Душа моя

Глава 1

— Ма-ам…?

— Да, Анжик? — с усилием оторвала я голову от сложенных на столешнице рук. Дочка стояла в дверях кухни — уже не малышка, но еще не подросток. Моя девочка…

— Тебе плохо, голова болит? — беспокоился ребенок.

— С чего ты взяла? Устала просто, — поднялась я из-за стола. Выключила газ под сотейником, в котором доходили котлеты — я любила обжарить их, а потом, добавив чуточку воды, слегка пропарить с черным и душистым перчиком и лаврушкой. Достав из шкафчика тарелки, расставила их на столе, разложила приборы.

Дочка молча смотрела на меня, стоя в дверях.

— Не стой там… и не рассматривай меня, как картинку, — улыбнулась я, — верь маме на слово. Говорю же — просто устала. Или ты хочешь что-то сказать? Поговорить? — сообразила я и замерла — пропел дверной звонок. Домофон не услышали? Я — возле работающей вытяжки, Анжела в наушниках. Запросто. Или, скорее всего, это Валерка. Я иногда просила соседку посидеть с дочкой или даже заночевать у нас. Редко, но случалось. Она и просто так заходит, так что… Но на всякий случай уточнила:

— Не к тебе?

— Ты что, мам? — удивилась она, — поздно уже.

И правда… Никто из ее одноклассников не жил рядом, каждый день я возила дочку в школу через половину города, а потом так же забирала. Школа хорошая — того стоило.

— Я посмотрю там, а ты пока положи пюрешки и по котлетке, достань огурчики… штучки по две хватит.

— Мне — три. Они маленькие. И вкусные, — заулыбался проголодавшийся ребенок.

— Тащи тогда всю банку. Внизу там… справа смотри, — уходила я в прихожую. Из кухни к ней вел небольшой коридор, за ним пространство расширялось и перетекало в эту светлую двенадцатиметровую комнатку.

Новая квартира радовала не только метражом, но и другими приятностями: высокими потолками, настоящим дровяным камином, встроенным в стену гостиной, огромным совмещенным санузлом. Там свободно разместился даже фикус Бенджамина — деревце в полтора метра ростом, выживающее без солнечного света за счет направленных светодиодных спотов. И три комнаты тоже были просторными, все с большими окнами. Грело душу то, что все до копеечки за это великолепие уже выплачено. Моё, все моё… в очередной раз ласково провела я пальцами по фактурной штукатурке апельсинового цвета, скользнула ими по дверному полотну и легко щелкнула замком. Распахнула дверь, даже не заглянув в глазок.

И глаза распахнула… тоже.

— Ты? — на удивление ровно прозвучал мой голос. Ровно…но я сама не узнала его — низкий, глуховатый, будто чужой. Словно горло пережато… рванувшим непонятно куда сердцем, наверное.

Сколько…? Больше десяти лет? Круто! Не изменился, сразу узнала… почти не изменился. Заматерел по-мужски, а вот лицо похудело или даже осунулось. Возрастное явление? Не мальчик уже… Четкие линии скул и подбородка — кажется, совсем без подкожного жирка. А стрижка совсем короткая, с выбритыми висками, зато появилась бородка, такая… модный эффект небритости. И ему это идет. Кажется, ему пойдет абсолютно все — хоть налысо… да хоть борода до пупа! Но нет — холеный, красивый и одет тоже… Да и хрен бы…! Как пришел, так и ушел. Но — Анжела. Страхом… нет — ужасом скрутило мгновенно, до холодного пота и того самого ощущения приближающегося спазма — стеснения в груди.

Глубоко вздохнула, проверяя себя. Шагнула в сторону, прикрывшись приоткрытой дверью и, достав из кармана ингалятор, «пшикнула», как говорит Алёна. Отдышалась, собралась и шагнула обратно — вернулась к диалогу. Странно… он терпеливо ждал. Ладно… Спросила прямо:

— И на хе*а ты здесь?

— Тебе не идет мат, Ира, — чуть промедлил он с ответом, внимательно глядя на меня: — Разрешишь войти?

— Повторить вопрос громче? — встала я в дверях заслоном, готовясь безо всякого сомнения вывалить на него еще и не такое. Ого! Да я почти четыре года без Алёны! Сама! Я четыре года почти один на один с ними — мужлом, которое посредством грамотного общения и укрощения этим общением волшебным образом превращается в просто мужиков. Зачастую вполне нормальных и адекватных, просто нужно уметь внушить им это, отстояв свое право на руководство, настояв на нем. Да у меня уже чертов иммунитет на любые их происки!

— Я — к вам, — скользнула по его лицу непонятная гримаса, стирая улыбку. Не шутит, похоже? Не шу-утит. Какие здесь и сейчас шутки? Никаких шуток. Он уже тут и, похоже, серьезно намерен…? Я паниковала. Противной, удушливой волной накатило, навалилось… и мобилизовало.

— Анжела! Прикрой там дверь! У меня тут серьезный разговор! — оглянувшись, сдавленно крикнула я в сторону кухни. И сразу же поняла, что опоздала с этим — любопытная мордашка как раз высовывалась из-за угла. В ответ на мои слова скривилась, недовольно протянув:

— Ла-адно.

И, заставив мое сердце дернуться, с любопытством стрельнула глазами в распахнутую дверь. И замерла, и… тоже узнала. Фото «геройски погибшего» папы (лицо крупным планом) раньше стояло у телевизора, потом я незаметно убрала от греха — надоело.

— Па-апа? Д…дядя? — беспомощно перевела дочка взгляд на меня, привычно откручивая пуговичку-нос у пижамного медведя. Дернула её… на нервах, похоже. Или тоже в панике.

Вдох, выдох… Я справлюсь, придумаю… сейчас, секундочку мне только… миг один!

— Я твой папа, Анжела, — тихо раздалось от двери, и бывший перешагнул порог, оказавшись в квартире. Прикрыл за собой дверь. А я прикрыла глаза, от всей души желая ему провалиться сквозь все слои бетонных перекрытий на пути к земле. Избавиться от него, удалить, как больной зуб, прекратить этот кошмар! Пока получилось только невнятно пробормотать:

— Бесславно почивший.

— Не спеши хоронить, Ира, — спокойно посоветовал бывший, не отрывая взгляда от Анжика.

— Ты сказала, что я умер?

— А должна была — что? — поинтересовалась я, отворачиваясь от него и обозначая так приоритеты. Обняла Анжика и притянула к себе. На нервах слегка мутило, мысли прыгали. И она тоже — сжалась в моих руках маленьким комочком недоверия и непонимания. Ну и с-сука ты, Маштаков! — скрипнула я зубами.

— Ты что — наврала, мам? А на слово друг другу верить?

Глазки пока сухие, а вот голосок подрагивает, в нем уже слезы. Но слушает, смотрит… верит пока. Или хочет верить.

— Ну-у… верить мне, наверное, все-таки можно, — почти задохнулась я своей виной и ненавистью заодно. Присела перед дочкой, заглянула в глаза — мои глаза, темно-темно-серые, и попыталась объяснить:

— Рассказывать совсем маленькой девочке о том, что ее папа ушел к другой тете, а твою маму, когда ты еще была в моем животе, просто бросил и забыл, было бы неправильно. Это слишком сложно. Тогда ты не поверила бы, что так бывает — настолько жестоко и подло, такие вещи вообще трудно осознать и понять даже взрослым порядочным людям. Тогда так было проще, а потом, когда ты подросла бы, я рассказала бы тебе… обязательно.

— Когда, мам? Я уже взрослая, — отвернулась она и, даже не взглянув на отца, пошла к своей комнате. Тихо прикрыла за собой дверь. Ладони сжались в кулаки, ногти больно вонзились в кожу и я зашипела рассерженной гадюкой:

— Она пошла плакать. Что там дальше по плану? Чего ты добивался своим приходом? Этого? Рассорить нас?

— Не страшно, — мучительно свел он брови, — слезы не самое страшное. Любить тебя она не перестанет. Выслушай меня, пожалуйста, Ира…

— Поздновато что-то объяснять и оправдываться, тебе не кажется? — ожидаемо замутило от давней и непроходящей обиды. Он просто ушел в один из наших обычных дней. Ушел безо всяких объяснений с одним чемоданчиком, как в командировку. Перед этим какое-то время было… что-то такое было — да. Он был задумчив и рассеян. Но ко мне ласков и внимателен. Даже больше, чем обычно. Последний месяц беременности я спала отдельно и полусидя. Тогда мне было трудно, тяжело… плохо было. Анжик родилась крупным ребенком и вообще беременность проходила непросто. Я постоянно не высыпалась и плохо ела. Плохое самочувствие, состояние беспокойства, даже страха перед родами… чувство такое, будто я и не я вовсе, а неподъемная глыба, кадушка с квашней, ленивый, обожравшийся слон — опухшая, отечная. А он, конечно же — прекрасен!

— Пошел на х*р отсюда, Маштаков! Тут тебе не рады и в тебе не нуждаются. Спасибо за алименты, но даже их ты уже смело можешь засунуть себе в жопу, — попыталась я прекратить это все. С дочкой решу. Вот прямо сейчас мы с ней и разберем его на молекулы. Она умненькая девочка, поэтому появления комплексов от обиды не должно быть — он не бросал ее, не знал тогда. Бросил меня — перевелся в Москву вслед за той дикторшей. Мне объяснили это на его работе через три дня, когда я устала обрывать телефон. Через полтора года подал на развод без споров об имуществе и ребенке. В суде его представлял адвокат и я дала свое согласие. Нас разводил мировой судья. Алименты приходили исправно. Платил много — на меня и Анжика. Потом только на нее — положенное по закону, но все равно достаточно много. И при этом ни слова, ни звонка.

— Я не уйду просто так, Ира, — потер он висок большим пальцем, сжав ладонь в кулак — знакомый жест.

— Что значит — "просто так" и не уйдешь? Это мое жилище, — скривила я лицо в издевательской улыбке, — мне полицаев вызывать или как? Иди себе с Богом. А мне нужно успокоить ребенка. Пожалей ее, если меня не жаль — устала сегодня, как ездовая собака.

— Послушай, — упрямо прислонился он к стене, — алименты я платил, продолжаю и буду платить. Видеться с Анжелой — мое право, меня в нем не ущемляли.

— Грамотны-ый… — опять перекосило меня.

— Я многое могу дать ей сейчас и потом — квартира в Москве… небольшая двушка, но почти в центре и приличная. Когда-нибудь Анжела будет учиться. И еще, если понадобится помощь — любая.

— Не нуждаемся, — прошипела я, прислушиваясь к тому, что происходило где-то там, за моей спиной. В комнате Анжика было тихо. Подслушивает? Или скулит в подушку?

— Приходи как-нибудь потом, сейчас не до тебя, нужно ликвидировать последствия твоего эпического появления. Был бы нормальный отец — позвонил предварительно. Но это не наш случай, так же?

Он глубоко вдохнул и, пристально… честно так глядя мне в глаза, выдал:

— Я точно знал, что в этом случае…

— А если знал, то какого черта вообще?! — взорвалась я, — в общем, так — завтра, но только после работы… часов в шесть позвони мне. Без меня видеться с дочкой запрещаю, нужно подготовить ее. Да… подготовить, поэтому вначале — звонок. Может она совсем не захочет тебя видеть.

— А ты все сделаешь для этого? — заглядывал он мне в глаза.

— Да ты что? Московская квартира уже все перевесила, Миш, — покивала я, — как мы теперь без нее? Сам урод, так не суди по себе других.

— Спасибо, Ира, тогда передай ей вот это, пожалуйста, — потянулся он к внутреннему карману, не отвечая на прямое оскорбление. Только слегка поморщился.

— С какого это вдруг? И от кого? И не нужно покупать ее доброе отношение, — снова закипая, остановила я его: — Уйди, пожалуйста. Ради Бога! Просто уйди сейчас.

— Извини. Наверное, действительно — нужно было звонить. Да… до завтра, — развернулся он на выход.

— Номер не возьмешь? — напомнила я.

— У меня есть, не переживай, — оглянулся он и замер, вглядываясь в мое лицо: — Замечательно выглядишь, Ира.

— Я знаю. Не для тебя выгляжу.

— Не важно. Просто — замечательно выглядишь.

— Вали… — захлопнула я за ним дверь, — со своими… словами.

И плюхнулась в маленькое кресло в углу прихожей — не держали ноги. Зашуршало, протопало… все-таки подслушивала, негодяйка.

— И не стыдно? — устало подняла я на нее глаза.

— Не-а. Расскажешь сейчас? — обняла она меня за шею, а потом вдруг полезла на руки. Давно уже такого не было. И уточнила: — Только все взаправду, ладно?

— Куда я теперь денусь? Сначала поедим… остыло все, наверное. Греть теперь.

— Да ну! Когда оно успело? — жался ко мне ребенок, — я не накладывала. Только огурцы достала. Ма, ты что — пшикалась? Лекарство пахнет.

— Ну, а как? Нервничала. Ну и пшикнула на всякий пожарный. Пошли уже, что ли? Нужно поесть, — поднялась я с кресла, опуская на пол Анжика: — Тяжелая уже — не понесу, сама шуруй.

Ели молча. Мой аппетит был испорчен, любимую еду толкала в себя через силу. А она — ничего, поела, поглядывая и заинтересованно поблескивая глазками. Первой доела и вскочила убрать за собой и за мной. Суетилась.

— Я помою, мам, ты сиди. Устала же, да?

— Устала же… — плохело мне с катастрофической скоростью. Кажется, я понимала…

У моей дочери появился папа.

Непонятно откуда, очень неожиданно появился, но теперь он у нее как бы и… есть. Как есть они у других детей, как есть у Анечки и Тёмки с Димкой — Алёнкиного выводка. Как есть у ее одноклассников. Отцы… папы водят своих детей за руку, защищают, дарят подарки, встречают у школы, болеют за них на соревнованиях и ходят на школьные собрания — они просто есть. У нее не было.

А теперь вот появился. Теперь все, как у других, как положено всем детям.

Н-ну… нужно было выслушать его, наверное. Хотя бы заявление о намерениях. И попытаться понять — с чего вдруг это явление народу? Но сам виноват — слишком неожиданно все это. А пока…

— Мы женились и только через три года получилась ты. Я уже стала переживать, но нет… Это была такая радость! Просто огромная.

— А папа тоже радовался? — заинтересовано уточнила дочка.

Господи… Что-то я говорю и делаю не так.

— По виду — да, а там… заглянуть в чужие мысли нельзя, ты же понимаешь? Спросишь его сама. Если захочешь, чтобы он пришел… когда-нибудь потом.

— Ну… спросить-то нужно?

Да блин!

— Тогда я договорюсь с ним о встрече. Так?

— Ага, — морщила дочка носик — небольшой, ровненький, красивый. Отцовский.

— А дальше что было, мам? Только по-честному.

Сколько раз уже она напомнила об этом, сомневаясь в моей честности?

Уже поздно вечером, уложив ее спать, я набрала ванну. Насыпала лавандовой соли. Кажется, она должна успокаивать и способствовать здоровому сну. Подумав, сделала воду погорячее… Поправила увеличительное зеркало, закрепленное на выдвижном кронштейне, и вгляделась в него пристальнее, чем обычно. А пожалуй! Сейчас, спустя десять лет, я и правда выглядела намного лучше, чем тогда. Не свежее, но все-таки лучше. Потому что того взгляда — заискивающего взгляда любящей, преданной собаки точно больше не наблюдалось.

Хотелось спать, навалилась усталость. Хорошо хоть трясти перестало. Вспомнилось то ощущение, что давило последнее время, клоня к земле… Сейчас этого не было, зато имела место здоровая такая злость. Нормальная, не больная. А глыба бессмысленной тягучей безысходности и отчаянья… это свалилось с меня, ушло. Временное было, проходное явление? Или ничего никуда не делось, а просто я отвлеклась на живые эмоции? Хреновые, токсичные, но живые? Высплюсь вот еще… сегодня не стоит засиживаться.

Сняла макияж и, очистив кожу лица, распустила отросшие волосы — вымою с вечера. Разделась и осторожно ступила в горячую воду, всем телом ощущая идущие по нему мурашки. Медленно опустилась, погружаясь в ароматное тепло и буквально растворяясь в сиюмоментном блаженстве. А не так все и плохо, когда есть в жизни вот такие маленькие, но безусловные радости!

Так какого тогда я депрессовала последнее время?