Ее имя ярость

Один

Сегодняшний свет как нельзя лучше подходил для побега. Он просачивался сквозь железные прутья, как золотая краска, разбрызганная по грязному холсту, и, вытянувшись достаточно высоко, я могла бы почувствовать его тепло пальцами. Я могла бы закрыть глаза и представить, что я на воле, подставляю лицо солнцу. Свободная. Но это не так. Вместо этого я была заключена в крошащийся серый гранит, а под ногами у меня был холодный каменный пол.

Если бы это зависело от коменданта тюрьмы, я бы никогда больше не почувствовала солнца на своем лице. Если бы. Я взяла свой камень, на заточку которого потратила недели, и начертила на стене над головой единственную линию. Триста шестьдесят четыре.

Прошел почти год с тех пор, как я оказалась здесь. Год с тех пор, как я в последний раз слышала что-то, кроме голосов стражников, которые каждый вечер выносили мое ведро с отходами, рыданий других узников, жалующихся на свою несчастную судьбу, или бесконечных мучительных расспросов коменданта тюрьмы. Год с тех пор, как я ела простецкий маттан карахи[1], приготовленный моей бабушкой, и ощущала жар тех специй на своем языке. Год с тех пор, как я обняла своего отца и сказала ему, что все будет хорошо, что я вернусь домой.

И когда я думала о мальчишке, который украл у меня все это, мне хотелось снести все окружавшие меня камни и похоронить его под ними. Пусть он почувствует сокрушительную тяжесть. Пусть он почувствует позор, который не должен был выпасть на мою долю. Триста шестьдесят четыре дня гнев кипел в моих жилах. Триста шестьдесят четыре дня я планировала свой побег.

Я прикинула положение солнца через железную решетку, вычислив, который сейчас час, – полдень. Время почти пришло. Я прижала кончик пальца к острому краю камня и с облегчением вздохнула, когда он проколол кожу и вытекла маленькая капелька крови. Он был готов. Я была готова. Теперь, после недель планирования, прислушивания к перешептываниям стражников, осознания того, что комендант тюрьмы уедет, у меня появился шанс.

Моя пустая миска для еды лежала под отверстием в металлической двери в ожидании, когда ее снова наполнят. Я присела на корточки рядом с ней, держа камень наготове. Сегодня я стану свободной. Я воссоединюсь с Бабой[2]. И тогда я обрушу ад на тех, кто меня сюда засунул.

По коридору прогрохотали шаги, эхом отскакивая от стен тюрьмы. Ржавый скрип открывающейся двери. Стук черпака о ржавую металлическую посуду. Жадное чавканье других узников, получающих свои пайки. Стук, стук. Я могла по звуку шагов определить, насколько близко стражник подошел к моей двери. Я закрыла глаза, представляя, что нахожусь на тренировочном поле с мечом в руке, а мой противник приближается.

Стук, стук. Каждую паузу, пока он выдавал тюремный паек, я выдыхала. Я сильно прикусывала губу, чтобы отвлечься от ужаса, охватившего мое тело. Если я сосредоточусь на страхе, то никогда не покину это место и все мои планы и замыслы пойдут прахом.

Он остановился. Когда он присел, хруст его коленей отозвался раскатом грома. Затем его рука просунулась в отверстие, и помятый металлический половник со шлепком опрокинул мерзкую жижу в мою миску. Я чуть не вскрикнула от неожиданности и прижала ладонь ко рту. Он был быстр, но я оказалась проворнее. В последнюю секунду я схватила его за грубый рукав, втащила руку обратно в щель и впечатала его лицом в дверь.

Голова стражника с приятным звуком ударилась о металл, и он попытался вырваться из моей хватки. Я изо всех сил старалась удержать его, упираясь ногами в дверь, чтобы не упасть, и нащупывая заточенный камень. Мне удалось задрать ему рукав и вонзить острие в мясистую часть предплечья, проводя вниз, до кисти. Стражник сдавленно вскрикнул и задергался, отчаянно пытаясь вырваться. Я крепко сжала пальцы и дернула его за руку, снова впечатывая его лицом в дверь. Снова. И снова.

Он издавал все более невнятные звуки, переходящие в сдавленное хныканье. Когда я продолжила, мои руки дрожали, а пот от напряжения стекал по шее. Я сосредоточила все свое внимание на исключительной жестокости того, что делала, на том, что мне нужно было сделать, чтобы выбраться отсюда. Кровь сочилась из маленького квадратного отверстия, словно багровый дождь.

Вскоре он затих и перестал сопротивляться. Мои пальцы дрожали, когда я отпускала его, а безжизненное тело с влажным стуком упало на пол. Металлический привкус свежей крови едва не шокировал меня, и на минуту я прижалась лицом к прохладному каменному полу, позволяя затхлому воздуху моей камеры проникнуть в легкие. Скоро другие стражники заметят его отсутствие.

Я села и просунула руки в квадратное отверстие, провела ладонями по его торсу, ощупывая пропитанную кровью униформу, пока не нащупала металлическую петлю с ключами, прикрепленную к его поясу. Я отцепила их, чуть не взрываясь от восторга. Наконец-то, наконец-то один из моих планов работал. Я выберусь отсюда. Я снова увижу своего отца.

Ржавый замок открылся лишь с нескольких попыток, и дверь со щелчком распахнулась. Я ухватила ноги окровавленного тела и потащила его в камеру, намеренно отводя взгляд. Взгляд на него означал бы, что я могу почувствовать сожаление. Количество раз, когда стражники вытаскивали меня из камеры на пытки, означало, что в моем сердце не осталось места для сожаления. Не для них. Ни для кого.

На этот раз я выходила из своей камеры на своих собственных условиях, на своих собственных ногах, запятнанных кровью стражника, которого я только что убила. Я окинула взглядом коридор, убедилась, что он пуст, затем вышла и направилась к двери в конце. Там было жутко тихо. Как будто все узники в моем крыле разом затаили дыхание, поражаясь моей дерзости.

Я подняла голову и увидела, как через зарешеченное окошко в одной из дверей на меня смотрит пара темных глаз. Поднятие тревоги – лишь вопрос времени. Мне нужно было действовать. Я побежала вслепую, мои босые ноги шлепали по холодному полу, а по бедрам от каждого удара пробегали острые всплески боли.

Я почти ощущала вкус свежего ветерка на языке, чувствовала соленый запах океана на ветру. Меня вела надежда – надежда, что мне удастся выбраться отсюда живой, что я снова увижу свою семью. Что я заставлю его заплатить за то, что он со мной сделал.

По бокам от меня тянулись камеры, и узники прижимали лица к железным прутьям в верхней части дверей. Они стучали пустыми мисками для пайков. Вскоре стало казаться, будто они кричат сотнями разных голосов, и я не могла понять, глумятся они или радуются, что кто-то из них выбрался на свободу.

Я была бы более обеспокоена, если бы комендант тюрьмы находилась здесь, но с уходом Тохфсы охрана должна была стать более расслабленной, а стражники – более ленивыми. На этот раз я точно выберусь.

Я отперла дверь, ведущую наружу, судорожно сжимая ключи в руке, и металл зазвенел, как жуткие китайские колокольчики. Ничто не могло остановить меня, когда я вышла на свежий воздух тюремного двора навстречу своей свободе. Ничто, кроме шеренги стражников, ожидающих снаружи вместе с комендантом тюрьмы. Их клинки были направлены прямо на меня.

– Как хорошо, что я вернулась раньше, – гнусаво протянула Тохфса, подходя ко мне.

Она была одета в свое обычное сливовое шервани[3], у нее за спиной развевалось длинное пальто, а густые волосы были заплетены в корону на макушке. Ее рот был угрожающе разинут во всю морду, а в лучах полуденного солнца выделялись глубокие морщины на щеках.

У меня внутри все оборвалось. Я не могла обернуться – в том направлении меня ожидала лишь моя камера. Но я не могла и пробиться силой, не тогда, когда у меня в качестве оружия была жалкая галька, а у них – шесть острых скимитаров[4].

Я пожалела, что у меня с собой не было одного из моих старых метательных кинжалов, чтобы я могла по крайней мере оказать достойное сопротивление, но их отобрали у меня, когда арестовывали. Я уставилась на направленные в мою сторону скимитары, и сердце бешено заколотилось в груди. Обычно я с нетерпением ждала острых ощущений от битвы и фехтования на мечах. Но улыбка Тохфсы была страшнее любого меча.

К горлу подступила едкая желчь. В другой тюрьме меня, возможно, казнили бы за эту попытку побега. Здесь же я буду молить о смерти. Потому что Тохфса хотела, чтобы ее пленники жили. Она хотела заставить их страдать. Я поняла это по прошествии трехсот шестидесяти четырех дней.

– Похоже, мне придется казнить стражника с первого этажа за то, что он допустил твою неудачную попытку побега.

– Слишком поздно! – крикнув через двор, парировала я. – Я уже сделала это за тебя.

Тохфса удивленно фыркнула, а несколько стражников ахнули от моей дерзости, но я не удостоила их и взглядом. Я сосредоточила весь свой гнев на Тохфсе, крутя в руке острый камень и перебирая в голове скудные варианты развития событий.

Тохфса повернулась к окружавшим ее мужчинам:

– Раздайте узникам первого этажа дополнительный паек. Они заслужили его за то, что предупредили нас о побеге Дани. И подготовьте для нее допросную комнату.

– В допросе нет необходимости, мне бы не хотелось проводить с тобой больше времени, чем нужно. – Мой голос был таким сиплым от долгого молчания, что звучал печальным хрипом, но это не помешало мне возразить. – Я бы предпочла составить компанию блохам в моей камере.

Тохфса рассмеялась жестоким лаем, который она часто издавала перед тем, как назначить наказание.

Я могла найти все следы, которые она оставила на моей коже, как будто шрамы на теле создавали карту моего собственного непослушания. Одна лишь мысль о них наполнила меня новой яростью. Я не собиралась просто стоять здесь и позволить ей снова арестовать меня, не оказывая сопротивления. Я вцепилась в заостренный камень с такой силой, что онемели пальцы. Тохфса вздернула подбородок, глядя на меня так, словно я была слизняком под каблуком ее ботинка.

К черту! Если я иду ко дну, то возьму эту тварь с собой.

Я бросилась на нее с камнем в руке, разрывая горло криком. Она не пошевелилась, только махнула рукой стражникам, стоявшим по обеим сторонам от нее. В затылке взорвалась острая боль, и меня поглотила темнота.

Кожа горела от покрывавших ее свежих рубцов. Каждая попытка пошевелиться вызывала новые приступы мучительной боли, настолько сильные, что меня вырвало несуществующим содержимым желудка. После приступа рвоты я попыталась оторвать свое тело от пола камеры. Я едва могла пошевелить хоть пальцем, мои конечности напоминали о худшей из пыток Тохфсы. Запах был резким и едким – ничто так не напоминает о твоем жизненном положении, как запах собственной обугленной плоти.

Меня бросили сюда после того, как Тохфса прекратила избивать меня, и я лежала лицом вниз на холодном камне, мечтая превратиться в такой же камень. Тогда у меня не было бы моей постоянной спутницы – этой боли. Мое сердце перестало бы ныть от незнания того, что стало с моей семьей после того, как я их покинула. От незнания того, что случилось с моим отцом, с моей бабушкой, даже с моей кошкой.

Меня обвинили в убийстве. Предательство. Это могло запятнать их всех. Я провела языком по зубам, ощущая горький гнев, который жил во мне каждый день с тех пор, как мне предъявили обвинение. С тех пор, как меня обвинили в преступлении, которого я не совершала. По этой причине моя семья теперь была лишена всякой чести. Мой отец, скорее всего, больше не мог управлять своей кузницей, а друзья моей бабушки с отвращением отвернулись от нее. Мне хотелось рвать на себе волосы от мысли, что они проходят через все это без меня, а я ничем не могу им помочь. Почему император просто не казнил меня?

Я медленно выдохнула, чтобы перестать накручивать себя. Мне нужно было сосредоточиться на том, чтобы выжить. На том, чтобы просто быть живой – еще один день, несмотря на боль, несмотря на темноту. На том, чтобы сбежать. Чтобы снова увидеть свою семью. На мести.

Тихое царапанье вдруг отвлекло меня от моих мыслей. Я повернула голову, и при этом движении мой мозг пронзила боль. Я оглядела свою камеру в поисках источника звука. Сквозь решетку на окне сверху лился лунный свет, создавая тени на полу. Но там ничего не было. Моя камера была пуста, если не считать нескольких разбросанных клочков соломы и ведра для отходов.

Может, это крыса? Мой желудок громко отреагировал на эту мысль, и я смерила взглядом свою пустую миску для еды. Крыса на ужин, по крайней мере, внесла бы какое-то разнообразие, хотя я не была уверена, что смогу поймать хоть одну в том состоянии, в котором находилась.

Я снова услышала этот звук и застыла. Нельзя было отрицать – это скрежет по камню. Он отражался от гранитных стен и окружал меня, отдаваясь эхом в голове. Я прижала руки к ушам, гадая, не сошла ли я наконец с ума. Но скрежет все продолжался, был настойчивым. Становился громче.

Я заставила себя сесть, хотя перед глазами все потемнело. Меня охватила волна тошноты, и я с трудом попыталась встать, но мои ноги подкашивались. Тогда я прижалась к полу и затаила дыхание, пытаясь прислушаться.

Скрип, скрип, скрип.

Неумолимый звук доносился откуда-то снизу. Я прижалась щекой к прохладному граниту, и по моему лицу пробежала легкая вибрация. Я отпрянула.

Скрип, скрип.

Казалось, звук доносился из противоположного угла комнаты, рядом с окном – узкой полоской в камне, которая была окном не больше, чем кошка – львом. Я медленно поползла к этому углу, и вибрация усиливалась с каждым моим движением.

Звук превратился из мягкого постукивания в оглушительный стук, как будто кто-то разбил камень. Я вскрикнула и отползла назад, ощущая пронизывающую боль каждого пореза и ожога на бедрах.

Земля разверзлась, осколки пола разлетелись во все стороны, а звук был такой, словно сама земля раскалывается. Я вскрикнула и обхватила голову руками, когда в мою сторону полетели обломки, а мелкие осколки камня впились мне в кожу. От моего плеча отскочил большой кусок камня, и я подняла его, вооружаясь.

Это явно была не крыса.

Словно мякоть манго, которую отделяют от кожуры, из-под земли появилась человеческая голова. Я подавила крик удивления и швырнула камень. Когда же увидела лицо другого человека, смотревшего на меня из-под пола моей камеры, мысли покинули мою голову.

– Вот дерьмо, – сказала девушка, поднимая глаза и оглядывая комнату.