Вопрос вырывается непроизвольно. Я знаю, как это наивно и глупо. В глубине души я знаю ответ.

Лицо Дженсена смягчается. — Я думаю, нам нужно продолжать поиски.

Это не ответ, но я понимаю, почему он не хочет давать ложную надежду. Ведь совсем недавно я смирилась с тем, что найду лишь ее останки. Но браслет, цветы, странные знаки — все говорит о том, что здесь кто-то был. Как будто это послание, которое кто-то оставил.

Мы возвращаемся в лагерь. Я иду, погрузившись в свои мысли, и в то же время ощущаю присутствие Дженсена. Его уверенность, то, как он осматривает лес. Прежнее влечение сменилось профессионализмом, и я не понимаю, хорошо это или плохо.

— Так что ты знаешь об этом ребенке? — спрашиваю я. — О легенде, о Джозефине МакАлистер? Или это тоже из той серии вещей, от которых я должна буду обмочить штаны, и которые я не могу услышать, пока не буду готова?

Дженсен останавливается и смотрит на меня изучающим взглядом.

— Что конкретно тебя интересует?

— Все. Если Лейни этим интересовалась, я должна понять, что она искала.

Он молчит, подбирая слова.

— Официальная версия гласит, что Джозефина была младенцем, родившимся во время тех событий. Она выжила и позже была удочерена.

— Но?

— Но местные предания гласят, что она родилась в ночь, когда ее мать изменилась. Что-то попало в кровь Джозефины. Голод, как они его называли. Человек… но с изъяном.

— Во что превратилась ее мать? — спрашиваю я, хотя часть меня содрогается от этой мысли.

— В существо, жаждущее человеческой плоти. И передавшее этот голод по наследству.

Меня пробирает дрожь, несмотря на тепло солнца. Его слова пробуждают кошмары, дремавшие в моем подсознании.

— Что-то вроде… зомби? — с опаской спрашиваю я.

Дженсен усмехается краем губ.

— Это современное название. У коренных жителей были другие имена. Поселенцы называли их «одержимыми».

— И ты в это веришь? — я не могу скрыть скептицизм.

— Я верю, что у гор есть тайны. — Он смотрит мне прямо в глаза. — Я верю, что твоя сестра искала ответы о своей семье. Возможно, о связи с этими местами.

— Это абсурд, — усмехаюсь я. — Мы не имеем отношения к группе Доннера, — но я вспоминаю одержимость Лейни, её слова о том, что горы зовут её…

И вспоминаю нашу мать.

— Ты уверена? — тихо спрашивает Дженсен. — Ты изучала свою родословную?

— Мама умерла, когда мы были маленькими. Отец никогда не рассказывал о предках. Только… — я сглатываю, в горле пересыхает.

— Только что?

— Мама… у нее было не все в порядке с головой. Шизофрения, так врачи говорили. Помню ее только на таблетках, всегда, — говорю я, и голос звучит чужим. — Она твердила о травме. О передающейся из поколения в поколение. Но это бред какой-то, мои дедушка с бабушкой души друг в друге не чаяли, и меня любили. Я любила их всем сердцем, пока они не умерли, когда я была еще подростком.

— Как ваша мама умерла? — осторожно спрашивает Дженсен.

— Покончила с собой, — выдыхаю я. — Наглоталась таблеток. Написала, «простите, но это единственный шанс обрести покой».

Дженсен смотрит на меня с сочувствием, его взгляд словно хочет пробраться в мою душу.

— Мне очень жаль.

Я пытаюсь отмахнуться. Как научилась говорить о Лейни спокойно, так и научилась говорить о матери.

— Все в порядке.

Мы молчим, пока идем. Вдруг Дженсен тихо произносит:

— Иногда кровь хранит то, что забывает разум, — тихо говорит Дженсен, и его слова звучат как заклинание.

Мы доходим до нашего лагеря. Коул разжигает утренний костер, Элай проверяет запасы. Рэд, развалившись у дерева, точит свой нож. Хэнка нигде не видно, вероятно, он проверяет периметр или отошел по нужде.

Элай хитро ухмыляется. В его взгляде читается двусмысленность.

Внутри все сжимается от досады. После шуток Рэда о том, как Дженсен меня согревал, начинаю подозревать, что они всё знают. Боже, надеюсь, что это не так. Я просто умру от стыда.

— Может, еще кофе заварим и яичницу сделаем, прежде чем двинемся дальше? — Дженсен легко переключается на роль командира. Но, когда мы выходим на поляну, он едва касается моей руки. Прикосновение такое мимолетное, что я могла бы его вообразить, если бы не это приятное тепло, которое остается на коже.

Я засовываю руку в карман и сжимаю браслет. Какие бы тайны ни скрывали эти горы — и что бы ни скрывал от меня Дженсен — я чувствую, что стала немного ближе к сестре.

И, возможно, к пониманию того, зачем она вообще сюда приехала.

13

—

ОБРИ

После быстрого завтрака мы собираем вещи, складываем палатки и седлаем лошадей. Я второй раз затягиваю подпругу Дюка, когда рядом появляется Дженсен и критически оценивает мою работу.

— Я прошла проверку? — спрашиваю я.

— Подпруга неравномерно затянута. Сдвинь вперед, — его руки касаются моих, когда он ослабляет подпругу, и от этого мимолетного прикосновения по моей руке пробегает тепло.

Он поправляет седло и снова затягивает подпругу, а потом смотрит на меня изучающе. А я стараюсь не смотреть в его глаза, цвета мха на соснах.

— Ты готова к тому, что нас ждет?

— Я пережила вчерашний день. Конечно, все болит, но я выдержу.

— К тому, что мы можем найти, — его голос становится тише, словно он говорит только для меня. — Этот перевал — не просто место, Обри. Это граница.

Не успеваю спросить, что он имеет в виду, как Элай кричит, что все готово, и Дженсен отворачивается. Момент упущен.

Начало тропы полого поднимается вверх, вдоль ручья Доннер, между соснами и пихтами. Утреннее солнце пробивается сквозь ветви, раскрашивая землю под ногами танцующими солнечными зайчиками. В других обстоятельствах все это было бы прекрасно. Умиротворяюще.

Но от тишины, повисшей над нашей группой, веет чем-то тревожным. Каждый погружен в свои мысли, и слышно лишь скрип кожи, мерный стук копыт по земле и иногда фырканье лошадей.

Дженсен и Джеопарди возглавляют наше небольшое шествие, словно слившись в единое целое. Я еду на Дюке следом, за мной Элай. Рэд и Коул едут рядом там, где позволяет тропа, внимательно осматривая лес вокруг. Хэнк замыкает колонну, с винтовкой на коленях и напряженной спиной.

Примерно через час мне становится жарко, я снимаю куртку и привязываю ее к поясу. Тропа становится круче, поднимаясь вверх по склону горы. Деревья редеют, открывая вид на долину внизу, словно зеленое лоскутное одеяло, на котором видны дома и сверкающая гладь озера Доннер.

— Это старая дорога, построенная в 1863 году, — произносит Дженсен, стараясь перекричать усиливающийся ветер. — Когда-то она соединяла шахтерские городки с железной дорогой.

Мы едем вдоль этой дороги довольно долго, и я удивляюсь, что вокруг нет ни туристов, ни признаков цивилизации. Тропа снова сужается, и нам приходится вытянуться в линию. Чем выше мы поднимаемся, тем воздух становится разреженнее, и каждый вдох дается с трудом. Бока Дюка тяжело вздымаются, от его шкуры поднимается пар, и чем выше мы поднимаемся, тем холоднее становится воздух.

Дженсен невзначай упоминает, что мы на высоте около двух тысяч метров, меняется лес. Мои познания ботаники из колледжа позволяют мне определить сосны скрученные и горные тсуги, хотя гранитных скал и низких, изувеченных ветром кустарников, кажется, становится больше. Тропа древняя, выдолблена тысячами колес повозок и стоптана бесчисленными ногами за полтора века.

Когда мы огибаем один из таких выступов, Хэнк кричит. Я поворачиваюсь в седле и вижу, как он резко одергивает лошадь, которая нервно переступает под ним.

— Стой! — кричит он напряженным голосом.

Дженсен поднимает руку, останавливая нашу колонну.

— Что такое?

Глаза Хэнка смотрят на скалы над нами.

— Мне показалось, там что-то двигалось.

Мы все следуем за его взглядом, но на гребне ничего нет, только ослепительное голубое небо.

— Наверное, просто сурок, — пренебрежительно говорит Рэд. — В следующий раз пристрели его.

— Что? — говорю я Рэду, бросая на него презрительный взгляд.

— Вредители, — с ухмылкой говорит Рэд.

— Вредители здесь — это люди, — пренебрежительно говорит Дженсен. Хоть в этом он со мной согласен.

— Это был не сурок, — настаивает Хэнк. — Слишком большой. Может быть, горный лев.

Дженсен изучает гребень, прищурив глаза.

— Мы на их территории. Будьте бдительны, продолжаем движение.

Но я замечаю, как его рука тянется к винтовке в ножнах, как он ждет, пока Хэнк займёт позицию, прежде чем снова подтолкнуть Джеопарди вперед.

Следующий час проходит в повышенной бдительности, лёгкий ритм нашего утреннего путешествия сменяется напряжённой тишиной и настороженными взглядами. Вероятно, не я одна думаю, что на нас вот-вот нападёт горный лев. Ветер усиливается, неся с собой холод, которого раньше не было, и я снова надеваю куртку. Кажется, завтра придётся доставать пуховик.

Даже Дюк, кажется, чувствует растущее напряжение, его уши дергаются вперед-назад, ноздри раздуваются, когда он проверяет воздух. Я глажу его по шее, бормоча успокаивающие слова, в которые не совсем верю.

Мы останавливаемся, чтобы дать лошадям отдохнуть, на том, что Дженсен называет серединой пути — небольшом плато с ручьем, стекающим с ледника выше. Высота дает о себе знать и лошадям, и нам. Каждое движение требует больше усилий, каждый вдох с трудом дается.

Я соскальзываю со спины Дюка, и ноги протестуют после нескольких часов в седле. Земля кажется неустойчивой под ногами, и я не могу понять, от усталости это или от высоты.

— Пей, — говорит Дженсен, появляясь рядом с бутылкой воды в руке. — Маленькими глотками. Высотная болезнь — это не шутки.

Его забота застает меня врасплох, словно обо мне нянчатся.

— Я в порядке. Мы же почти у перевала, верно? Я проезжала там на машине на днях, — но я беру бутылку, и наши пальцы случайно касаются друг друга. У него руки теплые, несмотря на холод.

— Ездить по горам на машине и на лошади — это совсем разные вещи. Тебе кажется, что ты просто сидишь в седле, а Дюк везет тебя сам, но ты тоже тратишь силы.

— Поэтому все ковбои такие накачанные? — поддразниваю его, вспоминая его тело утром, и как чувствовала его мышцы под своими пальцами.

Он улыбается, и глаза загораются, от этого дышать становится еще труднее.

— Нет, — говорит он. — Это у меня от природы.

Он уходит проверять лошадей, оставляя меня в странной тоске. Делаю маленькие глотки, как велел Дженсен, и наблюдаю, как остальные расположились на отдых. Рэд и Коул шепчутся у ручья, Элай поправляет поклажу на муле. А Хэнк…

Хэнк стоит на краю, смотрит в сторону, откуда мы пришли, весь напряженный.

Любопытство берет верх, хотя от него у меня все еще бегут мурашки по коже.

— Что-то видишь?

Он вздрагивает от моего голоса.

— Женщина, ну нельзя же так подкрадываться!

— Прости, — смотрю туда, куда и он. Тропа вьется, как лента, среди скал. Ничего не двигается, только тени облаков скользят по склонам. — Что высматриваешь?

— Мне все кажется, что за нами кто-то следит, — тихо говорит он, и в голосе слышна тревога, которой раньше не было. — Весь день что-то мерещится.

По спине пробегает холодок.

— Что именно?

Он бросает на меня быстрый взгляд и отворачивается.

— Движение. Краем глаза. Но когда поворачиваюсь, никого нет.

— Может, просто олени. Или тени… сурки, — пытаюсь пошутить.

— Да… — он не смеется, и в голосе нет уверенности. — Ты тоже это чувствуешь, да? Словно за нами наблюдают.

Хочется сказать, что это чушь, но я и сама с тех пор, как мы выехали из лагеря, ощущаю это. Чувство, словно кто-то невидимый следит за нами.

— Просто кажется, — говорю я, пытаясь успокоить себя больше, чем его. — Или горный лев, как сказал Дженсен.

Хэнк смеется, но в этом смехе нет ничего веселого.

— Ага, кажется.

Прежде чем я успеваю ответить, Дженсен кричит, что пора двигаться. Отдых окончен.

Вернувшись в седло Дюка, я невольно окидываю взглядом тропу позади, пытаясь понять, что так напугало Хэнка. Пейзаж кажется пустынным: скалы, кустарник, клочки снега меж редких сосен. Но что-то привлекает мое внимание рядом с группой валунов — мелькнувшее движение, настолько мимолетное, что можно было бы и вообразить.

Но напряжение Дюка я точно не придумала, ощущая дрожь, бегущую по его сильному телу.

— Спокойно, — шепчу я, поглаживая его по шее. Но мое сердце уже бешено колотится, словно барабан, о ребра.

Тропа становится все круче по мере того, как мы поднимаемся выше, хотя она достаточно широка, чтобы нам не приходилось ехать друг за другом. Ветер воет вокруг скал, разнося запах снега. Лошади с трудом преодолевают подъем, их дыхание затруднено, бока мокрые от пота, несмотря на усиливающийся холод.

Мы пересекаем особенно опасный участок, где тропа вплотную прилегает к склону горы, а справа — крутой обрыв, когда Дюк внезапно упирается, отказываясь двигаться дальше.

— Все в порядке? — кричит Дженсен, ожидающий нас за поворотом.

— Он не двигается с места, — говорю я, стараясь скрыть панику в голосе, пока Дюк нервно переступает с ноги на ногу, опасно близко к краю.

Дженсен одним плавным движением спешивается, привязывая поводья Джеопарди к седлу, прежде чем подойти ко мне.

— Что такое?

— Не знаю. Он просто остановился.

Дженсен берет Дюка за уздечку, говоря с ним тихим, успокаивающим голосом. Глаза лошади закатываются, показывая белки, но под опытной рукой Дженсена он постепенно успокаивается.

— Что-то его напугало, — бормочет Дженсен почти про себя. Его взгляд сканирует скалы над нами, узкую тропу впереди.

И тут я вижу. Тень, движущуюся среди валунов в пятидесяти ярдах впереди. Не тень от облака. Не птица. Что-то большое.

Что-то, двигающееся с определенной целью.

Напоминающее мне дикую лошадь.

— Дженсен, — шепчу я, кивая в том направлении.

Он смотрит туда же, и его тело замирает. На мгновение мне кажется, что он отмахнется, скажет, что ничего нет. Но вместо этого он медленно тянется к ножу на поясе.

— Всем оставаться на месте, — приказывает он ровным голосом. — Элай, принеси мою винтовку.

Тень снова мелькает, и я пытаюсь разглядеть ее получше в ярком свете солнца, но она неестественно плавно скользит между камнями. Медведь? Пума? Но движения не такие. И не как у лошади. Что-то неправильное, от чего у меня мурашки бегут по коже.

А потом все исчезает, скрывшись за гранитным выступом.

Появляется Элай с винтовкой Дженсена, его лицо сурово. Они обмениваются многозначительным взглядом, который я не могу понять.

— Что это было? — спрашиваю я, и мой голос звучит слишком тихо.

— Наверное, просто олень, — отвечает Дженсен, но винтовку не опускает. — Тропа впереди сужается. Поедем друг за другом, медленно и аккуратно. Элай, иди первым. Я — последним.

Все быстро перестраиваются, без лишних слов занимая свои места.

Но, продвигаясь вперед, я не могу избавиться от чувства, что нас подгоняют, направляют по этой древней тропе навстречу чему-то. Я понимаю, что эта мысль иррациональна, она — результат высоты, усталости и заразной паранойи Хэнка.

Но рассудок не в силах унять нарастающую тревогу, а вчерашний разговор с Дженсеном о «преобразившихся» туристах, равно как и ночное нападение бешеной лошади, отнюдь не вселяют оптимизм.

Небо меняется прямо на глазах, по мере того как мы приближаемся к вершине. Яркая синева сменяется полосами высоких перистых облаков, которые мчатся по небу, то погружая пейзаж в тень, то вновь заливая его светом. С каждым порывом ветра, становящегося все более резким, ощущается заметное падение температуры.

— Погода меняется, — ворчит Коул, когда мы делаем небольшую передышку, чтобы дать лошадям отдышаться. — В прогнозе не было никаких штормов.

— Горы сами создают свою погоду, — отвечает Элай, вглядываясь в темнеющий горизонт за горными вершинами. — Нам необходимо достичь перевала до начала бури.

Дженсен, сохраняющий зловещее молчание с тех пор, как Дюк взбесился, кивает в знак согласия.

— Еще час, может быть, и меньше, если мы поднажмем.

Я перестала притворяться, что высота не оказывает на меня никакого влияния. Моя голова пульсирует с каждым ударом сердца, и мир кажется немного сюрреалистичным: слишком четкие контуры, слишком яркие цвета. Механически делаю несколько глотков воды, зная, что обезвоживание только усугубит ситуацию, и разминаю отекшие конечности, сидя на земле рядом с Дюком, который жует редкую траву.

— Как ты себя чувствуешь? — внезапно спрашивает Дженсен, появившись рядом со мной.

— Нормально, — отвечаю я, хотя мой голос звучит немного более сдавленно, чем я ожидала.

Он пристально смотрит на меня, явно не веря.

— Мы уже почти добрались. Совсем немного осталось. Ты молодец, Блонди.

Его слова вызывают у меня улыбку и странное покалывание в животе. На самом деле это немного жалко, учитывая то, как он вел себя со мной этим утром. Каждый раз, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что все произошло во сне. Неужели это действительно было?

Неожиданно раздается крик Хэнка, в его голосе слышится тревога.

— Смотрите!

Мы все поворачиваем головы в ту сторону, куда он указывает, и видим, как тропа изгибается и исчезает за поворотом. Сначала ничего нет. Но затем в поле зрения появляется силуэт, далекий, но вполне узнаваемый. Фигура стоит неподвижно на тропе.

— Это… человек? — спрашивает Рэд, щурясь от солнца.

Невозможно разглядеть фигуру с такого расстояния, но что-то в ее неподвижности вызывает у меня озноб. Ни один турист не стал бы так стоять, совершенно неподвижно, в такой холодный и пронизывающий ветер.

И, кажется, что он смотрит прямо на нас.

Дженсен поднимает винтовку и прицеливается, и на мгновение я боюсь, что он выстрелит в этого человека. Затем его челюсти сжимаются, и он опускает винтовку.

— В седла! — рявкает он, его голос звучит отрывисто и жестко. — Сейчас же.

— Что это? — спрашиваю я, но он уже садится в седло Джеопарди. — Кто там?

— Обри, быстро!

Срочность в его голосе заставляет меня действовать без лишних вопросов. Я карабкаюсь на Дюка, с трудом сдерживая стон от ломоты в мышцах. Остальные без колебаний следуют его приказу, и только я осмеливаюсь задать вопрос о внезапной смене настроения Дженсена.

Мы срываемся с места и начинаем двигаться вперед с такой скоростью, что это кажется безрассудством, учитывая узкую тропу и крутые обрывы. Лошади, чувствуя нашу тревогу, прижимают уши и раздувают ноздри. Дюк дважды чуть не спотыкается на осыпи, и я прилагаю все усилия, чтобы удержать его на тропе.

— Его больше нет, — говорит Коул, но никто не отвечает. Мы тоже не оглядываемся, просто продолжаем двигаться вперед.

Тропа огибает массивный выступ скалы, а затем начинается последний подъем к гребню. По мере того как мы поднимаемся, ветер меняется, теперь неся запах дизеля и асфальта — резко современное, но долгожданное вторжение, которое сигнализирует о том, что мы приближаемся к межштатной автомагистрали 80, которая сейчас пересекает перевал Доннер.

— Почти на месте, — кричит Дженсен, хотя его голос почти теряется в порывах ветра.

Вершина появляется внезапно, когда мы преодолеваем последний подъем — седловина между пиками, где горы ненадолго расступаются, открывая проход с одной стороны на другую. Вид захватывает дух — и в прямом, и в переносном смысле, на этой высоте: стально-синее озеро Доннер внизу, бесконечная вереница гор Сьерры, тянущаяся до самого горизонта, и далекая лента автомагистрали, прорезающая перевал.

Но больше всего мое внимание привлекает то, что находится прямо перед нами — ряд темных проемов, высеченных в склоне горы. Тоннели, чьи входы напоминают зияющие раны на бледном граните.

— Старые железнодорожные тоннели, — поясняет Элай, заметив мое выражение лица. — Построены в 1867 году, заброшены, когда в 90-х годах изменили направление железной дороги.

— Мы собираемся туда? — от перспективы войти в эти темные пасти мое сердце начинает биться еще быстрее, несмотря на уродливые следы цивилизации — бесчисленные граффити на камнях.

— Это самый быстрый путь, — говорит Дженсен, хотя его лицо выражает беспокойство. — А когда погода меняется, скорость — это хорошо. Нам нужно проехать всего несколько тоннелей, а затем мы снова выйдем на открытую тропу.

«И пока за нами кто-то гонится», — думаю я.

Словно в ответ на слова Дженсена, ветер усиливается, принося с собой первые колючие крупинки мокрого снега.

Буря надвигается быстрее, чем мы предполагали.

— Похоже, у нас нет особого выбора, — констатирует Рэд, глядя на темнеющее небо.

— В тоннели — по одному. Держитесь вместе, не отставайте, — приказывает Дженсен. Он смотрит мне прямо в глаза и серьезно говорит: — В темноте лошади легко пугаются, а мы не знаем, что там внутри. Это популярное место среди туристов. Могут быть подростки. Держи Дюка крепче.

Я киваю, сглатывая ком в горле. Есть что-то первобытное в страхе перед темными, замкнутыми пространствами, что-то, что идет вразрез с разумом и затрагивает древние инстинкты. Честно говоря, я даже рада, что там могут быть дети, это хоть как-то разбавит гнетущую атмосферу, ведь все существа, которых мы встречали до этого, были лишь тенями.

— Доставайте фонарики, — приказывает Дженсен, доставая свой из кармана. — Элай, иди первым. Я буду замыкающим.

Мы перестраиваемся, Элай выходит вперед, прорезая лучом мощного фонарика сгущающуюся тьму. Я занимаю позицию за ним, а за мной следуют Рэд, Коул и Хэнк. Дженсен идет последним, его присутствие за спиной немного успокаивает, хоть и не хочется в этом признаваться.

По мере того как мы приближаемся к ближайшему тоннелю, температура резко падает, воздух становится плотным, словно оказывающим сопротивление. Лошади становятся все более нервными, фыркают и мотают головами. Все тело Дюка дрожит подо мной, и мне приходится приложить все усилия, чтобы заставить его двигаться вперед.

— Спокойно, мальчик, — шепчу я, поглаживая его по шее. — Это всего лишь тоннель. Нечего бояться.

Но, когда тьма поглощает нас целиком, я понимаю, что сама не верю в свои слова.

Внутри туннеля на удивление сухо, но тьма кромешная, лучи фонарей создают узкие коридоры видимости, которые мало что делают, чтобы рассеять подавляющую черноту, давящую со всех сторон. Температура резко падает, холод проникает сквозь слои одежды и оседает на коже, как влажный шелк.

Туннель шире, чем я ожидала, он предназначен для вагонов, но потолок кажется угнетающе низким. Где-то в темноте капает вода, звук странно отражается, поэтому невозможно определить его источник. Копыта наших лошадей создают глухую, ритмичную перкуссию, которая отскакивает от каменных стен, умножаясь, пока не кажется, что нас сопровождает невидимое стадо.

— Береги голову, — кричит Элай, его голос напряжен. — Потолок местами опускается.

Я инстинктивно пригибаюсь, хотя его фонарик не освещает ничего, кроме пустого пространства наверху. Луч света выхватывает древние деревянные опоры через равные промежутки, дерево почернело от возраста и влаги. Граффити покрывают стены, некоторые свежие, другие выцвели. Имена, даты, символы. Поколения людей, отмечающих свой проход через эту рукотворную пещеру.

Воздух имеет металлический привкус, с оттенком дизельных паров и чего-то более старого, затхлого. Запах десятилетий тьмы.

Я довольно хорошо переношу тесные, темные пространства, но здесь клаустрофобия начинает нарастать.

— Долго ещё ехать? — спрашиваю я, и мой голос звучит неестественно громко.

— Не знаю, метров двести, — отвечает Элай. — Первый — самый короткий.

— Первый? — переспрашиваю я, и у меня все сжимается внутри. — Сколько их всего?

— Семь штук, — говорит он, и сердце у меня падает. — Некоторые соединены, некоторые разделены небольшими участками открытой местности. Надеюсь, там с погодой будет получше.

Осознание того, что нам предстоит провести много времени в этих мрачных проходах, ложится тяжким бременем. Я стараюсь сосредоточиться на ровном ритме движения Дюка, на его ощутимом присутствии рядом. И на том, что Дженсен едет позади.

Мы проехали примерно половину первого туннеля, когда в свете фонаря Элая что-то блеснуло. Две точки, словно глаза, светятся и тут же исчезают.

— Стоять! — кричит Элай и поднимает руку. Мы останавливаемся. Внезапная тишина пугает больше, чем стук копыт.

— Что там еще? — спрашивает Коул раздраженным шепотом.

Элай не отвечает, луч его фонаря методично скользит по туннелю. Кажется, проходит целая вечность. И вдруг свет снова выхватывает отражение, как будто чьи-то глаза ловят луч.

— Там кто-то есть, — говорит Элай, и хотя он старается говорить спокойно, чувствуется его напряжение.

Я слышу, как позади меня Дженсен взводит курок.

— Эй! — кричит Элай в темноту. — Назовите себя!

В ответ — лишь гнетущая тишина.

Сердце начинает биться быстрее, в висках стучит. Я пытаюсь разглядеть хоть что-то за лучом фонаря, но тьма поглощает свет.

Впереди какое-то движение — тень отделяется от непроглядной тьмы. Затем голос эхом прокатывается по туннелю.

— Кто там? — спрашивает голос.

Фигура выходит на свет наших фонарей, и я почти кричу, пока не вижу, что это мужчина лет тридцати, одетый в походную одежду, с налобным фонарем. Он прикрывает глаза от нашего света, выглядит смущенным и немного настороженно смотрит на нашу компанию.

— Ох, вы меня перепугали, — говорит турист, опуская руку. — Не ожидал здесь кого-нибудь встретить, тем более столько всадников.

— Мы просто едем мимо, — говорит Элай. Его тон нейтральный, но я слышу в нем предупреждение незнакомцу: не задавай вопросов.

Турист, кажется, чувствует напряжение. — Хорошо, не буду вас задерживать. Быстро надвигается шторм. — Он прижимается к стене туннеля, чтобы мы могли проехать. — В этих старых туннелях во время дождя быстро поднимается вода. Не советую здесь оказаться в такую погоду.

— Мы учтем это, — говорит Элай, подталкивая свою лошадь вперед.

Когда я проезжаю мимо туриста, наши глаза на мгновение встречаются. В его взгляде нет ничего угрожающего, только обычное человеческое любопытство, возможно, немного беспокойства о нашем явном волнении. Но часть меня хочет пойти с ним. Впервые с тех пор, как я наняла Дженсена, я начала сомневаться в своем решении. Отдых в кемпинге с жареными хот-догами кажется намного более привлекательным, чем то, во что превратилось это путешествие.

Дженсен последним проезжает мимо него, и я слышу, как он что-то бормочет, но я не могу разобрать. Ответ туриста такой же тихий, но в его голосе чувствуется удивление, возможно, тревога.

Затем мы продолжаем ехать в туннель, оставляя туриста позади. Тьма поглощает его в считанные секунды.

Следующая часть туннеля длиннее, и тьма кажется еще более темной. Стены становятся ближе, древняя каменная кладка скользкая от влаги. В лучах фонарей сверкают льдинки, и лошади осторожно ступают копытами.

— Этот холод неестественный, — бормочет позади меня Хэнк. — Не для октября.

Никто не возражает. Температура действительно упала намного ниже, чем должна быть, даже с учетом высоты и приближающейся грозы. Мое дыхание превращается в пар, влага кристаллизуется в луче фонарика, и я слегка дрожу.

— Почти дошли, — кричит Элай, его голос кажется странно приглушенным в этом плотном воздухе.

Впереди появляется слабый серый свет, конец туннеля, хотя с этого расстояния невозможно сказать, выходит ли он на дневной свет или в другой туннель. Лошади немного ускоряются, им, как и всем нам, не терпится вырваться из этой угнетающей тьмы.

И потом я кое-что слышу.

Тихий скребущий звук, как будто кто-то царапает камень ногтями, идущий откуда-то сзади. Я поворачиваюсь в седле. Позади нас только пустой туннель.

— Ты это слышал? — спрашиваю я Хэнка, который едет прямо за мной.

Но ответа нет.

— Хэнк? — зову я, на этот раз громче.

Тишина.

— Какого черта? Куда он делся?

Я натягиваю поводья Дюка, разворачивая его. Коул и Рэд уже проехали мимо меня, двигаясь к усиливающемуся свету впереди. Только Дженсен остался позади, направив луч фонаря вниз.

— Где Хэнк? — спрашиваю я, изо всех сил стараясь сохранить спокойный тон.

Дженсен осматривает темноту за нами.

— Я проехал мимо него не больше тридцати секунд назад. — Луч света скользит по туннелю. — Хэнк! — кричит он, и его голос эхом отражается от каменных стен, возвращаясь к нам затихающими повторениями. Хэнк… хэнк… эк…

В ответ — только капание воды.

— Нам нужно вернуться, — говорю я.

— Нет. Мы продолжаем двигаться вперед.

— Мы не можем просто его бросить.

— Наверное, отстал, чтобы отлить. Подождем его у выхода из туннеля, — в его голосе не остается места для возражений, но в его глазах я вижу то, чего раньше никогда не замечала. Что-то пугающе похоже на страх.

Вдруг эхом по туннелю разносится звук — отдаленный крик, резко оборвавшийся.

Дженсен резко поворачивает голову, глядя в темноту.

— Вперед, — приказывает он напряженным голосом. — Живо!

Он не ждет моего ответа, подгоняя Джеопарди вперед, мимо Дюка, к приближающемуся свету. Он прищелкивает языком, заставляя обеих лошадей перейти на галоп, так что я мертвой хваткой вцепляюсь в луку седла.

До меня доносится еще один звук, слишком далекий, чтобы точно его понять, но от этого волосы на затылке встают дыбом.

Он низкий и гулкий.

Как зловещий смех.

14

—

ДЖЕНСЕН

— Хэнк! — голос Обри эхом разносится по туннелю, отражаясь от каменных стен и замирая в темноте. Беспокойство в её голосе пронзает ровное капанье воды и приглушенное дыхание лошадей. — Ты слышал это? Мне показалось, я слышала…

Внезапно луч света появляется из-за поворота позади нас. Мгновение спустя Хэнк возникает на своем коне, выглядит виноватым, но явно встревоженным.

— Простите, — бормочет он, подгоняя коня и пытаясь догнать группу. — Приспичило. Не думал, что так быстро хватитесь.

— Господи, — выдыхаю я. Облегчение — да, но еще и злость. — В следующий раз говори, если решил поссать посреди проклятого туннеля. Откуда мне знать, что с тобой стряслось?

Хэнк кивает, но глаза его все время смотрят назад, туда, откуда он приехал. В его взгляде что-то не то. Он смотрит, как загнанный зверь. И до сегодня я бы ни за что не сказал, что Хэнка можно вот так напугать.

— Ты в порядке? — спрашиваю тихо, чтобы остальные не слышали.

Он мнется, пожимает плечами. — Показалось, что-то услышал. Может, эхо или крысы… но… — он обрывает фразу, дрожащей рукой поправляя шляпу. — Надо выбираться отсюда. К черту эти туннели.

Я не давлю. Здесь, в этих местах, лучше не будить страх. Здесь, где тьма живая, где шепоты могут призвать то, что лучше оставить в покое. Киваю на тусклый свет впереди. Там уже видны силуэты остальных.

— Почти вышли. Держитесь рядом, — предупреждаю.

Последний отрезок пути кажется бесконечным. С каждым шагом тени отступают от наших фонарей. Воздух становится плотным, липким, давит на кожу. Даже Джеопарди чувствует это. Под седлом напрягаются мышцы, уши нервно подергиваются.

Скоро все закончится. Уже близко. Эта мысль — как заклинание, с каждым ударом копыт.

Когда мы, наконец, вырываемся на свет, на блеклое, словно выцветшее солнце, это как вдохнуть полной грудью после долгой задержки дыхания. Но облегчение длится недолго. Ледяной ветер обрушивается на нас, в нем — первые колючие снежинки. Погода, которая обещала испортиться, держит свое слово. Говорили, будет ясная погода, но в горах свои законы.

— Нужно идти, — говорю остальным. Они столпились у выхода из туннеля. — До горы Джуда три мили по гребню. Если поторопимся, успеем до наступления темноты.

Рэд скептически смотрит на темнеющее небо.

— В такую погоду? Тропа через час исчезнет из виду.

— Я знаю эти горы, — отвечаю резче, чем хотел. «Лучше тебя», — добавляю про себя. — Я могу найти эту хижину с закрытыми глазами.

Смотрю на часы. 15:18. В октябре темнеет рано. А с этими тучами — и того раньше. От силы часа два светлого времени, если снег не усилится.

— Элай, ты первый, — командую я, подталкивая Джеопарди. — Помнишь дорогу?

Он кивает. Лицо серьезное, как никогда. Он понимает, что на кону, лучше остальных. Он был там, когда все закончилось, много лет назад. Он получил мой звонок, когда телефон чудом поймал сеть. Он помог мне вернуться на ранчо. Полуживому, с бредом о вещах, которых не может быть.

Но они есть. Мы оба это знаем.

Тропа от туннелей идет вдоль старой железной дороги. Примерно полмили. Потом разветвляется в более суровую местность верхних склонов. Мокрый снег переходит в хлопья. Ветер кружит их, лепит на гривы лошадей, на наши плечи. Температура падает быстро, тот колющий горный холод, что просачивается сквозь слои и поселяется в костях.

Обри едет прямо передо мной, ее спина прямая, несмотря на то, что, должно быть, испытывает значительный дискомфорт после двух дней в седле. Дюк осторожно шагает, находя надежную опору на все более коварной тропе.

Эта женщина удивляет меня. Я ожидал жалоб, колебаний, страха. Вместо этого она встречает каждый вызов со сдержанной решимостью, быстро приспосабливаясь к условиям, которые сломали бы большинство. На мгновение я представляю ее дома, на ранчо, вижу, как она с легкостью вписывается в этот образ жизни, но тут же останавливаю себя. Я, может, и поразвлекся с ней, но мы не знакомы, и нужно держать дистанцию.

Эта мысль вызывает угрызения совести. Я отбрасываю их, сосредотачиваясь на немедленной задаче — добраться до укрытия, пока шторм не усилился. Пока не опустилась тьма.

Пока они не вышли на охоту.

Сто тысяч долларов. Вот сколько она платит мне за то, чтобы найти сестру. Достаточно, чтобы погасить большую часть моего долга Маркусу, удержать ранчо на плаву, обеспечить уход за матерью еще на год или больше. Когда она впервые назвала эту цифру, это показалось спасением.

Сейчас, когда мы поднимаемся все выше, в самое пекло шторма, я думаю, стоит ли эта сумма такого риска? Стоит ли вести этих людей… Ее… На территорию тех, кто жаждет человеческой плоти? От кого я едва спасся в прошлый раз.

Тропа становится крутой. Поднимается зигзагами по каменистому склону, к соснам, которые кажутся убежищем. Деревья здесь маленькие, скрюченные ветром, ветви завалены снегом. В просветах между стволами я вижу долину. Она исчезает под белой пеленой.

— Далеко еще? — кричит Коул. Ветер усиливается.

— Мили полторы, может, две, — отвечаю я. — Пойдем по гребню, потом спустимся в долину. Там, у восточного склона, хижина. Защищена от ветра и от… пика.

Если мы доберемся.

Темнеет. Тучи приносят ночь. А с ней — опасность.

Я смотрю на хребет над нами. Ищу движение среди камней и сосен. Пока ничего. Но они там. Смотрят. Ждут.

Маркус бы сейчас надо мной смеялся, если бы видел, как я вздрагиваю от каждой тени, напуганный старыми легендами. Этот криминальный босс превыше всего ценит прагматизм — деньги и власть, которую они дают. Для него мир прост: хищники и жертвы, победители и проигравшие. А то, что происходит здесь, в этих горах, выше его понимания.

То, что чуть не случилось.

Иногда я думаю, а не проще ли быть таким, как он?

— Дженсен, — Элай отстает, чтобы ехать рядом со мной, его голос тих. — Темнеет.

Я киваю, прикидываю варианты.

— Короткий путь через поляны?

— Снега много. Рискованно.

— Рискованнее, если стемнеет.

Элай понимает меня без лишних слов. Знает, чем все может кончиться. Кивает и уходит вперед, ищет еле заметную тропу в соснах. Она выведет нас к перевалу, а там и до хижины рукой подать. Полчаса, и мы будем в тепле.

Я подталкиваю Джеопарди вперед, приближаясь к Обри.

— Здесь тропа становится сложной. Держись ближе.

Она бросает на меня взгляд, снежинки лежат на ее ресницах, щеки раскраснелись от холода.

Чертовски красива.

— Все в порядке? — спрашивает она.

— Просто погода, — лгу я. — Шторм надвигается, и быстрее, чем ожидалось.

Ее глаза смотрят в мои слишком долго, ища правду. Она чувствует, что я что-то недоговариваю, но, к счастью, не настаивает.

Тропа сужается по мере того, как мы поднимаемся, заставляя нас снова ехать один за другим. Снег накопился настолько, что скрывает тропу, но лошади инстинктивно осторожно пробираются вперед. Над нами перевал виден проемом на фоне быстро темнеющего неба. Как только мы его пересечем, мы спустимся в защищенную долину, где нас ждет хижина. Еще полчаса, может, меньше.

Ветер доносит звук — далекий, скорбный плач, который можно принять за вой койота, если не знаешь, что это такое. Моя рука рефлекторно опускается к винтовке в чехле. Позади меня Хэнк бормочет что-то.

— Просто шторм, — кричу я в ответ, и сам в это не верю.

Мы достигаем перевала, когда с неба исчезает последний луч света. Ветер обрушивается на нас здесь во всю силу, ничем не сдерживаемый, бросая снег прямо в лицо. Я ненадолго спешиваюсь, проверяя тропу впереди. Спуск крутой, но проходимый, если идти медленно.

— Всем спешиться и вести лошадей в поводу, — приказываю я. — Слишком опасно ехать верхом.

Никто не спорит. Даже Рэд, который с самого начала похода испытывает мое терпение, понимает, насколько опасен этот спуск. Оступись кто-то — сломанная нога у лошади или всадника станет смертным приговором в этой глуши.

Я беру Джеопарди под уздцы одной рукой, а другую протягиваю Обри, когда она с трудом сползает со спины Дюка. Ее пальцы в перчатках на мгновение сжимают мои, на удивление сильно.

— Смотри под ноги, — говорю я ей. — Держись между мной и Элаем.

Спуск коварен, каждый шаг — это борьба с гравитацией и ненадежной почвой. Снег заполнил углубления между камнями, создавая ложное впечатление твердой земли. Дважды мне приходится ловить Обри, когда она поскальзывается, ее тело на мгновение сталкивается с моим, прежде чем она восстанавливает равновесие. Каждое прикосновение посылает по мне нежелательный импульс, отвлекающий от главного, напоминая о недавних моментах.

Нужно сосредоточиться на выживании. Дойти до убежища. Сберечь этих людей. Сберечь ее.

Вой повторяется, ближе. Не койот. Не ветер. Я притворяюсь, что не слышу, но ускоряю шаг. Лошади нервничают, мотают головами, их глаза полны страха. Они чувствуют, что-то здесь есть и преследует нас в сгущающейся тьме.

— Мы почти на месте, — говорю я, стараясь казаться спокойным. — Еще немного.

Впереди открывается долина, защищенная горами со всех сторон. И там, внизу, — охотничья хижина, которую построил еще мой дед после войны. Прочная, надежная, из камня и дерева, с высокой крышей, которая не боится снегопадов.

Вид хижины приносит облегчение, но я не расслабляюсь. Безопасность еще не достигнута. Только внутри этих стен, с запертыми дверями и горящим светом, мы будем в безопасности.

— Слава богу, — бормочет Коул. Его слова — эхо моих собственных мыслей.

С новыми силами мы пересекаем долину. Усталость отступает перед надеждой на тепло и отдых. Снег валит все сильнее, ветер пронизывает одежду до костей. Хижина — наша цель, темный силуэт в белой мгле.

Приближаясь, я осматриваю ее. Все ли в порядке? Нет ли следов непрошеных гостей? Окна целы, ставни закрыты. Дверь прочная, на снегу нет следов.

— Элай, Коул, заведите лошадей в сарай, накройте попонами. Рэд, помоги открыть дверь, развести огонь.

На удивление, Рэд не спорит. Он следует за мной к двери хижины. Мы никогда не запираем ее. Не хочу пускать сюда чужих, но еще хуже, если кому-то понадобится убежище, а дверь будет заперта. Берусь за ледяную ручку, она поворачивается с трудом. Внутри Рэд принимается за очаг, а я осматриваю дом. Нахожу только пыль.

Хижина не огромная, но для меня — второй дом. Внизу кухня, столовая, гостиная и ванная комната с компостным туалетом (раньше приходилось бегать в уличный туалет, который все еще там стоит), а затем лестница, ведущая наверх, в мансарду, разделенную перегородкой, с кроватью в каждой секции.

Ужин проходит тихо — тушеное мясо из банки, разогретое на плите, сухие галеты, немного горячего шоколада. Рэд и Коул достают старую бутылку ржаного виски, но я отказываюсь. Никто не говорит ничего, кроме самого необходимого. События в туннеле, изнурительный путь через ухудшающиеся условия, изолированность нашей ситуации — все это по-разному давит на нас.

В конце концов Элай выходит кормить лошадей, а Рэд и Коул потягивают свой виски у огня. Хэнк стоит у окна, глядя на улицу, словно ждет, что кто-то заглянет, кто-то, кого он не хочет видеть.

Обри сидит напротив меня за столом, пар от кружки горячего шоколада вьется вокруг ее лица, словно туман. В дрожащем свете лампы тени танцуют по ее чертам, смягчая их, делая ее моложе, более уязвимой. Это иллюзия, я знаю. Нет ничего уязвимого в Обри Уэллс.

Разве что когда мой язык в ней.

— Итак, это твоя семейная хижина? — спрашивает она, нарушая тишину, воцарившуюся в комнате.

Киваю и ставлю пустую тарелку.

— Да. Построена дедом после войны. Раньше мы сюда охотиться приезжали. Ранчо держало скот аж до границы леса.

— Вы проводили здесь много времени в детстве?

— Да. Летом. Отец учил меня всему, — воспоминания всплывают в памяти: летние грозы, тихий голос отца, его рассказы о горах и зверях. — Тогда все было… по-другому.

— Что ты имеешь в виду?

Я смотрю ей в глаза, решая, что можно рассказать.

— Все было проще. До того, как ранчо пришло в упадок, до смерти отца и долгов, которые я до сих пор выплачиваю.

Это слишком личное. Но что-то в ее взгляде заставляет меня говорить правду. Или ее часть.

— Поэтому ты согласился на эту работу? — тихо спрашивает она. — Ради денег?

А разве есть другая причина? Но эти деньги не стоят жизней этих людей. Не стоят ее жизни.

— Поначалу да, — признаюсь я. — Теперь… не уверен.

В ее глазах появляется что-то новое. Удивление? Сочувствие? Или она просто видит меня насквозь?

В любом случае, мне это не нравится.

Наступает молчание, полное невысказанных вопросов. Коул громко зевает, нарушая тишину.

— Кто где спит? — спрашивает он, глядя на лестницу в мансарду.

— В мансарде только две кровати, — отвечаю я, радуясь смене темы. — Тесновато, но можно раскидать спальники на ковре. Обри точно спит на кровати.

— Я лучше внизу, — быстро говорит Обри, уже поднимаясь. — Так больше места.

— Не лучшая идея, — говорю я. — Теплый воздух поднимается вверх. Там будет комфортнее.

Она упрямо качает головой, берет свой спальник из кучи, которую мы притащили на Ангусе, и начинает его раскатывать.

— Я у камина посплю. К тому же, кто-то должен подкидывать дрова.

— Я могу это делать, — предлагаю.

— Тебе нужен отдых больше, чем кому-либо из нас, — возражает она. — Ты знаешь эти горы. Мы полагаемся на тебя.

Здравый смысл в ее словах есть, но я думаю лишь о том, как она будет спать одна внизу, пока мы наверху. Может, ей просто не хочется спать в одной комнате с незнакомыми мужиками? Особенно с таким, как Рэд. Я вижу, как он на нее смотрит, когда думает, что никто не видит. Глаза его горят похотью.

Рэд ловит мой взгляд и ухмыляется, словно знает, о чем я думаю. В моем животе сжимается все от предчувствия опасности. И просыпается собственнический инстинкт. Смешно. Я сам не могу перестать думать об Обри, а тут переживаю из-за Рэда.

Да, мои мысли далеки от чистоты.

— Как знаешь, — говорю я, хотя не хочу ее оставлять. — Но если что-то понадобится…

— Я тебя найду, — заканчивает она фразу и едва заметно улыбается.

Входит Элай, стряхивая снег с куртки. Остальные уже поднимаются в мансарду, споря из-за кроватей. Элай смотрит на меня.

— Что-то еще нужно?

— Нет. Главное, чтобы лошади были накормлены и в тепле. Отдохни.

Он смотрит на меня.

— Иди, — говорю. — Я сейчас поднимусь.

Когда остаемся одни, не хочу уходить. Обри устраивается у огня. Пламя играет в ее волосах, делает их золотыми, подчеркивает линию скул и изгиб шеи.

— Что-то тревожит, ковбой? — спрашивает, не поднимая головы. От ее хриплого голоса кровь приливает в пах.

— Держи дверь запертой, — говорю, собираясь с мыслями. — Не открывай жалюзи, не открывай дверь. Чтобы ты не услышала.

Она поднимает взгляд.

— Что я должна услышать?

— Ветер в этих горах играет злые шутки, — говорю осторожно. — Тебе может показаться, что ты слышишь голоса. Кто-то зовет тебя.

Она изучает меня взглядом.

— Как той ночью?

Она знает ответ.

— Просто запри дверь. И не давай огню погаснуть.

— Ты все еще скрываешь, чего боишься на самом деле, — тихо произносит она. — Что там такое, что тебя так напрягает? Ты избегаешь разговоров.

— Спи, Обри, — говорю я, направляясь к лестнице. — Завтра рано вставать.

— Дженсен, — ее голос останавливает меня. — Спасибо. За то, что привел меня сюда.

Я оглядываюсь. Она так сильно повлияла на меня. Она заставляет меня стремиться к лучшему. Верить в искупление.

— Не стоит благодарности, — предупреждаю я. — Мы еще не нашли твою сестру.

Она смотрит на меня проницательным взглядом, который проникает в самую душу.

— Но мы ее найдем.

Я поднимаюсь по лестнице, не говоря ни слова. С каждым шагом я все дальше от нее, но тот вопрос, который преследует меня три года, настигает снова.

Что сделает Обри, когда узнает правду о своей сестре?

И что она подумает обо мне, когда узнает, что я причастен к этому?