Фея с улицы Иркутской дивизии

Глава 3

Вообще, несмотря на уверения подруг, что одиноких мужчин мало, Серафима то и дело с ними сталкивается. Наверное, все дело в ее характере, благодаря которому она с места в карьер начинает участвовать в жизни своего очередного бойфренда. Если у него какие-то болячки, то лечить, если проблемы с работой — помогать найти другую.

Она гладит их по голове, успокаивает, покупает новую одежду — понятно, не на свои деньги, альфонсов она не терпит. Следит, чтобы одеты были всегда чисто. В этом смысле она чистюля каких поискать. Стиральная машина-автомат крутится у нее каждый день — шесть человек, попробовала бы она вручную всех их обстирать!

В общем, не успевает мужчина оглянуться, как уже привыкает к свежим рубашкам, белым носкам — любит она на мужчинах светлые носки. К вкусной еде — Сима хорошо готовит. И к теплой атмосфере семейных обедов-ужинов…

Он начинает бояться, что такой рай может кончиться, и торопится вести Симу к алтарю. Но едва сыгран марш Мендельсона, как ее муж расслабляется — уж теперь-то она от него никуда не денется — и позволяет себе не скрывать более свое подлинное лицо.

Вера думает, что Симе всего лишь везет. На детей — какие они у нее умненькие да симпатичные, на мужчин — чувствуют себя у нее в доме своими, как будто и не ее рук это дело. И что Серафима не ценит своего счастья, не держится за мужей…

Впрочем, что взять с Веры? Как ей объяснить, что везение в ней самой, спит до поры до времени мертвым сном? А может и не проснуться. Если в нем не возникнет необходимости.

— Вов, скажи честно, — допрашивала ночью Сима своего гражданского мужа Владимира, — тебе моя подруга Вера нравится?

— Чего вдруг она должна мне нравиться? — удивился Володька.

— Как — чего? — рассердилась Сима; мужик не воспринимал всерьез ее вопросов и считал, что в них вполне может крыться ловушка. — В конце концов, она — молодая женщина…

— Вообще-то, если разобраться, не очень молодая, — лениво пробурчал он. — Бесцветная, неинтересная. Потухшая какая-то. Впрочем, для того чтобы потухнуть, надо как минимум гореть, а твоя Вера гореть не может. Потому что бетон не горит.

— Ты, Сумятин, как скажешь! — вздохнула Серафима. — Хорошо, что Вера не слышит. А я, выходит, женщина немолодая?

— Я ничего такого не говорил! — сразу стал защищаться Володька. — Ты мне лишнего не шей, у меня и своих грехов хватает!

Что-что, а защищаться он умел. Сима как-то слышала, как Володька в кругу мужчин произносил спич на тему «Женщина — что это такое?».

— Женщина, — вещал он, — такое непредсказуемое существо, с которым постоянно надо быть настороже. Никогда не знаешь, как она истолкует не только твое слово, а даже один звук или одно нечаянное движение. Прощелкаешь клювом, нападет, порвет на куски — и совершенно напрасно надеяться на свою физическую силу…

— А если сразу в рог? — спросил кто-то.

— Бесполезно. Потом будет только хуже. Затаится, выждет момент и так отомстит, мало не покажется!

— Что ж, против нее и противоядия нет? — удивился другой.

— Есть. Ласка и еще раз ласка. А также вид полного раскаяния…

— Это не по мне, — фыркнул самый молодой из мужчин. — Гнуться перед бабой? Не дождется.

— Молод ты еще, пороха не нюхал, — с сожалением заключил Володька. — Ласковый теленок…

— Двух телок… — смачно закончил еще один собеседник, и все они дружно заржали.

«Ты посмотри, Сумятин, юный натуралист!» — подумала тогда Сима.

Этого трезвого взгляда на женщину Сумятину хватало ненадолго, потому что стоило ему выпить, как эти взгляды кардинально менялись. И она всегда ждала этого его «прихода» с неким холодком в груди, который раз за разом выстуживал все большую поверхность ее души, где на место симпатии к Володьке приходило раздражение пополам с ненавистью…

Но сегодня ее гражданский муж был сам душка. Он обнял ее покрепче — правда, не без определенных намерений; у Володьки любое прикосновение означало это самое намерение.

— Ты у меня молодая. Молоденькая. И дашь фору самым молодым…

— Ты лучше не начинай говорить комплименты, — покачала головой Сима, — а то они у тебя почему-то всегда двусмысленно звучат. Если Вера не очень молодая, а я на три года ее старше, значит, я вообще старая?

— Сказал — не гавкай, значит, я собака, а раз собака, значит, сука, а раз сука, значит… Мама, он меня б…ю назвал!.. Сима, это анекдот!

— Что же сделать, чтобы Вера загорелась? — задумчиво пробормотала Сима, не обращая внимания на его негодование.

Володька воспользовался моментом — ну, что Серафима не замечает его телодвижений, и стал потихоньку расстегивать ее пижаму.

— Сима, — начал он осторожно, обжигая ее шею горячим дыханием, — у тебя ведь только нога сломана, а не кое-что другое.

— Кое-что другое мне сломали еще в семнадцать лет, — холодно отозвалась Сима.

— Ты все опошлишь, — сказал он печально.

— А ты, Сумятин, готов на секс в любое время суток!

— Так ведь ночь же.

— Ну и что?

— Так когда, если не ночью? Завтра суббота, рано не вставать. Между прочим, у тебя нога быстрее заживет, если я гормонов подкину.

Она, не выдержав, рассмеялась:

— И куда мне с гипсовой ногой деликатным делом заниматься?

— А ты и не будешь заниматься. Лежи себе и все, — сразу оживился Володька, услышав в Симином голосе некую для себя надежду.

В самом деле, четыре дня его до «комиссарского тела» не допускают, а Сумятин, по словам известного юмориста, вполне может быть без женщины… какое-то время суток!

— Дверь запри, — расслабленно шепнула она.

Эту задвижку на дверь спальни Володька сам и установил. Эмоциональные дети Симы могли ворваться сюда в любую минуту. Если разобраться, половина одиннадцатого — для них и не ночь вовсе.

Через некоторое время Володька с радостным вздохом отвалился от нее, и Серафима сразу заговорила о том, о чем не давали ей покоя мысли. Она не умела вот так скоренько, как Володя, получать удовольствие, но, учитывая его физиологические особенности, частенько уступала домогательствам темпераментного мужика.

Она всегда понимала и сопереживала своим мужчинам, только до тех пор, пока они не начинали наглеть и садиться ей на шею.

— Представляешь, Верка мне завидует.

— И правильно делает, есть чему. — Володька собственническим жестом погладил ее грудь. — Никто не скажет, что у тебя трое детей. Все при тебе. И талия тонкая, и… ну, все остальное в норме… Может, и мне родишь, а Сим?

— Что я тебе, родильная машина? — возмутилась Серафима. — К тому же у нас в стране и так олигофренов хватает.

— Я нормальный здоровый мужик, — обиделся Володька, — или ты до сих пор этого не поняла?

— Вот пить брось, тогда я подумаю.

Она не обманывала. Ну, получалось у нее легко переносить беременность и детей рожать, что называется, один к одному. Как-то получалось, что они ее не сильно и обременяли. Вернее, она легко забывала про связанные с воспитанием детей трудности и всегда была готова повторить.

Наверное, дело это богоугодное, потому что ведь до сих пор не пропала, и детей так или иначе поднимает, и сама себе работу хорошую находит.

В резюме она обычно не пишет о том, сколько у нее детей. Чтобы работодателей не пугать. То есть вообще не пишет о детях. Ставит прочерк в соответствующей графе и мысленно просит прощения у своих отпрысков: простите, ребята, для дела так надо.

Нарочно для этого паспорт как бы потеряла, чтобы в графе «Дети» никого не писать. А что в этом такого? Мало, что ли, она в свое время намаялась, не находя по этой причине работы? У кого сейчас трое детей? Может, на иное предприятие один работник найдется, а то и ни одного.

— Мошенница ты, Серафима, — говорил ее второй муж, человек законопослушный и сам работавший в милиции. Правда, в информационно-аналитическом отделе. Сугубо милицейскую работу он не выполнял, — в смысле поиском нарушителей закона и всякими прочими следовательскими мероприятиями не занимался, — но форму носил, как и все. До подполковника дослужился. Собственно, он и сейчас служит. А в женах у него женщина тихая и таки законопослушная. Правда, детей нет. Потому порой он и появляется в поле зрения ее семьи, обувает-одевает сына Лешку… Нет, не поэтому, чего уж Сима зловредничает. Просто он любит своего сына и потому навещает.

За Лерой он тоже приглядывает. В том смысле, что и ее он воспитывал — пять лет как-никак. В садик водил, из садика забирал. Потом и в школу, в первый класс… Нет-нет да и подбросит денег. Говорит обычно, несколько смущаясь:

— Купи что-нибудь Валерке. Ну, там, трусиков красивых или лифчиков. Не мне же самому ходить по магазинам женского белья…

Симе все легче. Она особо и не препятствует. Правда, Алексей почему-то о папе сильно не тужит. Видит его раз в месяц, и ему хватает. Может, считает отца виновным в распаде семьи и потому простить не может?.. Ей Алешка ничего такого не говорит и на ее попытки вызвать его на откровенность не откликается… Ну да ладно, может, постарше станет, расскажет, что к чему?

Вот только Кирилла бывший второй муж не жалует. Ведь именно с его отцом Серафима ему когда-то изменила. Ради него разрушила хорошую семью. И его злит, что Лешка как раз в этом с ним не солидарен. Кирюха чует, что его не слишком любят, и старается на глаза отцу брата особенно не попадаться. Да и не нуждается он в любви чужого дядьки в милицейской форме. Брата порой подкалывает:

— Ну что тебе твой мент сегодня подарил?

Обидно мальчику, что его родной папочка такого рвения не проявляет. Другие папы своих детей любят, а его — нет. Может, поэтому Сима старается Кирюшке больше внимания уделять. Брат с сестрой не обижаются, понимают, он еще маленький. И хорошо, что им не до этих тонкостей…

Сколько она все-таки намудрила со своими мужьями! Что бы ей быть не такой категоричной, уметь прощать и терпеть?

Хотя вот кого не надо было терпеть, так это отца Валерии. Этот — беглец. Первое время алименты вроде платил. Так он с Серафимой договорился. Мол, на работе знать не должны, что он алиментщик. А потом как-то его рвение сошло на нет. Говорили, что он женился. И во втором браке у него девочка.

Но когда Серафиме удалось его как-то поймать, стал плакаться, что получает мало, чуть ли не впал в нищету…

— Может, я буду тебе алименты платить? — спросила Сима.

— Смеешься, — горестно ответил первый.

Хотела Сима в суд сходить, да подумала и плюнула. Заставишь его платить, а в старости он к Лерке сунется: мол, теперь ты содержи меня, несчастного. Как говорится, не тронь «г», не будет «в». Ежели мужик — не мужик, лучше с ним вообще дела не иметь.

Это она по глупости за него вышла. В семнадцать лет у девчонки какой ум? Влюбилась в школьного приятеля, год повстречалась, да и замуж выскочила. И ведь родила не сразу, на это ума хватило.

Жили плохо. Денег постоянно не хватало, к тому же молодой муж имел привычку прятать от жены деньги. Причем в заначку уходили деньги не случайно заработанные: премия там или шабашка, а именно из семейного бюджета. А уж любил выпить, чуть ли не каждый день навеселе являлся. Приятели у него по всему городу были. То с одним «макнет», то с другим. Теперь уже, говорят, дня не может прожить без спиртного.

По глупости она и решила: а вдруг с рождением ребенка что-то переменится? Тем более он как узнал о ее желании родить ребенка, недели две не пил… Вышло же по поговорке: «Горбатого могила исправит». Мало того что жадным оказался, еще и непорядочным. Не приходил домой ночевать, нагло врал, глядя ей в глаза своими голубыми гляделками. «Врать на голубом глазу» — эта фразочка как раз о ее первом муже.

А между делом, как позднее выяснилось, он еще и спал с подругами Симы. Вначале до нее долетали сплетни. И при встречах с друзьями порой она слышала от них шуточки на эту тему, иногда рискованные:

— Да, Сима, у тебя муж — котяра еще тот!

Сдуру она недоумевала: почему они так ее мужа не любят?

Потом, когда она с ним разошлась и вышла замуж за отца Алексея, то одна из них, Зойка, пришла к Серафиме и все рассказала.

— Представляешь, заявился ко мне твой бывший… то есть тогда еще не бывший, домой поздно вечером, когда муж был в командировке, сказал, что ему нужно со мной поговорить. Я думала, может, вы поссорились и он хочет с тобой помириться. Поставила бутылку, покормила. Рассчитывала, за ужином мне все расскажет. Детей уложила спать. А он на меня напал. Прямо на полу в кухне почти что изнасиловал. То есть я же шуметь не могла, поотбивалась как сумела, а потом махнула рукой… Ты, наверное, меня не простишь?

Зойку она простила. Тем более что та клялась и божилась, что с того вечера обходила бывшего мужа Симы дальней дорогой.

Вот тогда она и догадалась, что скорее всего было это не только с Зойкой: теперь догадки ее, как оказалось, не на пустом месте строились. А ведь прежде она себя за такие мысли ругала. Мол, как можно подозревать в неверности собственного мужа, если он не давал ей повода? Почти. По крайней мере он никогда не задерживался где-то без причины. У него были просто сногсшибательные причины, из-за которых сомневаться в его опозданиях было стыдно. Как и в том, почему он приходил подшофе.

Например, он мог сказать, что встретил своего старого коллегу, с которым он работал — тут называлось место прежней работы, сослуживцев с которой она не знала.

— Представляешь, у Витьки (Кольки, Петьки) умерла жена. Он один в пустой квартире. Пригласил посидеть. Подумай, как я мог его бросить?

Историй было множество, Серафима даже удивлялась, почему с ней никогда ничего такого не происходит, а у Виталика — первого мужа — сплошь и рядом. У его знакомых, которых Сима не знала, горели дома, у них грабили квартиры, они хоронили близких родственников, а ее муж, как будто сотрудник МЧС, приходил к ним на помощь. И спасал, спасал…

Ну да чего это вдруг Сима о грустном?

Второй муж был полной противоположностью первому. Такой весь из себя положительный, ни о какой его измене она могла не беспокоиться, но очень уж любил в земле ковыряться. Каждые выходные ездил в станицу к маме и работал там на ее пятнадцати сотках. Нет, Сима была не против. Сначала. Но если каждую неделю муж в пятницу после работы уезжает за семьдесят километров от города, чтобы приехать в воскресенье вечером… Ничего в этом хорошего нет.

Она подозревала, что дело даже не в том, что он любил именно копаться, а то, что он считал своим долгом помогать матери, и на этот самый долг не могло повлиять ничто. Ни появление семьи, ни рождение ребенка. То есть по происхождению он был сельский житель, но взял жену городскую, жил и работал в городе, оставив при этом свои сельские привычки. Как казалось со стороны.

Может, Сима была не права, требуя к себе внимания?

Свекровь помогала старшему сыну Вале, у которого было к тому времени двое детей. А ее муж помогал маме. Он женился поздно, в тридцать два года. Наверное, слишком долго чувствовал себя пришпиленным к материнской юбке, вот и, женившись, продолжал к ней стремиться. Нет, даже не стремиться, а чувствовать себя обязанным, хотя мать его была женщиной нестарой, пятидесяти пяти лет, да и выглядела моложе. Она именно казалась молодкой средних лет, с хорошей фигурой и здоровым румянцем. Если ей трудно было обрабатывать свои пятнадцать соток одной, то разве не могла она уменьшить эту норму до той, которая была бы ей по силам, не отбирая для этого сына у его семьи?

Ему Серафима родила Алексея, надеялась, что ради сына он больше времени станет уделять жене, но так и не дождалась… Ей в то время было уже двадцать четыре года. Могла бы стать поумнее. Не в том смысле, что она жалела, будто родила Лешку, а потому что глупо ждать от взрослого мужчины, что он переменится только из-за рождения ребенка. Если бы он его рожал да потом кормил, еще можно было бы чего-то от него ждать, а так…

Сима могла бы написать книгу для женщин, которые думают: «Вот рожу, и куда он денется?!» Туда же, куда бы и делся, не будь ребенка. Не привязывайте к себе мужчину с помощью ребенка, а то это получится и не брак вовсе, а так, торговля, какое-то коммерческое соглашение, в котором ребенок становится кем-то вроде заложника.

Третий муж… Опять у нее время воспоминаний. На бегу, когда ты постоянно занят, не на работе, так домашними делами, не до них. А когда лежишь и ничего другого не остается, как копаться в себе, вот и поднимается на поверхность то, что до срока лежало на дне.

Это как раз к вопросу о том, какая Сима счастливая. Кстати, не только Вера об этом говорит, но и многие другие ее знакомые. У тебя трое детей? Счастливая! У тебя свой дом? Счастливая! Сколько ты получаешь? Столько-то. Счастливая!.. Да не счастливее других. Все-таки рожать детей могут большинство женщин, на это особого ума не надо, а вот сохранять семью…

На самом деле она и чувствовала себя счастливой. Оттого, что любила своих детей и они платили ей тем же. Оттого, что большинство своих задумок она осуществила, потому что привыкла доводить свои дела до конца. Оттого, что она любила мужчин и те ее любили. Оттого, что жила полноценной жизнью и никому не завидовала, пусть порой ее дела шли не так, как бы ей хотелось.