Долина смерти

15

—

ОБРИ

Вскакиваю, на секунду теряя ориентацию, рука ищет несуществующий пистолет. Но в свете камина вспоминаю, где я, и понимаю: меня разбудили шаги на лестнице. Шаги, которые отчаянно пытаются быть тихими.

Сажусь, поворачиваюсь на ковре и вижу Дженсена, спускающегося с последней ступеньки.

— Не хотел тебя разбудить, — тихо говорит он.

— Я и не знала, что уснула, — отвечаю, поглядывая на спальник рядом. Помню, как пошла в ванную, чтобы умыться холодной водой с мылом, потом переоделась в пижаму. Видимо, до спальника добраться так и не смогла.

Дженсен подходит к камину, приседает и подбрасывает дрова. Отблески огня играют на его лице, подчеркивая резкие углы и тени. Надо встать, перебраться в спальник, держать дистанцию. Но вместо этого я остаюсь здесь, наблюдая.

— Не спится? — спрашиваю, обхватывая колени руками. В доме холодно, несмотря на огонь, и я чувствую, какая тонкая моя ночнушка.

— В последнее время сплю мало, — он смотрит на огонь, не на меня. — В этих горах особенно.

Что-то в его голосе заставляет меня присмотреться к нему. Напряжение в плечах. Осторожность в каждом движении. И тень чего-то пережитого в глазах, когда он наконец поворачивается ко мне.

— Что не так с этими горами, Дженсен? — спрашиваю тихо, чтобы не разбудить спящих наверху. — Здесь что-то произошло, да? Что-то, о чем ты молчишь.

Он сжимает челюсти.

— В этих горах всякое случается. Не все истории годятся для сказок на ночь.

— Попробуй рассказать мне, — смотрю ему прямо в глаза, вызывая на откровенность. — Я слышала немало кошмаров.

Сама их пережила.

Он смотрит на меня несколько долгих секунд, огонь отражается в его глазах, а потом идет на кухню. Достает из шкафчика флягу, откручивает крышку и делает большой глоток. Протягивает мне.

Я почти отказываюсь. Должна отказаться. Но что-то в этой ночи, в этом одиночестве, в том, как он на меня смотрит — словно видит меня насквозь — заставляет меня протянуть руку.

Он подходит и передает мне флягу.

— Если бы я тебя не знал, сказал бы, что ты умеешь себя контролировать.

— Ты многого обо мне не знаешь, — говорю, делая глоток. Виски обжигает горло и согревает изнутри. — И я о тебе тоже.

— Может, так будет безопаснее для нас обоих, — он забирает флягу, его пальцы слегка касаются моих. От этого мимолетного прикосновения пробегает искра.

Надо встать и пойти в ванную. Держаться подальше. Его близость, его присутствие мешают мне помнить, зачем я здесь на самом деле. Вместо этого я беру флягу, когда он предлагает, наши взгляды встречаются над горлышком.

— Зачем ты здесь на самом деле, Обри? — его голос становится ниже, грубее. — И не рассказывай мне про сестру. Дело не только в ней.

Этот вопрос застает меня врасплох. Ведь я здесь только из-за Лейни.

Разве нет?

— Может, я от чего-то бегу, — говорю вместо этого. Это лишь часть правды. — Как и ты.

— Что заставляет тебя так думать? — спрашивает он.

Я пожимаю плечами, глядя на огонь.

— Просто такое чувство.

Дженсен отставляет флягу в сторону. Он теперь ближе, хотя я и не заметила, как он подошел. Достаточно близко, чтобы чувствовать исходящее от него тепло, запах сосны и дыма, пропитавший его одежду.

— От чего бежишь ты, Обри Уэллс? — его голос становится мягким, таким, от которого стоит ждать опасности.

Мой пульс зашкаливает. Мы на краю пропасти, и оба это знаем. Надо отступить. Вспомнить причины, почему это полный бред: он что-то скрывает, я тоже, мы в глуши, а его команда спит наверху.

Но меня тянет к нему, словно магнитом, не могу сопротивляться.

То же самое сводило нас вместе раньше.

— Я бегу от своих сожалений, — шепчу я.

Он касается моего лица, его загрубевшие пальцы на удивление нежные. Момент, когда мы замираем на краю. Любой из нас может отступить.

Но мы стоим, как вкопанные.

Его губы находят мои в отблесках огня, и это уже не нежность. Это голод. Животный. Я отвечаю с той же яростью, как вспышка пороха после долгого затишья. Руками вцепляюсь в его плечи, чувствую стальную силу под тканью.

Он толкает меня на ковер, наваливается сверху, и я стону ему в рот. Этот звук, кажется, напоминает ему о ребятах наверху, он отрывается, и его взгляд темнеет от предупреждения.

— Сможешь вести себя тихо? — его хриплый голос вызывает дрожь.

Я киваю, задыхаясь.

— Постараюсь.

— Постарайся изо всех сил.

Он отстраняется, сбрасывает рубашку, штаны. Его член каменный, и слегка подергивается. Я смотрю на него, на каплю смазки на кончике, блестящую в свете огня. Наконец отвожу взгляд и смотрю ему в лицо. Он усмехается, довольный моей реакцией.

Ухмылка исчезает, и он набрасывается на меня. Его губы обжигают мою шею, горячие, властные, и о сдержанности не может быть и речи. Мои пальцы запутываются в его волосах, царапают его спину. Он стонет в горло, и я сдерживаю стон.

Он хватает обе мои руки одной рукой, прижимая их над головой.

— Я что говорил о тишине? — в его голосе сквозит опасная усмешка.

— Я не… — пытаюсь возразить, но он затыкает меня очередным поцелуем.

— Нас поймают, — шепчет он в мои губы. — Может, ты этого и хочешь.

Его рука скользит под мою пижамную рубашку, ласкает голую кожу, дразнит мои твердые соски, и я думаю, может, он и прав. Может, я хочу, чтобы все знали, что я делаю с этим мужчиной, рядом с которым я забываю обо всем.

Он задирает рубашку выше, его губы следуют за рукой.

— Дженсен, — выдыхаю я, и это уже мольба.

Он замирает над моей кожей.

— Хочешь, чтобы я остановился, дорогая? — его слова грубые, неохотные.

— Нет, — быстро отвечаю я, изгибаясь. — Хочу большего.

В ответ он издает стон, больше похожий на рык. Он опускается ниже, обжигая поцелуями мои ребра, живот. Предвкушение того, что будет дальше — обещание в его глазах — перехватывает мое дыхание.

И вот он уже устраивается между моими бедрами с нарочитой медлительностью, и все остальное исчезает.

— Тише, — снова напоминает он, в его голосе слышится злорадное удовлетворение, прежде чем он наклоняется ко мне. Первое прикосновение его языка почти полностью выводит меня из равновесия.

Я прикусываю губу, чтобы не закричать, извиваясь под неумолимым давлением его рта. Слава Богу, что я помылась раньше. Он ни на секунду не ослабляет хватку, его руки сжимают мои бедра, чтобы удержать на месте.

Каждое движение возносит меня все выше, подталкивает меня все ближе к краю, с которого я даже не знала, что так хочу упасть.

Когда он, наконец, позволяет, звезды взрываются у меня перед глазами, и я стону его имя, и мне все равно, кто слышит.

Он снова нависает надо мной, прежде чем я успеваю перевести дух, его рука закрывает мне рот, словно он знал, что я буду такой громкой. Его глаза яростно горят в отблесках огня, испытывая меня на прочность, не потеряю ли я снова контроль.

— Плохая девочка, да? — рычит он.

Затем он хватает меня за бок и одним сильным движением переворачивает на живот. Моя щека прижимается к ковру, жар от камина обжигает кожу. Едва успеваю приготовиться, как он поднимает мои бедра, снова закрывает мой рот рукой и подстраивается под меня.

Первый толчок — медленный, мучительный. Он растягивает меня, и я задыхаюсь под его рукой. Он останавливается, давая мне перевести дыхание, дразняще останавливаясь.

— Тише, дорогая.

Трудно повиноваться, когда он — все, что я чувствую, все, о чем думаю. Каждая клеточка моего тела натянута, как струна, каждый дюйм моего существа стремится к нему. Когда он, наконец, снова начинает двигаться, это сводит меня с ума своей медлительностью, каждый толчок точный и выверенный.

Я извиваюсь под ним, отчаянно желая большего. На этот раз я издаю приглушенный, яростный стон, заглушенный его ладонью, и это, кажется, лишь подстегивает его.

Ощущение захлестывает, необузданное, глубокое, и это все, чего я жаждала, даже не признаваясь себе в этом.

Он двигается с беспощадным ритмом, одна рука сжимает мою талию, другая — закрывает мой рот. Каждый толчок вырывает из меня приглушенный звук, и я не знаю, чего боюсь больше — что нас услышат или что этого не произойдет.

— Ты такая узкая, — рычит он. Его слова пронзают меня, его голос, такой низкий и грубый, почти заставляет меня кончить снова. — Ты хочешь, чтобы все слышали, как я тебя трахаю?

Я качаю головой — нет — да — кто знает? Ничего не имеет значения, кроме нас двоих на этом ковре. Он меняет угол, и каждое движение сотрясает все мое тело, пока я снова не оказываюсь на грани.

— Дженсен, — выдыхаю я в его ладонь, не в силах молчать.

— Даже простым инструкциям не можешь следовать, — говорит он с темным смешком, но в его голосе нет и следа осуждения.

Он убирает руку от моего рта, и я падаю вперед, словно сломанная кукла, впиваясь пальцами в ковер, пока он яростно вбивается в меня. Все вокруг сливается в одно размытое пятно, и остается только жар, который он создает внутри меня. Мое тело сжимается вокруг него, требуя больше и больше, и вот я снова кончаю, сильнее, чем раньше.

Дженсен издает грубый стон удовлетворения и вдалбливает меня в пол, пока не выжимает из меня все до последней капли. Мне кажется, что я сейчас разорвусь на части. Наконец он вырывается наружу и снова входит, глубоко и безжалостно, и я чувствую, как он достигает своего пика. Его пальцы впиваются в мою плоть, пока его сотрясает оргазм, и он остается внутри, пока мы оба не теряем силы.

Какое-то время в доме слышно только наше прерывистое дыхание и потрескивание угасающего огня. Он валится рядом со мной на пол, притягивая меня к себе, не отпуская. Это собственнически и неизбежно — как он сам — и я таю в его объятиях, несмотря на все свои предостережения.

— Как я и думал, — шепчет Дженсен мне в волосы. В его голосе звучит дразнящая насмешка, от которой мое сердце начинает бешено колотиться. — Ты такая же упрямая, как Ангус.

— Я отлично выполняю приказы, если мне это выгодно, — ворчу я, идиотски улыбаясь.

Он тихо смеется и прижимает меня крепче. Его сердцебиение успокаивается под. Он отстраняется и смотрит мне в глаза. Его лицо серьезно.

— Это ничего не меняет, — говорит он тихо и грубо. Его глаза ищут в моих глазах понимания, согласия. — Ты ведь это знаешь, да? Между нами ничего не может быть.

Я приподнимаюсь на локте и смотрю на него. На его острые черты, игру теней, на отрешение, которое уже читается в его взгляде, даже несмотря на то, что наши тела соприкасаются.

— И не надейся, ковбой, — отвечаю я, как можно более равнодушно.

Он ловит мой взгляд, и впервые мне кажется, что я вижу настоящего Дженсена МакГроу. Не маску, которую он носит для других, а человека под ней. Сложного. Измученного. И бегущего от чего-то, как и я.

— Утром вернемся к работе, — говорит он. — Продолжим искать твою сестру. И забудем об этом.

Я должна чувствовать себя использованной. Злиться на такое отношение. Но киваю в ответ. Ведь мне так же нужна эта дистанция. Что бы это ни было: разрядка, близость, мимолетная слабость — это не должно повториться. Если я хочу найти Лейни.

— Договорились, — хватаю свою одежду, чувствуя необходимость в броне, которую она мне дает.

Дженсен смотрит, как я одеваюсь, не двигаясь. Огонь освещает его обнаженное тело. Я чувствую, как его глаза изучают меня, запоминают. Когда я заканчиваю, смотрю на свой нетронутый спальник.

— Поспи, — говорит он, надевая джинсы. — В горах рассвет наступает рано.

Я киваю и ползу к своему спальнику, создавая физическую дистанцию, хотя мое тело еще дрожит от его прикосновений. Завтра мы снова будем проводником и клиентом. Профессионалами. Чужими. Осторожными.

Но, залезая в мешок и наблюдая, как он двигается по дому с этой завораживающей грацией, я понимаю одно: то, что сейчас произошло между нами, было настоящим. Грубым. Честным.

— Дженсен, — тихо говорю я, когда он идет к лестнице.

Он останавливается, оборачиваясь через плечо.

— Да?

Слова застревают в горле. Что я, черт возьми, хотела сказать? Что не должна его хотеть? Что, несмотря ни на что, я ни о чем не жалею?

— Ничего, — говорю я. — Просто… спокойной ночи.

Что-то проскальзывает в его глазах. Нежность.

— Спокойной ночи, Обри.

Он поднимается по лестнице, не говоря ни слова, и его шаги растворяются в тишине. Я смотрю в потолок, слушая треск огня и чувствуя тяжесть недосказанности.

Утром мы сделаем вид, что ничего не произошло. Будем избегать друг друга за завтраком. Соблюдать дистанцию.

Но память о его руках на моей коже, о его грубом голосе у моего уха, о том, как он смотрел на меня, словно я для него и вода, и воздух — это будет преследовать нас. В горах. Среди опасностей, которые там нас поджидают.

И это, пожалуй, самое опасное.

16

—

ОБРИ

Просыпаюсь от угасающих угольков и звука захлопнувшейся двери. Бледный утренний свет просачивается сквозь щели в ставнях, бросая полосатые тени на грубо сколоченный пол.

Тянусь под тяжелым шерстяным одеялом, и меня захлестывают воспоминания о прошлой ночи — руки Дженсена, сильные, то нежно ласкающие, то грубо требующие, его горячее дыхание на моей шее, тяжесть его тела, вдавливающая меня в медвежью шкуру перед камином. В его глазах, в отблесках огня, была тихая, почти изучающая сосредоточенность, словно он пытался запомнить каждую деталь, прежде чем перевернуть меня и взять сзади.

Сажусь, проводя рукой по спутанным волосам. В избе тихо, слышен лишь скрип бревен, подстраивающихся под утреннее солнце. Сверху доносится громкий храп Коула и шорох чьих-то движений. Они не знают, что случилось здесь прошлой ночью. По крайней мере, надеюсь, что не знают.

Вздыхаю и смотрю на свои руки. Я знаю, что спать с Дженсеном было рискованно и непрофессионально. Карлос лишит меня жетона, если узнает, что я поставила под угрозу расследование, связавшись с заинтересованным лицом.

Но это не официальное расследование, и Дженсен не подозреваемый. Я здесь не как специальный агент Уэллс из ФБР. Я просто Обри, ищущая свою сестру. Женщина, которая на несколько часов прошлой ночью нашла утешение в объятиях мужчины, столь же измученного призраками прошлого, как и она.

Он знает, что меня преследует. Это факт.

А я не знаю, что скрывается за его маской.

Но ясно одно — что-то его гложет.

Торопливо хватаю одежду и быстро одеваюсь, надевая термобелье под рубашку, потом джинсы. Мой пистолет по-прежнему спрятан в сумке, чтобы никто не заметил. Я быстро достаю его, и знакомая тяжесть вселяет уверенность — проверяю патронник и предохранитель, а затем возвращаю на место.

Старые привычки умирают последними.

Пока я заканчиваю свои дела, заново разжигаю огонь и ставлю вариться кофе, сверху доносятся звуки — остальные просыпаются. Я собираюсь с духом, чтобы выстоять в этот день и разобраться не только с опасным местом, но и со сложной обстановкой в нашей группе.

Дверь распахивается, принося с собой холодный воздух и резкий запах хвои. Дженсен заходит, отряхивая снег с ботинок. Его взгляд сразу же встречается с моим, и в нем промелькивает что-то нечитаемое, прежде чем он становится непроницаемым.

— Доброе утро, — хрипло говорит он. — Буря закончилась. Намело около восьми дюймов снега. Сегодня тебе понадобится куртка потеплее.

— Она у меня есть. Как условия для слежки? — спрашиваю я, сохраняя спокойный, профессиональный тон.

— Для свежих следов нет ничего лучше, чем снег, — отвечает он. — Нельзя сказать то же самое про старые следы. Но сойдет.

Между нами повисает напряженное молчание, наполненное тем, о чем мы не говорим, не только о произошедшем, но и о возможности найти свежие следы в прямом и переносном смысле. Но тут шаги на лестнице прерывают это тягостное молчание, и спускаются Элай, Коул и Хэнк.

— Кофе? — с надеждой спрашивает Элай, принюхиваясь.

— Почти готово, — отвечаю я, рада, что он прервал возникшую между мной и Дженсеном неловкость. — Хотя, наверное, не так вкусно, как у тебя получается.

Рэд появляется последним, окидывая нас с Дженсеном многозначительным взглядом. В его выражении есть что-то, заставляющее меня насторожиться — взгляд человека, который знает больше, чем говорит. Взгляд похотливого мужчины.

— Чудесный день для охоты, — тянет он, усаживаясь за стол. — Ну что, босс, какой план на сегодня?

Вопрос адресован Дженсену, но Рэд продолжает смотреть на меня, словно оценивает и прикидывает, что я за человек. Мне приходится приложить усилия, чтобы не выдать своего смущения. Кажется, он из тех, кто получает удовольствие, когда женщинам не по себе, а у меня предостаточно опыта с такими.

Дженсен подходит к печи и наливает кофе в жестяные кружки, затем отвечает:

— Мы отправимся на северо-запад, в сторону Кедрового ручья. По прямой это пара миль, но из-за свежего снега идти будет труднее. Осмотрите все вокруг, поищите какие-нибудь зацепки, а потом возвращайтесь. Думаю, это займет почти весь день.

— Почему Кедровый ручей? — спрашиваю я, принимая кружку, стараясь не коснуться его пальцев. — Что там интересного?

— Просто предчувствие, — отвечает он, избегая смотреть мне в глаза.

Завтрак проходит быстро — растворимая овсянка и несколько кусочков вяленого мяса, запитые большим количеством кофе. В хижине постепенно становится теплее, по мере того, как разгорается огонь, но между нами все еще витает напряжение, словно мы не можем забыть о том, что произошло вчера.

Словно мы подсознательно готовимся к тому, что ситуация ухудшится.

Элай спокойно и быстро моет посуду, время от времени поглядывая на Дженсена с вопросительным выражением лица, но так и не решаясь спросить. Остальные собирают вещи. Я слежу за своей сумкой, она не должна выходить из поля зрения. Чем дольше я нахожусь здесь, в этом тесном пространстве с Дженсеном и его командой, тем больше вероятность, что я проколюсь. Я знаю, что могу оправдать наличие оружия тем, что я американка, но не хочу, чтобы они задавали мне лишние вопросы.

Дженсен снова сосредоточен только на работе, того уязвимого, нежного, грубого и отчаявшегося человека, каким он был прошлой ночью, как будто и не было. На его месте — суровый проводник, думающий только о предстоящем деле. Полагаю, мне следует оценить его преданность Лейни, даже если он делает это только потому, что я плачу ему все, что мне досталось в наследство.

— Оденьтесь потеплее, — говорит он, когда мы готовимся к выходу. — Там на возвышенности ветер пронизывает до костей.

Снаружи мир преобразился. Белое покрывало укрывает все вокруг — деревья, крышу хижины, лошадей, которые стоят в загоне и фыркают в знак приветствия. Небо над головой ярко-голубое, а солнце отражается от снега с ослепительной силой. Вокруг нас возвышаются горы, величественные и безразличные к человеческой драме, разворачивающейся в их тени.

Здесь невероятно красиво, свежий морозный воздух наполняет мои легкие, и все же в этой красоте чувствуется что-то зловещее. Словно это всего лишь иллюзия, а под ледяной поверхностью скрывается тьма и порок.

Лошади нервничают, пока мы их седлаем, вскидывая головы и косясь на тени, как будто и они чувствуют опасность, таящуюся в невидимом. Дюк особенно беспокоится, отходя в сторону, когда я приближаюсь с попоной.

— Спокойно, — шепчу я, поглаживая его по шее, как это делал Дженсен. — Что тебя напугало, мальчик?

— Животные чувствуют то, что недоступно нам, — говорит Элай, появляясь рядом со мной с уздечкой для Дюка. — Особенно лошади. Их системы очень чувствительны к энергиям.

— Энергиям?

Он смотрит на меня каким-то странным взглядом, не могу понять — словно предостерегает и оценивает одновременно.

— И не только. Знаешь ли ты, что сердцебиение твоей лошади может синхронизироваться с твоим? Поэтому они якобы чувствуют запах страха — чувствуют изменение энергии. Еще поэтому так эффективна иппотерапия. Мне кажется, вы с Дюком положительно влияете друг на друга. Может быть, тебе удастся его успокоить и убедить, что все в порядке.

Да, только я сама не уверена, что все будет в порядке.

Дорога к Кедровому ручью ведет нас по все более дикой местности. Тропа, едва заметная под толстым слоем снега, петляет между соснами и выходит на открытые горные хребты, где ветер вылепил из снега причудливые скульптуры. В некоторых местах сугробы такие глубокие, что лошади проваливаются по колено.

Примерно в середине дня мы поднимаемся на хребет, и перед нами открывается котловина, зажатая между горными склонами. По ее центру протекает замерзший ручей, который едва можно разглядеть под снегом.

— Кедровый ручей, — объявляет Дженсен, останавливая своего коня, чтобы дождаться остальных.

— Что-то я не вижу здесь никаких кедров, — ворчит Хэнк, подтягивая шарф на лицо, чтобы защититься от ветра.

— Они были высажены дальше по течению, — объясняет Элай. — В 1880-х здесь находилась шахта, в которой использовали пещеры. Пытались даже развести кедровый лес для добычи древесины.

— Ты что блять, энциклопедия? — злобно бросает Рэд.

— Элай не виноват, что ты в школе плохо учился, — резко отвечает Дженсен. Вроде бы шутка, но по лицу Рэда видно, что ему не до смеха.

Спускаясь в котловину, я осматриваю местность новым взглядом. В ФБР нас учили методично изучать все вокруг, мысленно разбивая местность на квадраты и тщательно осматривая каждый из них. Пора применить эти знания на практике. На первый взгляд все обычно — нетронутый снег, сосны и замерзший ручей, но я чувствую, как начинаю сосредотачиваться на деталях. Возможно, я не так уж сильно отличаюсь от опытного следопыта.

— Что именно мы ищем? — спрашивает Коул, озвучивая мой вопрос.

Дженсен не отвечает сразу, его взгляд прикован к дальнему краю котловины, где скалистый выступ торчит из снега, словно сломанные зубы.

— Все, что здесь не должно быть, — говорит он наконец. — Все… неестественное.

В этот момент Дюк внезапно вскидывает голову, уши насторожены, ноздри раздуваются.

— Ух ты, — бормочу я, крепче сжимая поводья, когда он нервно притоптывает. — Что случилось?

Дженсен уже сканирует линию деревьев, рука опускается к винтовке.

— Всем быть начеку.

— Медведь? — спрашивает Коул, тоже тянется к оружию.

— Возможно, хотя они должны быть в берлогах, — говорит Элай.

Тем временем Дженсен напряжен, его глаза сужены от яркого света, он выискивает что-то в тени между деревьями.

И тут я вижу это. Темное пятно на белоснежном фоне, метрах в ста впереди, там, где лощина сужается к ручью. Сперва кажется, что это просто земля или упавшее дерево. Но в очертаниях есть что-то…

Неживое.

— Дженсен, — тихо говорю я и киваю в ту сторону.

Он смотрит туда же, его лицо становится суровым.

— Оставайтесь здесь, — приказывает он и направляет Джеопарди вперед.

— Ну уж нет, — бормочу я себе под нос, подталкивая Дюка, хоть он и упирается.

Когда мы подъезжаем ближе, темное пятно превращается в нечто, от чего меня мутит. Это олень — точнее, то, что от него осталось — разложенный на снегу с пугающей аккуратностью. Его расчленили и разложили в виде примитивной звезды или солнечного диска. Снег вокруг залит кровью, она кажется неестественно яркой на фоне белого.

— Господи, — выдыхает Хэнк за моей спиной, он тоже не послушал Дженсена.

Дженсен слезает с коня и осторожно, как человек, знающий, что делает, приближается к жуткой находке. Я тоже спешиваюсь, привязываю Дюка к тонкой березке. Рука машинально тянется к кобуре, но оружия нет, оно в хижине. Замираю, смотрю, не заметил ли кто-нибудь.

И вижу взгляд Рэда.

Уголок его губ приподнимается в ухмылке.

Вот черт.

— Ничего не трогайте, — предупреждает Дженсен, я отвожу взгляд от Рэда, надеюсь, он ничего не заметил. — Пока не поймем, что это.

— И так все ясно, — говорит Коул, но остается в седле. — Просто какой-то больной ублюдок развлекается.

Но я приседаю рядом с разложенными останками и начинаю замечать детали, которые не укладываются в простую версию Коула. Порезы слишком ровные, слишком чистые для ножа или топора. Крови почти нет, хотя животное расчленили, значит, его убили где-то в другом месте и принесли сюда, специально разложили, но следов крови нигде нет.

— Это не случайность, — говорю я, встречаясь взглядом с Дженсеном над тушей. — И это не работа больного ублюдка.

— Нет, — тихо соглашается он. — Это послание.

— Послание кому? — спрашивает Рэд, держась на расстоянии от жуткого зрелища.

— Нам, — говорит Элай неестественно спокойным голосом.

— Кто-то следил за нами, — говорит Дженсен. — Шел по нашему следу.

— Или они были здесь все это время, — возражаю я, с новой тревогой оглядывая линию деревьев. — Каким-то образом ждали нас.

Все остальные следуют за моим взглядом.

— Кровь еще жидкая, — продолжаю я, отмечая, как она собирается в лужицы, а не замерзает на снегу. — Это произошло недавно. Буквально.

— Ну-ну-ну. И когда это ты стала Мередит Грэй? — комментирует Рэд с хриплым смешком.

Я бы посмеялась над тем, что Рэд смотрит «Анатомию страсти», если бы его глаза не были прищурены на меня с подозрением.

— Это могло произойти ночью, — предполагает Коул. — Пока мы были в хижине. Может быть, было не так холодно.

— Нет, — говорит Дженсен с уверенностью, которая привлекает мое внимание. — Это было сделано сегодня утром. После того, как мы выехали сюда.

Внезапно Дюк откидывает голову назад, вырывая поводья с березки с такой силой, что ломает его. Пронзительное ржание прорезает холодный воздух, когда он срывается с места и направляется к линии деревьев на краю котловины.

Черт.

— Дюк! — кричу я, уже собираясь бежать за ним.

Рука Дженсена сжимает мою руку, останавливая.

— Отпусти его.

— Ты с ума сошел? Мы не можем просто…

— Что-то его напугало, — обрывает меня Дженсен, крепче сжимая мою руку. — И оно все еще где-то здесь. Мы должны держаться вместе. Он вернется. Он не дурак. Он нас найдет.

Я вырываю руку, меня переполняет гнев.

— Это мой конь! Я не брошу его.

— Дженсен прав, — говорит Элай, его спокойный голос контрастирует с напряжением, потрескивающим между мной и Дженсеном. — Если Дюк убежал, на то была причина. Скорее всего, он вернулся к Ангусу в хижину.

— Ты не можешь знать наверняка, и это только удваивает причины найти его, прежде чем это сделает кто-то другой, — спорю я. — Я ухожу, и вы меня не остановите.

Начинается противостояние — я против Дженсена и Элая, а остальные наблюдают со стороны.

Дженсен подходит ближе, понижая голос, чтобы слышала только я.

— Обри, послушай меня. Мы не бросаем Дюка. Я люблю эту лошадь до смерти. Но кто-то здесь играет с нами, и я не позволю тебе попасть в ловушку.

Его взгляд такой серьезный, что я невольно останавливаюсь. В нем настоящий страх, и он боится не за себя, а за меня. После того, что между нами произошло прошлой ночью, я не могу просто отмахнуться от этого, списав на профессиональную заботу.

— Ладно, — сдаюсь я, хотя это и тяжело. — Но что нам делать? Нельзя же его бросить.

— Будем осторожно пробираться к лесу, — говорит Дженсен, жестом подзывая остальных. — Держаться вместе, оружие наготове.

Рэд и Коул вытаскивают винтовки, Хэнк достает револьвер из-под куртки. Элай остается рядом с лошадьми, успокаивая их тихим шепотом и ласковыми прикосновениями. Я снова жалею, что у меня нет оружия. Может, попрошу у них запасное, когда вернемся.

Пока мы движемся к деревьям, я замечаю, как Дженсен внимательно изучает снег, словно видит что-то, недоступное моему взгляду.

— Что там? — тихо спрашиваю я.

— Следы, — отвечает он. — Но не Дюка.

Я смотрю туда же, щурясь от яркого света. Сначала я ничего не вижу, но потом замечаю еле заметные отпечатки на чистом снегу, ведущие к тем же соснам, куда помчался Дюк.

— Человеческие? — спрашиваю я, хотя что-то подсказывает мне, что это не так.

Дженсен слегка качает головой.

— Не совсем.

И вдруг из леса доносится тревожное ржание, я безошибочно узнаю Дюка.

— Там! — я показываю на мелькнувшее движение среди сосен, на мгновение появляется рыжая шерсть Дюка, а потом он скрывается в лесу.

Дженсен поднимает руку, останавливая всех. Он внимательно изучает местность. Лес здесь очень густой, в тени сосен легко спрятаться. Идеальное место для засады.

— Здесь слишком открыто, — нервно бормочет Коул, оглядывая деревья. — Как на ладони, если у кого-то есть винтовка.

— Ни у кого нет винтовки, — говорит Дженсен с уверенностью, которую я не понимаю. — Они так не действуют.

— Как это «так»? — спрашиваю я, устав от его намеков и недомолвок. — Что там, по-твоему, прячется, Дженсен?

Он смотрит мне в глаза, и мне кажется, что сейчас он все расскажет. Но его лицо снова становится непроницаемым.

— Оставайтесь здесь, — приказывает он. — Все.

И, не дожидаясь возражений, он решительно направляется в лес с винтовкой наготове.

— Дженсен! — кричу я ему вслед. — Да что ты творишь!

Но он даже не оборачивается, исчезая в густой тени деревьев.

— Твой хахаль, оказывается, еще упрямее тебя, городская, — тянет Рэд, подходя ближе.

Я игнорирую его, не сводя глаз с того места, где исчез Дженсен. Минуты тянутся как часы, вокруг лишь шелест ветра, да изредка фыркают оставшиеся лошади.

— Что-то не так, — говорю я наконец. — Он уже должен был найти Дюка.

— Или что-то нашло его, — мрачно бормочет Хэнк.

Я свирепо смотрю на него, но холодный узел страха в моем животе затягивается еще сильнее. Не думая, я начинаю двигаться к опушке леса, словно меня туда тянет.

— Эй, ты куда? — спрашивает Коул.

— Найти Дженсена и Дюка, — говорю я, не останавливаясь.

— Он сказал, чтобы мы оставались на месте, — напоминает мне Элай.

— Я на него не работаю, это он работает на меня, — огрызаюсь я. — И я не оставлю ни его, ни Дюка там одних.

Я чувствую их взгляды на своей спине, пока иду прочь — неодобрение Коула, страх Хэнка, оценивающий интерес Рэда. И только во взгляде Элая есть что-то похожее на понимание, хотя он и не делает попыток последовать за мной.

Переход от открытой котловины к лесу резкий, солнечный свет сменяется глубокой тенью. Воздух здесь другой — холоднее, тяжелее, с запахом сосновой смолы и чего-то еще, чего-то металлического и слегка сладкого. Как кровь.

— Дженсен? — кричу я, мой голос странно эхом разносится между деревьями. — Дюк?

В ответ — только тихий шепот снега, падающего с ветвей.

Я углубляюсь в лес, надеясь найти следы Дженсена. Снег здесь истоптан, множество следов накладываются друг на друга, и невозможно понять, какие принадлежат Дюку, какие Дженсену, а какие — чему-то еще, что может двигаться по этому лесу.

Где-то справа хрустит ветка, как выстрел в тишине. Я замираю, затаив дыхание, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь игру света и тени.

Ничего.

— Дженсен, — снова зову я, тише на этот раз. — Ты здесь?

Еще один хруст, теперь ближе, за ним — тихий скрип снега под тяжелым весом. Что-то кружит вокруг меня, прямо за пределами видимости.

Моя рука инстинктивно тянется туда, где должен быть пистолет, но находит только ткань куртки. Я проклинаю себя за то, что оставила его. Медленно отступаю к ближайшему дереву, чувствуя твердую опору за спиной.

— Я знаю, что ты здесь, — говорю я, пытаясь говорить уверенно, но получается плохо, потому что мне очень страшно. — Выходи!

Лес замирает, как будто хищник готовится к броску.

В кустах появляется рыжеватая фигура, под шкурой перекатываются мощные мускулы. Это горный лев, огромный, больше, чем я ожидала. Его янтарные глаза смотрят на меня, не отрываясь.

У меня перехватывает дыхание, в животе все сжимается от ужаса. Я слышала кучу советов о том, что делать, если встретишь горного льва, — казаться больше, шуметь, обороняться, если он нападет. Но в этот момент все эти знания забываются перед лицом первобытного страха.

Горный лев медленно шагает вперед, его огромная лапа хрустит на снегу. Я прижимаюсь спиной к дереву, отчаянно ища хоть какое-нибудь оружие, какую-нибудь возможность защититься.

Ничего нет.

Мы смотрим друг на друга, застыв в безмолвном противостоянии. Он раздувает ноздри, втягивая воздух. А потом вдруг останавливается. Его уши прижимаются к голове, и он тихо шипит, как будто почуял во мне что-то, что ему не нравится.

Горный лев отступает на шаг, потом еще на один, продолжая пристально смотреть на меня. Я замираю, едва дыша.

Вдруг треск сломанной ветки эхом разносится по лесу. Горный лев резко поворачивает голову в сторону звука и тут же исчезает — золотой молнией проносится по лесу.

— Кто здесь? — кричу я, мой голос дрожит.

— Обри! — слышу голос Дженсена, который пробивается сквозь тишину, а потом звук, с которым он продирается сквозь кусты. Меня захлестывает волна облегчения.

Через несколько мгновений Дженсен выходит из леса, в одной руке держит поводья Дюка, а в другой — винтовку, готовую к выстрелу. Его лицо меняется с обеспокоенного на сердитое, когда он видит меня.

— Какого черта ты тут делаешь? — спрашивает он, подходя ко мне. — Я сказал тебе оставаться с остальными!

— Я волновалась, — говорю я, и мой голос звучит слабее, чем мне хотелось бы. — Тебя слишком долго не было.

— И ты пошла одна в лес? — с каждым словом голос Дженсена становится все громче, в глазах плещется ярость. — Ты вообще понимаешь, насколько это было безрассудно?

Да, понимаю.

— Там был горный лев, — говорю я, все еще пытаясь осознать произошедшее. — Он был совсем рядом, следил за мной. Он мог напасть, но не напал. Он убежал, когда услышал тебя.

Дженсен оглядывает лес.

— Горные львы не подходят к людям, если не голодны или не больны.

— Этот подошел, — настаиваю я. — Он был огромный, Дженсен. Он охотился на меня.

Он смотрит мне в лицо, и я вижу в его глазах целую бурю эмоций.

— Тебе повезло. Очень повезло, — его голос смягчается, беспокойство берет верх над гневом. — Ты не ранена?

— Нет. Только напугана, — протягиваю руку к Дюку, глажу его по шее, заглядываю в его темные, кажется, немного успокоившиеся глаза. — Ты нашел его, — говорю я, улыбаясь.

— Он сам уже возвращался, — говорит Дженсен. — Я знал, что он вернется. Умная лошадь всегда ищет безопасное место, — акцент на слове «умная» не оставляет сомнений в его подтексте.

— Прости, — говорю я, хотя часть меня ни о чем не жалеет. — Я не могла просто сидеть там, не зная, что с тобой. Я бы никогда себе этого не простила, если бы что-то случилось.

Челюсть Дженсена напрягается, в его глазах вспыхивает страсть, и я почти уверена, что он меня поцелует. Но он лишь качает головой.

— Наверное, мне должно быть приятно. Пойдем отсюда, пока мы не привлекли чье-то еще внимание.

Он отступает, и я понимаю, как сильно жаждала его прикосновений. Обычно я умею относиться к сексу легко, но после прошлой ночи я боюсь, что начинаю чувствовать к нему что-то, чего не должна. Не только физическое влечение, но и что-то большее.

Но это безумие. У нас и так все слишком сложно.

Мы идем в напряженном молчании. Дженсен ведет Дюка, я иду следом. Облегчение от спасения быстро сменяется ощущением, что мы не одни. Меня не покидает чувство, что за нами следят, что кто-то наблюдает за каждым нашим движением в лесу.

Я оглядываюсь, ожидая увидеть горного льва, притаившегося в засаде. Но вижу лишь деревья и тени. И все же это ощущение остается — тяжесть на затылке, инстинктивный страх перед хищником.

Дженсен, не сбавляя шага, хрипло бросает:

— Не оглядывайся. Просто иди.

— Мне кажется, за нами кто-то следит, — шепчу я.

— Я знаю, — отвечает он, и в его голосе слышится такая мрачность, что она холодит меня больше, чем этот мороз. — Именно поэтому мы не останавливаемся.

Мы продолжаем идти в тишине, каждый шаг приближает нас к относительной безопасности открытой котловины. Но с каждым пройденным метром ощущение, что за нами наблюдают, только усиливается, словно тот, кто смотрит, становится смелее, увереннее в своем преимуществе.

Когда мы наконец выходим из-под полога леса, я почти оседаю от облегчения. Остальные на месте, где мы их оставили, кони оседланы и готовы, на лицах тревога, когда они замечают нас.

— Нашел ее, блуждающей в лесу, — объявляет Дженсен, в его голосе проскальзывает злость, от которой я вздрагиваю. — Едва не столкнулась с горным львом.

— Господи, — бормочет Коул. — Да у тебя, девица, просто тяга к смерти.

— Все городские такие тупые, или только ты? — добавляет Рэд с усмешкой.

— Заткнись нахуй, — рычит Дженсен.

Но я игнорирую их, слишком сосредоточена на лесе за нами. Снова оборачиваюсь, в последний раз, всматриваясь в тени между деревьями.

Ничего не двигается. Ни рыжеватой фигуры, ни янтарных глаз, отражающих солнечный свет. Просто тихий, безмолвный лес.

Но уверенность остается — за нами охотятся.

Вот только кто, я больше не знаю.

— Возвращаемся, — объявляет Дженсен, передавая мне поводья Дюка. — Сейчас же.

К моему удивлению, никто не спорит, хотя они обмениваются недоуменными взглядами и пожимают плечами. Я тщательно проверяю Дюка на наличие каких-либо признаков травмы, прежде чем взобраться на него. Он кажется спокойнее сейчас, хотя его уши все еще нервно дергаются в сторону деревьев.

Пока мы скачем обратно через котловину, я не могу удержаться от того, чтобы постоянно оглядываться назад. Лес молчаливый и настороженный под полуденным солнцем, не показывает ничего из того, что скрывает.

Но я чувствую, как он наблюдает за нами. Ждет.

И что-то мне подсказывает, глубоко внутри, что это не просто горный лев.

17

—

ДЖЕНСЕН

Ветер свищет в щелях хижины, пробирается сквозь тонкие стекла и треплет ставни, будто пытается прорваться внутрь. Два часа сижу на вахте у окна, винтовка лежит на коленях. Не могу избавиться от чувства, что кто-то наблюдает. После Кедрового ручья не могу позволить себе расслабиться.

Хэнк снаружи, присматривает за лошадьми в укрытии и проверяет окрестности. Я приказал ему не отходить от хижины, вернуться, если погода ухудшится. А она, похоже, стала хуже в разы за последний час, и я в который раз проклинаю метеорологов за их прогнозы. Надо было знать, что так будет, но я все еще верю в лучшее.

И всегда потом жалею об этом.

Смотрю на часы — 2:17. Хэнк должен был связаться со мной пятнадцать минут назад. Правила просты: каждый час дежурный должен отметиться. Никаких исключений. В этих горах нельзя рисковать. Особенно после сегодняшнего. Я сказал остальным, что мы не можем позволить себе потерять лошадь из-за горного льва, хотя сейчас это последнее, о чем я думаю.

Встаю со стула, мышцы затекли от долгого сидения на морозе. Обри спит на медвежьей шкуре у камина, укрывшись спальником. Огонь почти погас, отбрасывая пляшущие тени на ее лицо. Остальные наверху, спят как убитые после тяжелого дня и сытного ужина с пастой и остатками виски.

Бесшумно подхожу к двери, беру куртку и натягиваю ее, проверяю револьвер и выхожу на улицу. Холод пронзает меня до костей, снег, гонимый ветром, хлещет по лицу. Видимость практически нулевая, мир за порогом погребен под слоем белой пелены.

— Хэнк? — кричу я, но мой голос тонет в реве стихии. — Хэнк!

В ответ — тишина.

На ощупь продвигаюсь к навесу, держась за веревку, которую мы натянули между хижиной и конюшней. Лошади встревожены. Джеопарди приветствует меня тихим ржанием, а Дюк нервно переминается с ноги на ногу в стойле. Все шесть лошадей и мул на месте — значит, Хэнк не мог уехать верхом.

Снова оказываюсь на улице и внимательно осматриваю окрестности хижины, выискивая хоть какие-нибудь следы. Свежий снег уже заровнял все, оставив лишь мой собственный след от крыльца. Круг за кругом обхожу хижину, выкрикивая имя Хэнка и тщетно пытаясь подавить нарастающее чувство тревоги.

Он не мог уйти далеко. Не в такую погоду. И уж точно предупредил бы.

Если только с ним что-то не случилось.

Эта мысль мгновенно замораживает кровь в моих жилах, и этот холод не имеет ничего общего с температурой воздуха. Завершаю осмотр, не найдя никаких следов, и возвращаюсь. Тепло хижины приносит лишь мимолетное облегчение, пока я отряхиваю снег с сапог и вешаю куртку.

— Что-то не так? — тихий голос Элая вырывает меня из раздумий. Он словно тень стоит на лестнице, ведущей на чердак, в руках ружье. Сонный, но настороже. Я снова бросаю взгляд на Обри — она все еще безмятежно спит.

Как же я ей завидую.

— Хэнка нет, — шепчу я, стараясь не разбудить спящих наверху. — Никаких следов. Впрочем, при таком снеге…

Элай спускается, и на его лице беспокойство.

— Как давно?

— Он не вышел на связь. Уже двадцать минут.

Он ругается сквозь зубы.

— Я оденусь. Нужно организовать серьезные поиски.

— Разбуди Коула и Рэда, — говорю я. — В такую погоду нам понадобится каждый.

Пока Элай поднимает парней, я опускаюсь на корточки рядом с Обри. Не хочу ее будить, но она должна знать. Ее глаза открываются, и в них мгновенно появляется настороженность, присущая тем, кто привык к опасности. Это заставляет меня замереть на миг. Впрочем, чего еще ждать в таком месте?

— Что случилось? — спрашивает она, приподнимаясь.

— Хэнк пропал, — говорю я тихо. — Не вышел на связь во время дежурства. Я осмотрел окрестности, но его нигде нет.

Она тут же вскакивает и тянется к ботинкам, чтобы натянуть их.

— Я помогу искать.

— Нет, — мой голос звучит резче, чем я хотел. — Ты останешься здесь и будешь следить за домом. Если он заблудился в метели, то сможет вернуться, пока мы его ищем.

Ей это явно не нравится — я вижу, как в ее глазах зреет протест, — но она кивает.

— Будьте осторожны. Пожалуйста.

— Ради тебя все что угодно, Блонди, — отвечаю я, стараясь улыбнуться.

Тяжелые шаги на лестнице возвещают о прибытии остальных. Коул выглядит раздраженным, а Рэд… кажется, даже слегка забавляется. Как будто исчезновение Хэнка — это небольшая неприятность, а не серьезная угроза.

— Берите снаряжение, — говорю я им. — Будем искать парами. Элай со мной, Коул с Рэдом. Проверьте навес и туалет, потом расширьте зону поиска. Старайтесь оставаться в поле зрения хижины, если это возможно. В противном случае используйте веревки.

— Он, наверное, где-то тут, — говорит Рэд, натягивая куртку поверх кальсон. — Отошел по нужде, да в этой метели заблудился. Чего с него взять, мочевой пузырь с горошину.

— Полчаса? — парирует Элай. — В такую погоду? Хэнк не дурак. Если бы приспичило, мог бы в доме сходить.

— И все же, — добавляет Коул, застегивая кобуру, — мог споткнуться, головой удариться. Вдруг лежит без сознания.

— Потому и нужно его найти быстро, — обрываю я. — Проверьте оружие. Если там кто-то есть, нужно быть готовыми.

После того, что мы видели у Кедрового ручья — изуродованное тело оленя, — мы все понимаем, что это может быть не просто человек, потерявшийся в буре.

По крайней мере, мы с Элаем.

Обри смотрит, как мы готовимся, на ее лице — смесь беспокойства и досады из-за того, что она остается. Я понимаю, ей хочется быть полезной, помочь — я это в ней ценю — но я не могу ею рисковать. Зная, что может нас там ждать.

— Пятнадцать минут, — говорю я. — Кричите, если что-нибудь найдете. Если нет, возвращайтесь в хижину, будем думать, что делать дальше.

Снаружи буря разыгралась не на шутку. Снег валит стеной, ветер хлещет в лицо. У крыльца мы разделяемся: Коул и Рэд идут к уличному туалету, а мы с Элаем — на северную сторону поляны.

— Держись рядом, — говорю я Элаю, благодарный за его поддержку. Из всех, кто здесь есть, он один понимает и меня, и то, с чем нам, возможно, предстоит столкнуться.

Мы методично прочесываем местность, выкрикивая имя Хэнка, наши голоса тонут в вое ветра. Буря стирает все следы, делая поиск невозможным. Если Хэнк и был здесь, то все следы давно замело.

Минут через десять Элай хватает меня за рукав и показывает вперед. Сначала я вижу только нетронутый снег. А потом замечаю — еле заметное изменение цвета, темное пятно на белом.

Кровь.

Я приседаю, рассматривая внимательнее. Свежая, еще не успело засыпать снегом. Чуть дальше еще пятно, больше. А потом еще.

След, ведущий к деревьям на краю поляны.

Элай смотрит на меня, и мы понимаем друг друга без слов.

Это плохо. Очень плохо.

Мы идем по кровавому следу, оружие наготове, чувства обострены до предела. Капли становятся больше, чаще, по мере приближения к лесу. А потом внезапно они меняют характер — это уже не капли, а размазанные полосы.

Следы волочения.

Кто-то затащил окровавленное тело в деревья.

— Дженсен, — в голосе Элая слышится напряжение. — Нужно вернуться. Забрать остальных.

Я понимаю, он прав — что бы ни оставило эти следы, это опасно, возможно, еще где-то рядом. Но мысль о Хэнке, раненом, возможно, умирающем, заставляет меня двигаться вперед. Я чуть не оставил его в тоннелях. Снова этого не допущу.

— Пять минут, — говорю я. — Только до лесополосы. Посмотрим, не найдем ли хоть каких-то следов.

Элай колеблется, потом неохотно кивает. Мы продолжаем идти по жуткому кровавому следу к краю леса. Под светом наших фонарей деревья кажутся часовыми, а снежные ветви отбрасывают глубокие тени. Идеальные укрытия для тех, кто охотится в темноте.

Следы волочения уходят прямо в лес, где быстро теряются в подлеске и снегу. Я осматриваю стволы деревьев, ища хоть какой-нибудь признак движения, хоть какую-то подсказку, что могло забрать Хэнка.

В темноте ничего не движется, но ощущение, что за нами наблюдают, усиливается. То же чувство, что и у Кедрового ручья — словно чьи-то глаза следят за каждым нашим шагом, оценивая и рассчитывая.

— Нам нужно уходить, — спокойно, но настойчиво говорит Элай. — Сейчас же, Дженсен.

В этот раз я не спорю. Мы отступаем от лесополосы, стараясь не ускоряться, несмотря на инстинктивное желание бежать. Бег может спровоцировать хищника. Я выучил этот урок на собственном опыте.

В хижине Коул и Рэд уже вернулись, и их поиски тоже оказались безуспешными. Обри стоит в дверном проеме, и надежда покидает ее, когда она видит нас без Хэнка.

— Ничего? — спрашивает она.

Я смотрю на Элая и немного медлю.

— Кровь. Следы волочения. Ведут в лес.

Лицо Коула становится бледным.

— Черт побери. Кто мог это сделать?

— Может быть, медведь или волки, — предполагает Рэд, хотя и не выглядит убежденным. — Или пума. Та самая, что преследовала Обри.

— Ни медведь, ни пума не тащат добычу таким образом, — спокойно говорит Элай. — Их следы более хаотичны. Здесь же все слишком аккуратно.

Как и в случае с тем изуродованным трупом оленя.

В комнате повисает тяжелое молчание. Все начинают осознавать, что это может значить.

— Может, позовем на помощь? — предлагает Обри. — Возможно, нам удастся поймать сигнал.

— У половины из нас телефоны сдохли, а остальные доживают последние минуты, — констатирую я. — Если ты не стоишь в правильной точке и удача тебе не улыбается, сигнала здесь не будет. И про SOS забудьте — эти горы и спутники не дружат.

— И что ты предлагаешь? — спрашивает Коул, в его голосе сквозит паника. — Что его кто-то утащил? Типа человек? Да кто вообще здесь шастает в такую погоду?

Мы с Элаем переглядываемся. Я знаю, что крутится у него в голове — пора выложить правду, хотя бы часть. Но я не уверен, что они к ней готовы.

Не уверен, что поверят.

Особенно Обри.

— Я думаю, там что-то такое, — говорю я осторожно, — к чему мы не готовы. Не в таких условиях, не в темноте.

— Значит, мы просто бросим Хэнка? — в голосе Обри звучит возмущение. — Оставим подыхать?

— Если он уже не сдох, — бормочет Рэд.

Я награждаю его убийственным взглядом.

— С рассветом организуем нормальные поиски. Пройдем по следам, посмотрим, куда они ведут. Но сейчас идти вслепую — самоубийство.

— Дженсен дело говорит, — поддерживает Элай. — Что бы там ни утащило Хэнка, оно еще там. Скорее всего, наблюдает за хижиной. Ждет, когда кто-нибудь высунется.

— Да это полный бред, — Коул мечется по хижине, как зверь в клетке. — Надо валить отсюда. С первым лучом назад на ранчо. Эта поездка с самого начала была обречена.

Он и понятия не имеет, насколько прав.

— Без Хэнка мы не уедем, — отрезаю я.

— Хрен там, — возражает Рэд. — Я не хочу, чтобы меня тоже утащил в лес какой-то… да черт знает что.

Разгорается спор, напряжение, которое копилось с самого Кедрового ручья, вырывается наружу. Коул встает на сторону Рэда, настаивая на том, чтобы бросить поиски и уйти в безопасное место. Элай поддерживает меня, призывая к взвешенному решению. Обри молчит, ее глаза бегают между нами, словно она пытается понять, что делать.

— Хватит! — рявкаю я, чтобы все замолчали. — Ждем рассвета. Ищем Хэнка. А потом решаем, что делать. Это мое последнее слово.

Рэд вроде как собирается возразить, но что-то в моем взгляде его останавливает. Он плюет на пол — явное проявление неуважения — и уходит наверх. Обычно я не терплю такого, но сейчас закрою глаза.

В конце концов, мы все здесь по моей вине.

Не стоило соглашаться.

— МакГроу, ты нас всех погубишь, — бормочет Коул, следуя за мной и, кажется, улавливая мое настроение.

Элай остается, его мальчишеское лицо выглядит серьезным в отблесках пламени.

— Они напуганы. Не виню их, после того, что мы увидели.

— Знаю, — вздыхаю я, чувствуя тяжкий груз лидерства на плечах, лидерства, о котором я, черт возьми, не просил. — Но я не брошу человека. Пока не узнаю наверняка.

— А если мы уже знаем? — шепчет Элай, наклоняясь ближе. В его вопросе скрыт глубокий смысл. — А если все как в прошлый раз?

Прошлый раз…

Три года назад.

Когда я пришел сюда с другим человеком, искавшим что-то, и едва спас свою шкуру.

— Отдохни, — говорю я ему, уходя от ответа. — Я посторожу. Изнутри.

Элай долго смотрит на меня, потом кивает и направляется наверх. Обри подходит к огню, подбрасывая еще одно полено. Пламя взмывает вверх, оттесняя тьму, но не страх, пропитавший хижину.

— Ты не все им рассказываешь, — говорит она, когда мы остаемся одни. Не вопрос, а утверждение.

— Нет, — признаю я, не видя смысла в дальнейших уловках. — Не все.

— Почему?

Я глубоко вдыхаю носом, прежде чем провести руками по лицу, чувствуя накатывающую усталость.

— Потому что в то, что знаю я, в то, что видел… они не поверят. Потому что правду принять сложнее, чем любые их теории.

Она садится за стол, напротив меня.

— Ну, меня ты не пытался убедить.

На мгновение я задумываюсь, не уйти ли от ответа, предложив те же туманные предупреждения и полуправду, которыми я кормил ее с нашей встречи. Но, глядя на нее сейчас, видя решимость, закалившую ее нежные черты, я понимаю, что она заслуживает лучшего. Заслуживает правды, настолько, насколько я сам ее понимаю.

Но насколько это правда — я не уверен.

— В этих горах что-то живет, — начинаю я, подбирая слова. — Что-то, что когда-то было человеком, очень давно.

— Ты говоришь о легенде, — отвечает она. — О превращении или как там его. Зомби.

Я киваю, понимая, насколько нелепо это звучит, особенно когда произносишь слово «зомби».

— Как я и сказал, местные передают из поколения в поколение истории. О том, как некоторые поселенцы изменились, после того как попробовали человеческую плоть. Превратились. Стали чем-то… иным. Да, зомби, если угодно.

— Но это невозможно, — говорит она.

— Почему нет?

— Потому что…

— Примеры есть. Бешенство. Кордицепс. И то, что, вероятно, произошло здесь — прионная болезнь.

— Типа болезни Крейтцфельдта-Якоба? Коровье бешенство?

— Говорят о проклятии, и, возможно, в этом есть доля правды — говорю я. — Я бы никогда не стал недооценивать предания коренных народов. Это глупо. Они знают здесь лучше любого из нас. Я много исследовал. В частности, опирался на рассказы моего пра-пра-прадеда Джейка МакГроу, которые дошли до нас. Что, если члены группы Доннера, поедая плоть своих умерших товарищей, сами того не зная, заразились быстро мутирующей прионной болезнью? Возможно, этот патоген был изначально редким вариантом, который передавался через зараженный скот, но, оказавшись в изоляции диких гор Сьерра-Невады, он эволюционировал в более коварный штамм, способный передаваться от животных к человеку.

Обри кусает нижнюю губу, задумываясь.

— Знаешь, учитывая то, как в этой стране распространяются болезни, которые можно предотвратить, я ничему не удивлюсь. Но все же… люди болеют. Они не превращаются в зомби.

— А если бы превращались?

Она слабо усмехается, но в глазах нет веселья.

— Ну, тогда нам всем полный пиздец, даже в большей степени, чем я думала.

Я киваю.

— Три года назад я видел их — говорю я, и по телу пробегает дрожь. — Я выследил их до системы пещер за Бенсон Хат, у Сода Спрингс. Они были людьми. Бледными, одичавшими. Слишком сильными. Слишком быстрыми. Глаза горели, как синий огонь. Зубы…

Я замолкаю, потому что этот образ слишком ужасен, чтобы его описывать.

— Одичавшие? — повторяет она с недоверием, и я понимаю, насколько идиотски звучу. — Не говори, что ты веришь в эту чушь о дикарях, которые живут в туннелях. Это все сказки. Выдуманные сказки. Я знаю, потому что… — она обрывает фразу, словно едва не ляпнула что-то лишнее. Потом откашливается и выпрямляет плечи. — Их не существует. Если бы существовали, об этом бы уже трубили во всех новостях, и полиция…

— Я тебя остановлю, — говорю я, поднимая руку. — Закон ни черта не делает для обычных людей, и ты знаешь это. Знаешь, как свои пять пальцев. Сама говорила про Лейни. И она была белая. Будь она местной, черной, латиноамериканкой, никто бы даже не пошевелился. Я не говорю, что слухи о диких людях, живущих в туннелях по всей стране, — правда. Это скорее фильм Джордана Пила. Но даже если бы это было правдой, копы, ФБР — они бы палец о палец не ударили. Люди исчезают постоянно.

Ее, кажется, это задевает.

— И что ты этим хочешь сказать?

— Я говорю, ты можешь слушать и верить мне, а можешь и не верить. Но я знаю, что видел. Я знаю, от чего мне удалось сбежать. В этих горах есть существа, называй их зомби, если тебе так легче, и они живут здесь очень давно. Они жаждут человеческой плоти, и если бы я ставил, то сказал бы, что сейчас у них Хэнк.

Тишина заполняет хижину, только потрескивание огня ее нарушает. Я никогда в жизни не говорил столько правды, тем более незнакомке. И все же я здесь, раскрываю Обри свои самые глубокие, самые темные секреты.

Ну, почти все.

Когда я скажу ей самый важный, я уверен, то, что между нами, — эта напряженная, хрупкая вещь, — просто сломается.

И заслуженно.

— Я думаю, они следили за нами с тех пор, как мы пересекли перевал, — говорю я. — Проверяли нашу защиту. Ждали, кто ошибется.

Обри слушает, скрестив руки на груди, обдумывая.

— Хорошо. Допустим, ты говоришь правду. Почему ты не рассказал мне всего этого раньше, до того, как мы приехали сюда? И расскажи все, а не намеками. Зачем рисковать нашими жизнями ради поисков, которые ты знаешь, что безнадежны?

Этот вопрос бьет по самому больному месту.

— Мне нужны были деньги, — тихо признаюсь я. — И… часть меня надеялась, что я ошибаюсь. Что мы найдем только старые кости, и ты сможешь закрыть эту главу, — я останавливаюсь, наклоняясь вперед, чтобы посмотреть ей в глаза. — Я все еще надеюсь на это.

Она смотрит на меня. Я знаю, что старался не давать ей ложных надежд, знаю, что она говорила о смерти Лейни, что она к этому готова, и все равно вижу, как ее красивое лицо словно рассыпается прямо у меня на глазах.

И это разбивает мне чертово сердце.

Я продолжаю:

— Лейни приехала сюда, чтобы найти ответы о своей семье. О вашей семейной истории, и особенно о МакАлистерах. И, кажется, она их нашла.

Она хмурится.

— МакАлистеры? Ты про того ребенка? Джозефину?

— Кровь помнит то, что поколения забывают, — бормочу я, повторяя то, что мне когда-то сказал дед, что его дед говорил ему, и так далее.

В ее глазах появляется понимание, а вслед за ним — ужас.

— Ты говоришь, что моя сестра была как-то связана с МакАлистерами?

Я глубоко вдыхаю, готовясь к худшему.

— Да. Связана с тем ребенком, которого спасли и усыновили в другую семью. Семью, которая со временем стала Уэллс.

18

—

ОБРИ

Я закрываю глаза, и воспоминания всплывают без предупреждения. Лейни в тринадцать, крадущая у отца машину, чтобы доехать до библиотеки в другом городе — у нас не было нужных книг о группе Доннер. Лейни в шестнадцать, тратящая деньги с летней работы на «историческую экспедицию» в Мемориальный парк Доннера с подругой, которая вряд ли понимала, что их ждет. Лейни в двадцать, пьяная и плачущая, говорящая, как мама рассказывала ей о голоде, когда она была слишком мала, чтобы понять эти слова, и как она боялась, что однажды станет похожей на маму, что истории станут реальностью.

Истории, которые она никогда не рассказывала мне.

Истории, которые я отмахивалась, думая, что мама иногда просто бредила. Я выросла, научившись отгораживаться и игнорировать это, потому что если бы не делала так, то детство бы просто улетучилось.

— Она знала, — говорю я тихо — все эти годы знала. Или хотя бы подозревала. И не сказала мне.

Предательство пробирает до костей. Не только то, что Дженсен лгал, но и то, что Лейни лгала. Моя сестра. Моя родная сестра. Она скрывала это от меня.

— Думаю, она хотела защитить тебя, — говорит Дженсен, будто читая мои мысли. — Как она говорила… она хотела, чтобы ты была в безопасности.

Я издаю смешок.

— Исчезнув, что теперь никто не знает где она, позволив мне три года жить в неведении — разве это защита, Дженсен? Это жестокость.

— Она не ожидала, что все сложится именно так, — голос его полон сожаления. — Никто из нас не ожидал.

Я поднимаю глаза, готовая услышать страшную правду.

— Расскажи все, — говорю. — С самого начала.

Он глубоко вздыхает и садится напротив. За окном шторм не утихает, снег шуршит по стеклу, ветер рычит в карнизах, словно живое существо.

— Они приехали на ранчо в начале мая, — начинает он. — Лейни была возбуждена, чуть ли не безумна, говорила быстро о своих исследованиях, о взаимосвязях. Адам был… другим. Тихим, властным. Он прерывал ее, сжимал руку, если она говорила слишком много. Словно он стыдился ее. Мне он с самого начала не нравился.

Я киваю, вспоминая пару встреч с Адамом. Как Лейни в его присутствии казалась меньше, менее живой. Как она звонила, чтобы отменить встречи в последнюю минуту, всегда с отрепетированной отговоркой — словно он стоял рядом и заставлял так делать.

— У него были деньги. Я не знаю, откуда, но подозреваю наркотики продавал. Для меня это не имело значения. Деньги есть деньги. А Лейни хотела уйти глубже в горы, — продолжает Дженсен. — К тем местам, где жили МакАлистеры — не только к основному лагерю Доннеров у озера, но туда, куда их семья перебралась, чтобы отделиться от остальных. Там, где родилась Джозефина. Где начались перемены.

— И ты повёз их туда? — не скрывая упреков в голосе говорю я.

На лице его мелькает боль.

— Да, я повез. Если честно, мне было интересно. Хотел поверить ее теории о проклятии, голоде и людях, живущих в горах больше ста лет. Это совпадало с тем, что рассказывал Джейк МакГроу — как он с женой искал выживших, когда очередная группа пропала. О том, что они видели, о существах. Для меня это была возможность, чтобы кто-то вне семьи поверил в наши истории. А страсть Лейни и ее энтузиазм, были заразительны.

Глотаю комок в горле.

— Что произошло?

— В первые несколько дней все шло отлично. Ночевали на тех же местах, шли по тем же тропам. Лейни была на седьмом небе от счастья. Постоянно делала заметки и снимала.

— Камни у ручья? Браслет, цветы и рисунки. Это ее?

Он пожимает плечами.

— Я впервые увидел это с тобой. Но она была там с Адамом, исследовала. Может, оставила это специально. Для тебя. Может, и семена у нее были, кто знает.

Горло сжимается от неожиданных чувств. Даже в своей одержимости, даже в погоне за опасным и неизвестным, Лейни думала обо мне. Оставляла частички себя, чтобы я нашла.

Знала ли она, что не вернется?

Когда говорила, что горы зовут, знала ли, что ответы ее удержат?

Что, возможно, эти ответы и убьют ее?

— Расскажи больше про Адама, — настаиваю.

Лицо Дженсена мрачнеет.

— Он думал, что у них духовное путешествие, по крайней мере, так Лейни говорила ему. Но я чувствовал, что он просто давал ей возможность, позволял приключение, прежде чем… — он замолкает, напрягая челюсть.

Я сжимаю руки на столе.

— Прежде чем что?

— Прежде чем он оторвал ее от всего, что для нее дорого, — говорит Дженсен прямо.

— Как делают абьюзеры, — шепчу я.

Тяжело глотаю, в груди будто камень вины. Я знала — Адам плохой. Видела предупреждающие знаки. Но была слишком занята собой, своей жизнью, слишком верила Лейни. Типичный агент ФБР, которая на работе видит все ясно, а дома слепа к очевидному.

Какой из меня коп? Значок давно пора отобрать.

— На четвертый день, — продолжает Дженсен, — мы добрались до места чуть дальше Бенсон Хат. Внизу в долине, недалеко от Сода-Спрингс. — Он делает паузу, трёт ладони о бёдра, будто пытаясь их согреть. — Лейни была уверена, что мы близки к тому месту, где были лагеря МакАлистеров. Где родилась Джозефина. Она хотела исследовать пещеры, найденные на старых картах.

— И вы исследовали?

Он кивает, взгляд затуманен воспоминаниями, огонь в костре отражается в его глазах.

— Мы разбили лагерь у основания хребта. Планировали утром пойти в пещеры. Но той ночью…

Он замолкает, словно видит то, что мне не дано.

— Той ночью? — задаю вопрос, стараясь сохранять терпение, хотя эмоции бурлят.

— Адам и Лейни поругались, — говорит он. — Я не слышал деталей — стоял на страже в стороне — но все было плохо. Он кричал, называл ее сумасшедшей, говорил прекратить безумие и поехать домой. Я услышал удар, видел, как она выскочила из палатки с красным пятном на лице.

В груди вспыхивает гнев.

— Он ударил ее?

— Да, — подтверждает Дженсен. — Я хотел вмешаться и настучать ему, но он убежал в лес. Лейни бросилась за ним, крича, что там опасно. Я побежал вслед, но местность опасна даже днём, а ночью…

— Ты их потерял, — горько заканчиваю.

— Я слышал крики, — говорит он почти шепотом. — Сначала Адама, потом Лейни. Когда добрался до туда, на земле была кровь. Следы оттаскивания в сторону деревьев.

Сердце больно колотится в груди.

— Как с Хэнком?

— Да. Я пошел по следу, насколько мог, но он привёл в пещеру у подножия хребта. Я… — он замолкает, плечи опускаются от стыда. — Мне было страшно. Черт возьми, страшно, как никогда. Я видел тени в темноте, что двигались слишком быстро, глаза горели синим в лунном свете. Дикие люди. Голодные. Один из них пошел на меня, и я убежал. Без винтовки был, хотя должен был взять ее. Они нападали, как звери, я прыгнул в сторону, упал с обрыва, сломал ногу, — он стучит по правой ноге. — Кричал, но никто не услышал. Я полз ради припасов и винтовки, но пришла метель, поздняя весенняя буря, как сейчас.

— И ты так их и не нашел, — сквозь зубы говорю я. — Просто бросил.

— Я не мог выбраться, — его брови сходятся в мольбе. — Пытался. Удалось поймать сигнал, затем Элай приехал, но я был в бреду. Тогда не мог ничего толком, но, как только выздоровел, пришел сюда. Искал три дня. Были признаки борьбы, кровь. Но тел нет.

— И никому не сообщил? Не рассказал, что случилось?

Дженсен отворачивается, не может встретиться взглядом.

— Нет. Я боялся. Боялся того, что видел в пещерах. Боялся, что полиция не поверит — я один, двое пропали. Больше всего боялся Маркуса.

— Маркуса?

— Маркус Торн. Человек, которому я должен. Практически хозяин ранчо, — его лицо омрачено горечью. — Если бы все всплыло, ранчо пропало бы. О маме не смог бы заботиться. Все, что семья строила, исчезло бы.

Слово «всплыло» звучит странно, но я не настаиваю. Это лишь подтверждает мои подозрения — ранчо Дженсена прикрытие, и его люди связаны с криминалом.

Но сейчас мне до этого нет дела.

Я выдыхаю, кусаю губу, пытаясь понять всё и не находя ответа. Хочется злиться на его эгоизм. Хочется ненавидеть за ложь и скрытность, но в глубине чувствую понимание. Тяжесть ответственности. Невозможные решения ради защиты близких. Даже злясь, я его понимаю.

Но не значит, что мне это нравится.

Черт возьми, Лейни.

Мысль о ней остро режет, словно нож в сердце.

Он знал ее. Он привез ее сюда.

Он потерял ее здесь.

— Значит, ты дал им исчезнуть, — говорю, сглатывая боль. — Ты позволил моей сестре стать еще одной пропавшей без вести. Еще одним неразрешенным делом.

— Я жалею об этом каждый день, — он хмурится, голос дрожит от боли. На его лице чувство вины. — Когда ты пришла на ранчо, когда я понял, кто ты… думал, может, это шанс исправить ошибки. Дать тебе то, чего не смог дать Лейни. Может, это искупление для нас обоих.

— Взять мои деньги, — не скрываю горечь. — И молчать.

— Узнать, что на самом деле с ней, — возражает он. — И да, чтобы спасти ранчо и обеспечить уход за матерью. Я не горжусь этим, Обри. Никогда не гордился тем, кем стал. Но прошу понять — горы прячут свои тайны. Они защищают своих.

— Своих, — повторяю я. — Ты имеешь в виду голодных. Тех, что забрали Хэнка, Лейни и Адама.

Он кивает.

— Верю, Лейни нашла то, что искала — связь с МакАлистерами, с Джозефиной, с голодом. Что было потом — не знаю. Погибла или…

Невысказанное висит между нами.

Возможно, их убили в итоге…

Чёрт.

Она не может… не может быть там, правда?

Нет. Не позволяю себе думать так хотя бы на мгновение.

Встаю, не в силах сидеть, внутри меня буря чувств. Предательство, печаль, злость, стыд — кружатся, как снег за окном, ослепляя.

Предательство со стороны Дженсена, который лгал мне с самого начала. Который всё время знал, что могло случиться с Лейни, но скрывал это от меня, завёл меня в потенциальную ловушку смерти.

Предательство от Лейни, которая никогда не рассказала правду о своей одержимости. Которая держала меня в стороне от того, что определяло её жизнь и в итоге её погубило.

И стыд. Глубокий, жгучий стыд за то, что я не увидела обмана. За то, что я, агент ФБР, обученная замечать несовпадения, читать людей, искать правду, была так полностью слепа.

Я пропустила все знаки.

— Ты должен был рассказать мне, — говорю, сидя спиной к нему, глядя в огонь. — С самого начала.

— Ты поверила бы? — тихо спрашивает он. — Если бы я сказал, что твоя сестра наняла меня, чтобы я проводил её в поисках проклятых предков — живущих в горах как плотоядные монстры? Ты бы поверила?

— Я поверила бы, что она тебе это сказала, — говорю горько. — Но не поверила бы самой Лейни.

— Я сначала думал так же, — говорит он. — Пока не увидел их своими глазами и не понял, что она была права.

Слеза катится по щеке, горячая на холодной коже. С досадой смахиваю её, но идут новые слезы.

— Всё это время, — шепчу, внутренне задыхаюсь. — Ищу ответы. Чувствую себя виноватой. Что если бы я была внимательнее, могла спасти её. И правда, я ошиблась. Я могла спасти.

— Это не твоя вина, — говорит Дженсен, кладя руки мне на плечи. Его прикосновение одновременно утешает и злит. — Лейни выбрала свой путь.

— И он ее убил.

— Мы не знаем наверняка, — мягко говорит он. — Вот в чем суть.

Я поворачиваюсь к нему, гнев смешивается с горем.

— Ты серьезно считаешь, что она ещё там? Что она стала одним из тех… существ? Тех голодных? Моя сестра — зомби, охотящаяся на людей?

— Я не знаю, — говорит он. — Но я видел, Обри. Они были людьми, но другими. И двигались иначе.

Я качаю головой, быстро вытираю слезы. Не могу плакать, не могу сломаться.

— Это безумие, — бормочу я. — Все это… я… — голос рвется, эмоции берут верх над разумом.

Черт.

Дженсен тянется ко мне, но я отступаю, отказываясь принимать его утешение. Не сейчас. Пока груз его лжи давит на грудь.

— Завтра утром вернемся на ранчо, — говорит он спустя мгновение. — На рассвете. Вернем всех в «Потерянный след». Решим, что делать дальше. Попробуем найти людей для поиска Хэнка. Сами не будем. Мы слишком близко воспринимаем это дело.

Логика подсказывает — он прав. В такую погоду, с пропавшим Хэнком и опасностью в темноте, лучше отступить. Хижина уже не кажется безопасной, с теми созданиями снаружи.

Но во мне просыпается что-то другое, преодолевая страх и разум. То же, что заставило Лейни пойти в горы. Жажда правды, ответов, связи.

— Нет, — говорю, выпрямляя плечи. — Хочу, чтобы ты повел меня туда. Куда вел их.

Дженсен смотрит на меня с недоверием. — Обри. Ты видела, что случилось с Хэнком. Ты видела предупреждение у Кедрового ручья.

— На самом деле нет. Мы не знаем, что произошло с Хэнком, и всё, что я видела у ручья — тушу оленя, — говорю я искренне. — Ты должен мне, Дженсен. Ты был должен моей сестре и подвел ее. Ты должен мне правду. Всю правду. Не только то, что считаешь нужным рассказать.

— Но правда в том, что там есть существа, что охотятся и убивают. И которых я не знаю как убить, — говорит он.

Огонь потрескивает в тишине, отбрасывая тени на стены. Буря за окном не утихает, как и буря внутри меня.

— Тогда я должна увидеть, — говорю тише, не отводя взгляда. — Пещеры, где ты их потерял. Где Лейни нашла… что-то. Мне нужно понять, что с ней случилось.

Что может случиться со мной.

У нас одна кровь.

Я тоже всегда была на грани безумия?

Долгую паузу он молчит, выражение лица не читается в мерцании огня. Медленно кивает.

— Хорошо, — просто говорит. — Я отведу тебя.

Незримое обещание висит между нами, как клятва. Кровная.

Опаснее, чем голод в темноте.

19

—

ДЖЕНСЕН

В хижине тихо, лишь слабый рассвет проникает внутрь. Слышно, как потрескивает огонь в камине, который я только что подкинул, и как изредка скрипит дерево, когда хижина оседает. Шторм утих где-то под утро, оставив после себя преображенный мир — сугробы навалены у окон, ветви деревьев согнулись под белым грузом, а небо над головой сияет идеальной синевой.

Было бы красиво, если бы не гнетущая тяжесть, засевшая камнем у меня в животе.

Смотрю на часы — 5:47 утра. Рано, но нам нужно выдвигаться, если мы хотим вернуться на ранчо до наступления темноты. Поднимаю взгляд и вижу Обри, выходящую из маленькой ванной комнаты. Она уже одета в несколько слоев одежды, ее лицо чистое, а глаза покраснели от слез или недосыпа. Скорее, и то, и другое.

— Доброе утро, — говорю я тихо, чтобы не разбудить остальных наверху.

Она не отвечает, просто подходит к своему спальному мешку и начинает сворачивать его с механической точностью. Послание ясно: она не станет со мной разговаривать без крайней необходимости.

Не могу ее винить. Я лгал ей с того самого дня, когда она появилась на ранчо, скрывал правду о Лейни, о том, что произошло три года назад в этих горах. О моей роли во всем этом. Это не единственная ложь, которую я утаивал, но именно она имеет наибольшее значение.

Именно она разрушила нас, и то, что между нами было.

Занимаюсь завтраком, ставлю вариться кофе и раскладываю припасы. Простые задачи, чтобы заполнить тишину, чтобы не смотреть на нее и на то, как ее плечи напрягаются каждый раз, когда я приближаюсь.

Вчера вечером, после нашей ссоры — после того, как я наконец рассказал ей правду о Лейни и Адаме, о том, как привел их в эти горы, о том, как потерял их из-за того, что обитает в пещерах, — Обри была непреклонна. Она хотела увидеть место, где это произошло. Ей нужно понять, что нашла ее сестра, что заставило ее пойти по пути, который привел к ее исчезновению.

Я неохотно согласился, хотя каждый инстинкт кричит, что это ошибка. Пещеры за хижиной Дженсена и в сторону Сода Спрингс — это смертельная ловушка в лучших условиях, даже без учета одичавших людей. А с ними, охотящимися, преследующими… это самоубийство.

Но я обязан Обри. Я подвел Лейни. Не подведу и Обри, даже если это означает, что я последую за ней во тьму. Я буду там, чтобы защитить ее, или умру, пытаясь.

Тяжелые шаги на лестнице возвещают о том, что остальные проснулись. Коул спускается первым, его волосы спутаны от сна, за ним следуют Рэд и Элай. У всех угрюмые выражения лиц, реальность исчезновения Хэнка давит на каждого из нас.

— Кофе, — бормочет Коул, направляясь к чайнику.

Рэд потягивается, слышно, как хрустят суставы.

— Ну и ночка выдалась. Не думал, что буду рад увидеть рассвет в этом месте.

— Все прошло спокойно ночью? — спрашивает Элай. Его взгляд мечется между мной и Обри, он явно заинтригован. Она демонстративно меня игнорирует. Я пытаюсь дать ему понять взглядом, что я ей все рассказал, и он едва заметно, с сочувствием кивает.

— Надо собираться, — объявляю я, когда все уже успели выпить кофе и быстро позавтракать овсянкой быстрого приготовления. — Выдвигаемся обратно на ранчо, пока снег не стал слишком мягким.

— Давно пора, — говорит Рэд, уже собирая вещи. — Надо было еще вчера возвращаться.

Коул согласно кивает.

— Вся поездка была бессмысленной. Без обид, мэм, — добавляет он, обращаясь к Обри. — Но твоя сестра давно пропала, так или иначе.

По лицу Обри пробегает тень боли, но она быстро ее скрывает.

— Я не возвращаюсь, — говорит она ровным голосом, хотя видно, как она напряжена. — Мы идем дальше, к хижине Бенсона.

В комнате воцаряется тишина, все взгляды устремляются на нее.

— Ни за что на свете, — отрезает Рэд. — Хэнк пропал. Скорее всего, мертв. Мы не собираемся оставаться здесь, чтобы стать следующими.

— Я согласен с Рэдом, — добавляет Коул, нахмурившись. — Здесь небезопасно. Я считаю, что нам пора отступать и вернуться назад.

— Тогда вы возвращайтесь, — стальным тоном говорит Обри. — Мы с Дженсеном пойдем дальше.

Я выразительно смотрю на остальных.

— Что ж. Это ваш выбор. Можете пойти с нами или вернуться. Я не буду осуждать.

— Ты серьезно собираешься идти к хижине Бенсона? — возмущается Рэд, делая шаг в мою сторону. — После того, что мы нашли в снегу? После кровавого следа Хэнка, ведущего в лес? Ты в своем уме, МакГроу?

— Никогда еще не чувствовал себя таким здравомыслящим, — огрызаюсь я, поднимая плечи. — Хотите сдаться и вернуться — пожалуйста. Но мы идем дальше, и, надеюсь, по пути найдем Хэнка.

Коул злобно усмехается.

— Ну да, конечно, никакого осуждения! Значит, мы трусы, которые сбежали домой, а ты будешь играть в героя? Да пошло оно все! Может, я встречу Маркуса, когда вернусь на ранчо, расскажу ему, сколько тебе заплатили.

Напряжение в комнате нарастает, страх и злость прошлой ночи вырываются наружу. Я вижу, как Элай переминается с ноги на ногу, вставая между мной и Рэдом.

Драка вот-вот⁠…

Но звук заставляет нас замереть. Громкий стук в дверь хижины, три мощных удара, от которых содрогается вся комната.

Все застывают. Элай хватается за дробовик, наводя его на дверь.

— Какого черта… — шепчет Рэд.

Стук повторяется, на этот раз более настойчивый.

Я осторожно подхожу к двери, держа пистолет наготове.

— Кто там? — спрашиваю я, голос напряжен.

— Это я, босс! Открывайте! Тут холоднее, чем у ведьмы в…

Этот голос. Невозможно, но безошибочно узнаваем.

— Хэнк? — выдыхаю я, в голосе слышится недоверие.

— Конечно, это я! Кто еще может быть в этой замерзшей глуши? Открывайте чертову дверь, пока у меня все не отморозилось!

Я оглядываюсь на остальных, их лица отражают мой шок. Медленно, держа оружие наготове, я отодвигаю засов и приоткрываю дверь.

На пороге стоит Хэнк, его сапоги и штаны покрыты снегом, нос красный от холода, но в остальном он выглядит совершенно нормально. Неповрежденным. Целым.

И, возможно, немного раздраженным.

— Наконец-то, черт возьми, — бормочет он, протискиваясь мимо меня в тепло хижины. — Я уж думал, вы меня тут оставите замерзать.

Комната взрывается восклицаниями — Коул и Рэд обступают Хэнка с вопросами, Элай держится в стороне с открытым подозрением, Обри наблюдает за происходящим с широко раскрытыми, растерянными глазами.

— Где тебя черти носили? — требую я, захлопывая дверь и закрывая засов. — Мы искали тебя прошлой ночью. Нашли кровавый след, ведущий в лес.

Хэнк моргает, а затем смеется резким звуком, от которого у меня встают волосы дыбом.

— Кровавый след? О чем ты говоришь?

— Не строй из себя дурачка, — огрызается Рэд. — Ты пропал прошлой ночью. Мы думали, ты мертв.

— Не мертв, просто набухался, — отмахивается Хэнк. — Нашел бутылку водки в шкафчике, прикончил ее во время своей смены. Должно быть, вырубился в сортире. Проснулся полузамерзший, но в остальном все в порядке.

Я обмениваюсь взглядом с Элаем. Что-то не складывается. Мы проверили туалет. Несколько раз. И кровь была свежей, хорошо заметной на снегу.

— Мы видели кровь, Хэнк, — говорю я осторожно, наблюдая за его лицом. — Следы волочения, ведущие в лес.

Что-то промелькивает в глазах Хэнка — слишком быстро и исчезает, прежде чем я успеваю понять.

— Ничего об этом не знаю, — пожимает он плечами. — Но я видел горного льва раньше, во время своей смены. Большой гад. Отогнал его, махая руками, как идиот. Может, он потом завалил оленя.

— Горный лев, — с сомнением повторяет Элай. — Тот самый, что за Обри гонялся у Кедрового ручья?

— Вполне возможно, — пожимает плечами Хэнк, идя к камину греть руки. — Может, и он. По мне, они все одинаковые.

Объяснение звучит неплохо. Лев мог оставить следы и кровь, хотя они кажутся слишком ровными. Но как мы пропустили Хэнка в сортире? И почему у меня мурашки по коже, когда я на него смотрю?

Что-то тут не так. Может, я просто перенервничал, не выспался. Но меня не покидает ощущение, что он что-то скрывает.

— Снимай рубашку, — резко говорю я.

Хэнк поворачивается, смотрит на меня в полном недоумении.

— Чего?

— Снимай, Хэнк. Снимай рубашку, — голос у меня резкий, но мне надо убедиться. Надо увидеть, есть ли на нем раны, порезы, что-то, что объяснит следы крови.

Мне нужно знать, не превратится ли он.

— Ты что, с ума сошел, МакГроу? — спрашивает Хэнк, оглядываясь, словно ища поддержки. — Тут дубак, а ты раздеваться заставляешь? Я вроде не в твоем вкусе.

— Дженсен, ты чего прицепился? — вмешивается Коул. — Может, ты сам спятил?

— Снимай, — настаиваю я, игнорируя Коула, моя рука держится возле пистолета. — Покажи, что с тобой все в порядке.

В комнате тишина. Все смотрят на эту странную сцену с тревогой и непониманием.

— Господи, — ворчит Хэнк, качая головой. Но снимает куртку и медленно расстегивает рубашку. — Человек заблудился на одну ночь, и все сразу думают, что в него вселился дьявол.

Он сбрасывает рубашку, под ней оказывается термобелье. С раздраженным вздохом он снимает и его, оставаясь с голым торсом в прохладном воздухе хижины.

Его торс выглядит точно так же, как я помню — жилистый, кожа загорелая от многих лет работы на открытом воздухе, выцветшая татуировка гремучей змеи обвивается вокруг правого плеча. Никаких ран. Никаких царапин. Даже синяка нет.

— Доволен? — саркастически спрашивает он, разводя руки в стороны. — Или мне еще штаны снять? Показать тебе, как выглядит настоящий член?

Я хмыкаю, сухо глядя на него. Кровавый след был настоящим — Элай тоже его видел — но Хэнк невредим.

— Хватит, — грубо говорю я, отводя взгляд. — Надень рубашку обратно.

Хэнк что-то бормочет себе под нос, быстро и раздраженно натягивая слои одежды.

— Что на тебя нашло, босс? Ты думаешь, я один из этих оборотней из старых сказок, что ли?

Я вздрагиваю от его слов и чуть не говорю ему, что мы не должны говорить о них вслух, что нам нужно уважать существ из местных легенд. Но я молчу, эта мысль вызывает неприятные ассоциации с легендами о голодных — о том, как они могут казаться совершенно нормальными, а внутри быть чем-то другим, как они могут выглядеть неизменными до самого момента превращения.

Но Хэнк выглядит нормально. Может, я действительно схожу с ума. Все, кажется, смотрят на меня именно так, кроме Обри, она почти не смотрит на меня.

— Ну, в любом случае, — продолжает Хэнк, застегивая рубашку, — извиняюсь, что напугал. Но я в порядке. Готов выдвигаться, когда вы все будете готовы.

— Мы как раз это обсуждали, — говорит Коул, все еще подозрительно глядя на меня. — Мы с Рэдом считаем, что нам следует вернуться на ранчо. После того, как ты нас перепугал, это кажется самым разумным решением.

Хэнк хмурится, оглядывая комнату.

— Вернуться? Зачем? Погода отличная. Прекрасный день для поездки. И мы уже на полпути к хижине Бенсона, разве нет?

Рэд недоверчиво смотрит на него.

— Ты серьезно? После того, что произошло?

— Со мной ничего не произошло, кроме того, что я напился и вырубился в сортире, — смеется Хэнк. — Неловко, конечно, но это же не повод отказываться от миссии.

— Да, но, — начинает Элай. — Тебе было не очень хорошо по дороге сюда.

Он прав. Хэнк был параноиком и боялся всю дорогу.

— Ну, сейчас все нормально. Что скажет босс? — Хэнк смотрит на меня с надеждой.

Я внимательно изучаю его, все еще чувствуя беспокойство, несмотря на отсутствие физических доказательств того, что что-то не так. Но я не могу обосновать свои подозрения.

— Мы пойдем дальше, — говорит Обри, нарушая молчание. Она смотрит мне в глаза через комнату, и в ее взгляде читается четкое послание: нам нужно двигаться дальше.

— Леди хочет идти дальше, — пожимает плечами Хэнк. — И она платит за все, верно, босс? Каков вердикт?

Все смотрят на меня, как будто я знаю, что делать. Логика подсказывает, что нужно возвращаться на ранчо, раз уж с Хэнком все в порядке. Перевезти всех в безопасное место, а если Обри не успокоится, вернуться с подкреплением. Но она права, нужно выяснить, что случилось с Лейни и Адамом три года назад. В конце концов, мы здесь из-за нее.

— Едем до хижины Бенсона, — решаю я, игнорируя недовольное бормотание Рэда. — Дорога на день. Если поторопимся, доберемся до темноты, там безопасно переночуем. А утром разберемся, что делать дальше.

— Ты издеваешься? — возмущается Рэд.

— Вообще-то, Дженсен прав, — неожиданно поддерживает Коул. — Погода позволяет. Дорогу засыпало, но проходимая. И Хэнк с нами… почему бы и не рискнуть?

Рэд переводит взгляд с Коула на Хэнка, явно не понимая, что происходит.

— Вы что, совсем кукухой поехали? Надо валить отсюда подальше, а не лезть в эту чертову глушь.

— Пума, — упрямо повторяет Хэнк. — Утащила оленя в лес. Делов-то. Чего бояться?

Я не верю ни единому его слову, но пока у меня нет никаких аргументов.

Пока что.

— Все решено, — объявляю я. — Рэд, если хочешь, возвращайся на ранчо. А мы через двадцать минут выдвигаемся. Элай, помоги мне проверить коней и Ангуса. Остальные, собирайте вещи.

Пока все расходятся по своим делам, Элай идет за мной к навесу. Как только мы остаемся одни, он говорит тихо, почти шепотом:

— Ты же не поверил в эту байку про сортир?

Я качаю головой и смотрю на хижину.

— Нет. Мы там все обыскали вдоль и поперек. И кровь была свежая, Элай.

— Тогда что это значит? Как он остался цел и невредим?

— Понятия не имею, — признаюсь я. — Может, он и говорит правду. Но я не могу не быть параноиком. Присматривай за ним сегодня. Не позволяй ему оставаться наедине с кем-либо.

— Думаешь, он… стал одним из этих? — осторожно спрашивает Элай.

Сама мысль об этом меня мутит. Семейные истории о том, как эта зараза распространяется, как инфицированные выглядят обычными, пока не превратятся в нечто другое, передавались из поколения в поколение. Но я никогда не видел этого своими глазами, не был свидетелем превращения. Только сталкивался с ними в их последнем, диком состоянии.

— Я не знаю, что и думать, — честно говорю я. — Он выглядит обычным. Ведет себя почти так же. Но я не могу избавиться от ощущения, что с ним что-то случилось там, снаружи.

— Что-то плохое, — мрачно соглашается Элай. — И все же, мы не знаем, как это передается, верно? Может, и укус не нужен. Может, Хэнк просто съел что-то не то. Черт, он может и сам не знать об этом.

Черт возьми. Я даже не подумал. Наверное, пересмотрел слишком много фильмов о зомби.

Но кровь — слишком подозрительное совпадение.

— Как я уже сказал, — говорю ему, — мы должны внимательно следить за ним, на всякий случай.

Лошади нервничают в укрытии, фыркают и переминаются с ноги на ногу. Джеопарди, обычно невозмутимый при любых обстоятельствах, прижимает уши, когда я тянусь к его уздечке.

— Они чувствуют неладное, — бормочет Элай, успокаивая своего коня тихими словами и твердой рукой. — Так что вот тебе ответ.

— Или они просто взвинчены из-за бури и исчезновения Хэнка, — предполагаю я, пытаясь убедить скорее себя, чем Элая. — Они просто чувствуют наше напряжение. Давай просто сосредоточимся на том, чтобы благополучно добраться до хижины Бенсона. Шаг за шагом.

Мы заканчиваем седлать лошадей в тишине, каждый погружен в свои мысли. К тому времени, как мы подводим их к хижине, остальные уже собрали вещи и ждут на крыльце. Хэнк кажется веселым, даже воодушевленным — как будто ничего не произошло.

Рэд и Коул все еще одаривают меня странными взглядами, гадая, должно быть, о моей странной просьбе увидеть Хэнка с голым торсом. Я не виню их. Это был странный поступок, продиктованный подозрением и остаточным страхом со вчерашнего поиска.

Обри стоит в стороне от группы, ее лицо насторожено. Когда я подхожу с Дюком, она берет поводья, не глядя на меня, садится в седло с выученной легкостью, которая противоречит ее статусу новичка. События последних нескольких дней изменили ее, ожесточив что-то мягкое в ней, хотя она никогда и не была мягкой.

Только когда стонала мое имя, закатывая глаза.

Черт, секс у камина, кажется, был целую вечность назад, и, я уверен, это никогда больше не повторится. Она сейчас презирает меня.

— Как ты? — тихо спрашиваю я, когда она устраивается в седле.

— Нормально, — отвечает она резко, натягивая поводья.

— Обри, — начинаю я, но обрываю фразу, не зная, как преодолеть эту пропасть боли и предательства между нами, как вернуть прошлое. — Насчет Хэнка…

— Просто доберемся до хижины Бенсона, — прерывает она.

В ее тоне нет места спорам. Я киваю, принимая отказ, и запрыгиваю на Джеопарди. Что бы ни случилось с Хэнком, что бы ни объясняло кровавый след, который мы нашли, нам придется разобраться с этим позже. Сейчас наша задача — добраться до хижины Бенсона до наступления темноты.

Мы трогаемся в путь под таким голубым небом, что мне хочется надеть солнечные очки. Заснеженный пейзаж простирается до самого горизонта, словно чистый лист бумаги. Лошади осторожно ступают по свежему снегу, из их ноздрей в морозном воздухе поднимается пар.

Я иду первым, за мной Элай, потом Обри, Коул, Хэнк и Рэд, замыкающие колонну с мулом. Сзади доносятся обрывки разговоров — Коул спрашивает Хэнка о его ночи в уличном туалете, Рэд ворчит об изменении планов, Элай время от времени выдает комментарии о местности или какие-нибудь исторические факты, от которой Рэд только фыркает.

Обри молчит, и, когда я оглядываюсь, вижу, что она сосредоточена на дороге. Груз вчерашних откровений висит между нами, невысказанный, но тяжелый, как снег на сосновых ветвях над головой.

Тропа к хижине Бенсона идет по долине, пролегающей между вершинами, постепенно поднимаясь к пику. В обычных обстоятельствах это была бы легкая прогулка на день. Но ничто в этих обстоятельствах не является легким — снежные сугробы выше, чем должны быть в это время года.

По мере того, как мы поднимаемся, солнце, палящее на снег, создает ослепительный блеск, от которого приходится щуриться. Я постоянно проверяю окрестности. Каждую тень между деревьями, каждый скалистый выступ, все места, где может кто-то прятаться и смотреть на нас.

Или следовать за нами.

Позади меня Хэнк смеется над чем-то, что сказал Коул, звук отчетливо разносится в чистом горном воздухе. Это тот же самый смех, что был у него всегда, тот же голос, те же манеры. И все же меня не покидает ощущение, что прошлой ночью что-то произошло. Что-то, что оставило кровавый след на снегу, что-то, что объясняет, почему мы не могли его найти, несмотря на поиски повсюду.

Молю бога, чтобы я ошибался.