Долина смерти

ПРОЛОГ

—

ЗИМА, 1847 год

Сьерра-Невада, Калифорния

Ребенок родился во время самой страшной бури.

Нора Макалистер прижалась к своей тете Амелии в тесной лачуге, наблюдая, как ее дыхание превращается в туман в морозном воздухе. Крыша стонала под тяжестью снега, а ветер выл сквозь щели. Как бы ни старался дядя Томас залатать дыры в хижине, холод всегда находил дорогу внутрь, как голодный монстр, ищущий любую слабость в их маленьком укрытии, а их было так много.

Теперь Томаса не было, как и маленького Натаниэля, потерянного несколько дней назад от судьбы, которую лучше не признавать. Нора не могла позволить себе роскошь размышлений; она должна была сосредоточиться на Амелии и младенце, должна была сделать все, что в ее силах, чтобы обеспечить их выживание.

И Нора хорошо умела это делать. В течение последних нескольких месяцев все, что они делали, это выживали, с тех пор как группа Доннера застряла на озере Траки. В прошлом году Нора потеряла обоих родителей от туберкулеза, и брат ее отца, Томас, взял ее с собой прямо перед тем, как они начали свое путешествие из Миссури, присоединившись к 500 повозкам, направлявшимся к «лучшей жизни» в Калифорнии. Трагедии и катастрофы продолжали происходить в трудном путешествии, пока их не засыпало снегом у подножия гор Сьерра-Невада.

Люди начали голодать. Люди начали умирать.

Люди начали делать немыслимое.

Вот почему Томас, человек, который сильно верил в Бога, решил покинуть группу и найти безопасное место для Норы и своей семьи. Он нашел старую, ветхую хижину, построенную другими путешественниками, расположенную примерно в получасе ходьбы от лагеря на озере Траки, выше в горах под перевалом. Он надеялся, что, находясь далеко, защитит свою семью от ужаса, который уничтожал группу.

Он ошибался.

— Все будет хорошо, — сказала Нора своей тете, хотя ее голос дрожал от холода и страха, который поселился в ее костях.

Фонарь отбрасывал странные тени на лицо Амелии, делая ее щеки впалыми, а глаза темными. Она плохо ела в течение нескольких месяцев, и ее кожа была натянута на костях, но живот все еще был большим, слишком распухшим. Он жутко двигался под одеялом, и Нора чувствовала страх.

— Просто тужься, — прошептала Нора, ее губы потрескались и кровоточили. Ее руки дрожали, когда она поправляла тонкое одеяло. — Почти все, тетя Амелия.

Но это утешение было как пепел во рту. Нора ничего не знала о родах, прошли уже часы, и что-то было не так.

Кожа Амелии была холодной, слишком холодной для роженицы. Ее глаза выглядели странными и блестящими, и Нора видела темные вены под ее кожей. Когда та кричала, звук был ужасным — как у животного, умирающего от голода. Как звуки, которые дядя Томас издавал вчера, когда набросился на…

Нора постаралась не думать об этом.

Кровь собралась между ног Амелии, казалась черной в тусклом свете огня. Слишком много крови. Металлический запах наполнил воздух, и Нора с ужасом увидела, как язык Амелии высунулся, словно пробуя воздух, а затем скользнул по сухим белым губам. Что-то изменилось в ее глазах, они стали молочно-мутные, бледно-голубые, как ледник.

«Это всего лишь свет», — убеждала себя Нора. «Игра теней, не больше».

— Голодна… — прошептала Амелия, словно из могилы. Ее пальцы судорожно вцепились в одеяло. — Я так голодна, Нора. Мясо…

— Нет, — отрезала Нора, стараясь говорить твердо. — Не думай об этом. Думай о ребенке. О своей малышке. Джозефе… или Джозефине.

Но лицо Амелии исказилось, будто его коснулась смерть. Сухожилия на ее шее вздулись, словно старые канаты, и челюсть двигалась неестественно, механически, словно пережевывая что-то невидимое. Ее зубы… неужели они всегда были такими острыми? Откуда у нее взялись новые зубы? Новая волна ужаса захлестнула Нору, когда она вспомнила, как выглядел рот дяди Томаса перед тем, как он…

Новая волна боли скрутила Амелию. Ее спина выгнулась дугой, позвоночник хрустнул, словно сухая ветка. В тесной лачуге раздался отвратительный звук разрываемой плоти, живот словно задрожал. Что-то надвигалось, но Нора уже не была уверена, что это просто ребенок.

Она перестала понимать что-либо.

— Я вижу головку! — прошептала Нора, с трудом выговаривая слова. Ей нужно сохранять спокойствие. — Еще немного, тетя Амелия! Еще чуть-чуть…

Амелия резко повернула голову к ней, шея вытянулась неестественно — длинная, слишком длинная. Из уголков ее рта сочилась черная слизь. И голос, когда она заговорила, стал похож на скрежет костей.

— Плоть от плоти моей, — пропела она, словно зачаровывая. — Кровь от крови моей.

С последним усилием ребенок выскользнул в подставленные руки Норы — невероятно маленький и красивый. Девочка. На одно блаженное мгновение в груди Норы расцвела надежда. Ребенок был теплым — таким теплым по сравнению с трупным холодом кожи матери. Розовым, живым и нетронутым тем, что поглотило ее семью.

Но тут спина Амелии снова хрустнула. Звук рвущейся плоти наполнил лачугу, а ее челюсть исказилась, словно змеиная пасть. В ее глазах, где только что была пустота, загорелся хищный огонь. Пальцы вытянулись и превратились в когти, кожа лопнула на суставах. Свежие раны сочились черной кровью.

— Отдай ее мне! — этот шипящий звук не имел ничего общего с прежним голосом Амелии. — Мой ребенок. Моя плоть! Такая нежная, такая свежая…

Нора отшатнулась, прижимая новорожденную к себе. Малышка слабо пискнула, и Амелия щелкнула зубами, услышав этот звук. Что-то затрещало у нее под кожей — кости ломались и принимали новую форму. Трансформация, которая забрала Томаса и Натаниэля за несколько дней, происходила сейчас за минуты.

— Нет… — прошептала Нора, еле сдерживая рыдания. — Ты тоже…

Она знала теперь — Амелии больше нет, это существо заняло её место.

И у Норы не осталось выбора…

Только бежать.

Буря накинулась на неё, словно нанося удар, когда она вырвалась из укрытия, её сапоги проваливались в глубокий снег. Ветер бил снежными хлопьями в лицо, но холод не шёл ни в какое сравнение с ужасом, который сжимал горло. Позади вопль Амелии разорвал тишину ночи — не человеческий, даже не животный.

Звук того, чего не должно существовать.

Само воплощение нечестивости.

Ребёнок заёрзал у неё на груди. Нора старалась прижать малышку как можно крепче к себе, укутав в тонкую ткань пальто, и молила Бога, чтобы этого хватило. Кожаные куртки они съели еще несколько недель назад, когда только начал мучить голод. До того, как они опустились до вещей куда страшнее.

Тень отделилась от темноты — дядя Томас. Буря сковала его одежду льдом, и ткань хрустела при каждом движении. Его лицо представляло собой обезображенную маску из замерзшей крови и инея, и в тусклом свете, что пробивался из лачуги, влажно блестели зубы. Позади него, из-за сосны выглядывал маленький Натаниэль. Милое, ангельское личико кузена было искажено безумной гримасой, и он улыбался окровавленными, черными зубами.

Она поняла, что они ждали.

Ждали свежего мяса.

— Отдай нам ребёнка, Нора, — произнес Томас хриплым голосом, словно заледеневшим изнутри. — Ты не можешь забрать её у нас. Она не твоя. Нужно утолить голод.

— Не подходите! — закричала она в ответ и ускорила шаг, изменив направление — прочь, к горному хребту. Каждый шаг причинял невыносимую боль — снег был по колено. Ноги горели от напряжения, лёгкие требовали воздуха. Она не знала, куда бежит, но была уверена в одном: она должна унести ребёнка подальше от того, чем стала её семья.

Голод захватывал их медленно сначала, после того, как они съели мертвых. Томас был так против каннибализма, даже когда смотрел смерти в лицо, но в конце концов он тоже сдался, как и многие в других лагерях.

Как и сама Нора.

Сначала они ели тела тех, кто умер естественной смертью, но потом, когда некоторые обнаружили, что голод нельзя утолить, они постепенно впали в безумие, которое никто из них не признавал, пока не стало слишком поздно.

Но превращение Амелии было другим — быстрее, более жестоким. Как будто рождение ребенка ускорило его.

«Проклятие», — подумала Нора. Что это, если не проклятие, наложенное на них духами этой земли за нарушение законов человечества?

Поесть плоть другого — значит стать чудовищем.

И на этот раз это было в прямом смысле.

Еще один крик пронзил ночь, теперь ближе. Звук чего-то, что движется по снегу, быстро.

Нора пригнулась под деревом, когда бежала, но ее нога зацепилась за ветку. Она полетела вперед, сумев развернуться, чтобы не раздавить младенца. Боль взорвалась в плече, когда она упала на него неудачно, провалившись в снег. Когда она подняла глаза, Амелия нависала над ней.

Ночная рубашка тети промокла от черной крови, пар поднимался от грязной ткани. Ее кожа разошлась во многих местах, обнажая мышцы и кости. Ее рот широко раскрылся, челюсть повисла на полосках плоти, зубы выпирали вперед. Молочные глаза превратились в невозможный бело-голубой цвет, светящийся голодным огнем.

— Пожалуйста, — прошептала Нора, хотя знала, что тетя не услышит. — Она твоя дочь. Джозефина.

Амелия бросилась на неё. Нора перекатилась, и острая боль снова пронзила плечо. Ребенок заплакал, но его крик заглушила буря. Нора почти ничего не видела — то ли от слез, то ли от усталости, то ли от начинающегося превращения.

Она уже чувствовала это внутри, голод, который превратил многих в чудовищ. Он грыз ее живот, шепча обещания тепла, мяса, жизни. Кожа ребенка казалась такой мягкой, такой нежной…

— Нет! — Нора в отчаянии укусила себя за руку, используя боль, чтобы сосредоточиться. Она не станет такой же, как они. Пока нет. Пока ребенок в безопасности.

Вдалеке мерцал свет факела. Ветер доносил голоса — человеческие голоса? Поисковая группа? Или те, кто уже заражены?

Те, кто уже обратился.

У Норы не было времени думать. Она поднялась и заставила свои слабеющие ноги двигаться быстрее. Позади звуки погони Амелии стихли, растворились в завывающем ветре. Её семья редко отходила далеко от своего убежища, поначалу их сдерживала паранойя насчет других групп, а потом это превратилось в нечто вроде территориального инстинкта. Голод сделал их жестокими, но осторожными.

Ребенок зашевелился возле ее груди — живой, теплый, человеческий. В этот момент Нора приняла решение. Если поисковая группа состоит из обычных людей, она скажет, что это её ребенок. Она скроет правду о том, что случилось в лачуге, о том, во что превратилась её семья.

И когда голод все же возьмет своё — потому что она чувствовала, что так и будет, проклятье уже горит в её крови из-за плоти, которую она съела в отчаянии, — по крайней мере, она будет знать, что ребенок выжил.

Она побрела к свету факелов, нечеловеческий крик тети затихал в буре. Сквозь кружащийся снег она могла различить приближающиеся фигуры. Человеческие фигуры, двигающиеся нормально, их голоса звучали вменяемо.

Безопасно.

Чудовищное проклятие уже было в её венах, но, возможно, этот ребенок — чудо, рожденное в крови и снегу — найдет другую судьбу. Даже когда голод терзал её внутренности, Нора улыбнулась. Ребенок будет жить.

Она споткнулась, когда поисковая группа заметила её и бросилась вперед, чтобы помочь.

Позади нее три пары бело-голубых глаз наблюдали из темноты.

В ожидании.

Голодные.

1

—

ОБРИ

У женщины за стойкой — повязка на глазу. С тех пор, как я вошла в кабак «Три Фингер Джек», она смотрит как на врага. Тем не менее, у меня есть вопросы, и, похоже, здесь я могу получить некоторые ответы.

— Растягиваешь удовольствие? — спрашивает она, взмахом кухонного полотенца указывая на виски со льдом, зажатый между моими ладонями. Если бы она знала меня, она бы гордилась тем, как я себя сдерживаю, особенно сегодня. Может, куплю себе бутылку в мотель потом. А может, просто поеду обратно в Сакраменто, если это очередной тупик, хотя мысль о возвращении в свою квартиру кажется могилой.

— Вы не знаете, где я могу найти Дженсена Макгроу? — спрашиваю ее. Говорю тихо, хотя сейчас три часа дня, среда, и кроме двух стариков с одинаковыми усами, играющих в бильярд в задней комнате, никого нет. Стук шаров заставляет меня вздрагивать каждый раз, и я хочу, чтобы эта дерьмовое кантри играло громче и заглушала звук.

Женщина на мгновение замирает. Ей, наверное, кажется, что она быстро взяла себя в руки, что это не будет замечено. Но я всегда замечаю. Это моя работа.

— Никогда о таком не слышала, — говорит женщина, пожимая плечами, и отворачивается, занимаясь своими делами за стойкой.

— Ага, — бормочу я себе под нос и делаю еще глоток виски. Проглатываю и ставлю стакан, вертя его в руках. Бросаю взгляд на мужчин, играющих в бильярд. Они смеются, пьют светлый «Bud».

Расслаблены — это хорошо, значит, податливы, особенно если я использую свои женские чары. Я выбрала этот бар, потому что он показался мне местным, расположенным на окраине Траки в направлении озера Доннер, и поскольку Дженсен Макгроу живет в этом районе, во всяком случае, так говорилось в статье, которую я прочитала утром, я была уверена, что кто-то здесь знает, где его найти. В интернете ничего не было, но этот человек существует, и поэтому я здесь.

Но барменша ведет себя еще страннее, чем раньше, ее плечи напряжены, пока она расставляет бутылки, не говоря уже о том, что она просто врет, а это делает Макгроу еще более загадочным. Как будто она не хочет, чтобы я его нашла.

Жду немного, делаю еще один размеренный глоток, даю ему обжечь горло, затем перекидываю сумку через плечо и, сжимая стакан, слезаю со стула. Перемешиваю кубики льда в стакане, пересекая зал, пылинки танцуют в луче света, проникающем через одно из немногих окон.

— Кто выигрывает? — спрашиваю я мужчин, облокачиваясь на бильярдный стол. Наряжаться для впечатления точно не входило в мои планы — я уехала в спешке этим утром, закинув несколько комплектов одежды в спортивную сумку, и сейчас на мне красная клетчатая рубашка под замшевой курткой с мехом. Но хотя бы волосы распущены и слегка вьются, светлые пряди ярко блестят в полумраке бара.

— Он, — говорит один из мужчин с грубым смешком. — Но он жульничает.

Другой усатый мужчина издает возмущенный стон, прежде чем улыбнуться мне, его рот едва виден под волосами. Они представляются Заком и Питом, разнояйцевыми близнецами, которые зимой водят снегоочистители, а летом — экскаваторы.

Так как сейчас октябрь, у них межсезонье, что, по-видимому, означает — только бильярд и пиво.

Я рассказываю им немного о себе: родилась и выросла в Сакраменто, работаю в Розвилле, хотя, конечно, не говорю, чем занимаюсь на самом деле, и что я в отпуске последние три месяца.

— И что же привело тебя сюда в это время года, мисс…? — говорит Зак или Пит. Обычно я отлично запоминаю имена, но я уже забыла, кто из них кто. Для разнояйцевых близнецов они слишком сильно стараются выглядеть и вести себя одинаково.

— Уэллс, — говорю им, не называя своего имени. — Мисс Уэллс. На самом деле, я здесь ищу старого друга. Давно его не видела. Я прочитала статью в новостях, о потерявшемся туристе, которого нашли, и оказывается, что это он его нашел. Я и не знала, что он стал следопытом.

Я наблюдаю за ними, стараясь сохранять нейтральное выражение лица. У одного из них слегка поднимается бровь, прежде чем он бросает взгляд на другого.

— И кто же твой друг? — спрашивает он.

— Дженсен Макгроу. Вы его знаете?

Я чувствую на себе взгляд барменши, но концентрируюсь на близнецах, думая, что они начнут отпираться, как и она.

Вместо этого один из них, кажется, Зак, говорит:

— Конечно, знаем. Ну, не то чтобы хорошо, он не общительный, но…

— Мы хорошо знали его отца, — перебивает Пит, кивая. — Рэй Макгроу был отличным мужиком, земля ему пухом, — он поднимает свою кружку пива, и Зак делает то же самое. Я присоединяюсь, и мы все делаем почтительный глоток, прежде чем Пит снова смотрит на меня. — А ты хорошо знаешь Дженсена?

— Прошло много времени, — осторожно отвечаю я. — Так его отец умер? Я и не знала. Когда это было?

— О, слушай, — говорит Зак. — Лет двадцать назад? Примерно? Дженсену было всего восемнадцать… — он прищуривается, глядя на меня. — Если ты не знала, то ты была совсем ребенком.

— Я выгляжу моложе, — уверяю их, надеясь, что они не заподозрят неладное.

— Тогда ты, наверное, не знаешь о его матери, — говорит Пит сочувственно. — То, что с ней случилось, было очень жестоко после всего, что они пережили. Они уже намучились с этим ранчо, по уши в долгах.

— Якобы, — многозначительно говорит Зак.

— Якобы, — соглашается Пит. — Но было ясно, что Рэй никогда не умел обращаться с деньгами. Слишком упрямый, чтобы отказаться от семейного наследия. Ранчо «Потерянный след» принадлежало семье Макгроу, хм, как минимум, три поколения.

«Ранчо Потерянный след» — думаю я. «Вот и название».

— А что с матерью?

— Сара, — говорит Зак. — Инсульт был лет десять назад. Они с Дженсеном ранчо тянули. Как он сейчас справляется — одному богу известно. Она не может помогать, а ему за ней ухаживать, счета платить. Но ранчо держится.

Барменша громко кашляет. Я поворачиваюсь и вижу, как она смотрит на них своим единственным глазом с холодным стальным взглядом. Предупреждает.

Но никто из них не обращает на нее внимания.

— И где найти это ранчо? — спрашиваю я их, желая получить информацию, прежде чем она вмешается. По какой-то причине она не хочет, чтобы я контактировала с этим Дженсеном. — Я бы позвонила, но у Дженсена, похоже, нет телефона.

Барменша снова громко кашляет. На этот раз Пит смотрит на нее и хмурится.\

Смотрю умоляюще на Зака.

Скорее.

— О, ну тебе просто нужно вернуться в сторону озера Доннер, — говорит Зак, указывая в, как я предполагаю, том направлении. — Как в кемпинги. Наткнешься на дорогу Колд Стрим. Следуй по ней, пока грунт не появится, и примерно через несколько минут будешь на ранчо. Не пропустишь.

— Спасибо, — говорю я им, ставя свой пустой стакан на ближайший высокий столик. — Вы очень помогли.

Я направляюсь к двери, когда Пит кричит мне вслед.

— И зачем тебе понадобился Дженсен?

Я бросаю взгляд через плечо, прежде чем толкнуть дверь.

— Мне нужно, чтобы он нашел кое-кого.

— Кого? — слышу я, как он говорит, когда выхожу на яркое солнце и направляюсь через пыльную парковку к своей машине.

— Мою мертвую сестру, — шепчу я себе под нос.

2

—

ОБРИ

Проснувшись в то утро, я была уверена, что мой день пройдет, как и каждый другой день после моего принудительного отпуска: парня, которого я привела домой ночью, выпровожу до завтрака, пообещав перезвонить (чего никогда не сделаю). Залпом выпью обезболивающее, чтобы унять похмелье, проигнорирую чувство вины и отправлюсь в спортзал на изнуряющую тренировку, слушая подкаст «Секретные материалы» или группу «Deftones» на полную громкость. После я подумаю о том, чтобы снова пойти в приюты для животных в поисках кошки, хотя в конечном итоге не пойду из-за страха обязательств, затем вернусь домой и буду ждать электронное письмо от Карлоса, в котором будет сказано, что меня восстановили в должности. Когда этого не произойдет, я напишу своей напарнице Диане и узнаю, что происходит, выискивая любые намеки на то, что меня скоро примут обратно в бюро. Затем, когда я не получу желаемого, я сяду в свое игровое кресло и потеряюсь на несколько часов в «Call of Duty» или «Dragon Age», прежде чем заказать доставку, свайпнуть вправо в приложении для знакомств или отправиться в бар и начать все сначала.

Но этого не произошло.

Вместо этого я легла спать одна и проснулась от Google-оповещения, которое я настроила для имен «Лейни Уэллс» и «Адам Медлок». Эти оповещения я настроила три года назад, через несколько дней после исчезновения моей сестры и ее парня, когда я поняла, что ФБР не будет вмешиваться, и некомпетентные местные копы все испортят. Тогда я поняла, что должна сделать все возможное, чтобы найти ее живой.

Сначала оповещения приходили каждый час: сообщения о людях, которые думали, что видели Лейни, статьи в местных газетах, затем на национальных новостных сайтах, с заголовками вроде: «Что случилось с Лейни Уэллс и ее парнем, когда они решили пойти в поход в Сьерра-Неваду в тот теплый майский день?». Были предположения, что Адам убил ее, что они оба связались с какими-то бандами, что их либо убили, либо они инсценировали свое исчезновение и живут новой жизнью в Мексике. Вскоре полиция решила, что Лейни — просто очередная наркоманка, которую не стоит искать, они сдались, и новостные оповещения перестали приходить.

Лейни стала нераскрытым делом для всех, кроме меня.

Но у меня была надежда. Всегда была, возможно, даже слишком много.

Никто никогда не говорит о том, насколько разрушительной может быть надежда.

Итак, статья, которую я прочитала сегодня утром и в которой упоминалось ее исчезновение, была о парне, который отправился в поход в Саут-Тахо, но не вернулся. Это спровоцировало многодневные поиски, которые ни к чему не привели. Пока его семья не наняла следопыта из Доннер-Лейк по имени Дженсен Макгроу, который смог найти пропавшего туриста за несколько дней, обнаружив его в овраге, куда он упал. Он получил перелом ноги и сотрясение мозга, и был скрыт от поисковых вертолетов скалистой местностью, но благодаря помощи мистера Макгроу он теперь находится в больнице и идет на поправку.

Возможно, было глупо даже воодушевляться тем, что я прочитала. Когда меня отправили в отпуск, Карлос сказал, что нужно смириться с исчезновением Лейни, а не продолжать бередить старые раны. Но он не понимает, что раны никогда и не заживали. Они остаются такими же открытыми и кровоточащими, как в день ее исчезновения. Они останутся такими, пока я не примирюсь с правдой.

Что означает — когда найдут ее тело.

Я смирилась с тем фактом, что она мертва. Я знаю это. Мне снится это каждую ночь. Сны никогда не начинаются одинаково, но заканчиваются всегда одним и тем же. Смертью моей сестры.

Но знать сердцем, что кого-то больше нет, без каких-либо конкретных доказательств, — это особый вид чистилища, которого я не пожелала бы никому. И поэтому я буду делать все возможное, чтобы найти ее, даже если придется выслеживать следопыта по имени Дженсен Макгроу.

Я вывожу служебный «Дюранго» на шоссе и делаю первый поворот в сторону Мемориального парка Доннер. Когда проезжаю мимо памятника парку, по моей спине пробегает холодок, несмотря на яркое солнце, и мои руки инстинктивно сжимают руль. Дело не только в том, что я провела здесь так много времени, когда Лейни только пропала, собирая друзей и коллег, которые хотели поддержать меня, прочесывая местность. Дело в том, что история этого города была главной причиной, по которой Лейни вообще приехала сюда.

«Оно взывает ко мне, Обри», — услышала я в трубке накануне ее отъезда. «Горы зовут, и сны не дают покоя. Я должна поехать. Они хотят мне что-то сказать. Что-то показать».

Ее слова могли показаться бредом сумасшедшего, но это была Лейни, и я, к сожалению, свыклась с ее причудами. Когда Лейни было девять лет, ее класс по истории поехал на экскурсию в эти места, поскольку они изучали историю экспедиции Доннера, а это недалеко от Сакраменто. Вернувшись домой в тот вечер, она выглядела так, словно у нее жар. Глаза блестели, щеки покраснели, и она с трудом говорила. Отец был на службе, поэтому я была за нее в ответе, и заставила ее принять тайленол, прежде чем она наконец рассказала мне, что случилось.

Оказалось, она не заболела, а просто помешалась. И если до этого момента дома она сидела тихо как мышь, то потом ночами трещала про экспедицию Доннера и все, что узнала, меня тоже заставила выучить.

С тех пор это была ее навязчивая идея. Даже в старших классах она перечитывала все книги об этой трагедии, копила деньги, чтобы участвовать в аукционах на «eBay» и покупать всякие якобы старинные вещи, иногда даже наряжалась как пионерка, делала что-то вроде исторического косплея. Лейни всегда была склонна к зависимостям, вероятно, унаследовав это от нашей матери, и я помню, как отец однажды сказал: «Хорошо, что это не наркотики». Я рада, что он не дожил до того момента, когда ему пришлось бы взять свои слова обратно. Он считал, что таким образом она справляется со смертью матери.

Возможно, он был прав. Мы все пытались справиться с произошедшим так, как могли. А когда он погиб во время исполнения своих обязанностей в тот злополучный вечер, Лейни ушла в свое увлечение еще глубже. К сожалению, одновременно с этим она пристрастилась к наркотикам, стала заводить отношения с сомнительными личностями и совершать необдуманные поступки. Тем не менее, интерес к группе Доннера так и не угас. Я объясняла это тем, что она просто зациклилась на определенном историческом событии, хотя, если честно, я бы предпочла, чтобы ее больше интересовали события времен Гражданской войны или Французской революции, а не то, что произошло с этими несчастными восемьюдесятью семью эмигрантами той кошмарной зимой.

Поэтому, когда Лейни позвонила мне и сообщила, что она и ее вечно безработный парень по имени Адам собираются посетить здешний парк, потому что ее туда тянет, я не почувствовала ни тревоги, ни удивления. Стоял один из первых дней лета, и, несмотря на то, что я не видела ее пару недель, она показалась мне вполне адекватной. Похоже, она была трезва. И я даже подумала, что эта поездка пойдет ей на пользу, она сможет отдохнуть от городской суеты, подышать свежим воздухом и развеяться. Смена обстановки порой необходима. Она взахлеб рассказывала о своих снах, о том, что горы с ней разговаривают, но я к этому привыкла.

Однако, сейчас меня терзают сомнения.

Я ненавижу себя за собственную беспечность. Какой из меня детектив, если я пропустила все тревожные сигналы? И какая из меня сестра, если я, словно наивная дурочка, приняла все ее слова за чистую монету и отпустила Бог знает куда с парнем, которому я не доверяла? Может, этот Адам убил ее в горах? Или они отклонились от намеченного маршрута и застряли где-нибудь в глуши Невады? Мысли о том, что у полиции практически нет никаких зацепок, не дают мне покоя ни днем, ни ночью. Меня преследуют кошмары, в которых кровь смешивается со снегом. Мне снится она и участники трагической экспедиции группы Доннера.

Я сжимаю руль так сильно, что костяшки пальцев начинают белеть. Чтобы взять себя в руки и прояснить мысли, я начинаю выполнять дыхательные упражнения, которым научил меня мой психотерапевт. Мне необходимо сосредоточиться на поставленной задаче и понять, чего ждать от этого человека по фамилии Макгроу. Все, что мне удалось узнать о нем, я услышала от этих близнецов: отец умер, ранчо находится в плачевном финансовом состоянии, он ухаживает за своей больной матерью, ему около сорока лет. Нужно было спросить, состоит ли он в браке, но мне захотелось поскорее уйти оттуда. В барменше было что-то подозрительное, или она просто знала о нем больше, чем следовало, поэтому я не питала особых иллюзий по поводу предстоящей встречи. Интуиция подсказывала мне, что все пройдет не так гладко, как хотелось бы.

Тем не менее, если дела на ранчо идут настолько плохо, насколько я могу себе представить — а это, вероятно, так и есть, учитывая непомерные расходы на здравоохранение — возможно, он согласится сотрудничать за определенную сумму. Благо, у меня есть деньги, оставшиеся в наследство от родителей.

Колд Стрим тянется вдоль реки. По одну сторону от дороги высится небольшой холм, покрытый лесом. Места здесь очень красивые. Сосны и шалфей, растущие среди высохшей травы и чертополоха, вырисовывают живописный пейзаж, в котором яркие желтые пятна создают небольшие рощи дрожащих осин. Я опускаю стекло, и в салон проникает сладкий осенний воздух, напоминающий о далеком прошлом и вызывающий тоску по тому, чего никогда не было.

Со временем дорога превращается в сплошное минное поле, асфальт сменяется грязью, и мой внедорожник начинает скакать по кочкам, поднимая за собой клубы пыли. Лес становится таким густым, что, кажется, солнечный свет уже не в состоянии пробиться сквозь кроны деревьев, хотя, возможно, солнце уже просто скрылось за горами. Температура воздуха резко падает, поэтому я вынуждена поднять стекло.

Когда я начинаю терять всякую надежду на то, что еду в правильном направлении, перед моими глазами предстают ворота и деревянная арка, на которой выведено название ранчо: «Потерянный след». По обеим сторонам от надписи расположены символы, напоминающие клеймо для скота. Время и погода не пощадили эти места. Надпись едва различима. Я проезжаю под аркой, какое-то время дорога остается гравийной, петляя между деревьями, и, наконец, я оказываюсь на открытом пространстве, находящемся за пределами горной тени.

«Потерянный след» занимает большую территорию, словно сошедший со страниц старого вестерна, с выветренными деревянными постройками и ржавым металлом, сверкающим на солнце. Главный дом расположен на возвышенности — двухэтажное здание с широкой верандой, окрашенное в темно-зеленый цвет с деревянными элементами. На первый взгляд он выглядит таким же старым, как и вывеска, но, припарковав машину рядом с ржавым пикапом, я замечаю камеры видеонаблюдения, расположенные под карнизами крыши, усиленные замки на входной двери и тщательно отремонтированную крышу. Очевидно, кто-то вложил в это место немало денег.

Дорога возле дома раздваивается — одна ведет к гравийной площадке, где я и припарковалась, другая — к сараю и другим постройкам. Сарай огромный, дерево выглядит новым, через открытые ворота видны аккуратные штабеля тюков сена. Опять камеры. Опять замки.

Слишком много средств защиты для обычного ранчо.

За сараем начинаются загоны и пастбища, где пасутся лошади. За пастбищами видны горы Сьерра-Невада, их вершины уже запорошены снегом. Сосновые леса густо покрывают склоны. Ранчо находится на краю цивилизации, на тонкой грани между обжитой землей и дикой природой. Ни соседей. Ни проезжающих машин. Только лес и скалы, тянущиеся до перевала Доннера.

Где-то здесь течет ручей, его звук смешивается с шумом ветра в соснах и криком ястреба. На первый взгляд здесь тихо и спокойно, но от этого места мне как-то не по себе, и я не понимаю почему.

Замечаю какое-то движение — мужчина в круглом загоне занимается с лошадью.

Я осторожно выхожу из машины, тихо прикрыв дверь. Мне хочется подойти к нему, но я не хочу прерывать его занятие, поэтому остаюсь возле машины и наблюдаю. Интересно, это Дженсен Макгроу?

У рыжего жеребца дикий взгляд. Такая лошадь, от которой я предпочла бы держаться подальше (мои отношения с лошадьми, мягко говоря, сложные).

Мужчина двигается с уверенностью, которая приходит с годами, проведенными за опасным занятием. Без веревки, без уздечки, без седла. Только он и лошадь, кружащие вокруг на пыльной прощадке.

Он пока не заметил меня. Все его внимание сосредоточено на жеребце, он читает его движения, предвосхищает каждый шаг. Ковбойская шляпа, потертые джинсы, белая футболка, промокшая от пота, несмотря на осеннюю прохладу.

Лошадь внезапно делает рывок, ее блестящая шерсть переливается на солнце. Мужчина разворачивается, как матадор, в последний момент меняя направление движения жеребца. В этом есть грация, которая не соответствует его комплекции. Мужчина высокий — около ста девяноста сантиметров, — с развитой мускулатурой, приобретенной не в спортзале, а тяжелым физическим трудом. При движении мышцы напрягаются, на руках видны татуировки, и, если бы ситуация была иной, я бы, наверное, растерялась. Это именно тот типаж мужчин, который мне нравится, особенно с щетиной…

«Успокойся, Обри», — говорю я себе.

— Спокойно, — тихо говорит он лошади, и его голос разносится по двору. Он звучный, низкий и хриплый, что вызывает у меня мурашки по коже. Уши лошади настороженно дергаются вперед. Затем мужчина и лошадь начинают двигаться вместе, словно танцоры. Он излучает уверенность и спокойствие. Наконец, он касается рукой шеи жеребца.

Надо представиться. Я чувствую себя неловко, словно подсматриваю за чем-то сокровенным. Но вместо этого продолжаю рассматривать его руки. Шрамы на костяшках пальцев, мозоли. В них чувствуется сила и уверенность, но одновременно с этим и нежность, от которой мне становится жарко.

Лошадь тяжело выдыхает, сдаваясь, и трясет головой. Мужчина чешет ее щеку, что-то тихо говоря. На мгновение его лицо смягчается, появляется намек на улыбку.

Затем он поворачивается, замечает, что я наблюдаю за ним, и его выражение лица мгновенно меняется. Мягкость исчезает, уступая место настороженности. Острый взгляд, который часто встречается у людей, которым есть что скрывать.

— Чем помочь? — в его голосе слышатся нотки грубости, а поза выражает напряжение. Лошадь даже шарахается от него.

Отхожу от машины и иду к загону, гравий хрустит под ногами.

— Я ищу Дженсена Макгроу.

— Неужели?

— Это вы?

— Зависит от того, кто спрашивает, — говорит он, направляясь к забору, его выражение настороженное.

— Обри Уэллс, — стараюсь говорить ровно. Мне нужно оставаться профессионалом, но не слишком. Ему не следует знать, что я работаю в ФБР. — Мне нужен проводник.

Он прищуривается, его глаза — оттенки зеленого и коричневого, как у окружающей природы.

— Не заинтересован, — он поворачивается ко мне спиной, направляясь к калитке.

— Я еще не сказала, для чего, — говорю я, уже паникуя внутри, хотя и знала, что это будет непросто.

— Не надо мне ничего говорить, — он легко перелезает через калитку и грациозно приземляется на другой стороне. Затем бросает на меня суровый взгляд через плечо и направляется к сараю. — Можете вернуться в свою машину, мисс. Разговор окончен.

— Не окончен, — говорю я ему, хотя он продолжает идти. — Тебе будет выгодно, — выпаливаю я.

Он останавливается и поворачивается ко мне, скрестив руки на груди. Что-то опасное мелькает в его глазах. Но я годами допрашивала убийц и преступников за металлическими столами в холодных комнатах. Этот человек меня не пугает.

Хотя, наверное, должен.

3

—

ДЖЕНСЕН

Дамочка симпатичная, нечего сказать.

Длинные, русые волосы взлохмачены так, будто она только что занималась пятичасовом сексом. Яркие зеленые глаза, под одеждой видно, что грудь сочная, крепкие ноги. Но хоть ее куртка, клетчатая рубашка, джинсы и берцы выглядят в стиле кантри, ясно, что она из городских штучек.

А мой опыт говорит, что от таких одни проблемы.

Большие проблемы.

Почесываю бороду, поглядывая на Пепито. Жеребец вскидывает голову, словно тоже не доверяет. Впрочем, Пепито всех ненавидит. Может, поэтому он мой любимчик. Когда его нормально объездят, может, и кастрируют, он вполне может занять место Джеопарди в иерархии.

Я снова смотрю на эту женщину. Выглядит молодо, но ведет себя как будто старше. Где-то около тридцати. Видно, жизнь ее помотала. Обычно я бы посочувствовал человеку, которого, как и меня, жизнь потрепала, но в ней есть что-то знакомое, что-то в ее глазах меня напрягает.

— Что значит «выгодно»? — осторожно спрашиваю. Не стоит вестись на эту удочку, но я клюю. Ничего не могу с собой поделать. Несмотря на все предупреждения, эта незнакомка меня заинтриговала.

— Я заплачу тебе, — говорит она, медленно приближаясь. Она подходит ко мне, как к дикой лошади, а значит, хоть немного мозгов у нее есть.

Я не могу сдержать смех.

— Сомневаюсь, что ты можешь себе это позволить, блондиночка.

— Слушай, — быстро говорит она, игнорируя мою колкость. — Я сегодня о тебе прочитала. О том, как ты помог найти пропавшего туриста. Мне нужны твои навыки. Неважно, сколько это будет стоить.

— Я не просто так тратил несколько дней на его поиски, — говорю я ей. — Его семья заплатила очень хорошо.

— Я тоже заплачу, — говорит она. Делает глубокий вдох, словно чтобы собраться с духом, и добавляет: — Пятьдесят тысяч долларов и еще двадцать пять, если ты ее найдешь.

Я моргаю, пульс стучит в голове. Пятьдесят, а может, и семьдесят пять косарей? Хорошо, что я не сказал ей, что семейка туриста заплатила мне всего двадцатку, хотя и это мне показалось дохрена за поисковую операцию. Семьдесят пять тысяч почти покроют мой долг перед Маркусом.

Это может купить мне свободу.

— Кто эта «она»? — спрашиваю с подозрением, потому что все слишком гладко, как бы это не был развод. Я бросаю взгляд на ее черный «Додж Дюpанго». — Ты что, коп?

— Нет, — она энергично качает головой. — Я не коп. Просто хочу найти свою сестру. Она пропала три года назад где-то в этом районе. Может быть, в горах, — она кивает на горные вершины, и у меня холодеет все внутри.

Только не там.

Где угодно, только не там.

— Как зовут твою сестру? — спрашиваю я, еле сглатывая комок в горле.

— Лейни Уэллс.

4

—

ОБРИ

Дженсен Макгроу напрягается, услышав имя моей сестры.

— Лейни Уэллс, — повторяет он.

— Ты ее знаешь? — быстро спрашиваю я, пульс учащается.

— Слышал, — медленно отвечает он, кивая. — Да, ее все искали. С ней еще какой-то тип был, когда она пропала, да?

— Да, — говорю я, стараясь не расстраиваться, что он знает не больше других. — Ее бойфренд, Адам Медлок… — замолкаю, не зная, стоит ли рассказывать больше. Наверное, нет ничего плохого в том, чтобы быть честной, хотя бы в чем-то. — Они пошли в поход, она была помешана на этом месте, на истории группы Доннера. Но она не вернулась…

— В курсе, — говорит он, пиная камень своим стоптанным ботинком. — Копы, похоже, особо не напрягались. В Траки куча полицейских тусовалась пару дней, а потом забили.

Я сглатываю.

— Именно. Копы все запороли. Лейни не была той девушкой, на которой можно было сделать хайп в новостях. У нее были… свои проблемы. И это сыграло против нее. В итоге, она оказалась недостаточно важной, чтобы ее искать.

Он приподнимает шляпу.

— Прими мои соболезнования.

— Мне не нужны твои соболезнования, — говорю я, а он удивляется. — Извини, не хотела грубить. Мне просто нужна правда. Я все это время живу с ее призраком, и не надеюсь найти ее живой, но мне нужны ответы, чтобы я, наконец, смогла двигаться дальше и жить своей жизнью. Я обязана ей этим.

«Ты обязана себе», — говорила Диана. Но я не верила.

— И ты готова отдать столько денег, чтобы забыть ее? — спрашивает он.

— Это слишком дорого, чтобы гоняться за призраками.

— Только если мы ее не найдем.

Наши глаза встречаются, и он смотрит на меня пристально. В его взгляде что-то такое появляется… чего раньше не было.

— Не хочу быть грубым, но прошло три года. Если она там заблудилась, если она… — он проводит рукой по подбородку, и у него опять появляется мрачное выражение. — Если мы ее найдем, зрелище будет не для слабонервных.

— Моя жизнь и так превратилась в какой-то кошмар, с тех пор как она исчезла, — признаюсь я.

— И почему ты думаешь, что я ее найду? Почему ты решила обратиться ко мне именно сейчас?

Я пожимаю плечами.

— Не знаю. Просто увидела твое имя в новостях, что ты следопыт, и все. Я поняла, что это мой последний шанс. Это мои сбережения, наследство от отца. Эти деньги предназначались для нас обеих… и они все еще для нас обеих, — делаю шаг вперед и складываю руки вместе, надеясь, что он увидит мою искренность, и мою боль. — Пожалуйста. Ты моя последняя надежда. Знаю, звучит банально, но это правда. Я уверена, она где-то там, в этих горах, я чувствую, что там ее кости почти превратились в пыль. Мне просто нужно ее найти… любой ценой.

— Понимаю, — коротко кивает он. — Но то, что ты просишь меня сделать, это совсем другое, чем я делал для той семьи. Я нашел туриста, который пропал, и его считали живым. Я был там через несколько дней после того, как он пропал. Смог найти его след, потому что он был свежим. Я никогда не брался за дела, которым три года, меня никогда не просили найти того, кто скорее всего мертв. Этот след будет очень сложно найти, и то, если она вообще в этих горах. Ты же не знаешь наверняка. Если только что-то не скрываешь, — он смотрит на меня так, будто что-то подозревает.

Я не выдерживаю и начинаю злиться.

— Я расскажу тебе все, как есть, — говорю. — Но скажи, ты берешься за работу или нет?

Он криво усмехается, хотя глаза остаются холодными.

— Понятно. Спасибо за предложение, мисс…

— Уэллс. Обри Уэллс, — я бы пожала ему руку, но что-то подсказывает, что он не захочет.

— Уэллс. Конечно, — говорит он. — Но я вынужден отказать.

И поворачивается и уходит в сторону амбара.

Что? И все? Он выслушал меня, видел, как я душу перед ним раскрыла, и просто уходит?

— Ты бесчувственный! — кричу я. Тут же жалею, потому что это звучит по-детски и как манипуляция.

Но он останавливается, сжимает кулаки и поворачивается ко мне.

— Дело не в чувствах. Мне жаль твою сестру, честно, но я не знаю ни ее, ни тебя. Вдруг ты вообще мошенница? А если нет, то ты просто будешь гоняться за призраками в гиблом месте.

— Какая разница? Тебе же заплатят.

— Может, я не хочу тратить свое время, даже за деньги, — огрызается он. — У меня тут свой бизнес.

— Да уж, — говорю я, осматриваясь. — Скот. Что-то я его не вижу.

Он хмурится.

— Они на пастбище, — отрезает он. — И это не твое дело. А теперь садись в тачку и уезжай отсюда.

В его голосе появляется угроза, но я знаю, что в полицию он не побежит. Это я уже поняла.

— Сто тысяч! — кричу я ему в спину.

Он останавливается. Опять сжимает кулаки, откидывает голову. Снимает шляпу и трет лоб, а потом поворачивается ко мне и щурится. Закусывает губу, проводит языком по зубам и смотрит на горы. Я жду, сердце колотится. Уже готова упасть на колени и умолять.

— Сто? — спрашивает он, все еще глядя в небо.

— Да, — выдавливаю я, меня захлестывает надежда. — Пятьдесят сразу. И пятьдесят, если все будет по-честному.

Он смотрит на горы, и меня вдруг охватывает странное чувство дежавю.

А потом он поворачивается к амбару.

— Ладно. Пошли поговорим.

Я удивленно моргаю и жду. Потом прихожу в себя. Быстро иду за ним, гравий хрустит под ногами, сердце колотится как бешеное. В дверях амбара стоит мужчина — высокий, худой, лет тридцати. У него доброе лицо, совсем не вяжется с этим местом.

— Элай, — кричит Дженсен. — Позови Коула, Рыжего и Хэнка. Встречаемся на складе.

Элай бросает взгляд на меня, потом снова на Дженсена. Между ними что-то происходит, без слов, но чувствуется напряжение, и он уходит вглубь амбара.

— Кто это такие? — спрашиваю я, пока мы идем. — Я думала, мы это оставим между нами, — не хочу впутывать сюда еще каких-то левых людей. Я и так вру, и это уже непросто, когда врешь одному.

— В это время года в горах опасно. Погода меняется мгновенно, — Дженсен не смотрит на меня. — Я туда один не хожу, — он делает паузу. — Больше не хожу.

Внутри амбара темнее, чем я думала, пахнет сеном, кожей и конским навозом. Свет проникает сквозь окна, освещая пылинки. Меня приводят в помещение, похожее на склад, переделанный в офис: седла и уздечки висят на стенах, пыльный стол и старые шкафы для документов. Я поворачиваюсь, и вижу, как из темноты выходят четверо мужчин — Элай и еще трое, которые двигаются как-то очень хищно, от этого мне становится не по себе.

— Коул, — Дженсен кивает большому мужчине, с лицом в шрамах и холодными глазами. — Рэд, — этот худой, с рыжими волосами и с ухмылкой, которая кажется наигранной. — Хэнк, — а у этого редкие темные волосы, изможденное, худое лицо и маленькие черные глазки. От всех них по спине бегут мурашки. — Это Обри Уэллс. Она хочет нанять нас, чтобы поискать кое-кого в горах.

Коул сканирует меня взглядом и с удивлением смотрит на Дженсена.

— Нас?

— Она предлагает пятьдесят штук, — говорит Дженсен. Значит, не говорит им всю сумму. Интересно.

Рэд присвистывает.

— Там что-то важное, — говорит с тягучим акцентом, техасским, наверное.

— Моя сестра, — говорю осторожно, глядя на их реакцию. — Лейни Уэллс. Пропала три года назад. Слышали о ней?

Опять Дженсен и Элай переглядываются. Быстрый взгляд, в котором целая куча всего. Но прежде чем я успеваю что-то понять, Дженсен поворачивается к Элаю.

— Нам нужно переговорить, — говорит он.

Они уходят из комнаты, и их голоса становятся слишком тихими. Я остаюсь с Коулом, Хэнком и Рыжим, и мы вчетвером стоим в этом пыльном месте, как идиоты. Страх подступает к горлу, и я сдерживаюсь, чтобы машинально не проверить, есть ли у меня пистолет. Он в бардачке, далеко.

— Значит, твоя сестра пропала? — говорит Рэд, засунув большие пальцы за ремень. — И ты три года ждала?

— Я не ждала, — говорю нейтральным голосом. — Были официальные поиски.

— А, — ухмыляется он. — Теперь ты решила попробовать пойти другим путем. Я так понимаю, они ни черта не нашли.

Я качаю головой.

— Кажется, я что-то слышал о девушке по имени Лейни, — говорит Рэд. — Да, припоминаю. Еще парень с ней был, да?

Я киваю, а Коул переминается с ноги на ногу, и от этого мне становится еще страшнее.

— В этих горах всякое бывает, — говорит Коул низким голосом. — Много мест, где можно исчезнуть. И тебя никто не найдет.

В его глазах появляется что-то мрачное, как будто в амбаре становится темнее. Я с опаской поглядываю на Хэнка. Он вообще молчит, просто смотрит и наблюдает. И это мне не нравится. Одно дело — быть в одной комнате с большими и грубыми мужиками, и совсем другое, когда один из них слишком наблюдательный и что-то замышляет.

Но прежде чем я успеваю что-то ответить Коулу, возвращаются Дженсен и Элай. У Дженсена такое лицо, как будто он принял какое-то неприятное решение. А Элай выглядит обеспокоенным.

— Ты ездишь верхом? — спрашивает меня Дженсен.

Я качаю головой.

— Вообще никогда?

— Вообще, — не скажу же, что в детстве меня скинул пони, и теперь я боюсь лошадей.

Он проводит рукой по волосам, раздражается, надевает шляпу.

— Завтра вечером будет шторм. Может, снег пойдет. В горах будет опасно несколько дней. Нужно подождать, пока распогодится, — он окидывает меня оценивающим взглядом. — Мы тебя кататься научим. А то еще упадешь там.

Хмурюсь.

— Значит, я еду с вами?

— Думала, нет?

— Нет, я бы настояла на обратном, — начинаю я. — Просто думала, ты скажешь, что для леди это слишком опасно, ну или что-то в этом роде.

— Не-а, — плавно говорит он. — Я бы не сказал, что ты леди.

Мне следовало бы обидеться, но я решаю принять это как комплимент.

— В любом случае, я быстро учусь, — хотя, когда я произношу эти слова, спазм в моем животе превращается в волну тошноты.

— Будем надеяться. Одного-двух уроков должно хватить, — он поворачивается, чтобы уйти, но останавливается. — Где ты остановишься?

Я пожимаю плечами.

— Нужно найти какой-нибудь мотель. Что посоветуешь?

— Если бы ты была привередой, я бы посоветовал «Четыре сезона» у Тахо. Но тебе и в Траки в любом месте сойдет.

— Гостевой домик пустует, — вмешивается Элай. — Оставайся здесь, начнем заниматься утром. Удобно же.

Челюсть Дженсена напрягается. Если бы взгляды могли убивать, Элай превратился бы в пепел на полу амбара. Но он не возражает ему.

— Я не хотела бы навязываться, — осторожно говорю я, наблюдая за их динамикой. Я бы предпочла остаться здесь, чтобы лучше узнать их. Все в этом месте кажется странным, и чем больше информации я смогу получить, прежде чем мы отправимся в горы, тем лучше. Подготовка важна.

— Никакого такого, — улыбка Элая искренняя, даже теплая. — Верно, Дженсен?

В щеке Дженсена дергается мускул.

— Решай сама, — говорит Дженсен наконец, бросив на меня суровый взгляд. — Домик там, если хочешь. В любом случае, мы начинаем утром.

Он выходит из амбара, оставляя меня с большим количеством вопросов, чем ответов. Были ли Элай, Рэд, Хэнк и Коул частью поисковой группы Дженсена для пропавшего туриста? В новостях не упоминалось, что у него есть свита. Что Дженсен и Элай обсуждали? И почему у меня такое чувство, что я упускаю что-то очевидное?

Коул, Хэнк и Рэд уходят, оставляя меня наедине с Элаем. Он смотрит на меня с чем-то вроде сочувствия.

— Не обращай внимания на Дженсена, — мягко говорит он. — Он серьезно относится к горам. Мы все так относимся.

— Я вижу. Просто не ожидала, что эта поисковая группа так быстро расширится. Дело только в погоде наверху? В местности? Диких животных?

Его улыбка слегка меркнет.

— Что-то вроде того. Проводить тебя к домику?

5

—

ОБРИ

Гостевой домик стоит на самом краю территории ранчо. Небольшой, в ремесленном стиле, он вторит облику главного дома, но выглядит новее. Внутри — все из сосны и кожаной мебели, старые пледы, бычий череп над камином, какие-то старые картины с коровами и ковбоями.

Я бросаю спортивную сумку у двери спальни и проверяю телефон. Связи нет, что и следовало ожидать. В домике есть Wi-Fi, и, когда я подключаюсь, вижу письмо от Дианы с вопросом, где я. Пока проигнорирую.

Спальня небольшая, но уютная, с большой кроватью, накрытой лоскутным одеялом. Ванная вообще неожиданно современная, со стеклянной душевой и с подогреваемым полом. И куча дорогущих шампуней и гелей. Впрочем, тут все какое-то не такое, как я себе представляла.

Распаковываю вещи, и мои пальцы касаются пистолета, который я засунула в потайной карман в сумке. Я взяла практичные вещи: джинсы, ботинки, рубашки в клетку, но думаю, а подходит ли это для верховой езды в горах? Я знаю, что там бывают перепады температур, особенно в октябре, но Дженсен дал понять, что как будто там уже снега по колено. Спасибо хоть хватило ума взять шапку и куртку перед тем, как я выехала.

Солнце садится, окрашивая горы в оттенки золота и пурпура. Я выхожу на небольшую веранду домика, вдыхаю свежий сосновый аромат и потираю руки, становится прохладно. Отсюда видно почти все ранчо: амбар, куда загоняют лошадей на ночь, главный дом, где зажигается свет, еще какой-то домик, загон, где рыжий жеребец бегает кругами. Иногда слышно мычание коров, наверное, их где-то за деревьями пасут.

Дженсена нигде не видно.

Ветер поднимается, неся с собой запах костра. Где-то далеко слышится одинокий вой койота. И хотя все вокруг кажется умиротворяющим, волосы у меня на затылке встают дыбом. Может быть, дело в сгущающихся сумерках, или в том, как горные вершины нависают над горизонтом в предвечерней темноте. Что-то в этом месте меня настораживает.

Я уже собираюсь войти в дом, как появляется Элай. Он здоровается, приподнимая шляпу.

— Вечер добрый, Обри. Решил, что ты, наверное, проголодалась, — говорит он, поднимаясь на крыльцо. — Сегодня Дженсен готовит. Это бывает не часто, но когда он берется за дело… — он не договаривает и улыбается как будто искренне. — Такое нельзя пропускать.

— Спасибо за приглашение, но я не хотела бы мешать вам, — отвечаю ему.

— Да ничего такого. Просто дружеское приглашение. К тому же, если мы собираемся вместе в горы, надо лучше познакомиться с остальными. Или ты хочешь поужинать одна? Я могу принести тебе еду сюда.

Само по себе приглашение кажется вполне безобидным, но что-то в его взгляде — словно беспокойство или настороженность — разжигает мое любопытство.

— Не стоит. Я с удовольствием к вам присоединюсь. Показывай дорогу.

Внутри дома гораздо теплее, чем снаружи. Воздух наполнен ароматами чеснока и розмарина. Элай проводит меня через прихожую, где ботинки выстроены в идеальном порядке, мимо роскошной столовой, которая выглядит так, словно ею никто не пользуется, в просторную кухню открытой планировки.

Дженсен стоит у массивной плиты, закатав рукава и демонстрируя сильные предплечья. Его темные волосы без шляпы падают на лоб, а на плече небрежно висит полотенце. Эта картина домашнего уюта застает меня врасплох.

— Надеюсь, ты любишь баранину, — говорит Дженсен, не поднимая головы.

Рэд сидит на барном стуле у кухонного острова, попивает пиво и смотрит на Дженсена с явным весельем. — Городской штучке, наверное, больше по душе тофу, — тихо говорит он.

— Я ем все, что дают, — отрезаю я, и Коул, стоящий у окна, хмыкает. Он чистит ногти перочинным ножом, лезвие поблескивает. Хэнка я нигде не вижу, и это хорошо. От него мне не по себе больше, чем от остальных.

— Присаживайся, — говорит Илай, доставая тарелки. Видно, что кухней пользуются часто, но все на своих местах. Медные кастрюли висят на специальной перекладине, а на стене — коллекция чугунных сковородок, прокаленных до идеального черного блеска.

Я сажусь за остров, нарочито оставляя один свободный стул между собой и Рэдом. Дженсен, не глядя, толкает в мою сторону бутылку пива, но я отрицательно машу головой.

— Спасибо, но можно мне просто воды?

Он слегка приподнимает бровь, но ничего не говорит. Наливает мне стакан воды и ставит передо мной.

— И что тебя привело в Траки? — спрашивает Рэд, и в его голосе чувствуется какое-то напряжение. — Специально ради Дженсена приехала?

Я медленно киваю.

— Прочитала о нем сегодня утром в интернете. И сразу приехала.

— Вот так просто? — грубо спрашивает Коул. — Без исследований? Без наведения справок?

Я выдерживаю его пристальный взгляд.

— Информации было немного. Но, знаешь ли, когда ищешь кого-то так долго, приходится полагаться на интуицию.

— И что тебе говорит твоя интуиция о нас? — неискренне улыбается Рэд.

Прежде чем я успеваю ответить, Дженсен ставит на остров дымящееся блюдо. Баранина идеально прожарена и подается с запеченными овощами. Мой живот предательски урчит. Я почти ничего не ела весь день, и сейчас чувствую зверский голод.

— Ух ты! — восклицает Коул, садясь за стол и потирая руки. — Ты сегодня превзошел себя, Макгроу.

— Надеюсь, тебе понравится, — говорит Дженсен, глядя на меня, и в его голосе слышится ирония.

— Говорят, что мужчина, умеющий так готовить, не может быть совсем уж плохим, — комментирую я, и мой живот снова издает громкий звук.

Элай искренне смеется, и даже у Дженсена уголок рта приподнимается в улыбке. Он начинает раскладывать еду по тарелкам, как шеф-повар в дорогом ресторане.

— Где ты научился так готовить? — спрашиваю я, когда он ставит тарелку передо мной.

— Понемногу везде, — отвечает он уклончиво. — Работал на кухнях в Рино, пока не вернулся на ранчо.

Между ним и Коулом пробегает какой-то взгляд, который я не могу расшифровать, но потом все начинают есть, и на кухне становится шумно от стуков вилок и ножей.

Баранина просто восхитительна, средней прожарки и приправлена ароматными травами, с легкой остринкой и щедрой порцией свежемолотой мяты и томатного соуса. Я стараюсь есть медленно, чтобы не проглотить все в один момент, но это лучшая еда, которую я пробовала за последние месяцы. Когда меня впервые отстранили от работы, я пыталась готовить для себя, но вскоре забросила это занятие. Как только началась полоса невезения, я перешла на разогрев полуфабрикатов и круглосуточную доставку пиццы. Мой измученный организм давно протестовал против такого варварства.

— Не увлекайся, — предостерегает меня Рэд, глядя на то, как ем все до последней крошки. — Горная пища — это не для слабаков. Вдруг завтра на занятии стошнит.

Я опускаю вилку.

— Уверена, что справлюсь. И должна признать, это действительно очень вкусно, — я украдкой смотрю на Дженсена, но его лицо остается невозмутимым.

— У Дженсена много скрытых талантов, — замечает Элай, и Коул фыркает.

— И почему ты ушел с кухни и стал фермером? — спрашиваю я Дженсена, интересно, совпадает ли его версия с тем, что мне рассказали близнецы в баре.

Дженсен делает глоток пива.

— Семейное дело, — отвечает он. — Отец умер, нужно было кому-то взять на себя хозяйство.

— Как ты вообще нас нашла? — спрашивает Рэд, откидываясь на спинку стула. — Ранчо не совсем туристическое место.

Я замечаю, как Дженсен внимательно наблюдает за мной, пока я отвечаю.

— Начала с «Три Фингер Джек». Подумала, что местный бар — лучший способ получить информацию.

Что-то происходит между мужчинами, что я не могу расшифровать. Челюсти Дженсена сжимаются.

— Кандас сказала тебе, где меня найти?

— Барменша с повязкой на глазу? Нет, она как раз не хотела помогать. Но я познакомилась с парой местных парней. Близнецами, похожими на ZZ Top¹.

— Да у тебя прям целая сеть информаторов, — говорит Дженсен. — Сначала новостная статья, потом местные жители. Ты точно не репортер?

— Я не репортер. Просто отчаялась, — отвечаю я, откладывая вилку. — Когда долго ищешь человека, хватаешься за любую соломинку.

На мгновение его лицо смягчается, но тут же он встает и начинает собирать грязные тарелки.

— Рассвет здесь наступает рано. Элай, завтра твоя очередь готовить завтрак. Остальные знают, что делать.

Смысл ясен: разговор окончен. Рэд и Коул, словно по команде, поднимаются и уходят. Стук их сапог гулко отдается в тишине. Элай начинает молча убирать остатки ужина, тихо напевая себе под нос печальную мелодию.

— Я провожу тебя, — говорит Дженсен, глядя на меня сверху вниз. Это не просьба, а приказ.

Ужин закончен.

Он уже стоит у двери, надевая сапоги, к тому времени, как я добираюсь до него. Он открывает дверь, как джентльмен, и я чувствую холодный ночной воздух. Дженсен идет впереди, шагает широко, и мне приходится торопиться, чтобы за ним угнаться. Нас освещают только звезды и тонкий месяц за облаками.

— Надо было предупредить о своем приезде, — говорит он вдруг.

— Даже если бы я нашла твой номер, ты бы ответил?

Он не отвечает, что означает отрицание.

Мы проходим мимо амбара, где сейчас царит тишина, нарушаемая лишь тихим шорохом лошадей. Горы в ночной темноте кажутся еще более зловещими, и мне чудится, что они следят за нами. Вдалеке раздается тоскливый вой койота, и ему отвечает другой, совсем близко. Их вой такой жалобный, что меня пробирает дрожь.

— Эти близнецы в баре, — говорит Дженсен, нарушая тишину. — Они слишком много болтают.

— Им, похоже, нравился твой отец.

Он останавливается так внезапно, что я чуть не врезаюсь в него. Когда он поворачивается, его глаза отражают звездный свет, суженные, как у хищника.

— Мой отец здесь ни при чем.

Я отказываюсь поддаваться его попыткам запугать меня. Стою на своем.

— Когда пытаешься узнать о человеке как можно больше, важно все.

— Да что ты говоришь? Ты ведь прекрасно знаешь, что я следопыт, и наняла ты меня именно для этого. Тебе не нужно знать меня как личность. Все ясно?

Ну и ну. А я считала себя угрюмой. Я поджимаю губы и молчу. Облако закрывает луну, и ощутимо холодает. Дженсен снова смотрит на горы, и на его лице мелькает какое-то странное выражение.

— Завтра утром начнем с основ, — говорит он, поворачиваясь обратно к тропинке. — Управление лошадью, седловка, правильная посадка. Нет смысла лезть в горы, если ты не можешь усидеть в седле.

Мы доходим до домика. Я думаю, что он уйдет, но он ждет, пока я открою дверь.

— Еще кое-что, — говорит он тихо. — После захода солнца не выходи из дома. В горах ночью холодно. А на ранчо много живых душ. Это привлекает всяких хищников.

— Это предупреждение или угроза? — спрашиваю я в шутку.

Уголок его рта слегка приподнимается, но глаза остаются серьезными.

— Просто добрый совет. Запирайте двери, мисс Уэллс.

Он исчезает в темноте, и я остаюсь одна с кучей вопросов и неприятным ощущением, что ввязалась во что-то большее, чем просто поиск пропавшего человека.

В домике я проверяю замок, хотя чувствую себя немного глупо, как будто зря переживаю. Но вся компания Дженсена живет здесь, и мне совсем не хочется, чтобы какой-нибудь Хэнк заявился ко мне посреди ночи.

Заперев дверь, я осторожно выглядываю в окно. В главном доме горит свет, за задернутыми шторами движутся тени. Неожиданно накатывает сильное желание выпить — всего один глоток виски, чтобы немного успокоиться, — но я заставляю себя заварить чай.

Пока закипает чайник, я включаю ноутбук. Снова открываю статью о том, как Дженсен нашел пропавшего туриста, пытаясь найти в ней хоть какие-то зацепки. История досадливо расплывчата, в ней ничего не говорится о его методах, и, конечно же, нет ни слова о его команде ковбоев. Неужели Дженсен в одиночку провел всю спасательную операцию? И чем мой случай так отличается, что ему понадобилась помощь целых четырех мужчин?

Чай остывает, пока я погружаюсь в кроличью нору интернета. У ранчо «Потерянный след» нет своего веб-сайта. Единственные упоминания можно найти в документах о собственности и в нескольких скудных сообщениях в социальных сетях от случайных проезжающих мимо, интересующихся, не организовывают ли они конные прогулки. Для работающего ранчо они как-то подозрительно скромны. Я даже не могу найти никаких объявлений о продаже скота на аукционах или форумах.

Резкий звук снаружи заставляет меня вздрогнуть. Это просто ветер, но я инстинктивно подхожу к окну. Горы кажутся черными призраками на фоне усыпанного звездами неба, и на мгновение мне кажется, что я вижу какое-то движение на опушке леса. Тень, темнее всех остальных, мелькает и исчезает.

Вибрирует телефон. Новое электронное письмо от Дианы:

Обри, где ты? Почему не отвечаешь на мои звонки. Дай знать, что с тобой все в порядке!

Я отвечаю ей, стараясь написать как можно меньше. Диана хочет как лучше, но наверняка все расскажет Карлосу. Мне меньше всего нужно, чтобы бюро узнало, где я. Весь смысл моего отпуска — привести в порядок свою психику, справиться с алкогольной зависимостью и смириться с исчезновением Лейни, а не продолжать гоняться за призраками, как выразился бы Дженсен. Если я расскажу ей правду, то мой отпуск продлят до бесконечности. И заставят сдать жетон, машину и оружие.

Поэтому я пишу ей, что поехала в Вегас на пару дней, чтобы отвлечься. Я бы сказала ей, что в Рино, но она прекрасно знает, что я ни за что не поеду в эту дыру.

Отправив письмо, я закрываю ноутбук и готовлюсь ко сну. Матрас, на удивление, вполне приличный. Одеяла теплые и толстые, как раз для осенней прохлады. Я лежу и прокручиваю в голове события прошедшего вечера. Неожиданно резкая реакция Дженсена на упоминание его отца. Странные переглядки между членами команды, словно у них тайны. Фальшивое добродушие Элая. Провокационные вопросы Рэда.

И барменша с повязкой на глазу, которая явно не хотела, чтобы я нашла это гиблое место.

Уснуть никак не получается, а завтра надо быть бодрой и энергичной. Я ставлю будильник на семь тридцать и пытаюсь отключить перегруженный мозг. И как только я начинаю проваливаться в сон, с гор доносится вой. Не койота. Гораздо более мощный и зловещий.

Я убеждаю себя, что это всего лишь волк.

И почти верю в эту сказку.

6

—

ОБРИ

Кажется, будильник звонит, как только я успеваю заснуть. Я уже одета и затягиваю шнурки ботинок, когда слышу шаги на крыльце. Вижу высокий силуэт Дженсена. Что-то вспыхивает внутри, и я быстро подавляю это, приглаживаю непослушные пряди перед зеркалом и иду открывать. Он еще не успел постучать, его рука застывает в воздухе.

— Готова? — его голос хриплый, словно он только что вылез из постели, хотя выглядит он собранно: потертая джинсовая куртка с воротником из овчины, аккуратно надетая шляпа.

— Насколько это вообще возможно. Даже кофе сварила, — говорю я, указывая в сторону кухни.

— У меня кое-что покрепче, — он протягивает мне старый металлический термос. — Элай приготовил. Тебе пригодится.

Он смотрит, как я делаю глоток. Кофе — просто убойный, обжигает, но с шоколадным привкусом. То, что нужно после бессонной ночи.

Тихо идем к конюшне, иней хрустит под ногами. Воздух пахнет дымом и сосной, на горизонте видны горы. Лошадь ржет в конюшне, от этого звука я напрягаюсь. Как, впрочем, и от присутствия Дженсена.

— Расслабься, — говорит он, не глядя на меня. — Лощади чувствуют, когда ты боишься.

«Кажется, я начинаю думать, что ты, как и звери, чуешь страх».

— Это медведи так себя ведут, — говорю ему.

— И они тоже, — он отодвигает дверь сарая. — Но мы же не на медведях поедем.

В сарае уже кипит работа — Коул и Хэнк выводят лошадей с другой стороны, Элай чистит стойла. Он едва смотрит в нашу сторону, пока Дженсен ведет меня к стойлу, где коренастый каштановый конь смотрит на меня черными глазами. Я смотрю в ответ, глубоко вдыхая аромат сена.

— Это Дюк, — говорит Дженсен. — Он надежный. Спокойный. Хорошо ладит с новичками.

Уши Дюка дергаются. Я стараюсь не принимать это на свой счет.

— Для начала, — говорит Дженсен. — Ты должна уметь седлать свою лошадь. В горах я не всегда смогу тебе помочь. Но прежде чем седлать, нужно познакомиться. Он должен узнать тебя, а ты — его. Никаких секретов.

Он открывает дверь стойла и приглашает меня войти.

Я делаю ободряющий глоток кофе и переступаю порог. Дженсен забирает у меня термос, ставя его на пол. Он подходит ближе, и я ощущаю тепло его тела на фоне утренней прохлады.

— Первый шаг, — шепчет он у моего уха, берет мою руку и поднимает ее к морде Дюка. Инстинктивно мне хочется отдернуть ее, но его хватка сильная, а ладони немного шершавые. Он поднимает мою руку к морде Дюка. — Дай ему тебя понюхать.

Дюк выдыхает горячий воздух мне в руку, и Дженсен отпускает меня.

— Вот так, — говорит он, оставаясь рядом.

Дюк опускает голову и касается моей руки губами — теплыми, мягкими и влажными. Я невольно хихикаю. Он щекочет мои костяшки и тычется носом.

— Так, теперь он ждет угощения, — говорит Дженсен, тихо посмеиваясь. — Вот, держи, — достает из кармана что-то прохладное и гладкое и кладет мне на ладонь. — Он это оценит. Просто открой ладонь и держи ее ровно.

Я послушно разжимаю пальцы, и на моей ладони оказывается мятный леденец в бело-красную полоску.

— Серьезно? — спрашиваю я, удивляясь.

Он одаривает меня мимолетной улыбкой.

— Это его любимое лакомство.

Губы Дюка уже щекочут мою ладонь, и Дженсен снова напоминает мне, чтобы я не двигалась и держала ладонь открытой. Конь быстро заглатывает леденец, зубы слегка задевают мою кожу, а потом он громко хрустит конфетой, комично задирая морду.

— Вот. Теперь он твой лучший друг. Просто подожди минутку и наладьте контакт, а я принесу все необходимое.

Дженсен выходит из стойла, оставляя меня наедине с Дюком. На мгновение меня охватывает паника, хотя это глупо. Все мои страхи связаны с падениями, а не с тем, что лошади делают что-то плохое. И все же, я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.

Я нерешительно кладу руку на шею Дюка, и его тело слегка вибрирует. Он продолжает с аппетитом жевать, и я чувствую, как постепенно успокаиваюсь.

Затем возвращается Дженсен с уздечкой, небольшим одеялом и седлом, и меня снова охватывает волнение. Я просто не могу понять, почему так нервничаю рядом с Дженсеном: потому что он мне нравится или потому что я его боюсь? Не знаю, что хуже.

— Рад видеть, что вы нашли общий язык, — комментирует он. — Обычно на лошадь сначала надевают недоуздок и привязывают ее, а потом уже надевают седло, но он никуда не уйдет, так что начнем с уздечки.

Он ставит седло на землю, прислонив его к стене стойла, а затем берет уздечку и подходит к Дюку. Его руки двигаются уверенно и профессионально, объясняя назначение каждой пряжки и ремешка. Конь стоит совершенно спокойно, словно они понимают друг друга без слов, и все это делается ради меня.

— Твоя очередь, — говорит Дженсен, снимая уздечку и протягивая ее мне, а сам отступает на шаг назад.

Я пытаюсь повторить его движения, но Дюк встряхивает головой, и я отскакиваю в сторону.

— Спокойно, — шепчет Дженсен, и не понятно, кому он это говорит, мне или лошади. Его рука накрывает мою, направляя ее к морде Дюка. — Начни с трензеля. Вот так. Уверенно, но нежно. Покажи ему, кто здесь главный. Покажи, что с тобой он в безопасности.

Его шершавые пальцы обжигают мою кожу, и я вдруг с новой силой ощущаю его близость. От него пахнет кожей, кофе и чем-то диким, вроде растертой в ладонях полыни.

— Теперь трензель, — говорит он, понизив голос. — Ты должна…

— Я сама, — выпаливаю и отступаю от него, чтобы не ощущать его тепло. Дюк смотрит на меня с явным сомнением.

С третьей попытки мне все же удается надеть трензель Дюку, стараясь не задеть зубы, и правильно застегнуть уздечку. Дженсен молча наблюдает, скрестив руки на груди. Он уже снял куртку, и его фланелевая рубашка обтягивает широкие плечи. Я заставляю себя сосредоточиться на задаче.

— Теперь седло, — говорит он, поднимая с земли тяжелое седло вместе с попоной. — Внимательно смотри. Это то, что удерживает тебя на лошади.

Я стараюсь сосредоточиться, но это нелегко, когда он постоянно поправляет мои руки, показывая, как правильно положить попону на спину Дюка и где затянуть подпругу. Каждое прикосновение кажется нарочитым, более долгим, чем это необходимо. Когда я наклоняюсь, чтобы затянуть подпругу, чувствую, как он прожигает меня взглядом.

— Хорошо, — наконец говорит он, и в его голосе звучит что-то такое, что заставляет меня поднять голову. Он смотрит на меня своим пронзительным взглядом, словно пытается разгадать какой-то секрет. — Ты быстро учишься.

— Я же говорила.

— Просто нужно приложить больше усилий, — говорит он, подходя ко мне и снова подтягивая подпругу. — Запомни: всегда нужно делать это дважды. Хитрецы вроде Дюка намеренно выпячивают ребра, когда ты пытаешься надеть седло в первый раз. А когда ты попытаешься сесть, седло съедет. Упадешь, а лошадь будет смеяться, — на его губах появляется слабая улыбка. — В любом случае, мы еще посмотрим, как быстро ты научишься ездить.

Ездить. В животе что-то переворачивается, и это не связано с близостью Дженсена.

— Помни, — говорит он, выводя Дюка из стойла, пока я отхожу в сторону. — Лошади чувствуют страх.

«Прекрасно. Это очень успокаивает», — думаю я.

Утреннее солнце пробивается сквозь кроны деревьев, пока Дженсен ведет Дюка к круглому загону. С каждым шагом мое сердце бьется все сильнее, воспоминания о том детском падении нахлынывают с новой силой. Здесь, на открытом пространстве, копыта Дюка кажутся огромными, а его спина — непостижимо высокой.

Дженсен останавливает Дюка в центре загона и жестом плеча подзывает меня.

— Левая нога в стремя, — говорит Дженсен, придерживая стремя. — Возьмись за рог и луку седла, а затем перекинь ногу через лошадь. Старайся не упасть на его спину, хотя не думаю, что ты сможешь ему навредить.

«Ты бы удивился», — думаю я. Мне не хотелось бы, чтобы он подумал, что я переживаю из-за лишнего веса. Пусть я и набрала немного за последние месяцы, но я все еще в форме.

Я, должно быть, слишком долго стою в нерешительности, потому что Дженсен меняется в лице.

— Нужна помощь?

— Нет, — цежу я сквозь зубы и хватаюсь за рог седла. Моя первая попытка оказывается ужасно неуклюжей: я поднимаюсь только наполовину и теряю равновесие. Дюк вздрагивает, и я замираю.

— Я тебя подстрахую, — говорит Дженсен, и его руки ложатся на мою талию, поддерживая. — Оттолкнись правой ногой, как будто приседаешь. Я помогу. Затем перенеси вес на левую ногу.

Там, где его пальцы касаются меня, разливается тепло. В этот раз он помогает мне подняться, и все получается легко. Внезапно я оказываюсь в седле, сердце бешено колотится, а в бедрах уже ощущается легкая боль. Дюк терпеливо стоит подо мной, но я чувствую его мощь, то, как перекатываются его мышцы при каждом вздохе.

— Теперь поставь правую ногу в стремя, пятки опусти вниз, — говорит Дженсен, мягко касаясь моей поясницы. — Расслабь бедра. Ты слишком напряжена. Двигайся вместе с ним.

— Двигаться вместе с ним? Я не хочу, чтобы он двигался, — говорю я, пытаясь расслабиться. Но это невозможно, когда Дженсен касается меня и земля так далеко. — Ты уверен, что лошади чувствуют страх?

— Абсолютно уверен, — отвечает Дженсен, убирая руку с моей спины. — Но Дюку уже все равно. Держи поводья одной рукой, большой палец сверху. Пятки вниз, спина прямая. Наклони таз вперед.

Клянусь, в этом последнем указании есть какой-то скрытый подтекст.

Дженсен начинает идти, и Дюк послушно двигается за ним. Я крепко хватаюсь за рог седла, чувствуя себя одновременно напуганной и неуклюжей. В Куантико я была в отличной форме, а сейчас чувствую себя беспомощным ребенком, катающимся на пони.

— Все хорошо, — говорит Дженсен. — Расслабь спину, но не сутулься. Вот так. Позволь своим бедрам двигаться вместе с ним.

Он продолжает идти, и Дюк мерно двигается по загону. К третьему кругу я начинаю чувствовать ритм, мое тело адаптируется к движению.

— Уже лучше, — говорит Дженсен. Он смотрит на меня своим сосредоточенным взглядом, словно я — неразгаданная головоломка. — Но в горах так не будет. Давай попробуем рысью.

Прежде чем я успеваю что-либо сказать, он цокает языком, и Дюк ускоряет шаг. Плавная ходьба сменяется тряской, и я еще крепче хватаюсь за рог седла. Удары от каждого шага отдаются в копчике. Мне больно и страшно, что Дюк сейчас чего-нибудь испугается и я упаду. Мое тело уже слишком старо для таких падений.

— Не сопротивляйся, — кричит Дженсен. — Сядь ровно. Почувствуй ритм.

Я пытаюсь, но все получается неправильно. Меня подбрасывает, как мешок с картошкой, и пальцы судорожно сжимают поводья. В тот момент, когда меня охватывает ужас, Дженсен догоняет Дюка и поддерживает меня за спину.

— Вот так, — говорит он и отходит в сторону. И вдруг я чувствую ритм, который он пытается мне передать. — Вот, теперь получается.

Солнце поднимается все выше, и, несмотря на утреннюю прохладу, по моей спине струится пот. Но постепенно, через боль и усталость, у меня начинает что-то получаться. К тому моменту, как Дженсен объявляет перерыв, мои ноги трясутся, но я все еще держусь в седле.

И это уже можно считать маленькой победой.

Дженсен помогает мне слезть с лошади, его руки уверенно обхватывают мою талию. Мои ноги едва не подкашиваются, когда я касаюсь земли. Мышцы дрожат от непривычного напряжения. Он поддерживает меня и отходит назад.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, забирая у меня поводья Дюка.

— Как будто я только что сделала тысячу приседаний, — отвечаю я, пытаясь размять затекшие мышцы. И тут я замечаю, как Дженсен смотрит на меня. В его взгляде появляется какое-то темное выражение, и он отворачивается.

Он принимается осматривать амуницию Дюка.

— Завтра будет болеть еще сильнее. Но у тебя получилось лучше, чем я ожидал.

— Для городской девушки, что ли? — с иронией спрашиваю я.

— Для той, кто боится лошадей.

Я напрягаюсь.

— Я не боюсь…

— Да ладно тебе, — он бросает на меня оценивающий взгляд. — Я же вижу, как ты себя ведешь. Что-то случилось? Или ты просто так боишься?

— На самом деле я с детства была одержима лошадьми, — признаюсь я. — Мечтала только о верховой езде. Отец наконец-то сдался и записал меня на урок в конноспортивный центр. Меня сбросила лощадь уже через несколько минут. Я сильно ударилась головой. Спасибо шлему, — не знаю, почему я ему рассказываю. — После этого я больше не садилась на лошадь. — Даже когда Лейни просила покататься вместе, чтобы почувствовать себя первопроходцами. Если бы она только знала…

Он кивает, словно это подтверждает его подозрения.

— Страх — это не всегда плохо. Он помогает оставаться в тонусе. Сохраняет жизнь, — его взгляд устремляется к горам. — Там, наверху, без страха не обойтись.

Я смотрю туда же, куда и он. Знаю, что Сьерра-Невада — сложный и суровый горный район, но летом здесь полно туристов, а зимой — лыжников. И то, с каким сочетанием страха и благоговения он смотрит на эти вершины, заставляет меня задуматься: чего же он на самом деле боится? Может быть, дело не только в диких зверях? Может, это что-то большее? Суеверия?

Дюк внезапно вскидывает голову, прислушиваясь к чему-то, происходящему в лесу. Его мышцы напрягаются, и дрожь пробегает по всему телу.

— Спокойно, — тихо говорит Дженсен, но смотрит он не на лошадь. Его взгляд сканирует тени между деревьями, куда еще не добралось утреннее солнце.

Дюк нервно переступает с ноги на ногу, и что-то движется в лесной чаще: то ли олень, то ли просто тень.

А может быть, и что-то другое.

— Что там? — шепчу я, боясь спугнуть то, что скрывается в лесу.

— В горах полно тех, кто не хотят, чтобы их видели, — тихо говорит Дженсен, и от его слов по моей спине пробегает холодок. — Лучше не тревожить.

Наступает напряженное молчание, полное недосказанности. Наступает тишина. Затем Дюк расслабляется, и Дженсен отступает назад, не отрывая взгляда от леса.

— На сегодня достаточно, — говорит он. — Завтра продолжим, если только не будет сильного шторма, — его взгляд встречается с моим. Его глаза кажутся еще более зелеными в лучах утреннего солнца. — Ты почувствовала это, ведь так?

Неприятный холодок пробегает по моей шее.

— Что именно?

— То, что напугало Дюка, напугало и тебя.

Он ведет Дюка в конюшню, и я молча иду за ним.

— Трудно не испугаться, когда ты все время смотришь туда и говоришь, что мне нужно бояться гор.

Он хмыкает и слегка кивает.

— Ну, там, наверху, если почувствуешь что-то неладное, доверься своим ощущениям.

— Каким ощущениям?

— Тому, которое подсказывает, что нужно бояться.

Мы в тишине ведем Дюка обратно в конюшню. Утреннее солнце уже взошло, но кажется, что стало еще холоднее. Плечи Дженсена напряжены, его движения резкие, когда он заводит Дюка в стойло и помогает мне снять амуницию. Каждые несколько секунд он бросает взгляд на двери конюшни, словно чего-то ждет.

— У тебя дрожат руки, — замечает он, когда я пытаюсь расстегнуть пряжку. Его пальцы случайно касаются моих, и по моей коже пробегает искра. — Пойди позавтракай. Илай уже все приготовил. А потом отдохни. Тебе понадобятся силы в ближайшие дни.

— Что это было там? — снова спрашиваю я. — В лесу?

Он медленно снимает с Дюка уздечку, избегая смотреть на меня. — Все что угодно. Ветер. Дикие животные.

— Но ты сам в это не веришь.

Его руки замирают. На мгновение мне кажется, что он скажет мне правду, но в этот момент в конюшне появляется Элай.

— Я приготовил еще кофе, — говорит Элай, приподнимая шляпу в знак приветствия. Затем он поворачивается к Дженсену с серьезным выражением лица. — Погода ухудшается, Рэд поехал в город за припасами. Коул проверяет генераторы. Самое страшное начнется ночью.

— Понятно, — говорит Дженсен. Они обмениваются еще одним красноречивым взглядом, и Элай уходит в амбар. Дженсен поворачивается ко мне, старательно скрывая эмоции. — Поешь хорошенько. Ты потрудилась.

Я хочу узнать больше — о буре, о том, что напугало Дюка, о непонятных перешептываниях. Но по Дженсену видно, что разговор окончен, и я покидаю стойло, похлопав Дюка на прощание.

У двери амбара задерживаюсь. Лес кажется таким мирным сейчас, просто сосны покачиваются на ветру. Но меня преследует ощущение, что кто-то оттуда смотрит.

Притаившись в ожидании.

7

—

ОБРИ

После урока верховой езды я пытаюсь найти себе занятие на ранчо, но ощущение такое, что только мешаю. Дженсен был обходителен, пока я была с Дюком, но теперь снова угрюмый и делает вид, что меня нет. Как и остальные (что даже хорошо, потому что все, кроме Элая, кажутся подозрительными). Погода чудесная, и сидеть в домике не хочется, поэтому решаю сесть в машину и поехать к озеру Тахо. Давно не видела кристально чистой воды, да и смена обстановки поможет мне выкинуть дурные мысли из головы.

В основном, срабатывает. Заглядываю в парочку магазинчиков, перекусываю в симпатичном BBQ-кафе, беру чай и отправляюсь к озеру, выбрав для сидения валун с более-менее ровной поверхностью. Солнце палит нещадно, поэтому раздеваюсь до футболки. Пытаюсь выбросить все из головы и насладиться красотой природы, любуясь, как вода играет на солнце. Но мысли упорно возвращаются к Лейни, а затем к Дженсену.

На этом ранчо явно что-то не так. Я еще не встречала таких молчаливых ковбоев (хотя, признаться, редко их встречала), и не нужно быть агентом ФБР, чтобы понять, что все они что-то скрывают, даже приветливый Элай. Что именно, я не знаю, но чувствую, что они не просто рабочие. Если бы мне пришлось угадывать, я бы сказала, что они замешаны в какой-то местной преступной деятельности, что делает мою миссию еще опаснее. Я не под прикрытием, но они ни в коем случае не должны знать, кто я. Иначе они решат, что все, что связано с Лейни, — это обман, и если они узнают об этом, пока я в горах с ними… Не уверена, что все закончится хорошо.

Нужно быть предельно осторожной. Убрать значок в машину. Пистолет тоже следовало бы там оставить, но он может оказаться единственной защитой, если все пойдет не так. Просто спрячу его в сумке, а если спросят, то это не должно удивлять, одинокая женщина в глуши с пятью незнакомцами имеет право на самозащиту.

А что касается Дженсена… Хотелось бы ему верить, но сейчас это невозможно. Он нужен мне, чтобы найти Лейни, и только. Да, он — мой типаж. Но я прекрасно знаю, что у меня отвратительный вкус на мужчин. Вечно недовольный, с шершавыми руками, хриплым голосом, и, возможно, опасный? Комбо из всех красных флажков сразу.

Дорога из Тахо тянется мучительно долго. То и дело останавливаюсь, изучаю обочины и тропы, по которым могла идти Лейни, хотя знаю, что этот район давно прочесан. И что до города она, скорее всего, не добралась. Кто-то обязательно заметил бы ее, но никто не видел.

Как она просто… исчезла?

На подъезде к ранчо солнце садится, окрашивая горы в багряные и золотые оттенки. Мышцы болят после утренней езды, но это приятная боль. Это значит — есть прогресс. Я переборола свой страх. Хотя понимаю, что дальше будет сложнее. В загоне, под присмотром Дженсена, я могу ездить. Но нужно время, чтобы привыкнуть к крутым и неровным склонам. В каком-то смысле, я рада надвигающейся буре. Как бы сильно я ни хотела начать поиски Лейни прямо сейчас, моим мышцам нужен отдых.

Я вижу Дженсена в окне, когда паркуюсь, он что-то делает на кухне. Не успеваю одуматься, как уже стою на крыльце и стучу в дверь.

— Что-то случилось? — спрашивает он, открывая дверь и щурясь на меня, золотой свет заката подсвечивает его лицо, делая его глаза янтарными.

— Все в порядке. — Стараюсь не смотреть на его обтягивающую футболку. Прочищаю горло. — Просто подумала… может, тебе нужна помощь? С ужином.

Он смотрит на меня долгим взглядом, затем отступает, чтобы я могла пройти в дом. Я чувствую его тепло, когда прохожу мимо.

— Умеешь готовить? — спрашивает он, идя на кухню. — Это бы очень помогло.

Я снимаю куртку и вешаю на стул.

— Я хорошо следую инструкциям.

Уголок его рта дергается, но он протягивает мне разделочную доску и кучу овощей.

— Хорошо. Режь.

На кухне тепло, пахнет чесноком и травами. На плите что-то кипит, у раковины маринуется мясо. Находиться здесь с ним как-то просто и по-домашнему. Как будто мы делали это уже сто раз.

— Где остальные? — спрашиваю, моя руки.

— Гуляют где-то, — бурчит он, помешивая что-то в кастрюле. Протягивает мне нож. — Лук сначала мелко нарежь. И в кастрюлю его.

Типичный командир. Впрочем, я другого и не ожидала. Берусь за дело, стараясь не обращать внимания на то, что кухня внезапно стала тесной, хотя нас тут двое.

Запах жареного лука заполняет комнату. Дженсен помешивает еду, и мышцы на его предплечье напрягаются. Заставляю себя не смотреть. С тех пор, как мы начали готовить, он почти ничего не сказал, но молчание не кажется неловким.

— Что дальше? — спрашиваю, вытирая руки полотенцем.

Он кивает на овощи.

— Морковь. Нарежь ее тонкими ломтиками, чтобы она равномерно приготовилась.

Мог бы и не добавлять. Я и сама знаю, как готовить. Но молчу, беру нож и начинаю резать. Мерный стук ножа смешивается с бульканьем в кастрюле. Время от времени Дженсен задевает меня рукой, когда тянется за специями или регулирует огонь. От каждого прикосновения по моей коже бегут мурашки.

— Ты сегодня какая-то тихая, — говорит он через некоторое время почти шёпотом.

Пожимаю плечами, не отрывая взгляд от моркови.

— Просто концентрируюсь.

— На овощах? Или на том, зачем ты здесь на самом деле?

Мой нож замирает в воздухе.

— Я же сказала. Хотела помочь с ужином.

— Ага, конечно, — прислоняется бедром к столу, скрестив руки на груди. — Если кому-то от меня что-то нужно, они обычно просят прямо. А ты — действуешь исподтишка, пытаешься быть полезной. Это… обезоруживает.

Кладу нож и поворачиваюсь к нему. Пристально смотрю.

— Ты знаешь, что мне нужно. Это стоит сто тысяч. Думаешь, у меня есть скрытые мотивы?

— Думаю, люди редко честны в своих желаниях, — он смотрит прямо в глаза. Оценивающе. — Особенно такие, как ты.

— Такие, как я? — переспрашиваю нервозно. — И что это значит?

Если он снова назовет меня городской штучкой, клянусь, богом…

— Такая, которая появляется ниоткуда, задает вопросы, на которые уже знает ответы, размахивает деньгами, — он подходит ближе. Дышать становится труднее. — Наблюдает за всем, запоминая детали. И, кажется, не боится того, чего следует бояться.

Меня обдает жаром. Сглатываю. Сердце колотится. Вблизи видно, как пульсирует вена на его шее, и золотые искры в его глазах.

— Ты ничего обо мне не знаешь.

И это к лучшему.

— Правда? — его голос становится ниже, хриплым. — Я вижу твое отчаяние. И знаю, на что оно толкает людей.

На мгновение я замираю. Не могу думать ни о чем, кроме жара его тела и остроты его взгляда.

Затем он отступает и возвращается к готовке, словно ничего и не было.

Я смотрю на него, сердце стучит как сумасшедшее, на лбу выступает пот.

Прочищаю горло, чтобы избежать неловкости.

— Ты решил, каким маршрутом мы пойдем? — спрашиваю я, мой голос дрожит.

Он останавливается и смотрит на меня через плечо.

— Я не могу планировать маршрут, пока ты не расскажешь мне больше о своей сестре.

Верно.

— Хорошо. Что ты хочешь знать?

— Все, — твердо говорит он и отворачивается. — Почему она приехала сюда. Что она искала. И куда, по-твоему, она могла уйти.

Я вздыхаю и прислоняюсь к столу, не зная, с чего начать. Мне трудно говорить о Лейни, не потому, что я начну плакать (я научилась контролировать свои эмоции), а потому, что я не могу говорить об этом поверхностно. Значит, Дженсен узнает каждую неприятную деталь о нашей жизни, а чем меньше он знает, тем лучше.

Но я начинаю рассказывать. Я говорю об одержимости Лейни экспедицией Доннера, о ее проблемах с психическим здоровьем, о смерти моей матери, затем отца (хотя я опускаю подробности его смерти, так как не хочу, чтобы Дженсен знал, что он был полицейским), и о том, как все это повлияло на сестру. Затем я говорю о мужчинах, с которыми она всегда была, в конце концов, об Адаме, к которому я всегда испытывала неприязнь.

— Неприязнь? — спрашивает Дженсен. — Почему?

Я на мгновение прикусываю нижнюю губу.

— Скажем так, у меня есть опыт общения с определенными типами мужчин, и он казался именно таким. Обаятельный и кажущийся легким в общении, но контролирующий и вспыльчивый. Я встречалась с ним всего дважды, приглашала их на ужин, прежде чем ее состояние начало ухудшаться, и она начала придумывать оправдания для него. У меня начало складываться впечатление, что он изолирует ее, но это было трудно сказать наверняка, так как они оба были зависимы.

Он кивает, все еще занятый готовкой.

— И что, по твоему мнению, произошло? Думаешь, он имеет какое-то отношение к ее исчезновению?

Я вздыхаю.

— Не знаю. Как я уже говорила, Лейни была одержима. Ее сны, зов — она чувствовала, что ей нужно быть здесь. Но дело было не только в том, что она хотела испытать то, что пережили участники экспедиции. Это не историческая реконструкция, а что-то другое.

— Адам ее подталкивал к этому?

— Возможно. Жаль, что я не узнала его лучше.

Он прочищает горло и идет к холодильнику.

— Пиво? — спрашивает он.

Мне бы не стоило, но я киваю. Нужно как-то расслабиться.

— Не откажусь.

Он смотрит на меня как-то оценивающе, словно не верит ни единому моему слову. Открывает бутылку открывашкой и протягивает мне. Наши пальцы случайно соприкасаются. И хотя искры не летят, по спине пробегает предательская дрожь.

— Спасибо, — шепчу. Мне не нравится его изучающий взгляд. Такое ощущение, что он пытается прочитать меня. Хотя я стараюсь быть максимально откровенной.

Наконец он поворачивается и возвращается к тушеному мясу.

— Итак, Лейни и Адам приехали сюда, и в городе нет никаких следов их пребывания. Но это не значит, что их не было в городе. Возможно, полиция плохо выполнила свою работу по поиску.

— Да, ну, это само собой разумеется, — устало говорю я, прежде чем сделать глоток пива. Оно ледяное и как раз то, что нужно. — Копы — чертовы идиоты, и такие девушки, как Лейни, никогда не являются их приоритетом. Не говоря уже о том, что если бы между ними было какое-либо домашнее насилие, они, вероятно, приняли бы сторону Адама. Я видела это много раз.

— Неужели?

Тон у него невинный, но Дженсен МакГроу — последнее слово, которое я бы использовала для описания этого человека.

— Это проклятие семьи Уэллс, — полушутя говорю я.

Он как-то напрягается, и я боюсь, что он подумает, что я вру, и начнет меня допрашивать. Мне, в принципе, везло с парнями — в том смысле, что я никогда не была жертвой домашнего насилия (наверное, потому что для меня отношения — это секс на одну ночь). Но я слишком много видела женщин, которые пропадали или погибали от рук своих партнеров. И каждый раз копы закрывали глаза на очевидное, объявляя девушек сумасшедшими.

— Полагаю, ты ничего о них не слышал? — спрашиваю я.

— О твоей сестре? Нет. Если бы слышал — сказал бы. Я просто хочу понять ход ее мыслей, чтобы понять, куда она могла направиться.

— Честно говоря, не имею понятия, — делаю паузу. — А ты вообще в курсе истории экспедиции Доннера? — он снова напрягается. — Извини, — тороплюсь сказать. — Глупый вопрос, учитывая, где ты живешь.

— Хм, — ворчит он, делая глоток пива. — Я знаю историю.

— Отлично. Ну, благодаря Лейни я тоже знаю. Немного покопалась в архивах, и мне в голову приходят только два места: там, где был лагерь Джорджа Доннера с семьей, сейчас там парк, и место, где зимовали остальные участники трагедии. Сейчас там кемпинг на берегу озера.

— Верно, — говорит он, наконец поворачиваясь ко мне. — Проблема в том, что мы ничего не найдем. По крайней мере, я не найду. Кемпинг пользуется большой популярностью, как и другое место для пикника. Сотни, если не тысячи туристов каждый год. Не будет никаких следов или чего-то, что полиция не нашла бы в то время. Даже если они плохо работали, я уверен, что этот район был прочесан. А кроме того, практически все побережье застроено виллами. На частную территорию не пробраться.

Я допиваю пиво, удивляясь, как быстро оно уходит. Пора остановиться на одной бутылке. Это расслабление, особенно в компании Дженсена, кажется началом чего-то не очень хорошего.

— Получается, у нас не так уж много вариантов маршрута, — говорю я, невольно выдавая разочарование.

— Один есть, — отвечает он, и я удивленно поднимаю на него взгляд. — Ты рассказывала, что сестра говорила, что горы ее зовут, — он делает паузу. — В истории группы Доннера есть гораздо больше, чем то, что написано в книгах.

— Откуда ты знаешь?

— Я говорил, знаю историю, — в его глазах горит странный огонь. — Историю, переданную из уст в уста. Мои предки жили здесь в пятидесятых годах, вскоре после трагических событий. Мой пра-пра-прадед Джейк МакГроу был следопытом, и в те времена в этих местах пропадали не только участники той группы. Не забывай, их трагедия, их страдания, всколыхнули всю страну. Сюда стекались люди, чтобы увидеть место, где развернулись эти ужасные события. Есть вещи, которые могла не знать даже твоя сестра.

Его слова полностью завладели моим вниманием.

— Например?

— Эти горы, — он указывает бутылкой в сторону темноты за окном. — Они становились преградой для многих, но люди раз за разом пытались их пересечь. Прокладывали маршруты. Некоторые из них заканчивались трагедией, другие заводили в тупик. А иногда кому-то удавалось добраться до цивилизации по другую сторону Сьерры. Джеймсу Риду, участникам группы «Потерянная надежда», это удалось. Но горы почти всегда брали что-то взамен.

Не ожидала, что этот молчаливый парень окажется таким философом. Он говорит об этом без тени иронии. Наоборот, его серьезность заставляет меня поежиться.

Я скрещиваю руки на груди, словно защищаясь от холода.

— И что ты этим хочешь сказать?

— Ты же понимаешь, — говорит он. — С самого начала было ясно, что мы не будем искать Лейни здесь. Мы будем искать ее там, в горах. Ты ведь знаешь, ей было бы скучно в этих туристических местах. Они бы ушли в дикую местность, подальше от людей. Вот почему их никто не видел.

И он прав. Я и сама предполагала, что она направится в горы, раз они ее зовут. Просто я не думала, что это все так серьезно. Мне казалось, вся эта местность — это уже горы. Но Лейни интересовали не озеро Доннера и другие известные места. Она искала бы что-то уединенное, доступное только таким помешанным, как она.

Или Дженсен МакГроу.

— И куда мы тогда пойдем? — спрашиваю я.

— Начнем с низов, к озеру, на всякий случай. Там еще дикие места остались, никто ничего не строил. По старой дороге. Заночуем у ручья Доннера, а потом полезем наверх. Как заберемся на вершину, поедем в семейную хижину на горе Иуда, а оттуда — в хижину Бенсона. Так мы сможем исследовать старые тропы, которыми люди пользовались на протяжении многих лет. Лишь бы…

Дверь с грохотом открывается, и в дом врывается хор голосов. Рэд, Коул и Хэнк затаскивают на кухню тяжелые сумки с продуктами. Элай идет следом.

— Надеюсь, мы ничего не забыли, — говорит Коул, ставя сумки на стол.

Рэд переводит взгляд с меня на Дженсена, и на его лице появляется хитрая ухмылка.

— Что-то вы тут слишком уютно расположились. Не помешаем?

— Все в порядке, — торопливо говорю я, допивая пиво. — Просто помогаю готовить ужин.

Коул фыркает, ловко выгружая продукты из сумок.

— Городская барышня решила показать свою полезность. Мило.

Я с трудом сдерживаю гнев, но Дженсен резко стучит ложкой о стол.

— Обри — наш гость, — произносит он тоном, не терпящим возражений. — И она имеет полное право находиться здесь. В отличие от вас, она хоть что-то делает. Неблагодарные.

Наступает неловкое молчание, нарушаемое лишь бульканьем в кастрюле с тушеным мясом. Я отвлекаюсь на нарезку орегано и тимьяна, ощущая на себе тяжелые взгляды остальных.

Элай прочищает горло и обращается к Дженсену.

— Я случайно встретил Маргарет в городе. Она просила тебя навестить мать перед отъездом.

Дженсен резко поднимает голову, и в его глазах вспыхивает гнев.

— Ты сказал ей, что мы собираемся уехать?

Элай пожимает плечами, но выглядит при этом неловко.

— У меня не было выбора. Она спрашивала о твоих планах на следующую неделю. Сказала, что ты игнорируешь ее сообщения.

— А кто такая Маргарет? — не сдерживаюсь я.

— Сиделка его матери, — отвечает Элай с сочувствием.

— Понятно, — говорю я. — Близнецы рассказывали, что она перенесла инсульт. Мне жаль.

Взгляд Дженсена пронзает меня, оценивая.

— Не о чем жалеть.

— Должно быть, это тяжело, — решаюсь я, пытаясь выведать больше информации. — Управлять ранчо, заботиться о ней. И это дорого.

Его челюсть сжимается.

— Мы справляемся.

— Я думаю, это достойно восхищения, — говорит Элай, и в его глазах проскальзывает предупреждение. — Немногие сделали бы то, что делаешь ты, Дженсен. Взял на себя такую ответственность.

— Семья есть семья, — голос Дженсена становится отрывистым, давая понять, что разговор окончен. — Так, вы собираетесь помогать с ужином, как Обри, или просто будете стоять и болтать?

Разговор переходит на дела ранчо, и я наблюдаю со стороны, пытаясь понять, что происходит между ними. Интересно узнать, что в роду Дженсена тоже были следопыты, и именно во времена группы Доннера. Но насколько хорошо Дженсен знает историю? У меня такое ощущение, что он что-то скрывает от меня.

Когда ужин готов, стол накрыт, и все моют руки. Дженсен накладывает щедрые порции, и в комнате витает аппетитный запах мяса и трав.

— Выглядит неплохо, — говорит Коул, садясь за стол. — Даже с помощью городской девушки.

Я закатываю глаза и беру ложку.

За ужином все оживленно болтают, пересказывают старые истории. Общаются больше между собой, чем со мной, но меня это не напрягает. Иногда я ловлю взгляд Дженсена, и он смотрит на меня как-то задумчиво. Он видит, что я все замечаю.

— Твоя мама, — говорю я, когда все немного затихают, хотя знаю, что это деликатная тема. — Мне удастся с ней познакомиться?

Дженсен ставит ложку на стол, и его лицо становится непроницаемым.

— Нет. И зачем тебе это? Ты мне не подружка, ты клиент.

Тут он прав. Единственная причина, по которой я хочу с ней познакомиться, это попытаться выудить хоть какую-то информацию о нем и его команде.

— Она не очень любит гостей в последнее время, — говорит Элай, вытирая губы салфеткой.

— Понимаю. А кто ей помогает? Только медсестра? Давно это с ней случилось?

Его глаза сужаются.

— У нее есть все, что ей нужно. Я об этом забочусь, — говорит он, игнорируя мои вопросы.

В его голосе звучит предупреждение, но я настаиваю.

— Конечно. Я не хотела намекать…

— Лучше вообще ни на что не намекать, — обрывает меня Рэд, его голос становится резким. — Дела Дженсена касаются только его, а его семья — не твое дело.

За столом повисает неловкое молчание. Элай прочищает горло, пытаясь сменить тему, но все уже сказано. Я слишком надавила, сказала слишком много. Дженсен резко встает, и стул скрежещет по половицам.

— У меня дела, — говорит он. — Ветер усиливается. Обри, тебе лучше заночевать здесь. Остальные знают, что нужно делать.

Он уходит, не дожидаясь ответа, дверь с хлопком закрывается за ним. Рэд, Коул и Хэнк обмениваются многозначительными взглядами, потом встают, не доев.

— Спасибо за ужин, — говорит мне Коул с сарказмом, и они уходят.

Остаюсь только я и Элай, и тишина становится почти осязаемой. Я ковыряюсь в своей тарелке, потеряв аппетит.

— Мне не стоило спрашивать про его мать, — тихо говорю я.

Элай вздыхает.

— Дженсен не любит говорить о своей семье. Особенно с посторонними. И с теми, в ком не уверен.

Я хмурюсь.

— Что ты имеешь в виду?

— Просто у Дженсена хорошая интуиция. Он сразу видит, кто есть кто, — Элай откидывается на спинку стула и изучает меня. — Если он держит тебя на расстоянии, значит, на то есть причина.

Невольно напрягаюсь.

— Ты думаешь, я что-то скрываю?

— Нет. Но он думает, что ты в отчаянии. А от отчаявшихся людей всего можно ожидать.

— А разве ты не был бы в отчаянии, если бы твоя сестра пропала, и никто не стал ее искать?

Он улыбается мне.

— Возможно, да. Но это не значит, что я не был бы опасен.

Я удивленно смотрю на него.

— Ты считаешь, что я опасна?

Он встает и начинает убирать со стола.

— Я сейчас все уберу. А тебе лучше отдохнуть, мисс Уэллс.

Я хочу возразить, потребовать объяснений. Но что-то в его взгляде останавливает меня. Что-то печальное, понимающее и немного испуганное.

Поэтому я просто киваю, благодарю его за уборку и ухожу в свой домик. В голове у меня крутится тысяча вопросов.

Ветер усиливается, и небо затягивают тучи. В сумерках появляются первые звезды, но они не приносят утешения. Слишком много тайн висит в воздухе, и чужих, и моих собственных.

В домике я запираю дверь и наливаю себе виски, который купила в Тахо. Алкоголь обжигает горло, но холода в костях не унимает.

Мне нужно позвонить Диане. Рассказать ей, где я на самом деле, на случай, если все пойдет не так. Но что-то останавливает меня. То же самое чувство, которое преследует меня с тех пор, как я оказалась на этом ранчо.

Здесь есть нестыковки. Словно я пытаюсь сложить пазл, не видя общей картины. И в центре всего этого Дженсен, с настороженным взглядом, со шрамами на руках и с секретами, которые он хранит под замком.

Нужно подобраться к нему ближе. Найти щель в его обороне. Потому что ответы, которые я ищу, касаются не только Лейни. Они связаны с этим местом, с этими горами и с этими людьми.

Я себя знаю. Если я вижу пазл, то не успокоюсь, пока не соберу его до конца. Чего бы это ни стоило.

С этой мыслью допиваю виски, надеваю пижаму и залезаю в кровать. За окном ветер воет, как потерявшийся ребенок, и дребезжат стекла. Где-то вдалеке воет то ли волк, то ли койот.

Я зарываюсь глубже в одеяло, пытаясь избавиться от чувства тревоги, которое свинцом лежит у меня на сердце.

Надвигается буря, и это лишь предвестник грядущих событий.

8

—

ДЖЕНСЕН

Захлопывается сетчатая дверь за спиной, звук эхом разносится по горам, словно выстрел. Глубоко вздыхаю, пытаясь унять беспокойство, зудящее под кожей с тех пор, как Обри вошла на мою кухню.

Если быть до конца откровенным, то с тех пор, как она появилась на моём ранчо, принеся с собой одновременно и надежду на искупление, и горькое осознание опустошения.

Направляюсь в дальний загон, под ботинками хрустит сухая земля, а мой взгляд устремлен на деревья, раскачивающиеся под натиском приближающейся грозы. Знакомый лес кажется чужим. Наэлектризован предчувствием, словно вся гора затаила дыхание.

Или это только я так чувствую.

Я знаю, о чем она просит. Знаю, за что платит.

Но она не знает.

Не знают и Коул, Рэд, Хэнк, хотя уверен, они что-то подозревают, раз я настоял на их присутствии. Только Элай владеет правдой о случившемся. Только он знает, что поставлено на кон.

Еще не поздно. Не поздно отказаться. Я не обязан объяснять. Просто откажусь от ее денег и выставлю ее за дверь.

Но я этого не сделаю. Да, подвергну опасности себя, свою команду и ее, потому что слишком отчаянный и упрямый, как черт.

Кто знает, может, в этот раз обойдется.

Может, нам повезет.

Могу лишь надеяться, что мы не найдем следов ее сестры.

Я трясу головой, пытаясь прогнать дурные мысли. Давно никто не проникал мне под кожу так, как эта женщина. Обри с ее внимательными глазами, искренними улыбками и проклятыми вопросами… Ее решимость найти Лейни вызывает восхищение, но в ней есть что-то еще, что я никак не могу понять.

Она слишком умна. Слишком наблюдательна. Слишком близко подобралась к правде о ранчо, да и вообще обо всем. Здешние люди знают, что лучше не задавать вопросов, которые их не касаются. Особенно когда речь идёт о моей семье. Но любопытство Обри становится опасным.

Я думаю о моей матери, которая медленно угасает в своей постели. Горечь от несправедливости подступает к моему горлу, как желчь. Несправедливо, что ее постигла такая участь, после всего, что ей пришлось пережить.

После всего, что мы совершили.

В кустах хрустит ветка, заставляя меня замереть. Но это всего лишь олень, его белый хвост мелькает в лунном свете, когда он убегает в безопасное место, чтобы переждать надвигающуюся непогоду. Я выдыхаю, сжимая пальцы, и сдерживаю порыв схватиться за нож, висящий на поясе.

Нельзя терять бдительность. Парни считают меня параноиком, но они не знают, что я видел. Они не знают, что нас ждет. Я молюсь, чтобы они никогда этого не узнали.

Но у молитв есть свой срок годности.

Заставляю себя двигаться вперед, по утоптанной тропе через лес. Быстро собираются тучи, закрывая луну и звезды, ветер резкий и холодный, как будто летит вниз с горы.

Я так погружен в свои мысли, что почти не замечаю свет в окне дома Обри. Почти.

Останавливаюсь на краю леса, наблюдая. Она движется за тонкими шторами, ее силуэт освещен теплым светом лампы. На мгновение я позволяю себе представить, каково это было бы — быть там с ней. Прогнать холод с ее кожи своими руками, губами. Погрузиться в ее мягкое и теплое тело и забыть обо всем, хоть на время. Не помню, когда я в последний раз хорошо трахался, забывал все свои заботы.

Но забыться — это роскошь, которую я не могу себе позволить. Не тогда, когда за мной по пятам гонятся призраки прошлого, а долги душат мою шею, словно удавка.

В моей голове всплывает лицо Маркуса, самодовольное и злобное. Воспоминание о нашем последнем разговоре оставляет во рту привкус меди, острый и неприятный.

«Ты у меня в долгу, МакГроу», — сказал он, выпуская мне в лицо клубы сигарного дыма, от сигар, которые я ему подарил в знак доброй воли. «А я всегда взимаю свои долги. Тем или иным способом».

Отрываю свой взгляд от окна Обри, испытывая отвращение к самому себе. Я не в том положении, чтобы предложить ей что-либо, кроме новых проблем. Как бы сильно я не хотел секса.

И, да поможет мне Господь, я этого хочу.

Заставляю себя идти дальше, прочь от искушения и обратно к суровой реальности предстоящей работы. Нужно проверить снаряжение, если мы собираемся в горы, наметить новые маршруты. Тысячи мелочей, которые могут сыграть решающую роль между жизнью и смертью в Сьеррах. Не говоря уже о том, чтобы убедиться, что здесь всё готово к надвигающемуся шторму.

Наконец, возвращаюсь к амбару, где меня ждет Элай, его лицо кажется мрачным в свете фонарей.

Он идет рядом со мной, наше дыхание видно в холодном воздухе.

— Ты уверен, босс? — спрашивает он тихо. — Возьмем ее туда с собой?

Мне не нужно спрашивать, кого он имеет в виду.

— Она хорошо платит. Нам нужны деньги. Мне нужны деньги.

— Я понимаю. Но деньги мало что значат, если ты мертв.

Я бросаю на него резкий взгляд.

— Я не собираюсь умирать. И ты тоже.

— Никто не собирается умирать, — он пинает камень, и тот катится в темноту. — Но эти горы… они умеют менять планы, не так ли? А если мы что-то найдем…

— Мы ничего не найдем, — рычу я. — Прошло три года. Не будет никаких следов ее сестры. Мы поднимемся туда, доберемся до хижины Бенсона и развернемся. Она увидит, что это тупик. Мы вернемся сюда, я получу свои деньги, а она попытается найти успокоение.

Значит, нам придется жить во лжи.

— Элай, я понимаю, тебе это не нравится, но я лгу почти всю свою жизнь. И каждую минуту, работая на этом ранчо, ты тоже живешь во лжи.

Некоторое время мы идем молча, слышен лишь хруст под ботинками. Впереди виднеется конюшня, как огромная громада на фоне ночного неба.

— Все, кто приходит в горы, что-то ищут, — мой голос звучит грубее, чем я хотел. — Ты знаешь это. Ты видел это. Успокоение. Искупление. Выход.

Он смотрит на меня искоса.

— А ты что ищешь, Дженсен?

Я сжимаю челюсть, глядя прямо перед собой.

— Не ищу ничего, кроме способа сохранить то, что принадлежит мне.

Это правда, но это звучит как ложь. Потому что то, чего я действительно хочу, — это то, что я даже не могу выразить словами. То, чего я не позволял себе хотеть очень, очень долгое время.

Элай просто кивает, словно слышит все мои невысказанные слова.

— Ну, ради всех нас, я надеюсь, что ты это найдешь.

Мы доходим до конюшни, лошади неспокойно переступают копытами в своих стойлах, и ветер свистит сквозь щели. Я останавливаюсь, положив руку на дверь, и смотрю на горы. Они возвышаются в темноте, древние и непостижимые. Хранят свои секреты в глубоких ущельях. Хранят свою историю в крови.

9

—

ОБРИ

Кошмар приходит, как всегда. Обрывками. Кровь, вопли, ослепительно белый снег.

Бегу сквозь чащу высохших деревьев, будто они костлявыми пальцами царапают моё лицо и руки. Тяжело дышу, и каждый выдох отзывается в груди визгливой болью — это страх.

Кто-то преследует меня.

Кто-то голодный.

Корень предательски обвивается вокруг моей ноги, и я лечу в сугроб. Снег ледяной, он пробирает меня до костей, как холод из могилы.

Вскакиваю, но слишком поздно. Оно наваливается на меня, рычит, обнажая зубы и когти, и смотрит белыми, слепыми глазами.

Нет. Не оно.

Она.

Лейни.

Она крепко прижимает к груди младенца, завёрнутого в грязные тряпки, но он не издаёт ни звука, не шевелится. Только смотрит на меня, и в его глазах — бездонные провалы, а кожа серая и восковая.

Зубы Лейни клацают в дюймах от моего лица, брызжет черная слюна. Ее пальцы впиваются в мои руки, под ногтями — грязь, перемешанная… Или это не грязь? Пахнет железом.

Я кричу и брыкаюсь, пытаюсь вырваться. Но она нечеловечески сильна. Сильнее, чем всё живое на земле.

— Проклятье, — хрипит она, её голос — как треск ломающегося льда. — Тебе не сбежать, сестра. Не сбежать от этой жажды.

Я вцепляюсь в неё, в это мерзкое дитя, и пытаюсь оттолкнуть их. Но мои руки проваливаются в гнилую плоть, в отвратительную, сочащуюся жижу. Тошнотворный запах заполняет мои ноздри и рот.

Лейни бросается вперед, ее зубы смыкаются вокруг моей шеи. Я чувствую, как моя кожа трескается, чувствую, как льется кровь, окрашивая снег в багряный цвет.

А ребенок смотрит.

Неподвижный, холодный и все понимающий.

Его глаза цвета льда.

Я просыпаюсь с криком, сердце бешено колотится. На секунду я будто все еще там, в жутком, залитом кровью лесу.

Потом возвращается реальность. Мягкое одеяло, спутавшееся на ногах. Скрип старого домика. Вой ветра в карнизах, дребезжание оконных стекол.

Сажусь и откидываю со лба мокрые от пота волосы. Холодная и влажная пижама липнет к спине.

Снаружи бушует шторм. Дрожащими ногами иду в гостиную и выглядываю в окно.

Мир утонул в белизне — снег! — деревья гнутся и качаются на ветру, словно пьяные. Сквозь снежную пелену едва проглядывает силуэт главного дома. Не слишком ли рано для снега? Успеет ли он растаять до нашего отъезда?

Дрожь пробирает меня, но она не от холода. Сон обвил меня, как паутина, липкий и удушающий. Мне нужен воздух. Нужно вдохнуть что-то, что не пахнет призрачной кровью.

Я приоткрываю окно, позволяя ветру развеять остатки ночного кошмара. Пахнет свежестью и чистотой. Обновлением. Даже этот холод кажется приятным, напоминая, что я проснулась и жива.