Душа моя

Глава 12

Я уже не раз думала — кто посылает нам все эти испытания и зачем? Чтобы показать, где раки зимуют? Закалить или сломать, как проржавевшую железку? Или вообще неважно — пойдет как пойдет?

Умер мой брат — не пережил пьяные праздники. Он был на десять лет старше меня. Из-за этой разницы в возрасте, скорее всего, мы и не стали друг другу по-настоящему близки. В детстве он не обижал меня — просто не интересовался малявкой. Иногда мама заставляла его присмотреть за мной и тогда он сажал меня на шкаф. Самостоятельно слезть с него я не могла — высоко, поэтому и сидела там часами, пока он уходил играть с мальчишками. Будто и ничего страшного — еще неизвестно во что бы я могла вляпаться на улице, а так… ну посидела там, поорала, поплакала, уснула. Потом я пошла в школу, а он в армию. Дальше наши пути совсем разошлись. Я уехала учиться, а он женился сразу после армии и тоже уехал в другой город. В этом браке родились дочки, но у его жены вовремя хватило ума схватить их подмышку и бежать куда глаза глядят. Потом она вышла замуж второй раз, а Саня продолжал пить.

Теперь нужно было ехать в родной когда-то город, чтобы заняться похоронами. Мама только выла в трубку, да и так понятно было, что все будет на мне. Анжелу пришлось оставить у Алёны, а я поехала…

Мама выла все время — то громче, то тише. Между… как обычно, требовала денег — чтобы гроб подороже, оркестр, поминки на целую орду. Я не собиралась экономить на всем этом, но… почему-то раздражало. Отбыли как-то… Глядя на человека в гробу, я едва узнавала его и почти ничего не чувствовала. Мы давно уже стали чужими друг другу. Лечиться от алкоголизма он отказался, причем в грубой форме. Кроме того, недавно выяснилось, что родительская квартира им пропита, а мама жила с ним в однушке, доставшейся ему после развода. Ее усилиями квартира все еще была похожа на жилое помещение, но тоже уже не принадлежала ни брату, ни ей. Мне предъявили грамотно составленный документ, который я скрупулезно изучила и поняла, что овчинка не стоит выделки. Это жилище не стоило судов, нервов, потраченного времени и денег.

На второй день после похорон мы освободили жилплощадь, сложив в багажник скромные мамины пожитки. Я везла ее к себе — других вариантов просто не видела. Думалось — уживемся, теперь она посмотрит вокруг и сможет увидеть еще кого-то, кроме Саши.

Пролежав в выделенной ей комнате неделю и почти не выходя оттуда, она наконец встала и потребовала ехать на кладбище и опять организовать поминки для друзей брата и соседей — на девять дней. Я сделала это. Потом было сорок дней… Дальше речь зашла о памятнике. И все бы ничего, но я понимала — что-то идет не так, категорически не так. Это подтвердилось, когда, не умея работать с компьютером сама, мама привлекла к поискам вариантов памятника Анжелу. Увидев растерянное лицо дочки, прячущей от меня глаза, я постаралась разговорить ее и все выяснилось.

Был выбран и заказан вариант мраморной стелы с изображением брата в полный рост, и я надеялась, что теперь мама успокоится, потому что последний долг был отдан ему сторицей. Нет… Все было, как я и представляла себе, как ожидала — вечно скорбное лицо и недовольство. И даже слезы, если мы вдруг позволяли себе засмеяться или просто оживленно заговорить. Ладно — я, но все это стало распространяться на Анжелу. Она отрывала ее от приготовления уроков, придиралась, воспитывала, чего-то требовала… Все шло по сценарию, давно мной просчитанному.

Я была поздним ребенком и не слишком ею желанным — папиной дочкой. Мы рано его лишились. А Сашу мама любила очень сильно… он дарил ей цветы. Не знаю, насколько это было от сердца, но приносил их часто, она говорила мне об этом — хотя бы один прутик с клумбы сорвет с травой вместе, цветущую ветку сломает… Эта трава значила для мамы больше, чем все мои попытки сделать для нее что-то приятное или полезное — купить одежду или оплатить лечение. Любовь не купишь — даже родительскую, и со временем я перестала трепыхаться. Многое в маме стало раздражать, потому что… потому. Быть кошельком для родной матери и люто пьющего брата категорически не хотелось. Не так просто доставались мне эти деньги. И в последние годы я согласилась… приняла ситуацию и тоже внутренне отдалилась, стала почти равнодушна к маме и даже редко вспоминала о ней.

Вся эта нервотрепка длилась с января до конца марта. А потом до меня дошло… Посмотрела как-то на дочку и вдруг очень объемно осознала и обобщила происходящее с нами последнее время… Анжела перестала откровенничать со мной, не тянулась обниматься и даже не заговаривала сама — уходила в свою комнату и затихала там будто пряталась, как маленькая зверушка в норке. Приоритеты… их нужно обозначить вовремя даже для себя, особенно — для себя. И я сняла недалеко от нас небольшую меблированную однушку и перевезла туда маму с вещами. Она сама помогала мне собирать их и казалось, что даже с радостью. На месте попросила… именно попросила, а не потребовала, сменить телевизор и еще постельное белье — светлое на темное.

И я действительно подумала — теперь все сделано правильно, сейчас всем нам станет легче. В этот вечер, оставшись дома одни, первый раз после Нового года мы с Анжелой разожгли камин и сидели перед ним молча, будто совсем без сил. Потом она осторожно поинтересовалась:

— Мам… это очень плохо, что я не люблю бабушку?

— Нет… Поступки, Анжел, контролировать можно и нужно, а вот с чувствами все сложнее. Любовь точно не контролируется. Я, похоже, тоже не люблю ее и наверное, это плохо — для меня. А ей все равно.

— Ты что-то сделала неправильно? — не понимал ребенок, — плохо? Сильно расстроила ее, да? Когда была маленькой.

— Уже и не помню, — всерьез задумалась я, — будто бы нет. А там кто знает? Может — нечаянно, даже не заметив этого?

— Я тебя люблю, — успокоила она меня и приложила сверху: — И папу тоже.

Странно это… но тот разговор окончательно примирил меня с тем, что отец стал много значить для нее. Усталое равнодушие, которое я чувствовала по отношению к матери, точно не делало меня ни лучше, ни счастливее. Пускай… пускай любит, пока он кажется достойным ее любви.

Михаил еще в марте вышел из комы или его вывели… подробностей я не знала. И стремительно пошел на поправку. Угнетенные и даже искалеченные химией внутренние органы нуждались в лечении и восстановлении, и он проходил его там же — в Бурденко. Дальше следовала реабилитация в санатории.

При первой же возможности он позвонил Анжеле, и они стали общаться почти каждый день. Или даже каждый… я как-то слышала за ее дверью прозвучавшее очень привычно и почти дежурно:

— Спокойной ночи, пап!

Позже, когда поднабрался сил, он вызвал на разговор меня. И осторожно выспрашивал о моем отношении к написанному в том письме, рисовал возможность переехать ближе к нам — из Франции в Москву:

— У меня теперь хорошие возможности, Ира. После работы у Нувеля меня везде с руками оторвут. Бегать и проситься простым чертежником точно больше не придется, — хмыкнул он.

И я поняла, что так было — он приехал в столицу с периферии, резко сорвавшись не только от семьи, но и с работы, и вряд ли получил при увольнении хорошую характеристику. Скорее — наоборот. А это значит, что она вообще не предъявлялась им, но в таких случаях требуются объяснения и не спасают даже грамотно составленные резюме.

Тогда его начальник очень сильно злился и сорвался на меня, вылив всю грязь информации о похождениях мужа на мою голову.

Вот это и было возможной причиной их разрыва с дивой, но… тоже не факт. Уточнять подробности я не собиралась. Как и давать Михаилу надежду на что-то серьезное, а несерьезное — тем более.

— Делай, как знаешь, Миша, это твоя жизнь. Я на участие в ней не претендую… и не согласна. Ты спас меня и это изменило отношение к тебе — я благодарна безмерно, и точно уже не стану переживать, что Анжела общается с человеком… совсем недостойным.

— А ты так считала, когда я у вас появился, — вырвалось у него.

— Естественно. А что — твой поступок… тот, рекламирует твои лучшие качества? — нечаянно завелась я, — и ты еще посмел тянуть ко мне свои руки?!

— Я…? Держал себя в руках и контролировал… когда это? — растерялся он.

— С ложкой своей лез, — отрезала я.

— Не ложкой и не руками… — помолчав, вздохнул он: — А душой, Ира. Просто чувство такое вдруг — мы будто там еще, тогда…

— Это все лирика, Миша — ненужная, лишняя, — тоже погрустнела я, — не грузись ты этим — нет смысла. Считай, что у тебя есть мое прощение и даже благословение, если хочешь — на новую, полноценную жизнь. У тебя есть здоровье, пускай еще и относительно, но…

— Относительно? То, что случилось — чудо, Ира. Волшебство, мистика! Это вообще необъяснимо. Потому что дело не в составе яда — он самый обычный, а доза однозначно была смертельной… при нулевом иммунитете — точно. Не могут они ничего объяснить, даже на удобное плацебо тут не спихнуть… Но совпало все с тем, что я раскаялся — понимаешь? Сильно, по-настоящему! Пережил и осознал! Так бывает — поверь, и неважно что к этому подтолкнуло!

— Очень важно, Миша, — старалась я держать себя в руках. Нужно было договорить и поставить точку.

— Ты уверен, что сделал бы это, случись счастливое продолжение с этой твоей… дивой? Если бы она тебя не кинула?

— Я даже не спрашиваю — откуда дровишки…? — глухо отозвался он, чуть помолчав: — Хотя чего там… вывод напрашивается сам собой. Я не знаю про тогда, Ира… Есть то, что есть сейчас и я на многое готов для вас, многое понял!

— Главное, ты должен понять, что общего у нас — только Анжела. Я не против вашего общения и даже — за. Оставайся таким же хорошим папой и ладно — будь готов на это многое, но только для нее. Мне от тебя ничего не нужно — ни отношений, ни подношений. Перегорело, ушло, Миша — когда не уверена была, что Анжика доношу, когда на диву твою часами в телевизор пялилась! Мне снятся сны… но не с тобой, Миша! — выдохнула я, стараясь успокоиться:

— Дай себе правильную установку на будущее, соберись. Пойми ты — тебе дали еще один шанс, так для чего-то его дали? Используй его. А меня больше не доставай — и без тебя тут… и так уже на пределе.

— Твоя мама? — показал он, что уровень доверия и объемы общения между ними с дочкой зашкаливают.

— Я разберусь с этим. А ты постарайся не разочаровать Анжелу. Как ее бабушка…

— Это я обещаю, — горько хмыкнул он, — как ты меня отшила, а? Я прав был — не тяну, да, Ира? Как было — уже никогда не будет?

— Извини, Миша, мы сейчас толчем воду в ступе, а мне работать надо. Звони… но только по необходимости.

— Понял… может и ты права.

— Не всегда, но сейчас — точно. Пока, Миша, — отключилась я.

На удивление, этот разговор не расстроил меня. Решение я приняла намного раньше, разобравшись в себе и своих желаниях и мечтах. На тот момент они были простыми — я и дочка вместе, только вдвоем. Даже мама в них не участвовала. Может еще и из-за нее… проблемы с ней отодвинули сложности с бывшим на второй план.

Она стала пить. Как раньше Саша. Заливая свое горе или одиночество? Но ведь и от нас с Анжелой бежала, как от огня — с радостью? Возвращать ее опять — уже пьющую, не было сил, да и перспективы все равно вырисовывались безрадостные. Я обеспечивала ее всем необходимым, часто наведывалась… делала все, что могла и как понимала — мыла ее, убиралась в квартире, заводила стирку… И от того, что творилось, просто терялась — что происходит? Почему все это и за что мне оно? Где взять сил? Была же еще Анжела с ее кружками и уроками, домашние заботы и никто не отменял работу.

К концу июля я напоминала выжатый досуха и сильно помятый лимон — усохла, постарела, а еще стала психованной и раздражительной. Не сорваться… сил на это хватало только по отношению к Анжеле. К матери заходила, сцепив зубы. А на работе меня хотя бы немного держал «в себе», что называется, только Голубев. Присмотрелся, увидел что-то такое, понял правильно? Но как-то… очень умело и деликатно он сглаживал и отменял мои нервные срывы, по возможности устраняя и решая рабочие проблемы еще в зачатке. Иногда мне бывало стыдно перед ним… и не только — до слез стыдно, но это редко. Чаще чувствовала просто усталость. Даже после того, как проблема снималась.

— Вам нужно отдохнуть, Ирина Максимовна, вы совсем измотаны — крайне, — тихо советовала Светлана, застав меня в туалете, тупо плещущую себе в лицо холодную воду. Неприятное чувство ледяной колкости отвлекало на какие-то секунды, дарило передышку и не давало сорваться в непонятные слезы и жалость к себе. Но!

После ямы со змеями случилась единственная приятная штука — прекратились астматические приступы. Вначале вообще необъяснимые, потом все больше похожие на составляющую истерического срыва… они неожиданно прекратились. Сейчас я могла психовать, плакать и даже орать… но задыхаться при этом резко перестала. И легко списала это на очередное чудо, как и выздоровление Михаила. Чудес в моей жизни теперь хватало — снились сны.

Часто приходила баба Маня и, садясь на краешек кровати, гладила меня по голове. Вздыхала:

— Потерпи… ох, девка, только не дурей.

В каждом сне она говорила чуть иначе, но одно и то же. Как будто я «дурела»! Что это вообще значило? Смысл выражения ускользал от меня или его можно было трактовать по-разному- всякому? А как было не дуреть? Где взять сил и не дуреть? Зато я не опускала руки и это уже было хорошо.

Мама пила. Я не давала ей денег, даже забрала пенсионную карту. Сама оплачивала квартиру, покупала продукты, а потом и готовила для нее, потому что купленное просто портилось и пропадало в холодильнике. Где она брала деньги на выпивку? В похожей ситуации Саша подрабатывал грузчиком… это натолкнуло на мысль проследить и оказалось, что она или побиралась или собирала по урнам в парке банки из-под пива.

Я старалась найти выход и не придумала ничего лучше, как получить судебное решение на принудительное лечение. Оно нужно было для изоляции в стационаре. Я выбрала частную клинику с высоким уровнем комфорта и хорошим лечением. Обставилась врачебными освидетельствованиями и свидетельскими показаниями соседей, окончательно став для мамы врагом… врагиней.

Ничего… — успокаивала я себя, она подлечится, придет в себя и станет мыслить разумно. Поймет, что сделала я это для ее здоровья и переживая за нее. Да я просто не видела иного выхода! А через месяц пребывания в клинике она умерла — отказало сердце.

И я не знаю — почему?! Но спасением для меня стали ночи со снами, ранее ощущавшимися уже осточертевшими и бессмысленными. Подходила ко мне совсем чужая мне, почти незнакомая женщина и гладила по волосам. А от ее рук расходилась по телу блаженная слабость, кажется, лишая меня всяких сил. Но после этого я засыпала очень крепко и уже без снов. Но это — убаюкивающее, оно всегда запоминалось — «не смотри на темное — хватит, хватит… оглянись вокруг — белое разгляди, разгляди…».

Еще когда мама была жива… случались моменты, когда я чувствовала — наступает предел. Тогда жизнь шла на автомате, я чувствовала себя зомби и будто падала куда-то… очень хотелось — в вату. Ту, которую обещал мне Михаил — в виде своей помощи и поддержки. Он даже приезжал сразу после выписки из госпиталя и перед тем, как уехать в санаторий. Говорил, что второе не обязательно и врачи просто подстраховываются. А я вот верила его врачам, потому что выглядел он теперь намного лучше: поправился, с кожи ушел желтоватый оттенок, и волосы не торчали больше ежиком, а красиво лежали блестящими ухоженными волнами. Бородку он сбрил и вообще — выглядел замечательно, хорошо выглядел. И вату эту обещал — на тот момент это было гораздо важнее его самого.

Я долго думала той ночью, пока не провалилась под утро в сон — тяжелый, тягомотный. А потом опять пришла баба Маня и гладила, уговаривала не дуреть и увидеть белое. Хрень какая-то! Почему-то я решила тогда, что пока не разберусь с этим белым, решений принимать не стоит. Хотя речь ее могла трактоваться и так: забудь все темное, что было, сумей увидеть светлое. Может, как раз в Михаиле? Но ведь светлое не значит — белое? Утром решила оставить все, как есть — до выяснения. Я же тянула, справлялась? Вот и… Потом, когда Михаил уехал, до холодного пота испугалась своего малодушия, радовалась, что вовремя пришла в себя и приняла правильное решение — я не хотела его возле себя. Не могла себе представить нас вместе. Притираться, реставрировать отношения, взять где-то силы забыть и снова поверить? Слишком трудно, не потяну.

После маминых похорон нахлынуло спокойное облегчение. Стыдно признавать это, но — было. С деньгами помогли Дружанины — моя копилка оказалась пуста, всё высосали мамины требования и потребности, а потом и ее зависимость.

Дальше настала тишина… И для начала я прислушалась к первому совету доброй ведьмы — перестала дуреть и осмотрелась. А на дворе стояла золотая осень, октябрь. Бабье лето — с почти хрустальной прозрачностью воздуха и тонкой летящей паутиной, ворохом разноцветных кленовых листьев в сквере напротив нашего дома и легкими заморозками под утро. Ясный день и ночь ясная и вдруг капает утром с крыши… А воздух пахнет густо и пряно, очень насыщенно — прелой листвой, каминным дымком, сухой осенней горчинкой!

Мы с Анжелой гуляли каждый день — долго, почти до ночи. Часто после ее школы заезжали в детское кафе и там ужинали — готовить было лень. Потом я ложилась спать, а она делала уроки. Часов в восемь будила меня, и мы шли на прогулку… Все — с ног на голову, все неорганизованно и неправильно, но я чувствовала — так надо. Я потихоньку выдыхала, отходила ото всего, что продолжалось не так и долго, всего каких-то девять месяцев, но чуть не доконало меня. Я оказалась слабовата, без нужного запаса прочности. И, наверное, наделала ошибок, но анализировать что-то… пока не моглось.

Огромную благодарность я чувствовала к Дружаниным — не смогла бы обойтись без их помощи. Это они занимались всем, что касалось отправки Анжелы в спортивный лагерь. А Олег оплатил два месяца ее пребывания там. А еще пару раз возил меня увидеться с дочкой, проведать ее. Алёна и Олег никогда не пересекались, давно уже не были парой, но так и оставались единственными моими друзьями. Саша Голубев, Света, Оксана Дмитриевна? Наверное и их смело можно было назвать друзьями — меня окружали замечательные люди, мне исключительно повезло в жизни — делала я выводы. Нужно ценить и радоваться тому, что имею, а имею я много. Очень много…

Баба Маня сниться перестала. И не знаю, что на меня нашло — заскучала без нее? Но в один из выходных мы с Алёной и Анжелой съездили в Длинное. Посмотрели на участок, который уже мало напоминал старые времена, поехали на гадючью поляну — она так и оставалась нетронутой, а соседи из дома напротив говорили, что гадюк будто бы больше не видели. Алёна вела себя немного странно — собирала и швыряла в заросли бурьяна палки и камни. Что хотела услышать или увидеть? Как гадюки крутят ей оттуда фиги? Или шипят матом?

Перед отъездом мы проведали на кладбище бабу Маню. Могилка была ухожена, в ногах стоял добротный крест, а на нем — фото. И я освежила в памяти тот ее образ — настоящий, не из снов. Алёна предположила, что портретный снимок сделала Ольга. Человеку постороннему и безразличному не удалось бы поймать это выражение довольства и какой-то внутренней успокоенности на лице старой женщины.

— Красивая бабушка… была, — отметила даже Анжела.

— Хорошая бабушка, — согласились мы с Алёной. На холмике оставили охапку разноцветных хризантем, воткнув их во влажную землю.

— Ну вот и попрощались, приезжать сюда нет больше смысла… — задумчиво заметила Алёна, глядя на село сверху, с холма.

По дороге домой заехали в соседний населенный пункт и по совету священника заказали в храме сорокоуст. И для мамы тоже.

По ощущениям, эта страничка жизни была перевернута. Я потихоньку втягивалась в работу по-новому, снова ощущая ее, как раньше — отдушиной и любимым делом. Осенью мы закрывали несколько объектов и следовало хорошенько постараться, чтобы и дальше обеспечивать мужиков работой.

Одну из… подкинул Алёнкин Николай.

— По итогам армейских соревнований часть награждена и не только грамотой. Мы собрались, обмозговали это дело и решили построить что-то вроде центра… здоровья — для семейного отдыха военнослужащих. Распишем очередность посещений и будет всем радость — и личному составу, и их женам и детям, — с улыбкой объяснял он мне.

— Раздевалка, парная, душ, небольшой бассейн, комната отдыха, туалет, само собой — все скромно. Но нужно, чтобы классно, Ира, с изюминкой! Алёнка прикинула уже, но только технически. Пускай и Света ваша подключается. Но главное — уложиться в пределы. Кое-что у нас есть для экономии — доски, краска, УРМ со списанной подлодки — ребята кинули вместе с идеей использования. Чуть подшаманят наши спецы и будет работать исключительно на обогрев, не выжигая при этом кислород.

И мы склонились втроем над письменным столом в их общем кабинете. Поспорили, посчитали… пришли к единому мнению.

Дальше следовало осмотреть территорию, на которой предполагалось строительство. На этот случай Николай выписал мне одноразовый пропуск и сам встретил с ним у КПП части.

— Прикинь, посмотри опытным взглядом… обычно войска пользуются услугами, так сказать, — усмехнулся он, — военных строителей. Но это планирование, сложности, а тут у нас — свободные деньги. Строить будем впритирку к забору части, но снаружи — сама понимаешь. И рабочие… и семьям потом выписывать пропуска каждый раз — особист не одобряет. Так что…

Побродив по территории и даже познакомившись и побеседовав с командиром части, я пообещала подготовить договор и вместе с Николаем пошла по плацу к КПП — на выход. И что-то… будто морозом осыпало затылок… шею и сошло вниз по плечам ирреальной изморозью, заставляя все тело покрыться гусиной кожей. Ощущение чужого взгляда… Я слышала о таком, читала, но сама испытывала впервые — почти физически ощутимое прикосновение.

Слегка поежившись, завертела головой, оглянулась… На крыльце штаба, откуда мы только что вышли, стоял мужчина в военной форме и смотрел нам вслед — мне вслед. Мы отошли уже довольно далеко, но я узнала его — это он приносил нам ёлку почти два года назад. Это был тот самый прапорщик — невысокий, крепкий мужчина среднего возраста с совершенно седыми волосами, коротко стриженными, как и положено военным. Белыми волосами…

— Коля-я…? — протянула я, отворачиваясь и испытывая непонятную неловкость — простой же вопрос!

— Скажи, а кто этот… мужчина — там? — чуть кивнула я в сторону штаба, — только не смотри туда, пожалуйста, не разглядывай его.

Не дождавшись ответа, взглянула на Николая, который смотрел на меня с веселым изумлением. Чувствуя, как к лицу приливает кровь, вдруг поняла, что давлю в себе дикое желание послать его…! И изумилась тоже — сама себе. Выдохнула.

— Могу и не разглядывая, — согласился Николай, — это Максим Сергеевич Баскаков — главный наш шаман. Считай, что хозяин автопарка.

— Прапорщик — хозяин? — удивилась я.

— В царской России звание прапорщик было самым первым офицерским званием, — доверительно поделился со мной Николай, — и ты права — начальник гаража всегда офицер, он организует и определяет фронт работ, а за их исполнение отвечает специалист и это старший прапорщик Баскаков. Старинная дворянская фамилия, — зачем-то добавил он.

— Дворянин — в гараже? — не створилось у меня втюханное литературой и кинофильмами о том еще — дворянском офицерстве.

— Сейчас дворянство понятие почти условное, Ира, это скорее пережиток, чем реалии — сама понимаешь. Но Баскаков… у него три курса института. Потом вынужден был уйти и призваться — обстоятельства. Интересуешься? — наклонился он, вглядываясь в мое лицо: — Можно спросить его самого — как раз идет сюда.

— Да…?! Да как-то неудобно. И зачем? Ну, мне пора уже, — махнула я на прощание рукой и почти ворвалась в помещение КПП. Сунула пропуск девушке в защитном камуфляже и чуть не умерла от какого-то дурацкого, животного, глубинного страха, пока та его рассматривала. И чутко, как зверь, я прислушивалась к тому, что делается где-то там, за спиной — шагам, голосам… Готовая сорваться в бега при малейшем намеке на… что — опасность?

Успокоилась только когда села в машину и отъехала. Сердце потихоньку опускалось в отведенное природой место. И что за хрень? — глубоко вдохнула я, выдохнула и… постаралась забыть.