Ее имя ярость

Два

– Ты кто? – прошептала я, когда из темной дыры, на месте которой когда-то был пол, поднялась девушка примерно моего возраста. – Ты гуль?[5] Пришла, чтобы наконец сожрать меня?

– Я не очень ловкий гуль, если мне пришлось самой попасть в тюрьму, чтобы украсть твою душу. – Она скользнула по мне взглядом и нахмурилась еще больше. – И ты выглядишь ужасно. Будь я гулем, нашла бы более здоровых людей, чтобы полакомиться.

Она была ниже меня, у нее были темные вьющиеся волосы, грязные и спутанные, как у животного, которые беспорядочно падали на плечи. Я пригладила свои собственные и подумала о том, как выгляжу после стольких месяцев. В первые дни моего заключения я заплетала их в косу на затылке, чтобы было удобнее, но теперь я оставила попытки выглядеть презентабельно. Забота о внешности означала бы, что мне было перед кем выглядеть презентабельно – не перед четырьмя пустыми серыми стенами.

Щеки девушки обвисли, словно плоть была высосана из-под кожи. Но если в остальном она была похожа на мертвеца и даже монстра, то в глазах ее будто потрескивал огонь.

– Я действительно думала, что на этот раз была близка. – Она нервно провела грязными руками по лицу.

Я взглянула на ее ногти, под которыми толстым слоем залегла грязь.

– Ты роешь путь на свободу, – медленно произнесла я.

Девушка перестала расхаживать по камере, повернулась и посмотрела на меня:

– Быстро соображаешь, да?

Мое лицо исказилось от недовольства.

– Уж извини, если вид другого узника, прорвавшегося через пол, поразил меня. – Я удивилась, что все еще была способна на сарказм. – Прошел год с тех пор, как я разговаривала с кем-то, кроме Тохфсы или стражников.

Я задумалась, не сошла ли я с ума окончательно и не сижу ли здесь, разговаривая сама с собой, представляя при этом другого человека. Она оценивающе посмотрела на меня:

– Как насчет трех?

Три года. Я выдохнула сквозь зубы. Три года – долгий срок для пребывания в одиночестве в окружении каменных стен и запаха человеческого отребья. Но довольно скоро это может произойти и со мной.

Я взглянула на нее сквозь свои спутанные волосы. Эта девушка сумела выбраться за дверь своей тюремной камеры, что у меня получилось лишь однажды, да и то кончилось полным провалом.

– Как тебе это удалось? Как ты сбежала? – Я указала на беспорядок, который она устроила на полу.

– Ну, мне не совсем удалось, не так ли? Я оказалась здесь, а не снаружи. Я копала год и теперь нахожусь в камере, которая еще хуже, чем та, в которой я начинала. – Она повела носом. – И запах тут хуже.

Я рассмеялась, и этот смешок был таким неестественно долгим, что я наверняка выглядела сумасшедшей. Я прочистила горло и указала на свои раны:

– Я не ждала посетителей. А то прибралась бы.

Девушка поморщилась:

– Это Тохфса тебя так?

– Ну я же не сама с собой это сделала, а?

Она прищурилась:

– Это ты пыталась сбежать, не так ли? Из-за тебя меня чуть не поймали! После того как тебя сцапали, стражники обыскали всех узников на предмет наличия оружия. – Она наклонила голову. – Ты действительно думала, что сможешь просто сбежать из этого места средь бела дня?

– Точно так же, как ты думала, что сможешь выбраться, прорыв проход, но вместо этого оказалась здесь, – парировала я.

– Резонно. – Она потянулась и снова огляделась. – Твоя камера намного меньше моей. Что ты сделала? Убила кого-то, кого не должна была?

Я поморщилась:

– Что-то типа того.

Скорее он уже лежал мертвый у моих ног.

По коридору эхом разнеслись шаги – стражник совершал свой обычный обход. Я приподнялась, не обращая внимания на боль в плечах.

– Сиди тихо, или тебя обнаружат! – рявкнула я на гостью, понизив голос.

Мы сидели в тишине, пока не услышали эхо его сапог. Когда он прошел мимо, девушка подняла брови.

– Любой другой узник тут же выдал бы меня, – прошептала она. – Почему ты не позовешь стражу? Могла бы получить дополнительный паек, который дают за выдачу беглецов.

Я посмотрела на нее так же проницательно, как и она на меня. Я и правда могла бы получить вознаграждение, если бы выдала ее, – именно это и произошло со мной. Но будь я проклята, если подвергну другого человека наказаниям Тохфсы, как бы сильно ни урчало у меня в животе. Более того, в моей голове зарождалась идея, которая крепла с каждым мгновением пребывания этой девушки здесь.

– Я не заинтересована в том, чтобы выдавать другого узника, – честно сказала я. – Только не после моего последнего побега. Хочешь попробовать выбраться отсюда? Флаг тебе в руки. – Я указала на свои свежие раны. – С тобой они сделают то же самое.

Она улыбнулась, но это был скорее намек на улыбку, как будто она уже забыла, как это делать, и вот попробовала вновь. Я ее понимала: я тоже разучилась улыбаться.

– Как тебя зовут?

Я выпрямилась. За последний год никто не спрашивал моего имени. Имена имели значение. Имена обладали силой. Я знала, что, если бы мое имя было другим, если бы моя семья была другой, я, возможно, вообще не сидела бы в этой тюрьме. Но здесь мы все были одинаковыми. Мы все были ничем. И за этими каменными стенами мое имя не имело никакого значения.

– Дания, – ответила я. – Друзья зовут меня Дани.

Не то чтобы они у меня остались.

– Меня зовут Нур. – Она села на землю и скрестила ноги.

Я взглянула на дверную щель моей камеры. Патруля не будет еще несколько часов, но, возможно, Тохфса усилила наблюдение за мной после попытки побега.

– И меня не поймают, – продолжила Нур. – Я вырою путь на свободу. И сбегу.

Ее слова прозвучали так уверенно, так дерзко в моей темной камере, что у меня вырвался испуганный смешок. Идея, которая начала овладевать мной, зазвучала в моей голове еще громче, когда я посмотрела на зияющую дыру, которую она проделала в полу.

– Вдвоем копать было бы быстрее. – Я произнесла эти слова медленно, будто они только пришли мне в голову, будто я не планировала их произносить.

Эта девушка прокопала путь сюда, и если она сделала это, то могла бы найти путь и на свободу. Мы могли бы найти путь на свободу.

Она посмотрела на меня прищурившись и так проницательно, что мне показалось, будто она хочет увидеть сквозь меня.

– Да, и правда. – Она склонила голову набок. – Я копаю уже год. По моим подсчетам, твоя камера находится на другом конце тюрьмы. Должно быть, меня развернули, когда привели сюда. Я копала не в ту сторону.

– А-а. – Я наклонилась к ней, сохраняя на лице маску спокойствия, как будто все это время для меня было обыденностью приветствовать посетителей в своей убогой камере. – Они что, не замечают, что ты копаешь?

Она покачала головой:

– Я всегда возвращаюсь, чтобы выставить ведро для отходов. Я никогда не отсутствую больше дня – у меня не так много свечей, чтобы зажечь свет. – Она махнула рукой на сумку с припасами, которую бросила на пол. Оттуда вывалились кусочек воска и помятая жестяная чашка.

При виде двух посторонних предметов мои глаза расширились. Мне не давали даже ложки для чечевицы.

– Откуда это у тебя? – Я никогда не думала, что при виде ржавой жестяной кружки в моем голосе будет звучать удивление, но забавно, что я скучала по вещам, которые у меня отобрали.

Девушка усмехнулась, но в ее глазах не было ни следа веселья.

– Ты действительно хочешь узнать все мои секреты, не так ли? Стражникам очень интересно, почему я здесь и что могу им предложить. Иногда они дают мне что-то в обмен на информацию либо в надежде, что однажды я окажу им ответную услугу.

– Ну, они определенно не оказывают мне никаких услуг.

– Разве ты только что не убила одного из них?

Я нахмурилась:

– Что такого особенного ты сделала?

Нур откинулась назад и оперлась на руки:

– Я была помощницей вождя, который выращивал зораат императора Вахида.

Я втянула воздух сквозь зубы, удивившись, что она произнесла эти слова так просто. Как будто она только что не призналась в том, что помогала выращивать источник власти императора – желанные семена, которые он выторговал у джинна, чтобы захватить власть в империи. Джинны – могущественные магические существа, которые не расстаются со своими дарами просто так и с которыми лучше не торговаться, если можно этого избежать. Они даже существуют не в нашем мире, а в мире незримого.

– Мой вождь украл огромное количество зораата и спрятал его, а также небольшое состояние, – продолжила Нур.

Я низко свистнула. С тех самых пор как Вахид заключил сделку с джинном и получил первые магические семена, их усиленно охраняли – в конце концов, именно благодаря им он насильно объединил пять королевств и северные племена под своим правлением. Благодаря зораату он обладал магией исцеления, неиссякаемым запасом продовольствия и несокрушимой армией. Но император Вахид контролировал эту власть единолично и делиться не собирался.

– Не думаю, что императору это понравилось.

– Да уж. – Она отвела взгляд, он был затуманен. Прошло какое-то время, прежде чем она заговорила снова. – За предательство император убил моего вождя. – Она сглотнула, и ее губы искривила суровая улыбка. – И император Вахид не поверил, что я ничего не знаю о том, где спрятаны семена, поэтому приказал пытать меня и бросить сюда.

Я замерла:

– А ты знаешь? Знаешь, где он их спрятал?

На ее губах снова промелькнула тень улыбки. Вместо ответа она обвела взглядом комнату и остановила его на насечках на стене, с помощью которых я отсчитывала дни до дня моей смерти.

– Комфортабельное жилье, не находишь? На краю света, на пустынном острове, куда тебя бросают, если не хотят, чтобы кто-то нашел.

Я выпрямилась, заметив, что мой вопрос остался без ответа. Доступ к императорскому запасу магии джинна – немалая сила. Если Нур ею обладала, ей могло быть подконтрольно все что угодно. Королевство. Император. Мир.

Нур, будто разгадав мои замыслы, вновь устремила на меня свой проницательный взгляд:

– Почему ты здесь, Дания? Что сделала ты?

Я сглотнула. Правду было трудно произнести вслух, хотя она ежедневно крутилась у меня в голове. Если я облеку ее в слова, значит, она реальна, значит, я ее не придумала. Ком в моем горле стал больше.

– Меня обманули. Обвинили в убийстве вождя северных племен. – Я опустила глаза, изучая руки и стараясь не думать об обгоревших, вывернутых наизнанку останках тела, которые лежали у моих ног в день, когда меня арестовали. – Убийство и государственная измена.

Нур присвистнула:

– А это было твоих рук дело?

Эхо моего собственного вопроса. В эту игру могли играть двое.

– Как только ты начнешь говорить правду мне, то я сразу начну говорить ее тебе.

Она скрестила руки на груди:

– Если ты собираешься ко мне присоединиться, я должна знать, не вонзишь ли ты мне нож в спину.

– После года, проведенного здесь, я способна на все, лишь бы сбежать. Но, отвечая на твой вопрос, – нет, я не убивала его.

Я сжала кулаки. Его убила не я. Я знала, кто это сделал и почему. Я повторяла их имена каждую ночь. Особенно имя человека, от которого я никак не могла такого ожидать.

– Меня… предали. Подставили. Я думала, что могу кое-кому доверять, но оказалось, что этот человек не на моей стороне.

Эти слова ранили больше всего. Больше, чем признание того, что меня перехитрили. Сам факт того, что меня предал лучший друг, моя первая любовь, и что именно по этой причине я в одиночестве гнила в темной камере на забытом острове.

Это Мазин отправил меня сюда.

При одном только появлении его имени в мыслях гнев бурлил в моей крови, словно вода, которая вот-вот прорвет плотину. Скоро так и случится. Но сегодня я медленным вздохом успокоила гнев, закипающий под кожей:

– Я мало что могу с этим сделать, учитывая, что я здесь, а люди, повинные в этом, – там.

Нур потеребила край своей курты[6], которая покрылась коркой грязи и стала серой:

– А что, если бы ты могла уйти отсюда?

Я закрыла глаза в ответ на ее слова, чувствуя, как они острыми крючками впились в мое сердце и отказывались его отпускать.

– Если бы я больше не была заключена в тюрьму, я…

Я подумала о своей семье, об отце, который наверняка беспокоился обо мне. А затем я подумала о тех, кто подставил меня. О Мазине, которому я доверила все свое сердце, а он пронзил его своим скимитаром. О Дарбаране, начальнике дворцовой стражи, который арестовал меня. Об императоре Вахиде, который использовал меня, чтобы избавиться от сильного политического противника, не задумываясь о моей жизни или моей семье. Я сжала свои покрытые синяками и кровью руки в кулаки.

Будь я свободна, я бы заставила их всех заплатить за то, что они сделали. Они бы прочувствовали каждый синяк, каждое мгновение унижения и предательства. Но почему-то я не могла этого сказать. Еще нет. Не тогда, когда я весь прошедший год повторяла эти слова лишь про себя.

– …Не знаю точно.

Нур посмотрела на меня так, будто не поверила мне, будто она могла прочесть каждую мысль, которая приходила мне в голову за эти триста шестьдесят пять дней, и видела, что я точно знаю, что буду делать, как только вырвусь отсюда.

Она прикусила внутреннюю сторону щеки.

– Я хочу свободы, – сказала она наконец. – Я хочу ее так сильно, что могу ощутить ее на вкус. Но еще я хочу возмездия. Император Вахид украл у меня всю мою жизнь. И я хочу ее вернуть.

Ее слова прозвучали пылко, и внезапно мы перестали быть двумя девушками, сидящими вместе в тюремной камере без надежды на будущее. На мгновение мне показалось, что у нас действительно могут быть силы что-то сделать.

– И ты права, – сказала она наконец. – Копать в одиночку – ужасно долго.

Я замерла, боясь пошевелиться.

– С напарником было бы намного быстрее. – Она взглянула на меня. – Хотя сначала тебе нужно восстановиться.

Она подалась вперед, как будто хотела дотронуться до меня, и я удивленно отпрянула. Ни один человек не прикасался ко мне по-доброму с тех пор, как меня арестовали. Но вместо того чтобы коснуться меня, она протянула руку. Я опасливо посмотрела на нее, а затем протянула свою. Ее пальцы переплелись с моими, и мы пожали руки, скрепляя нашу сделку.

– Вместе нам не потребуется и года, чтобы выбраться отсюда, – сказала я, и в моем голосе прозвучало столько же надежды, сколько сжимало приятным давлением мою грудь.

Она кивнула, и эта искра надежды распространилась по всему моему телу.

– Но ты так и не ответила на мой вопрос. Будь ты на свободе, Дания, что бы ты сделала?

В моем сознании всплыло лицо Мазина – того, кто бросил меня в этот ад и оставил здесь страдать. Того, кто отдал меня королевской страже и для кого верность императору была превыше всего. Но был кое-кто более важный. Куда важнее мести.

Держать в руке новейший клинок Бабы.

Состязаться с ним на тренировочном плацу.

Слышать его тихий смешок, когда я одержала верх над всеми остальными учениками.

Делить с ним пищу при слабом освещении его кузницы.

Все, о чем я так тосковала, нахлынуло на меня, будто внутри прорвало плотину и на волю вырывался не гнев, а чистая тоска.

– Будь я на свободе, я бы отыскала своего отца.