Душа моя

Глава 4

Прошел месяц, заканчивался декабрь. Снег не ложился — он смешивался с дождем и стекал, покрывая ноздреватой ледяной коркой дороги, дома и тротуары. Морозило, как правило, под утро, потом лед таял, а ночью нарастал снова. Город засыпали химией, которая жрала сапоги и автомобильные покрышки.

А я не узнавала себя, уже и не зная — смеяться или плакать? Я привыкла! Незаметно и вынужденно привыкла к тому, что Михаил находится где-то рядом. Раздражение если и накатывало, то уже редко и быстро сходило на нет. Я научилась обходить его взглядом, а если и смотрела прямо, то будто сквозь него. Он старался не нарушать установленных мною правил и я как-то с удивлением отметила, что он даже стал удобен. Наверное просто устала, и злиться в том числе — сильные отрицательные эмоции утомляют, да и явлением он был временным.

Именно поэтому, а еще по причине отвратной погоды Михаил почти прописался у нас. Притащил домашку с тапочками и переодевался в ванной, а снятую одежду аккуратно вешал на плечики и прятал во встроенный шкаф. Ходил по квартире в широких синих штанах и футболке того же цвета со странным вырезом — уголком и незнакомым принтом. Пока я работала, они вдвоем с дочкой делали уроки и уборку, а иногда он мыл посуду, успевая вперед меня или Анжелы. Я молча уступала. Готовил еду на ужин, потому что я стала часто засиживаться на работе допоздна — заканчивался отчетный год, да и домой идти не особо хотелось. Блюда в его исполнении частенько повторялись, но были вкусными и нам с дочкой нравились. Два дня в неделю они разговаривали исключительно на английском, а я с удовольствием прислушивалась — последнее время она таскала пятерки по иностранному.

Мне были созданы все условия для отдыха, время освобождено от домашних дел, и невольно приходилось участвовать в разговорах, в которые вовлекала меня Анжела, или просмотре и обсуждении фильмов. Но я даже радовалась, что в общении со мной нуждаются — боялась, что она совсем отдалится от меня. Уговорив себя, я терпеливо ждала отъезда Михаила, чтобы потом, когда он не будет мешать, вернуть все, как у нас было.

Кроме всего этого, он взял напрокат внедорожник "фольксваген" на надежной зимней резине и каждый день забирал дочку со школы, предложив мне не мотаться зря. Ах, мне нетрудно? Ничего, ему все равно очень интересно посмотреть на тренировки по настольному теннису (и, само собой, показать там класс, заставляя Анжелу розоветь от гордости). Или вместе с тренером провести занятие в шахматном классе, демонстрируя чудеса игры вслепую или одномоментную игру на нескольких досках с разными противниками. Дочка рассказывала мне это, а я вспоминала прохиндея и мошенника Остапа Бендера и так тянуло съязвить в тему! Но мы же общаемся только по необходимости? А он, очевидно, поймал мою мысль, понял по косому взгляду и кривой ухмылке… и тепло так улыбнулся.

Да, он улыбался мне. Первый раз увидев это, я впала в ступор, не веря своим глазам. Это что — я допустила такое? И тут, будто вынырнув из дурного сна или очнувшись от гипноза, всерьез задумалась о том, что допустила еще, кроме этого?

Дочка слишком привыкла к нему и привязалась. А он скоро уедет и что дальше? Встречи раз в год, в его отпуска? И согласится ли еще он проводить их здесь — все? Или захочет забирать Анжелу? Да сейчас! Да лучше бы он вообще не появлялся в нашей жизни! Что ему и высказала в тот же вечер. И опять какая-то обреченно-вялая реакция в ответ — отстраненная улыбка и обещание часто выходить на скайп и звонить. И тут промелькнула мысль — странная такая, но я все же озвучила ее:

— А ты случайно не болен чем-нибудь… таким?

На что получила ответ будто бы даже с юмором:

— Если после сорока ты просыпаешься утром и у тебя ничего не болит…

— … значит, ты умер. Лучше б ты умер тогда! — вырвалось вдруг у меня.

Я не хотела этого! Вот точно не хотела. Да я вообще не понимала — как можно такое ляпнуть? Это было глупо — показывало, что обида моя затаилась, но все еще жива и она огромна. А еще я не могла желать ему такого, потому что сама может и пережила бы тогда его смерть, а вот ребенок в моем животе — еще неизвестно.

Может он побелел от злости? А испарина на лбу была признаком бешенства? Неважно. Не от страха… я пробормотала, потерявшись от собственных слов:

— Ну, прости… нечаянно вырвалось.

Он тоже что-то пробормотал и почти сразу ушел, огорчив дочку. А мне было так тошно от всего этого и страшно, что нервы идут вразнос из-за ситуации, в которую загнала себя сама. И мучил еще один страх — что мысль о его болезни правдива, а он просто не хочет признаваться.

И тут уже я не знала, что думать. Если все так и есть, то это будет его следующим бесчеловечным поступком — по отношению к Анжеле. Приехать вот так… приручить, а потом усвистать куда-то там и спокойно сдохнуть?! Меня просто вымораживало от этих мыслей, трясло так, что пришлось глотать валерьянку. Я не представляла себе — как подступиться к нему, как заставить сознаться или убедить меня в обратном?

Но это был бы уже не просто разговор, а разговор по душам, потому что такие вещи чужим людям не доверяют. Так он и не доверился — озарило меня. Или же просто — ему нечего сказать, потому что все не так. И какой вообще разговор, если с ним я едва цежу слова? И это правильно, потому что стоило только отвлечься и чуточку потеплеть к нему — как к человеку, который добр к моему ребенку… да просто — ведет себя нормально, как перед глазами возникала та запись с телеканала, на которую я пялилась часами и которую силой отобрал и выбросил Олег — любовница моего мужа, за которой он рванул в столицу, бросив нас.

Вспоминая это, я опять смотрела на него тем самым взглядом «сквозь», и он видел, как именно я смотрю — не мог не видеть. Может даже понимал, о чем думаю — не знаю. И вот ведь! Даже просто его присутствие было испытанием для нервов, а я еще и добавляла себе, вытаскивая воспоминание за воспоминанием. И прогнать его тоже уже не могла — оставались недели, а потом и дни до его отъезда. А моя потребность в любви-служении никуда не делась и сейчас она была ориентирована на Анжика. Не так безоглядно, с умом направлена, но по факту я жила для нее. Она была все, что у меня есть, и сейчас она счастлива. Так пускай у нее подольше будет папа, раз случилось так, что она о нем знает.

Конечно, он пытался наладить со мной отношения. Наверное, чтобы видимость хотя бы вежливого равнодушия, которую мы старательно демонстрировали ребенку, соответствовала действительности. Не извинялся и не заискивал, не пытался как-то разжалобить, но все равно — пытался. Я, как тот зверь, о котором говорила Алёна, чувствовала все его посылы интуитивно, щелкая их на раз-два.

Часто приносит продукты и готовит на нашей кухне? Я не смогла в этом отказать — готовил он для дочери, а часто и вместе с ней. Я видела несколько причин этим его действиям— он не объедает нас и это как бы плюс ему в карму, а еще он умеет готовить и ему не лень это делать — еще плюсик. Или же он так показывает, что одинок и обычно готовит себе сам? А зачем мне это знать? Или не было такого подтекста?

И потом — какие это продукты? Нормально, если красная икра в холодильнике — банками и едят ее ложками? Увидев это первый раз, Анжела зачарованно прошептала:

— А так можно?

— Почему нет, если я сейчас это делаю? — уверенно ответил отец.

Ну и разбор других его полетов — в том же духе. Я во всем искала скрытый смысл и видела происки — будто потихоньку сходила с ума. Потом опять успокаивалась, словно засыпая.

Но однажды он перешел все границы. Потому что мало того, что я пустила его в свой дом и на кухню и даже терпела за столом. Я полотенце ему выделила! Теперь в нашей ванной висело три полотенца — как в нормальной, полной семье. Но это все ерунда, главное — я приняла его, как отца Анжелы, хотя он ни черта этого не заслуживал. И заявился он по-свински, поставив меня перед фактом, прополз, как змея. Я и терпела его только ради ребенка, четко обозначив дозволенные границы. Останавливала взглядом, и он понимал. Что подходить ко мне близко — нельзя. Что заговаривать просто так, не по делу, связанному с Анжелой — нельзя. Что касаться меня, даже нечаянно — нельзя!

Это случилось недели через две после его появления и тогда он уже периодически кашеварил у нас. Как называлось блюдо, которое он готовил в тот день я, наверное, вспомню, даже когда буду умирать. Все дело в том, как это было преподнесено.

Вернувшись после работы и только вымыв руки, я сразу заглянула на кухню. Михаил в домашней одежде и фартуке повернулся ко мне от плиты и вдруг улыбнулся так… как раньше, будто мы снова там — в нашем с ним времени. И шагнув ближе, поднес к моим губам ложку со своим варевом, предварительно подув на него, чтобы я не обожглась. И коснулся ею моих губ, глядя на них и нежно так прокартавив название — «aligo d'Auvergne».

Наверное, я побелела. Или позеленела, потому что на его лице отразилась паника, а я потеряла способность думать — в голове стоял белый шум. Оставались секунды! До чего — не знаю, но приостановила я это непонятным, но огромным усилием, а вот совсем прекратить не смогла. И сорвалась — развернулась и рванула в прихожую, чтобы не видеть его. Мало того — я не могла находиться в одном с ним доме, в одном месте! В каком-то дурном угаре я тянула на себя только что снятое пальто. Раз он такой знатный кашевар и отец замечательный, да еще и чувствует себя здесь настолько свободно, то не слабо ли ему будет переночевать в нашем доме этой ночью? Он присмотрит за дочерью, а я займусь, наконец, личной жизнью. А утром вернусь. Что и предложила.

— Куда ты пойдешь? Поздно уже, скользко, — позволил он себе очередной раз, а я ответила:

— Для того, что мне нужно — в самый раз. А ты что — на узелок завязал десять лет назад? Сомневаюсь. Вот и я себе не отказываю. Так что, будь добр, пускай уж твое появление станет хоть как-то приятно не только дочери, но и мне. Договорились? — обувалась я у двери. Заглянув в зеркало, ярко подкрасила губы, распустила волосы и прошлась по ним щеткой. Махнула рукой появившейся в дверях Анжеле:

— Ты не против? Я к тете Алёне — поболтать, не скучай тут, слушайся папу. Покажи где лежит постельное, сегодня он ночует у нас на диване. В школу утром отвезу.

— Не спеши, — донеслось уже со спины, — я сам отвезу.

— Спасибо тогда, — прикрыла я за собой дверь.

Выглядело все это… шлюшно, но зато я выжила. Не взорвалась изнутри и не задохнулась. Стоит ли говорить, что я просто переночевала в гостинице? Потому что в том состоянии я зубами порвала бы любого из них. На ленты и мелкие лоскуты!

Место свое он понял, как и я поняла, что мужик не прочь был совместить приятное с полезным — и с дочерью навести мосты и слегка развлечься по старой памяти с ее мамой. С тех пор подобного не повторялось, но в гостиницу я уходила еще пару раз. Просто тогда по непонятной причине я отлично там выспалась, предварительно предупредив Голубева, что на работе буду ближе к обеду. С момента появления бывшего, дома я спала неважно.

— Зачем ты так мучишь себя? — удивлялась Алёна, — пускай бы встречался с Анжелой на нейтральной территории.

— На нейтральной они в выходные — кино, теннис, детское кафе. Погода мерзкая. А то, что каждый день…? Он скоро уедет. Что уж теперь? Я в самом начале допустила ошибку — нельзя было позволять им так сближаться. Но он замечательный отец, Лянка! И этого не отнимешь. Судя по всему, других детей не настрогал, так что это природное, что ли?

— Так может… — осторожно начала подруга.

— Даже речи не идет — ни с моей, ни с его стороны. Я его терплю с трудом — бесит, а он сразу сказал, что здесь только на время отпуска. Пошалить не отказался бы, судя по тому случаю, но я пресекла… Что? Что ты там молчишь?

— Страсти кипят, — отозвалась, наконец, она, — а он, случаем, не действует на тебя, как Голубев?

— Хуже — я уже ненавижу всю их породу!

— Вам нужно сесть и поговорить о том, что случилось тогда. Иначе ты сорвешься. Или он. Испугаете ребенка.

— Я больше не сорвусь. А он тем более не сорвется. Впечатление — мобилизовался всеми силами и примет от меня любую гадость и мерзость, проглотит даже прямые оскорбления и только поморщится. Я не знаю, что это. Так дорожит временем с дочкой? А с чего вдруг такие яростные отцовские чувства?

— Он скажет? — продолжала гнуть свое Алёна.

— А ты помнишь, как я рвалась мирить тебя с Олегом? Ничего тебе не напоминает? Я ведь тоже тогда считала, что права и понимаю все лучше, чем ты.

— Да я вроде и не мирю вас? Ладно… Не было бы только поздно. Заезжай, звони — не пропадай. Пока, Ир, — отключилась она.

А я попыталась представить себе… потому что совет хороший, правильный — говорить. И — нет. Невозможно! Не та ситуация. Я не смогу прямо спросить его — за что ты так со мной тогда? Чем я заслужила? А если и смогу, то что он может ответить? Есть ли такому хоть какое-то оправдание? И хочу ли я его знать? Да я же сдохну от боли! Она вернулась вместе с ним, и чтобы я еще ковырялась в старой ране? По собственной инициативе? Да ладно!